Предложение ® прозаическая строфа ® фрагмент ® глава ®часть ® законченное произведение. 4 страница

Первая строфа — главная. Она имеет повествова­тельный характер, независима в смысловом отноше­нии, так как служит началом фрагмента и рассказа и заключает в себе важную в сюжетном и повество­вательном отношении информацию.

Вторая и третья строфы имеют описательный характер и зависят в смысловом и синтаксическом отношении от первой. Они содержат информацию важную, но все же не главную, имеющую поясни­тельный, комментирующий характер: когда проис­ходило действие, возраст волчицы, здоровье и т. д. На второстепенный, вспомогательный характер этих строф указывает то, что они не участвуют непос­редственно в развитии сюжета и ради эксперимен­та могли бы быть устранены. При этом синтаксиче­ская и смысловая связь между первой строфой и четвертой, открывающей следующий фрагмент, со­хранится.

В верстах четырех от ее логовища, у почтовой доро­ги, стояло зимовье.

Таким образом, каждая из строф представляет собой относительно законченное единство, обладающее од­новременно качествами смысловой самостоятельно­сти, независимости и в то же время смысловой за­висимости, несамостоятельности.

Каждая строфа имеет четкую композиционно-син­таксическую форму: ясно выраженный зачин, сред­нюю часть и концовку, оформляемую, в частности, союзом и между однородными членами, приобрета­ющим заключительно-результативное значение. В кон­цовке третьей строфы эту функцию выполняет союз или. Самостоятельность строф подчеркнута графиче­ски — синтаксическое членение текста совпадает с его абзацным членением.

Строфы во фрагменте соединяются синтаксической связью. Вторая и третья строфы присоединяются к на­чальной параллельно. Намеченная в ней характеристика (голодная волчиха...) раскрывается в двух последних строфах:

2) Был уже весенний месяц март... Волчиха была сла­бого здоровья, мнительная...

3) Она была уже немолода... Схематически структуру фрагмента (цифрами обоз­начены строфы) можно представить так:

Во фрагментах возможны и другие типовые моде­ли, например последовательного, цепного соедине­ния, когда каждая последующая строфа раскрывает содержание предыдущей и присоединяется цепной связью.

Именно так связаны, например, строфы одного из фрагментов в романе Ф. Искандера "Сандро из Че­гема" (глава 6, "Чегемские сплетни").

В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе под яблоней и отдыхал, как положено от­дыхать в такое время дня, даже если ты до этого ниче­го не делал. Тем более сегодня дядя Сандро все утро мотыжил кукурузу, правда, не убивался, но все-таки сейчас он вкушал вдвойне приятный отдых.

Лежа на бычьей шкуре, положив голову на муртаку (особый валик, который в наших краях на ночь кладет­ся под подушку, а днем если захочется вздремнуть, упот­ребляется вместо подушки), так вот, положив голову на муртаку, он глядел на крону яблони, где в зеленой ли­стве проглядывали еще зеленые яблоки и с небрежной щедростью провисали то там, то здесь водопады незре­лого, но уже подсвеченного солнцем винограда.

Было очень жарко, и порывы ветра, иногда долетав­шего до подножия яблони, были, по разумению дяди Сан­дро, редки и сладки, как ласка капризной женщины. Ра­зумение это было более чем неуместно, учитывая, что в двух шагах от него на овечьей шкуре сидела его двух­летняя дочь Тали, а жена возилась в огороде, откуда время от времени доносился ее голос.

Конечно, дядя Сандро мог переместиться под более мощную тень грецкого ореха, стоявшего с более подвет­ренной стороны, куда струи далекого бриза долетали чаще, но зато там больше мух и попахивало навозом по при­чине близости козьего загона.

Вот и лежал дядя Сандро под яблоней, пользуясь более редкими, но зато чистыми дуновениями прохлады, по­глядывая то на яблочную крону, то на собственную дочь, то прислушиваясь к редкому шелесту ветерка в яблоне, то к голосу жены с огорода, который, в отличие от ску­пых порывов ветерка, беспрерывно жужжал в воздухе. Жена его громко укоряла курицу, а курица, судя по ее кудахтанью, в свою очередь, укоряла свою хозяйку. Дело в том, что тетя Катя после долгих, тонких, по ее пред­ставлению, маневров выследила свою курицу, которая, ока­зывается, неслась за огородом, сделав себе гнездовье в кустах бузины, вместо того, чтобы (по-человечески, как говорила тетя Катя) нестись в отведенных для этого дела корзинах, куда несутся все порядочные курицы.

Цитированный фрагмент состоит из четырех строф, начинающихся с абзаца. Пятая строфа (Вот и лежал дядя Сандро...) открывает следующий фрагмент. Первая строфа заключает в себе основное содержание фраг­мента (это как бы общий план картины), а осталь­ные строфы конкретизируют, детализируют этот об­щий план, что выражается в цепных связях между стро­фами. Так, зачин первой строфы: В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе... Вторая стро­фа подробно описывает, как он лежал (лежа на бычьей шкуре...), третья развивает мысль о жарком июльском полдне (Было очень жарко...), а четвертая объясняет, почему дядя Сандро, несмотря на жару, не переме­стился в тень.

Следующий фрагмент открывается зачином, так­же посвященным лежанию дяди Сандро, но это уже итоговое, завершающее предложение, прямо перекли­кающееся с зачином предшествующего фрагмента (Вот и лежал дядя Сандро под яблоней...) и осуществляющее переход к новому содержанию — эпизоду с курицей.

В чрезмерной детализации, максимальной конкре­тизации изображения сказывается ироническая манера автора. Предельно серьезно, развернуто, как дотош­ный, скрупулезный исследователь, рассказывает Ф. Ис­кандер о том, как лежал герой, вкушал вдвойне при­ятный отдых.

По аналогичной схеме цепной связи соединяются строфы в начальном фрагменте из рассказа И.А. Бу­нина "Архивное дело".

Этот потешный старичок, по фамилии Фисун, состо­ял в нашей губернской земской управе архивариусом. Нас, его молодых сослуживцев, все потешало в нем: и то, что он архивариус и не только не находит смешным это старомодное слово, а, напротив, понимает его очень высоко, и то, что зовут его Фисуном, и даже то, что ему за восемьдесят лет.

Он был очень мал ростом, круто гнул свою сухую спин­ку, носил престранный костюм: длинный базарный пид­жак из чего-то серого и громадные солдатские сапоги, в прямые и широкие голенища которых выше колен ухо­дили его топкие, на ходу качавшиеся ножки. Он очень плохо слышал — "сего Хвисуна хоть под колокол под­води!" - говорили управские сторожа, с хохлацкой на­смешливостью поглядывая на его большие и всегда хо­лодные восковые уши; он тряс от старости головой, го­лос имел могильный, рот впалый, и ничего, кроме великой усталости и тупой тоски, не выражали его выцветшие глаза. Прибавьте к этому еще и облезлую смушковую шапку, которую Фисун натягивал на голову ниже ушей, боясь, что в них надует и уж совсем лишит его слуха, прибавьте толстые морщины на сапогах, — фигура-то по­лучится и впрямь потешная. Но мало того, — такой по­тешной наружности и характер соответствовал потешный.

Секретарь, бывший семинарист, недаром называл Фисуна Хароном. Фисун, как я уже сказал, был убежденнейший архивариус. Служить он начал лет с четырнад­цати и служил исключительно по архивам. Со стороны ужаснуться можно было: чуть не семьдесят лет проси­дел человек в этих сводчатых подземельях, чуть не семь­десят лет прошмыгал в их полутемных ходах и все под­шивал да подсургучивал, гробовыми печатями припеча­тывал ту жизнь, что шла где-то наверху, при свете дня и солнца, а в должный срок нисходила долу, в эту смер­тную архивную сень, грудами пыльного и уже ни еди­ной живой душе не нужного хлама, загромождая полки! Но сам-то Фисун не находил в своей судьбе ровно ни­чего ужасного. Напротив: он полагал, что ни единое че­ловеческое дело немыслимо без архива.

Фрагмент состоит из трех строф, связанных цеп­ной связью. Авторская мысль развивается последова­тельно. Сначала общая характеристика персонажа — своеобразная завязка (первая строфа), затем внеш­няя характеристика (вторая строфа) и краткий рас­сказ о жизни героя (третья строфа).

Схема фрагмента при цепном соединении строф имеет такой вид:

Обычно строфы, находящиеся в начале фрагмен­тов, намечают тему, выражают узловые моменты ее развития. Это наиболее независимые в смысловом и композиционно-синтаксическом отношении строфы, что отражается в структуре и форме их зачинов. Такие строфы можно назвать ключевыми. Это своеобраз­ные зачины фрагментов.

Строфы, заключенные внутри фрагмента, внутрен­ние, играют иную роль в композиции целого. Они при­званы развивать, пояснять, иллюстрировать тему, на­меченную в ключевой строфе. Поэтому они менее са­мостоятельны, более тесно связаны между собой и не оказывают существенного влияния на развитие глав­ной, сквозной мысли — темы.

Связь между внутренними строфами чаще переда­ется с помощью зачинов смежных строф или концовки предшествующей и зачина последующей строф, со­единенных цепной, или параллельной, или присоеди­нительной связью.

Рассмотрим пример:

Как только ударял в Киеве поутру довольно звон­кий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы с тетрадями под мышкой брели в класс. / Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; были все почти в изодранных или запачканных плать­ях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью, как-то, бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди не­обыкновенной тишины в классе, доставлял своему пат­рону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишне­вые розги. / Риторы шли солиднее, платья у них были часто совершенно целые, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. / Фи­лософы целою октавою брали ниже, в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух. Рынок в это время обыкновенно только что начинал ше­велиться, и торговки с бубликами, арбузными семечка­ми и маковниками дергали на подхват за полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи. "Паничи! Паничи! сюды! сюды! -говорили они со всех сторон. - Ось бублики, маковни­ки, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на ме­ду! сама пекла!" Другая, подняв что-то длинное, скру­ченное из теста, кричала: "Ось сосулька! паничи, купи­те сосульку!" — "Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная, и нос нехороший, и руки нечистые..." Но философов и богословов они боялись задевать, по­тому что философы и богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью. // По при­ходе в семинарию вся толпа размещалась по классам, находившимся в низеньких, довольно, однако же, про­сторных комнатах с небольшими окнами, с широкими дверьми и запачканными скамьями.

Перед нами начало повести Н.В. Гоголя "Вий". Вы­писанный фрагмент (конец его отмечен двумя наклон­ными чертами) являет собой образец синтаксической организации большого текста (фрагмента) с помощью параллельной связи между строфами (строфы разделены наклонной линейкой).

Открывается фрагмент обобщающим зачином по­вествовательного типа, состоящим из двух предло­жений, первое из которых (как только ударял в Ки­еве... колокол...) является зачином не только данного фрагмента, но и всей повести. Второе предложение имеет непосредственное смысловое и синтаксически организующее отношение к цитированному фрагмен­ту. Во втором предложении мысль сужается, дета­лизируется, совершается переход с помощью цеп­ной синонимической связи подлежащее — подле­жащее (школьники и бурсаки-грамматики, риторы, философы и богословы) к содержанию анализируе­мого фрагмента. Второе предложение заключает в себе общую мысль (брели в класс), которая раскрывает­ся в следующих далее строфах. Перечисляемые в этом предложении однородные подлежащие (граммати­ки, риторы...) дают начало четырем параллельным строфам, в каждой из которых содержится харак­теристика этого подлежащего (субъекта данной стро­фы). Тесное единство не только строф, но и всех предложений создается параллелизмом зачинов, единым оформлением сказуемых (глаголы прошедшего времени несовершенного вида).

Завершается фрагмент концовкой (Но философов и богословов...), оформляемой с помощью союза но и цеп­ной связи с зачином последней строфы (Философы це­лою октавою брали ниже...).

Такое кольцевое обрамление последней строфы еще больше подчеркивает завершенность строфы и всего фрагмента, так как зачин имеет отношение ко второму предложению зачина. В нем слова фило­софы и богословы — последние в ряду однородных подлежащих.

Зачин второго фрагмента (По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам) соединен цепной связью с первым предложением цитированного фраг­мента (..со всего города спешили толпами школьники и бурсаки...).

Приведем еще один пример организации целого тек­ста (фрагмента) посредством параллельной анафори­ческой связи:

Среди загадок природы происхождение Земли, обра­зование земной коры, воды, атмосферы — одна из самых мучительных.

Земля была огненным шаром, который постепенно ос­тывал, — утверждали до конца тридцатых годов наше­го века многие ученые. Но эта теория рухнула под на­пором новейших данных науки.

Земля была первоначально в холодном состоянии — утверждает современная наука. В поле притяжения Сол­нца попало облако из газа и твердых частиц — много таких газопылевых облаков в Галактике. Вступили в действие законы притяжения и движения — облако распалось на части, из которых образовались планеты Марс, Венера, Земля.

Земля вначале была холодной, как этот кусок мете­орита, что лежит сейчас на моей ладони. Не так давно он залетел к нам на Землю по дальней трассе из Все­ленной, совершив посадку в Саратовской области (в тех местах, где приземлился первый космический корабль), и оттуда попал в лабораторию. По месту приземления метеорит называется Саратовским. Рядом с ним мерца­ет космическими огоньками другой летун — метеорит, най­денный на Урале. Московского метеорита здесь нет, но и он может влететь к нам в окно без приглашения, как это случилось однажды в Риге... (Л. Колодный).

Цитированный фрагмент состоит из обобщающей строфы (строфы-тезиса, строфы-предложения) и трех иллюстративных, конкретизирующих строф, тесно объ­единенных благодаря параллельным анафорическим за­чинам. Здесь параллелизму смысловому точно соответ­ствует параллелизм композиционно-синтаксический. При параллельности зачинов внутренние связи меж­ду предложениями строф — цепные.

Таким образом, параллелизм зачинов, усиленный анафорой, — основное средство синтаксической связи между строфами данного фрагмента. В стилистическом плане этот способ организации текста характерен в основном для возвышенной, эмоционально-припод­нятой речи. Однако иногда он может использоваться и в речи нейтральной и даже шутливой.

Для соединения прозаических строф внутри фраг­мента нередко используются вводные слова, которым часто предшествуют союзы и, но, а и др. Эти средства выражают значение начала, перехода от одной мыс­ли к другой.

Обычно зачины с вводными словами, которым пред­шествуют союзы, открывают (вводят) внутренние стро­фы, тесно связанные между собой единством после­довательно развивающейся темы. Происходит повтор слов и оборотов предыдущей строфы (чаще ее кон­цовки) в зачине последующей строфы. Пишущий как бы отталкивается от повторяемого слова, развивая мысль в ином аспекте, например:

Я думал о стихах, волнуясь и переживая минуты во­сторга и тревоги па просмотре монгольского балета. В зале сидело всего несколько человек, среди которых при­сутствовала Ольга Васильевна Лепешинская. Монголь­ские танцоры держали творческий отчет перед своим учителем. Что-то скажет прославленная Лепешинская. А она, позабыв о педагогической строгости, тихо шептала. "Молодцы, девочки, молодцы, мальчики! Хорошо, хорошо!"

И вправду, как хороши были па сцене юная поэти­ческая балерина Тала во "Франческе" и мужественный, стройный, выразительный солист Батор в "Шехерезаде" (Ч. Айтматов).

С помощью повтора последнего предложения кон­цовки, которому предшествует вводное слово и со­юз и в присоединительном значении, совершается рез­кий переход от описания к оценочной авторской речи, комментариям, раздумьям. Вводное слово, оформляя зачин строфы, дает толчок для осмысления повторя­емого предложения в новом аспекте.

Довольно широко используются как средство связи между строфами зачины, выраженные вопроситель­ными или восклицательными предложениями и имею­щие диалогический характер. Благодаря неожиданной смене синтаксической формы (после ряда утвердитель­ных предложений — вопросительное или восклицатель­ное предложение) такие зачины резко меняют аспект повествования, переводят его в иной план. Как пра­вило, это зачины, открывающие строфы, которые име­ют комментирующий характер.

Эта записка хранится у меня. Никогда Полина не объ­ясняла мне своих сношений с M^me de Staёl, несмотря на все мое любопытство. Она была без памяти от слав­ной женщины, столь же добродушной, как и гениальной.

До чего доводит охота к злословию! Недавно расска­зывала я все это в одном очень порядочном обществе. "Может быть, — заметили мне, — M^me de Staёl была не что иное, как шпион Наполеонов, а княжна достав­ляла ей нужные сведения" (А.С. Пушкин).

Восклицательное предложение в начале второй строфы позволяет изменить аспект и ход изложе­ния, синтаксически оформить зачин и перейти к но­вой мысли.

Вопросительные предложения в качестве средства связи между строфами также широко распростране­ны в разных стилях. Весьма характерны они, напри­мер, для публицистики. Вопросительное предложение в начале строфы сосредоточивает внимание читателя на главном. В строфах, открывающихся вопроситель­ным предложением, получает дальнейшее развитие мысль, выраженная в предшествующей строфе. Ответ на вопрос, содержащийся в зачине, дается в после­дующих предложениях.

Аналогичную функцию выполняет зачин со словами да или нет, например:

Редкость буквы ф в нашей литературе не случайность. Она — свидетельство глубокой народности, высокой чи­стоты русского языка у наших великих писателей.

Тут, однако, стоит сделать довольно существенную ого­ворку. Если взять произведения современных нам поэ­тов и писателей, в них мы встретим, вероятно, гораздо больше ф, чем в классической литературе. Как это по­пять? Разве современные авторы меньше заботятся о чи­стоте и народности своего языка?

Конечно, нет. Но за прошедшие сто лет в самый язык нашего народа вошло, прижилось в нем, полностью "ру­сифицировалось" огромное количество слов и корней всеевропейского международного круга. Такие слова, как фокус, фиалка, фестиваль, стали и становятся русски­ми если не по корню, то по ощущению. Их нет основа­ния браковать поэтам. А многие из них несут с собою нашу самую редкую букву — наше "эф" (Л.В. Успен­ский).

Фрагмент состоит из трех строф. Связь второй и третьей строф осуществляется с помощью двух воп­росительных предложений, которыми завершается сред­няя строфа, и предложения со словом нет, которым начинается последняя строфа. Слово нет вносит зна­чение раздумья, оценки ранее сказанного.

До сих пор мы рассматривали прозу. Но не менее сложно организованы и поэтические произведения. Вот, например, известное стихотворение Б. Пастернака "Быть знаменитым некрасиво".

Быть знаменитым некрасиво.

Не это подымает ввысь.

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись.

Цель творчества — самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на ycтax у всех.

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы

В судьбе, а не среди бумаг,

Места и главы жизни целой

Отчеркивая на нолях.

И окунаться в неизвестность,

И прятать в ней свои шаги,

Как прячется в тумане местность,

Когда в ней не видать ни зги.

Другие но живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только — до конца.

С чисто формальной, синтаксической точки зре­ния вторая строфа связана с первой цепной синони­мической связью сказуемое — дополнение (над руко­писями трястись — творчества). Первые две строфы содержат как бы отрицательное кредо автора (что не надо: быть знаменитым, заводить архивы, быть прит­чей на устах у всех и т. д.), и они тесно взаимосвяза­ны, образуют единство, своеобразный поэтический фрагмент.

Третья строфа с помощью союза но противопостав­ляется первым двум. Здесь начинается изложение по­зитивных взглядов, этических принципов (как "надо"). Каждая строфа — новый принцип: жить без самозван­ства; оставлять пробелы в судьбе, а не среди бумаг; оку­наться в неизвестность. И соответственно содержатель­ному параллелизму— параллелизм синтаксический, третья, четвертая и пятая строфы объединяются па­раллельными связями и образуют второй фрагмент сти­хотворения.

Следующий фрагмент составляют шестая и седьмая строфы. Содержательная особенность — появление конкретного ты (Другие... пройдут твой путь за пядью пядь; но пораженья от победы ты сам не дол­жен отличать). До сих пор в стихотворении речь шла в обобщенно-обезличенной форме (Быть знамени­тым некрасиво, надо жить, надо оставлять), т. е. это призывы, принципы, обращенные ко всем без ис­ключения, имеющие всеобщий характер. Появление ты знаменует своеобразное олицетворение, конк­ретное воплощение этих принципов. Они уже обра­щены не к массе, но к каждому конкретному твор­цу — Поэту, и прежде всего к самому автору. Ты под­разумевает я. Последние две строфы (квинтэссенция стихотворения) тесно связаны и синтаксически — параллельностью строения (ты сам не должен от­личать— И должен ни единой долькой...).

Главная мысль стихотворения — поэт должен ос­таваться собой до конца — выражается во всех стро­фах, но наиболее рельефно в последних двух.

Мы говорили о композиционно-синтаксической ор­ганизации стихотворения. Но нельзя не отметить и "не­слыханную простоту" языка, в которую поэт "впал" в последние годы, афористичность некоторых строк, заживших собственной жизнью вне рамок стихотво­рения, ставших крылатыми: быть знаменитым некра­сиво; но пораженья от победы ты сам не должен от­личать.

Очень интересно необычное употребление некоторых слов: пробелы (пробелы в судьбе), лицо (не отступать­ся от лица).

Здесь лицо употребляется в значении "достоинст­во, совесть, моральная безупречность" и даже "долг" (человека и поэта). Основание для такого употребле­ния — существование в русском языке устойчивого обо­рота сохранить лицо.

Достаточно сложно организованы и публицистиче­ские тексты. Так же как и художественные, они де­монстрируют важность не только композиционно-син­таксических связей, но и точного выбора слов, форм, конструкций. И еще одна существенная особенность характеризует публицистические тексты — важная роль я автора. Рассмотрим небольшой начальный фрагмент из газетного репортажа.

В вычислительном центре мне показали любопытный график. Он прогнозировал рост числа программистов к 2000 году. Так вот, крутая, как Гималаи, линия свидетельствует: еще до конца нынешнею столетия программированием будет заниматься все население Земли, вклю­чая грудных младенцев.

Даже неспециалист сразу скажет, что этого не может быть, что где-то в график заложена ошибка. Но в чем она?

Первое предложение — неопределенно-личное. Ме­стоимение мне скромно, ненавязчиво, но открыто вводит личность рассказчика (мне показали, но не я увидел: субъект речи выступает в качестве объек­та действия).

Субъект действия (кто показал?) неопределенен и неважен для данной конкретной информации, глав­ное — это действие. Общее значение неопределенно-личных предложений — объективированное сообще­ние о каком-либо событии, факте. Ср. аналогичное предложение без мне: В вычислительном центре рас­считали график (решили проблему). Подчеркнуто объ­ективированное сообщение повествовательного харак­тера: производитель речи, не называющий себя, стре­мится представить только факт, событие, не оценивая его, не указывая деталей. Неважно, кто совершал дей­ствие, кто о нем рассказывает. Главное — это само действие, событие.

Однако местоимение мне меняет характер этого предложения. Объективно-достоверное сообщение ос­ложняется линией субъективной оценки, точкой зрения производителя речи, повествователя. В предложении не только сообщается о событии. В нем есть и пас­сивный участник, наблюдающий это событие, — ав­тор со своими взглядами, оценками. В этом плане по­казательно оценочное определение любопытный (гра­фик), тесно связанное с мне, обнаруживающее косвенно авторский взгляд на событие (мне показали любопытный график означает: "Я увидел график, и он показался мне любопытным"). Таким образом, взаи­модействие местоимения мне и значения предложе­ния определяет общий тон данного предложения: это объективный, достоверный рассказ, осложненный лич­ностным восприятием повествователя. И в дальней­шем эти две линии, то расходясь, то сложно пере­плетаясь, взаимодействуя, образуют своеобразный ри­сунок, канву текста, во многом определяя его слог — выбор слов, конструкций и т. д.

Второе предложение, тесно примыкающее к пер­вому, развивает линию объективного, достоверного рассказа (Он прогнозировал рост числа программистов к 2000 году).

В третьем предложении (как и в первом) оба на­званных выше плана снова совмещаются. Слова Так вот... оформляют переход к плану оценки, к коммен­тированию (они обнаруживают присутствие говоря­щего) и в то же время имеют значение итога, след­ствия с оттенком некоторой неожиданности. Эти слова вводят информацию объективную, достоверную, но представляющуюся рассказчику удивительной, в ка­ком-то смысле парадоксальной. Они совмещают в себе оба плана — субъективный и объективный, как бы под­разумевая: "Вот что я увидел".

Субъективный план подкрепляется сравнением, вы­ражающим зрительные впечатления рассказчика, ха­рактер его восприятия (крутая, как Гималаи, линия). Однако далее, во второй части предложения, исполь­зуется глагол свидетельствовала, лексическое значе­ние которого подчеркивает точный, достоверный, не допускающий сомнений характер следующей далее ин­формации. И очень показательно, что даже во вто­рую — объективно-спокойную, научно выраженную часть предложения вторгаются слова, косвенно, лек­сическими средствами выражающие личностную точку зрения и нарушающие строгий научный стиль второй части: ...свидетельствовала: еще до конца нынешнего сто­летия программированием будет заниматься все насе­ление Земли, включая грудных младенцев.

Выделенные слова логически избыточны, но они естественны, так как косвенно, благодаря значению, эмоциональной окраске (ср. младенцы и дети), выра­жают точку зрения рассказчика, усиливают, подчер­кивают парадоксальность вывода, удивление автора.

В следующем абзаце (Даже неспециалист сразу ска­жет...) в рамках заданной общей тональности ха­рактер предложения резко меняется. Это комменти­рование — нарушение последовательной линии раз­вития мысли, своеобразное отступление, в котором анализу, оценке подвергается последнее суждение, высказывание. Комментирование — это непосредст­венно авторская речь, открыто оценивающая чужое слово или собственное высказывание. В публицистике это широко распространенное средство внутренней диалогизации речи.

Однако в анализируемом абзаце в соответствии с общим тоном текста — тоном размышления, рассуж­дения, в которое вовлекается и читатель, т. е. в свя­зи с совмещением субъективного и объективного пла­нов, — в этом абзаце нет "сильных" авторских средств. Есть только такие, как выделение посредством час­тицы даже слова неспециалист, экспрессивный парал­лелизм придаточных с повторяющимся союзом что. И эти средства косвенно обнаруживают производи­теля речи, что становится особенно ясным при пе-рефразировании. Так, Даже неспециалист сразу ска­жет означает: "Если обратиться к неспециалисту...";

"Если я (ты, вы) обращусь (обратишься, обратитесь) к неспециалисту..."

В анализируемом предложении преобладает объек­тивный план, лишь изнутри пронизываемый субъек­тивным значением. Это предложение в большей сте­пени объективировано, интеллектуализовано, чем та­кое, например, комментирование, возможное в данном контексте, но расходящееся с общей установкой: Не­вероятный вывод! Это, конечно, ошибка. В авторском же предложении субъективное значение обрамляет объ­ективированную информацию, тесно переплетаясь с ней. Иначе говоря, объективный и субъективный планы тесно взаимосвязаны, взаимопроникают один в другой.