Не берись ни за какое дело, каково бы оно ни было, без совета духовного отца монастыря. 1 страница

(32)

Ничего не делай без ведома своего игумена. Для нас, монахов, это просто, потому что мы знаем, что не должны ничего делать, не взяв благословения. И тем не менее, когда мы намереваемся сделать что-то плохое, когда хотим что-то у кого-то попросить, тогда мы об этом забываем. Нет, говорит святой, не берись ни за какое дело без благословения: ты не должен ни увеличивать число молитв, ни изменять назначенное тебе правило или режим питания, ни продлевать бдение, ни читать книгу дольше, чем положено, ни заводить новую дружбу, ни разговаривать с другими, ни писать, ни интересоваться чем-либо, ни менять свои нравственные принципы. Например, читаешь ты житие преподобного Пахомия Великого, что-то производит на тебя впечатление, и ты говоришь: «Буду и я так делать». Нет. Если ты что-то делаешь без благословения, то считай, что этого не существует, пред Богом это вовсе не доброе дело. Скорее, это отречение от добра, претворение в жизнь зла.

В особенности необходимо брать благословение в тех случаях, когда мы хотим кому-то что-то сказать;

мы должны спрашивать, что посоветовать брату или как вести себя с ним. Чаще всего слово, которое срывается у нас с языка без благословения, не просто суетно — оно становится ядовитой стрелой, убивающей сердце ближнего. В монастыре мы ко всему можем быть снисходительны, но только не к словам. На небесах нас будут спрашивать, соблюдали ли мы десять заповедей, закон любви, посещали ли богадельни, больницы. За все с нас спросит Бог, и при этом Ему не понадобится список, чтобы проверить, не упустили ли мы чего-нибудь. Ему будет достаточно исследовать только паши слова. По ним будут видны все наши грехи и все наши добродетели.

Причем никто не может взять на себя всю тяжесть ответственности за наши слова. Духовник может разрешить все наши грехи, даже и в слове, но в конечном счете суд принадлежит исключительно Богу: Бог удержал его за Собой. За всякое слово, которое мы произнесли, мы дадим ответ. Мы можем исповедоваться в таких словах, однако перечеркнуть и загладить множество грехов нашего языка может только суровая подвижническая жизнь, подобная той, которая нам известна по житиям подвижников благочестия. Как же ядовиты стрелы языка, в особенности когда наше слово язвительно, насмешливо или когда оно уничижает ближнего! Должно знать, что за такие слова, даже если мы сто раз в них каялись, мы будем судимы на небесах перед всей вселенной, перед всеми ангелами и святыми.

Не думайте, что можно легко получить отпущение грехов, совершенных словом. Блуд, прелюбодеяние, воровство, убийство прощаются. Но грехи словом подлежат исключительному суду Божию. Бог позволяет нам в них исповедоваться, но очищаются они глубочайшим покаянием, сухоядением, бдениями, продолжительными постами. Нужно изнурить свое тело, чтобы загладились грехи словом. Иначе от этого корня, то есть языка, произрастет тенистое и многоплодное дерево, цветы и плоды которого никто не сможет иссушить. Страшен этот корень.

Предлагая настоящее правило, преподобный Антоний не желает стеснить сердце монаха, или сделать трудной его жизнь, или подавить его личность. Он вводит это правило для того, чтобы в монастыре сохранялся мир и чтобы пребывало на обители благословение Божие. Мы говорим: «С Богом начинай!» — потому что все, что начинается не с Богом, никогда ни к чему хорошему не приводит. Ты можешь и молиться, и поститься, но, если ты делаешь это по собственной воле, Бог тебе не поможет.

Итак, святой Антоний Великий совсем не желает усложнить жизнь монаха, его цель — созидание единого духа, семейной атмосферы. В семье никто не делает все, что хочет. Только в наши дни дети могут сказать матери: «Какая тебе разница, куда я ходил? Это мое личное дело». Если в монастыре братья не советуются обо всем с игуменом, то утрачивается сплоченность братства. «Но где же, — возразит кто-нибудь, — в нужный момент я найду игумена?» Если не можешь его найти, не делай задуманного. Сделаешь тогда, когда с ним увидишься. Кто тебя заставляет это делать? Одно ощущение того, будто тебе обязательно надо что-то сделать, — уже страсть. В таком случае остановись, не действуй по страсти, дождись, когда придет время.

Понимаете, насколько важно брать на все благословение? Если я привыкну делать без благословения что-то хорошее, я потом буду делать и плохое. Так я приучусь жить в одиночку, стану сам управлять собой. У меня пропадет ощущение общности со святыми, и в конце концов я останусь одиноким и дойду до того, что всегда буду недоволен. Обычно не берут благословения люди с тяжелым характером, которые не могут быть открытыми в своей семье, — словом, те люди, которые имеют особенные душевные недостатки.

Итак, без благословения ни за что не берись: заручись сначала благословением. Не думай, что игумену это нужно для того, чтобы тебя обличать, следить за тобой. Нет, это необходимо для того, чтобы сохранялся мир, чтобы игумен мог с благоразумием окормлять братию и чтобы ты сам чувствовал себя в безопасности, не делал ошибок, не обижал ближних.

Когда идешь за водой или отправляешься в путь, читай и размышляй, сколько можешь. (33)

Многие из рассмотренных нами правил есть и н уставе преподобного Пахомия Великого. Это было время, когда бытовало немало сходных церковных, монашеских канонов.

Совет «размышлять» можно понимать и в том смысле, что мы должны произносить в уме различные молитвы, в особенности псалмы, или что-то другое душеполезное. Цель правил преподобного Антония — сделать монаха ангелом. Нет у него такого правила, которое лишало бы монаха его ангельского достоинства. Как ангелы стоят прямо и неподвижно пред Богом, так должен стоять пред Ним и монах.

Когда окажешься в месте, где устраиваются вечери любви, ешь и благодари Бога. (35)

Здесь идет речь о общении между келиотами, или, как сказали бы мы, скитянами. Их келии находились в отдалении одна от другой, но несмотря на это в дни праздников, когда устраивались вечери любви, пищу они вкушали все вместе. Вполне обычное дело. Так вот, когда ты окажешься на вечери любви, тогда не говори, что ты постишься. Конечно, ты должен поститься. Святой не имеет в виду, что ты можешь нарушать установленные правила: скажем, в среду или пятницу ты не должен есть скоромную пищу. Мы никогда не нарушаем установленные посты, но святой Антоний повелевает нам отменять личный пост, который мы соблюдаем по благословению старца. Например, у тебя правило никогда не есть сладостей или скоромной пищи, потому что ты каждый день причащаешься. Приходишь ты в какой-то монастырь, а там праздник и тебя приводят на трапезу. Не говори тогда, что ты не ешь сладкого или что ты постишься каждый день. Предпочти отказаться от причастия и поесть ради любви.

Кроме того, можно пойти куда-то еще, кроме монастыря, и тоже оказаться на празднике. Порадуйся этому празднику и ты, но непременно с крайним вниманием к себе. Святой не имеет в виду того, что ты можешь пировать и есть столько, чтобы все вокруг изумлялись.

На примере этого правила мы вновь видим, что в уставе святого Антония показан средний, царский, путь. Если в тридцатом правиле он говорил, что ты не должен быть расположен ходить на званые обеды, то здесь говорит, что на вечерях любви, иными словами на обычных трапезах, обязательных для всех, ты должен есть с радостью и благодарностью. Это необходимо для созидания общего духа или единства с другими монахами. Не возмущайся и не думай, что тебя заставляют есть.

Далее начинается новый ряд правил, цель которых привести монаха к более высоким духовным состояниям.

Слово «оплакивай» имеет святоотеческий смысл, под ним не подразумевается то, что наша жизнь должна обратиться в одно сплошное рыдание. Обычно мы, поскольку у нас в душе не все в порядке, плачем не от раскаяния в грехах, а по иным побуждениям, сокрытым глубоко внутри нас. Не зная, однако, этой правды, мы думаем, что плачем о своих грехах. Поэтому святые отцы советуют нам быть радостными, даже если мы согрешили: как только мы попросим у Бога прощения, душа тотчас получит облегчение. В словах «днем и ночью оплакивай свои грехи» говорится, конечно, о грехах, которые мы уже оставили. Ведь человек, который кается подобно Давиду, всегда имеет ощущение непорочности и чистоты. А Давид плакал о своих грехах всю жизнь, после того как осознал их, исповедал и прекратил грешить. Мы убеждаемся в этом, читая Ветхий Завет.

Итак, только тот, кто кается и разрывает всякую связь с грехом, может оплакивать свои грехи. Если же человек плачет несмотря на то, что он не покаялся, не прекратил грех и даже не намеревается его прекратить, то он обманывает себя и Бога. В этом случае плач равносилен нераскаянности.

Невозможно, чтобы я, скажем, совершал прелюбодеяние или сплетничал и при этом плакал. Если я сплетничаю, то мне необходимо оставить эту дурную привычку. И когда я ее оставлю и докажу, что я уже окреп настолько, что не позволяю другому вовлечь меня в сплетни, и затем продержусь достаточное время, тогда я смогу оплакать свой страшный грех. А осознал я этот грех только в монастыре, потому что, пребывая в миру, человек замечает только явные грехи, то есть те, которые совершает постоянно.

Апостол Павел до самой своей смерти признавался, что он был гонителем христиан. Но он был им лишь краткое время, а впоследствии постоянно умножал число верных в Церкви, пополняя ее новообращенными христианами. Однако же апостол оплакивал свой грех всю жизнь, потому что покаялся и стал первенствующим среди последователей Единого.

Итак, преподобный Антоний говорит о подлинном покаянии, которое ведет к плачу о грехах. Этот плач — результат подлинного обновления ума, сердца и образа жизни человека. Но когда плач сентиментален или происходит от чувства своего одиночества либо неполноценности, тогда он обременяет душу, угнетает ее, губит и доводит до того, что она становится неспособной к покаянию. Даже огорчение из-за греха вновь ведет ко греху. Мы должны понять, что означает оплакивать свои грехи, должны знать, каким бывает настоящий плач. Плач, не предваряемый покаянием, — это явный признак того, что я еще не собираюсь каяться. Я не собираюсь оставить грехи, потому что, предаваясь плачу, я все-таки продолжаю жить по-прежнему.

Человек должен постоянно иметь перед умственным взором свои грехи. Наши грехи — это некий труп: перед нами будто лежит мертвец. Если мы всегда мысленно видим перед собой труп своего греха, это нам помогает. Как душа, выйдя из тела и поднявшись над ним, может видеть его лежащим на постели, так и мы должны видеть самый настоящий труп, обломок смерти, изуродованный бульдозером греха, должны видеть спои грехи и плакать над ними, как над мертвецом.

Однако обычно мы стремимся отыскать согрешающего подобно нам, чтобы облегчить себе бремя ответственности, или находим объяснение своим грехам, или ссылаемся как на причину их на свои обязанности, от которых не можем уклониться. Почему это происходит? Просто-напросто потому, что мы не решились оплакать свой грех, как мертвеца. Мы не решились запретить греху вновь в нас воскреснуть: он нам нужен, он нам нравится, он нас услаждает. Как черви любят труп, так и мы любим свои трупы, грехи, и боимся, как бы нас совсем не лишили права вновь их совершить.

Мы готовы понести даже новую епитимью, но только не оставить свой грех.

Когда преподобный Антоний говорит: «Днем и ночью оплакивай свои грехи», он не имеет в виду, что человек должен быть подавлен, что духовная скорбь должна сокрушать его. Истинно духовное состояние не может отнимать радость. Не принимаются в нашей Церкви слезы без радости. Следовательно, когда мы видим в себе огорчение, беспокойство, тревогу, затруднение, тогда будем уклоняться от плача, потому что не о таком плаче говорится в настоящем правиле. Слезы о своих грехах предполагают, во-первых, великую радость. Состояние нашего сердца при них таково, что к нам приходят и от нас исходят только радостные мысли. Во-вторых, предполагается, что мы исповедались и прекратили грешить.

Впрочем, есть некоторые исключения. Кто-то, скажем, легко раздражается, а потом кается и плачет. Потом опять раздражается, кается и снова плачет. Такой человек некоторое время пребывает в подвиге, но за это время он должен выяснить причины страсти, увидеть ее последствия, чтобы избавиться от нее. Страсть, какова бы она ни была, должна уйти за один-два месяца. Большинство страстей уходят за несколько месяцев, когда человек действительно хочет от них избавиться. И самые ужасные страсти, даже страсти сатанинские, даже скотские наклонности человеческой плоти и души, за короткий промежуток времени могут быть обращены в божественное вожделение. Ни в чем Бог не делает нас пленниками. Требуется более продолжительное время только тогда, когда речь идет о падениях, происходящих от немощи человека, а не от его произволения. Тогда ему необходима жизнь в духе, великое смирение и следование воле Божией, чтобы пришло избавление от них. Бог никого не желает видеть рабом.

Господь говорит через Псалмопевца: «Я сказал: вы — боги и все — сыны Вышнего; Я сделал вас наследниками Моего Отца и Своими сонаследниками. Я открыл вам всю истину. Неизвестное и тайное премудрости Моей Я явил вам. Вы Мои сыны и дщери, Я даю вам Духа Святого». И через апостола: «К свободе призваны вы, а не к тому, чтобы быть рабами».

Значит, плач начинается лишь с того момента, как я приступаю к покаянию. И плачу я не для того, чтобы получить отпущение грехов, но чтобы выразить свою благодарность Богу, Который изменил меня Своей десницей. Я плачу, свидетельствуя об освобождении и ликовании своего сердца, воспевая Богу победную песнь. Я приношу свои слезы как благодарственную жертву. Слезы вместе с Божественной евхаристией и молитвой Иисусовой — самые благоприятные жертвы пред Богом. Такие слезы заключают в себе сладость.

Покаянные слезы бывают и у человека, который жил в трясине греха и только что обратился к Богу. Он приходит в монастырь, видит просветленные лица, славу девства, прекрасные, исполненные благодати сердца, вдохновляется, и у него возникает желание тоже стать монахом. Однако впечатления от греха еще свежи в нем, и в нем есть страсти. Такой человек может поплакать, но недолго, а потом ему нужно будет стяжать постоянные слезы. Сначала он будет страдать в монастыре, сокрушаться, будет сносить унижения и все то, что должно помочь ему перейти от тьмы к свету, от рабства к свободе духа. Если же — чего да не будет! — он вернется к прежним грехам, то на этом окончится его жизнь. Он умрет в жалком состоянии, предаваясь плачу, но не плачу избавленных душ, которые восходят

в белых одеждах ввысь к престолу Божию, где пребывают серафимы и херувимы, но такому плачу, какому предается душа, не узревшая Бога как Он есть. Как никто не грешит помимо своего желания, так никто и не кается помимо своего желания. Покаяться можно только добровольно. А тот, кто добровольно хочет покаяться, предпочитает греху смерть.

Днем и ночью пусть твоя голова будет покрыта кукулем и будь облечен в рясу и прочие свои одежды. (37)

Кукуль с рясой (обычно они составляли единое одеяние) и прочие одежды дает монахам Сам Христос. В древности последование монашеского пострига совершалось у святого престола. Монах или монахиня входили в алтарь и пребывали там восемь дней. Постриг — это таинство, совершаемое в алтаре. Но с тех пор, как мы стали совершать его вне алтаря, Церковь предписывает на время пострига переносить Евангелие к Царским вратам, что имеет символическое значение. И перед Евангелием мы принимаем одежды, которые еще с вечера были положены на святой престол. Следовательно, все, даже и сандалии, мы принимаем от святого престола. Сам Христос дает нам полное воинское одеяние, потому что наша бранъ не против плоти и крови, но против лукавых демонов, против наших страстей. Демоны неусыпны, поэтому нужно и нам носить свое одеяние днем и ночью, так чтобы в любой момент мы были готовы к сражению. Прообразы такой бдительности мы встречаем в Ветхом Завете, а воплощение этих прообразов — в Новом Завете, но живым ее примером остается только монашеское жительство.

В Ветхом Завете Бог требовал от иудеев, чтобы они всегда были препоясаны, а значит, готовы услышать Его повеление или звук военной трубы. Они воспринимали это с верой. И действительно: Сам Бог давал повеление о начале войны, по Его мановению поднималось облако, появлялся огненный столп. Кроме того, когда иудеям предстояло уйти из Египта, Он сказал им: «Будьте препоясаны поясом, сандалии пусть будут у вас на ногах и посох в руке, и Я скажу вам, когда отправляться в путь».

Цель рассматриваемого правила — показать, какую готовность мы должны иметь пред Богом. С древних времен существует обычай: монаху всегда быть в кукуле. Нам необходимо понимать глубокий смысл этого обычая. Когда я иду в церковь, я надеваю кукуль, потому что в церкви присутствует Бог. Точно так же и когда я иду спать в кукуле, я должен знать, что и теперь рядом со мной присутствует Бог.

В наше время этот прекраснейший обычай чаще всего не соблюдается. Но хорошо было бы нам, насколько это возможно, соблюдать его по-настоящему: не по форме, а по сути. Конечно, если нам приходится по той или иной причине снимать рясу или подрясник, мы можем по-прежнему сохранять бдительность, но нужно сохранять еще и благообразие. И если святой говорит это о мужчине, то тем более это относится к женщине. Она должна сохранять благообразный вид. В особенности нельзя допускать, чтобы одна видела наготу другой.

Об одном архиепископе, у которого была тяжелая болезнь сердца, рассказывали: врачи совсем не позво

ляли ему двигаться, потому что его состояние было опасным и от одного движения он мог умереть. Когда владыку пришли навестить важные люди, он очень вежливо попросил их ненадолго выйти. Посетители подумали, что он хочет помолиться, и оставили его одного. Когда они вновь вошли, то увидели, что он встречает их стоя, одетый в рясу и подрясник. Они замерли от изумления. Архиепископ хотел предстать перед ними в подобающем виде.

Итак, мы должны чувствовать потребность в благообразии, должны быть облеченными в кукуль, рясу и прочие одежды. Только в браке можно входить в тесное соприкосновение с телесностью другого человека. Мы же не должны нарушать своего целомудрия, чистоты и скромности, во-первых, перед ангелами и святыми, а во-вторых, перед ближними и даже, я бы сказал, перед собственными очами. Когда совесть начинает притупляться и нам становится

безразлично то, что другие могут увидеть нас с непокрытой головой или даже раздетыми, тогда притупляется и наша способность к таинственному вйдению Бога. Таким образом становится ясно, есть ли в сознании человека ощущение живого Бога и воспринимает ли он Бога духовным зрением. Поэтому давайте будем хранить строгое целомудрие и бдительность при духовных подвигах.

Возжигай свой светильник елеем очей твоих, то есть слезами. (38)

Слезы, конечно, не одной природы с елеем, но сказано прекрасно. Говорят, один человек хотел умыться, а ему сказали: «Разве у тебя нет слез, чтобы умыть лицо?» Другой хотел зажечь лампаду, но у него не было масла. «Хорошо, — сказали ему, — но разве у тебя нет слез?» Прекрасные примеры, полезно хотя бы просто их помнить.

Слезы, о которых идет речь в настоящем правиле, не одинаковы с теми, о которых говорилось ранее. Это слезы сокрушения от ощущения своей греховности. Но и к тем, и к другим слезам относится заповедь блаженства: Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Слезы сокрушения появляются тогда, когда я не позволяю себе безудержно смеяться, не разговариваю много, не смотрю по сторонам, но, напротив, молюсь, говорю непрестанно: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Возможно ли произносить молитву Иисусову и при этом не плакать? Возможно ли причащаться — и не плакать? Так мало-помалу в душу человека приходит сокрушение, которое делается его неизменным состоянием.

Значит, во-первых, у меня есть осознание того, что я грешен: я не грешу, но чувствую, что мое естество пропитано грехом, подобно губке, опущенной в воду. И чем больше я освящаюсь, тем сильнее это чувствую, тогда как, напротив, чем больше я грешу, тем меньше это понимаю. Во-вторых, я упражняюсь в том, что ведет меня к сокрушению: пребываю в молчании, безмолвии, имею суровый вид — не в том смысле, что я сердит, но в том, что я непреклонен в духовной борьбе, не отступаю ни на шаг, не раздваиваюсь, но нахожусь в единении со святыми.

Когда у меня есть такие слезы, тогда я могу сказать, что зажигаю свой светильник елеем очей моих. Смысл сказанного таков: для того чтобы начать очередной день или ночь своей жизни, мне нужны слезы. Для того чтобы сохранить зажженным светильник своего ночного бдения и своего дневного шествия, светильник святости и Трисолнечного света, входящего в мое сердце, мне нужен елей слез. Не угашайте, — сказано, — Духа, Который есть светильник, огонь, Бог внутри меня. Такова монашеская жизнь. Если мы живем не так, то мы не достигли ничего, не показали никакого продвижения со времени пострига, не сдвинулись с места ни на одну тысячную миллиметра.

В правилах преподобного Антония Великого нет ни одного незначительного слова. Если убрать хоть одно, для нас пропадет весь смысл этих правил.

***

Чуть раньше мы сказали, что наша бранъ не против плоти и крови, но против миродержца и наших страстей. А в чем разница между страстью и искушением?

Страсть означает, что я сам по себе хром и не могу ходить. Искушение означает, что приходит кто-то с палкой, бьет меня и после этого я не могу ходить. Страсть свойственна нашей падшей природе, это язва, это внутренний толчок, заставляющий нас склониться ко греху.

А может ли страсть ввергнуть нас в искушение? Да. Но само искушение может происходить не от страсти, а от другого искушения, которое начнет пробуждать то, что гнездится внутри нас. Если внутри меня самого нет соответствующей искушению страсти или желания, расположения, то это искушение не может сделать со мной ничего. Впрочем если я не храню бдительности, то оно мне все-таки повредит, хотя бы у меня не было страсти или желания. Господь говорит: Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Когда я духовно сплю, тогда и во сне, и наяву я не понимаю, что со мной происходит. Тут-то сатана и ударяет по живущему во мне эгоизму — этому идолу, который тотчас поднимает голову, заявляет свои права, и я впадаю в искушение. Это падение является воскрешением моего «я». Поэтому необходимо бодрствовать, пребывая в молитве. Когда у меня есть трезвение, духовные слезы и я ощущаю себя человеком освобожденным, тогда я не подвергаюсь опасности.

Если в детском возрасте нас чем-то обидели и мы до сих пор об этом вспоминаем, то не надо ли считать эту обиду плодом воображения?

Любые обстоятельства оказывают на нас влияние, но это не означает, что они нас оправдывают. В глубинах сознания человека сокрыта его собственная воля. Если я чувствую себя неполноценным и объясняю это тем, что в детстве меня обидели или не проявили ко мне любви, то я даю своему состоянию некое психологическое объяснение, которое может быть похожим на правду. В действительности же за моим чувством неполноценности кроется нечто более глубокое: оно указывает на уязвленное грехом «я». Пусть нас никогда не вводят в заблуждение подобные психологические объяснения, потому что они, пожалуй, могут быть полезны врачу или просто какому-нибудь мирянину, который желает, чтобы ты помог ему воцерковиться, но они не имеют никакого отношения к нам. Кто-то, например, все время требует к себе любви и оправдывает это, говоря: «Когда я был маленький, нас, детей, у мамы было семеро и меня она всегда отталкивала, а остальных любила. Я терпел лишения и нищету. Моим братьям и сестрам она дала образование, а мне не дала». Все это только оправдания. Хотя здесь и присутствуют подсознательные психологические связи, но они нас не оправдывают.

Приведем другой пример. Я не могу оказывать послушание эпитропу под тем предлогом, что, когда мы с ним вместе учились, он постоянно меня ругал и теперь что-то во мне ему противится — я ничего не могу с собой поделать. Пока я буду принимать это психологическое объяснение, я никогда не смогу слушаться эпитропа, никогда не смогу сказать «да» Богу, потому что буду чувствовать себя оправданным. Более того, я могу еще и потребовать ответа от Бога, Который допустил нечто подобное, — в таком случае страсть укрепится, моя связь с грехом станет постоянной.

В двадцать первом правиле святой Антоний советует нам не нарушать поста в среду и пятницу, если только мы не страдаем от тяжкой болезни. А можно ли и такому больному отказаться от скоромного в постный день?

Конечно. Если больной находится в монастыре, он может попросить: «Пожалуйста, скажите игумену, что вы даете мне скоромную пищу». Однако в больнице мы не должны быть требовательными, не должны утомлять медсестер и врачей. Врачи знают, что нам нужно есть. Они заботятся о нас как специалисты. Итак, если человек тактичен, благороден, то он попробует поститься, но при этом не будет никому создавать проблем. Лучше есть свиное мясо, чем роптать на еду. В любом случае вместе с основными блюдами будет подаваться и что-то другое, не скоромное. Поешь это и, когда придет медбрат, поблагодари его и скажи, что еды было слишком много. В конце концов он все поймет и будет приносить тебе постную пищу. Однако если это невозможно, потому что заведенные в больнице порядки это запрещают, тогда ешь что дают. Могут приносить нам еду и близкие люди, если это не оскорбительно для больницы. При этом возвращать еду близким, которые о тебе заботятся, было бы неблагородно. Словом, хорошо, когда мы стремимся не оставлять поста, но мы не должны утомлять ближних, потому что в таком случае мы уже не пост соблюдаем, а досаждаем людям, которые нас любят и о нас заботятся. Чтобы этого не допустить, будем есть то, что нам дают, но есть умеренно.

Та же самая ситуация может возникнуть и тогда, когда мы путешествуем самолетом. Впрочем, если накануне ты сообщишь о том, что тебе нужна постная пища, тебе ее подадут. Не обязательно и вообще есть. В самом продолжительном полете, в Америку или Австралию, дают так много всего, что можно есть только хлеб и фрукты и пить кофе, и больше ничего не нужно.

Если кто-то вмешивается в работу брата, который несет послушание в больнице, и предлагает подавать другую пищу, то как этому брату себя вести?

Монах должен научиться быть свободным человеком. Это означает, что ему на все необходимо благословение. Брат, исполняющий послушание в больнице, делает все с благословения игумена, духовного отца всего братства, или соответствующего эпитропа, который действует от лица игумена. Если кто угодно другой, даже архангел Гавриил или Сам Христос, предложит ему нечто иное, то пусть он скажет: «Прости меня, Господи, я поклоняюсь Тебе, но такое у меня благословение». Того, кто вмешивается в нашу работу, мы никогда не должны принимать за старшего. Мы исполняем волю ближнего тогда, когда дело касается нас самих, а не нашего послушания. Если я хочу смастерить какое-то приспособление и эпитроп говорит мне сделать это не так, как я считаю, а иначе, то я приму его указания. Однако в случае с братом, исполняющим послушание в больнице, речь идет о грехе: человек, дающий совет, подменяет закон Божий собственной точкой зрения. Не будем его слушаться, но поведем себя с ним достойно и благородно. Поблагодарим за предложение, но будем исполнять свою работу по-прежнему, кроме тех случаев, когда советующий — особо назначенное лицо: эпитроп, заместитель игумена. Их нельзя считать случайными людьми.

Или, например, ты исполняешь послушание в ар- хондарике и, по заведенному порядку, несешь посетителю кофе. Один из братьев говорит тебе отнести ему еще и что-нибудь сладкое. Ответь брату: «Благодарю за совет, отче, но у меня нет сладостей. Если вы найдете, то я буду очень рад подать их». И предоставь ему отыскивать сладости, но ты сам не делай этого! Таков монашеский порядок. Необходимо рассуждение: я должен знать, где проявляется мой эгоизм, а где я оберегаю свою свободу. Когда брат просто, не противореча воле игумена, говорит мне: «Сделай это», а я делаю что-то другое, тогда я несвободен. Это значит, что я не могу сделать то, о чем он просит. Однако в случае, подобном случаю с больницей, я окажусь несвободным, если послушаюсь брата, ведь то, что я делаю, я в действительности делаю по данной мне заповеди.

Так вот, когда мы больны и нас спрашивают, чего мы хотели бы поесть, мы должны сказать о своих внутренних ощущениях и предоставить монастырю свободу самостоятельно принять решение.

Какую пищу мы должны подать посетителю в постный день?

Правильно будет, если мы окажем ему честь и при этом не обесчестим Церковь: предложим ему постную пищу, только приготовим ее как можно лучше, чтобы он мог это есть. Позаботимся, пожалуй, и о некотором умеренном разнообразии (ведь здесь монастырь, а не келья отшельника-исихаста), так чтобы гость, если он не сможет есть одно, мог поесть что-то другое. Если основное блюдо в этот день — фасоль, то подадим вместе с фасолью и немного картофеля или макароны, на случай если гость по какой-то причине не сможет есть фасоль. Предложим ему также салаты и фрукты. А в некоторых случаях, когда у нас в гостях люди известные и уважаемые, мы можем, чтобы почтить их, ослабить пост и подать пищу с растительным маслом. Есть, действительно, и такой обычай, такое установление — дать разрешение на масло, чтобы почтить человека.