1. Социальная реализация информации и умножение новости человеческого события.
Коммуникация все более пронизывает различные стороны жизни человека. Информация, циркулирующая по каналам коммуникации, преобразовывает общество в информационное. А.И. Ракитов сформулировал основные характеристики этого общества. Их смысл в терминологии, приближенной к нашей, таков.
1. Возможность для любого субъекта макро- и микросоциальной среды получить любые информацию и знания, необходимые для жизнедеятельности, воплощения личного и социального творчества.
2. Наличие для этих целей соответствующей современной технологической базы.
3. Наличие инфраструктур, способных обеспечить создание необходимых национальных информационных ресурсов и адекватной научно-производственной творческой макро- и микросреды для их использования в целях умножения новости человеческого со-бытия.
4. Ускоренная автоматизация и роботизация всех сфер производства и управления.
5. Радикальные изменения в самой социальной микросреде по развитию сферы информационной деятельности и услуг. Другими словами, – обеспечение всего социокультурного цикла соответствующими каналами коммуникации и обслуживающим персоналом.
Формирование такого общества связано с информационно-компьютерной революцией. В ней необходимо выделить ряд глобальных процессов, способствующих возникновению этого общества. Это: электронизация, компьютеризация, медиатизация, и, наконец, информатизация всего общества (Ракитов, с. 32–33).
Эти и подобные ей технократические концепции информационного общества оставляют, как правило, вне своего внимания качественный аспект той информации, которая циркулирует и должна циркулировать по каналам МК. Априорно предполагается, что это – сущностно-содержательная научная информация, неукоснительно развивающая творческое мышление, нравственную и эстетическую способность мирочувствования, потенциал новаторства и изобретательства.
По сути, одна идеологическая парадигма меняет другую. Если коммунистическая идеология благостно рисовала грядущее с позиции ликвидации отчуждения человека от результатов своего труда, его перевоспитания с позиций пролетарской сознательности, то технократические концепции уводят внимающую аудиторию (как макро-, так и микросреду социума) в сторону автоматического процветания массового сознания в результате расцветшего «всеми цветами» обилия разнородной и разносторонней социальной информации. Другими словами: главное – ликвидировать отчуждение от информации, дать СМИ свободу, и необходимый уровень сознательности будет достигнут, «богатства польются полным потоком». Это из того же кладезя бравурных слоганов минувшей эпохи. Но свобода одних (СМИ) не должна ограничивать свободу других (их потребителей).
Наш тезис состоит в том, что коммуникация должна содержать информацию о новом, которое приносит поток времени (не без нашего участия) в смысле мета-новости того или иного факта, явления, начала, в значении основных точек и векторов определенных социально-исторических процессов, из которых расходятся пучки новостей более предметного и локального характера. Только такая новостная коммуникация позволяет осознать и прочувствовать новость каждому индивиду на глубоко личностном уровне и подвигает его на совершение собственного поступка – нравственной, политической ли, научно-производственной или художественной направленности. У человека есть в этом случае, как говорил в «Риторике поступка» М.М. Бахтин, «не-алиби бытия». А криминал и аморальность, проистекающие не в последнюю очередь от псевдоновостного плюрализма щекочущих нервы сообщений – это не бытие, это антибытие. У человека в нем – бесспорное алиби бытия. Такая МК не культура, а «акультура» (Тощенко, с. 261).
Нужно строго отличать при актах коммуникации простые изменения в обществе – от развития. Развития, в котором могут быть и нисходящие ветви (Исаев, с.143). Показ нисходящего, но не пристрастно и сокрушительно, а объективно и с возможной социальной перспективой, если она хотя бы чуть-чуть наблюдается, в конечном итоге способствует восходящему раз-витию, раз-ветвлению, то есть прогрессу (с лат. – успех). Сравните – у М. Вебера, целерациональное социальное действие направлено на успех.
Именно в этом движении со-стоит новость человеческого со-бытия: у каждого общества, человеческой общности, группы (макросреды, микросреды), отдельного человека есть и свои достижения, есть и периоды отступлений и «невезений». В этом и заключается бытие людей. Но в со-бытии посредством коммуникации, то есть в общении людей через восприятие информационного события, люди должны искать выход из подобных положений на пути человечества ко всеобщей разумной оболочке Земли – ноосфере. Интенсификация разработки в СМК определенных негативных тем, таких как агрессивность, биологизм поступков, стремление уйти из со-бытия в со-блазны (от «блажь – дурь», «блазн – наведение на грех (В.И. Даль), аморальность личности и целых обществ и т.д., приводит к тому, что коммуникация не отвечает изначальной своей сути – развивать и возвышать человека на примерах справедливости, добролюбия, радушия (по старинному – радодушия). На примерах красоты жизни как таковой и красоты жизни отдельного человека.
Леонид Леонов рассказывает в заметке «Фотострасть», опубликованной в журнале «30 дней» в 1927 г., как в ярославской деревне на родине его матери происходила незамысловатая крестьянская свадьба. «Я вознамерился было снять одну презанятную, в повойнике, старуху, но, значит, чрезвычайным городским видом своим с аппаратом на штативе слишком нарушил старинное благолепие праздника. Все, хозяева и гости, обступили меня, недобро загалдели, и была острая минута, когда я опасался за целостность своего Тессара... – Вот сымешь нас, а потом в газетке пропечатаешь: как замечательно, дескать, живут мужички, – лучше нельзя! Видали в газетках. А ты и дырявые крыши наши сымай, чтобы все видели...».
Этот эпизод хорошо иллюстрирует, с одной стороны, скромность, «антирекламность» и «антипиарность» русского народа, его мудрость и философичность (делу – время, а потехе – час), а с другой – стремление будущего великого писателя сохранить в памяти личной и памяти исторической частицу красоты народа, как сохраняли ее русские фотолетописцы А. Карелин, М. Дмитриев, К. Булла и многие другие. В этой «презанятной, в повойнике, старухе», писатель увидел новость, ощутил со-бытие свое с народом и захотел передать его нам.
Но даже рассказ Л. Леонова – поступок, а поступки обладают, как указывает М. Бахтин, своим провоцирующим коммуникативным действием, своей определенной риторикой.
2. Две стороны непредсказуемости и оригинальности информации: новизна и новость, новация и новаторство, сенсационность и «сенсориум ума».
Говоря о том, что информационная насыщенность сообщения коммуникации заключается в его непредсказуемости и оригинальности, необходимо подчеркнуть, что таковые качества информации могут обладать двояким действием. Философы (например, П. Лазарсфельд и Р. Мертон) отмечают наркотизирующий эффект информации как таковой на личность человека. Индивид в условиях информационно-технического изобилия привыкает потреблять новое (скорее – «новенькое») в неимоверных количествах, лишь бы это были какие-либо свежие («свеженькие») сообщения, факты о мире и о нас, грешных, его населяющих. И чем более непредсказуемо и оригинально выглядит и проявляется человек в этих сообщениях, тем более эффективно работают чисто биологические и эмоциональные раздражители ЧСЗ (читателя-слушателя-зрителя). Это явление проявлялось и в начале эры технических коммуникаций (публикации на темы людей «о двух головах», других аномальных явлений в мире живой и неживой природы). Но современные СМК достигли немыслимой прежде изощренности и разнузданности в показе всевозможных человеческих пороков и извращений, чему способствует и развитие самих электронных технологий и сверхоперативность каналов коммуникации.
Аудиторию интересуют в Госдуме уже не содержательные моменты дискуссий, а драки и потасовки, в Правительстве – не факты о принимаемых мерах, а перетасовки и прогнозы возможных перетасовок. Ведь это тоже новости, как мы уже отмечали, но новости особого рода, как бы выхолощенные, не репродуктивные.
Фотография политика уже и не привлекает внимания, если он не моргнул, не сморщил лицо в гримасе и т.д. В СМК с легкой руки западных медиатехнологов искусственно создаются положения, когда сопутствующие негативные эффекты становятся основной целью осуществления коммуникативного воздействия – воздействия в первую очередь на биологические, а не разумные начала человеческой психики. ЧСЗ (читателем, слушателем, зрителем) приятно чувствовать себя более благородным, чем он есть на самом деле, глядя на кривого, или неуклюжего, или замороченного государственного человека.
В 70-е годы Г.С. Оганов относил все эти эффекты преимущественно к буржуазным моделям коммуникации (Оганов, 1980). Ныне все модели перемешались, но буржуазные, представляемые системами СМК буржуазного общества, лидируют. А ведь Г.С. Оганов еще 20 лет назад отмечал, что каждая из этих систем вопреки здравому смыслу не столько связывает человека с внешним миром, сколько предлагает ему заведомо искаженную замену реальной связи. В подобных случаях возникает иллюзорное чувство знания, хотя фактически это увод от истинного знания, от действительной новизны и новости исторических процессов, поступков и личностей, их совершающих, в сторону дешевых и непритязательных формальных новаций и изысков.
Такие внешние переструктурирования и трансформации текстов, как отмечал в статье «Феномен культуры» Ю.М. Лотман, обладают тоже новизной, как всякий перевод текста с языка на язык. Обладают они и непредсказуемостью, могут вызывать сами по себе эстетические эмоции. Но нравственность... Учат ли они добру? Учат ли они постигать истину? Чаще всего – это игра форм, сюжетов с заменой одних предполагаемых положений на другие.
В силу того, что между реальностью и сознанием человека возникает ряд опосредующих, чисто биологических звеньев, не контролируемых ЧСЗ, создается возможность отрыва сознания людей от их бытия. Другими словами, включая телевизор, они выключают себя из действительного со-бытия, каким является коммуникация иного рода. Она, как мы уже говорили, ориентирована на сущностные, а не видимые лишь внешне, экзотически и аномально, вплоть до безнравственности, проявляющиеся изменения социальной действительности. Даже если ЧСЗ в неформальной коммуникации с окружающими, или в интерактивном контакте по каналам ТВ и Интернета обсуждает подобного рода информацию, предлагая свои альтернативы, коммуникация не прорывается в сущностный мир бытия человека. У такого зрителя причастность к подобного рода событиям – это мнимое, иллюзорное со-бытие. Эта интеллектуализированная связь между фактами действительности и индивидом не превращается в деятельность, направленную на объекты информации, отмечал еще в 70-х годах Ю.А. Шерковин. Индивид начинает смешивать некоторое неупорядоченное и однолинейное знание о наличии определенных проблем, часто далеких от магистральных жизневекторов, с действиями по решению этих проблем. Таким образом, коммуникационное воздействие заметно поднимает уровень информированности ЧСЗ, но при этом преобразует некоторую часть нервной энергии, необходимой для активного участия в социальных процессах, в пассивное знание. О таком переборе разнородной научной информации, приводящему к пассивному знанию, писал в своих журналистских материалах известный английский автор детективного жанра и оригинальный мыслитель Г. Честертон.
С количеством всякого рода «непотребной» человеку информации исследователи связывают и так называемый «эффект приватизации». Если ЧСЗ не в состоянии реагировать на обилие сведений, с которыми он физически не может быть в со-участии, со-бытии, он переключается на те сегменты социальной информации, в которых он действительно чувствует себя соучастником (спорт, реклама, разного рода игры и непритязательные шоу, и, разумеется, «мыльные сериалы»). Серьезные политические и нравственные проблемы отводятся в сторону, ЧСЗ адаптируется к такому положению, привыкает к нему и расценивает эти проблемы как не существующие для его практической деятельности. Крис и Лейтес описали этот эффект еще в 1947 г. на материале реагирования американской аудитории на сообщения о зверствах немецких фашистов. Затем была война в Корее, во Вьетнаме – «эффект приватизации» продолжал срабатывать в сознании американцев. В нашей стране мы столкнулись с ним во время войн в Афганистане и Чечне. Если ЧСЗ и вслушивался, всматривался в радио- и телеприемники, то стремился ловить сенсационные сообщения, а не осмысливать происходящее. К этому давали повод сами коммуникаторы-журналисты, строя показ и повествование на «благодатных» драматических и скандальных коллизиях и упуская факты, пусть пока малозаметные, но способные дать целый веер новостей, способных побудить аудиторию к раздумьям и искренним переживаниям афганской или чеченской трагедии.
