Большевистского реформаторства

«Военный коммунизм»: программа, образ действий, стиль руковод­ства?— От «военного коммунизма» к социалистическому «реформа-

торству».

«Военный коммунизм», если рассматривать его с учетом рос­сийской традиции государственного регулирования народного хо­зяйства, тех особенностей, которые привнесли в социально-эконо­мическую жизнь первая мировая, а затем гражданская войны, не может быть без явной натяжки охарактеризован лишь как по­литика, заранее предусмотренная социалистической теорией.

В последние несколько лет появился ряд интересных работ, в которых историки пытаются по-новому осмыслить сущность «военного коммунизма». До сих пор полемика ведется в основ­ном вокруг соотношения в этой политике теоретических социа­листических установок и влияния конкретно-исторических фак­торов на развитие советского государства. Другие важные сторо­ны этого сложного явления, в сущности, игнорируются. Большинство авторов обычно не выходят за рамки двух старых и постоянно анализируемых аспектов проблемы: или «военный комму­низм» — суть воспроизведение коммунистического доктринер­ства, или же главным образом — результат сложившейся по­литико-экономической обстановки. Такие подходы все же сужа­ют оценку этого явления, во всяком случае как определенного этапа экономической или социально-экономической политики в российской истории.

К. Маркс и Ф. Энгельс писали о необходимости достаточно про­должительного переходного периода от капитализма к новому об­щественному строю. Это никак не соответствовало немедленному «введению» социализма, т. е. той квази-социалистической схеме, которую исповедовали многие большевистские деятели эпохи «во­енного коммунизма». Маркс утверждал, что вообще всякий быст­рый и резкий слом старого общественного строя и появление но­вого невозможны: для этого требуется определенный, иногда ис­торически очень длительный срок. «Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, — писал он, — а напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и ко­торое поэтому во всех отношениях — и экономическом, нравствен-

ном, умственном — сохраняет еще родимые пятна старого обще­ства, из недр которого оно вышло».¹

Подобные же взгляды высказывал в декабре 1917 г. и В. И. Ле­нин, утверждая, что социал'изм нельзя «ввести», что между капи­тализмом и социализмом лежит долгий период «родовых мук» ² Не менее показательно отношение Ленина к целому ряду соци­ально-экономических институтов, которые остались от старого по­рядка, когда «военный коммунизм» стал основой политики новой большевистской власти. Казалось бы, ликвидация таких институ­тов была абсолютно предопределенной. Однако и элементы теории переходного периода, и практика «военного коммунизма» оказа­лись достаточно далеки от этого.

К. Маркс и Ф. Энгельс считались с необходимостью сохранения после победы пролетарской революции в течение некоторого вре­мени товарно-денежных отношений, мелкого частного производ­ства, которое может быть приведено к новым формам обществен­ного производства только постепенно, по мере осознания самими мелкими собственниками преимуществ этих форм.³

В. И. Ленин писал о важности постепенного укрепления со­циалистических элементов народного хозяйства, обращал внима­ние на мелкобуржуазное по своей природе крестьянское хозяй­ство, отмечая в ноябре 1918 г., что его «практически декретами перевести в крупное нельзя», а нужно постепенно, ходом собы­тий, убеждать крестьянина в неизбежности социализма." В раз­гар политики «военного коммунизма» Ленин неоднократно под­тверждал свою приверженность положениям марксизма о пере­ходном периоде.⁵

Не всегда учитывается также та осторожность, с которой В. И. Ленин и другие деятели РКП (б) говорили о роли денег, от­мене торговли и товарно-денежных отношений. Даже в разгар политики «военного коммунизма» в партийной программе, приня­той на VIII съезде РКП(б), отмечалось: «В первое время перехода от капитализма к коммунизму, пока еще не организовано полно­стью коммунистическое производство и распределение продуктов, уничтожение денег представляется невозможным».⁶ Вместо отме­ны денег в ней предусматривались расширение области безналич­ного расчета, хранение денег в Народном банке (неясно, впрочем, каких), введение бюджетных книжек, замена денег чеками, тало­нами на получение продуктов и т. п.⁷ Но от этого еще было далеко до перехода к безденежной системе товарообращения, хотя в годы

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 18—20.

² Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 35. С. 192.

³ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 18; Т. 22. С. 18; Т. 23. С. 10; Т. 25. Ч. 2. С. 150.

⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 373; Т. 35. С. 192; Т. 37. С. 19.

⁵ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 38. С. 386; Т. 39. С. 271—273; Т. 40. С. 271—274; Т. 41. С. 27; Т. 42. С. 138; Подробнее см.: Генкина Э. Б. Государст­венная деятельность В. И. Ленина 1921 — 1923. М., 1969. С. 29—33.

⁶ КПСС в резолюциях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1983. Т. 2. С. 89.

⁷ Там же.

«военного коммунизма» видными большевиками было высказано немало благоглупостей о том, что деньги уже отменены, они утратили свой смысл и вот-вот возникнет чисто коммунистиче­ский способ обращения товарных ценностей. Многие меры эконо­мической политики, традиционно изображаемые исключительно как порождение большевизма, — введение хлебной монополии и продразверстка, — также появились отнюдь не как часть проду­манной системы «военного коммунизма». Они обрели при нем лишь новое дыхание, а возрождались из старого арсенала дорево­люционной политики. Управляющий Министерством земледелия А. А. Риттих на рубеже ноября—декабря 1916 г. принял решение обязать целый ряд губерний России предоставить государству оп­ределенное количество ржи, пшеницы, овса, ячменя, проса, гре­чихи. Эти обязательные поставки, как позднее продразверстка пе­риода «военного коммунизма», не соответствовали товарным воз­можностям ряда губерний и вызвали недовольство крестьянства.⁸ Материалы о продовольственном положении России, дебаты о хлебной монополии и, наконец, принятые решения о фактической продразверстке вполне доказывают, что ряд мер, исключительно приписываемых «социалистическим» методам «военного комму­низма», возник как реальная попытка в годы первой мировой вой­ны путем жесткого военно-государственного регулирования ре­шить продовольственный вопрос в интересах армии и населения городов. Те же мотивы побуждали новую, советскую, власть ре­шать подобные же проблемы, только более жесткими способами. После октября 1917 г. до поры до времени и крестьянство мири­лось с такими откровенными поборами, видя в них единственное средство сохранить то, что оно завоевало во время революции, и оборониться от попыток правящих белогвардейских режимов вос­становить в ряде районов власть помещиков.

Следует также отметить, что и другие меры, безоговорочно приписываемые политике «военного коммунизма», хотя и пред­принимались, но на деле не были реализованы полностью. Так, объявленная большевиками ликвидация свободной торговли в го­ды «военного коммунизма» лишь подтвердила жизненность этого древнего вида товарно-денежных отношений, который фактически заменился стихийно «черным рынком», «Хитровкой» или желез­нодорожным мешочничеством. Этот «черный рынок» во всех своих проявлениях и разновидностях продолжал существовать, сохранял довольно прочные позиции в сфере обмена и распределения. Эпи­зодические наскоки на него властей и конкурирующих с ним в области снабжения советских ведомств демонстрировали больше видимости стремления «запереть» рынок, чем совладать с ним в реальности.⁹ Да и сама эта навязчивая идея ликвидировать рынок,

⁸ См. Китанина Т. М. Война, хлеб и революция. Л., 1985. С. 130, 175, 205, 290, 305, 318, 319, 352, 353, 360; Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регули­рование во время войны и революции. М., 1922. С. 101, 108.

⁹ Подробнее см.: Рупасов А. И. К истории торговли и распределения в Пет­рограде (1917—1920) // Некоторые вопросы отечественной истории: События и судьбы. СПб., 1994. С. 57—77.

возможно, навеянная теоретическими представлениями о зрелом коммунизме, была обречена на провал при отсутствии сколько-ни­будь развитой системы регулярного снабжения. Рабочие пайки и рабочая система снабжения, конечно, играли определенную роль в обеспечении продовольствием части населения, но черный рынок давал населению едва ли меньше.

Далеко не все элементы политики «военного коммунизма», к числу которых несомненно относится и важнейшая — обширная полоса национализации промышленности, завершившаяся в 1920 г. тем, что государством было поглощено почти все оставше­еся мелкое производство,¹⁰ вытекали из запрограммированной и жесткой «социализации». Первые меры в области национализации промышленности, как убедительно показал в своих трудах Э. Карр, носили скорее «стихийный» или «карательный характер», чем были сколько-нибудь упорядоченными и плановыми.¹¹

Прекрасно понимал «карательный» и стихийный, а не плано­во-социалистический характер первых актов национализации Л. Д. Троцкий. Он меньше всего связывал их с планом социали­стического переустройства экономики, с проведением политики «военного коммунизма». «С точки зрения отвлеченно-хозяйствен­ной можно сказать, — замечал он, — что наша политика была ошибочной, но с политической и военной — абсолютно необходи­мой. Это не была хозяйственная мера, а мера классовой борьбы в определенной обстановке».

Он же подчеркивал на XI съезде РКП (б), что если бы произош­ла революция в других странах, то хозяйственная политика была бы гораздо более планомерной и осторожной: «Мы конфисковали бы только те предприятия, которые могли бы при данном положе­нии наших средств и сил организовать... Мы оставили бы до поры до времени в средних предприятиях частный капитал — в интере­сах этих средних предприятий, но, конечно, с точки зрения эко­номической».¹²

Характеризуя в целом экономические основы политики «воен­ного коммунизма», Л. Д. Троцкий вынужден был признать оши­бочность попытки упразднения рынка, ликвидации свободной торговли, конкуренции, отмены коммерческой тайны. Все это хо­рошо выглядело «на бумаге», продолжал он, но «мы на этом плане осеклись». Ошибка, по его мнению, состояла в том, что «пролета­риат брал на себя невмоготу в области хозяйственного строитель­ства».¹³

¹⁰ В 1919 г. национализированные предприятия составляли 64 %, а в 1920 г. уже 88—90 % всех фабрик и заводов страны (см.: Матюгин А. А. Рабочий класс в годы восстановления народного хозяйства (1921 —1925)). М., 1962. С. 21.

¹¹ Карр Э. X. История Советской России: Большевистская революция 1917— 1923. М., 1990. Т. 1. Ч. 1. С. 471.

¹² Одиннадцатый съезд РКП(б): Стенографический отчет. М., 1922. С. 114—115.

¹³ Там же. С. 240; Двенадцатый съезд РКП (б): Стенографический отчет. М., 1923. С. 306.

Даже известный декрет от 28 июня 1918 г. о национализации всей крупной и средней промышленности, казалось бы, заклады­вавший фундамент экономической политики «военного коммунизт ма» в области индустрии и, согласно теории, становившийся необ­ходимым элементом социалистических преобразований в государ­стве, на самом деле определялся внешними обстоятельствами. Возникший из-за убийства графа Мирбаха конфликт с Германией вызвал ее притязания на акционерную собственность с участием германского капитала. Советские экономические и правительст­венные ведомства «в скорострельном порядке» сочинили декрет о национализации всей средней и крупной промышленности к 28 июня 1918 г., чтобы кайзеровское правительство уже не могло претендовать на бывшую иностранную собственность.¹⁴

К системе «военного коммунизма» относились и поддерживае­мые советской властью формы коллективного землепользования (совхозы, коммуны и т. д.). Однако, несмотря на всю помощь го­сударства, они так и не получили заметного развития и влачили жалкое существование. Так, например, властями искусственно стимулировалось развитие совхозов. На IX съезде РКП (б) С. И. Полидоров (представитель Пермской губернской партийной организации) приводил цифры, свидетельствующие о делении наркоматов в СНК на «пасынков» и «сынков». Согласно его дан­ным, Наркомзем (в конце января 1920 г.) получил лишь 2 млн. руб. на развитие совхозов, а полулегальный «Земсовхоз» в декаб­ре — 2 млрд. руб. на сотню с небольшим советских хозяйств. В ко­нечном итоге попытки внедрить коллективное земледелие в дерев­не потерпели провал. В 1920 г. в стране насчитывалось не более 2 тыс. сельхозкоммун, 7,7 тыс. сельхозартелей, 886 ТОЗов —ис­кусственных образований, создаваемых главным образом с по­мощью усиленного финансирования «сверху».¹⁵

Другие виды организации экономической жизни государства, временно отодвинутые как бы на задний план, тем не менее под­спудно существовали, а затем были возрождены и получили изве­стное развитие при нэпе. Это касается и такой меры жесткого го­сударственного контроля и регулирования, как государственная монополия на внешнюю торговлю, введенная декретом 22 апреля 1918 г. Ее можно рассматривать и как порождение военного вре­мени с его регламентацией всей системы производства и распре­деления, и как отражение социалистических представлений об обобществленном характере снабжения и распределения. Не ме­нее парадоксально для «военного коммунизма» допущение некоего симбиоза развития социалистических и капиталистических форм хозяйствования. В этом смысле любопытно, что «военный комму­низм», казалось бы, поставивший крест на использовании такого чужеродного уклада, как госкапитализм (аренда предприятий ча-

¹⁴ Подробнее см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 54.

" Девятый съезд РКП (б): Стенографический отчет. М., 1920. С. 63. См.: Гим-пельсон Е. Г. Военный коммунизм: политика, практика, идеология. М., 1973. С. 80.

стными лицами, концессии, смешанные общества, частная торгов­ля), не затронул такую его разновидность, как иностранные кон­цессии.

Идея концессий и попытки ее реализации прослеживаются на всем протяжении послереволюционной экономической политики большевистского руководства: возникшая в мае 1918 г., она про­является даже в условиях «военного коммунизма» и получает оп­ределенное развитие уже при нэпе.¹⁶ Показательно и признание Ю. Ларина о заимствовании «главкизма» как проявление центра-лизаторского руководства всей экономикой: «При нашей реформе управления промышленностью 1917—1918 гг. (в условиях «воен­ного коммунизма»), — говорил он, — мы взяли фактически немец­кие главки и центры военного времени и перенесли их к себе, на­полнив нашим классовым содержанием».¹⁷ Так на практике вы­глядел еще один опорный пункт экономической части политики «военного коммунизма» — главкизм. Политика «военного комму­низма» не означала ни полного разрыва с предшествовавшей ей дореволюционной и советской экономической политикой до лета 1918 г., ни тем более абсолютной обособленности от последующего нэпа, ни от общих форм военно-хозяйственного регулирования в ряде стран в годы первой мировой войны.

Вместе с тем именно «военный коммунизм» наиболее беском­промиссным образом определял и характер общественного разви­тия, и наиболее полно сформулировал «социалистические» методы управления обществом и государством, как они представлялись его большевистским руководителям. Начавшаяся гражданская война и милитаризация общественных отношений привнесли в политику большевистских властей пренебрежение к человеческим свободам и правам (особенно по отношению к выходцам из чуждой проле­тариату и беднейшему крестьянству среды), нетерпимость ко вся­кому инакомыслию, вседозволенность любых шагов и действий, если они обосновывались «революционной целесообразностью».

Обострившаяся классовая борьба сопровождалась применением «красного террора», который был ответом на «белый террор» либо объявлялся большевиками необходимым ввиду складывавшейся обстановки. Стал быстро расти репрессивный аппарат (ВЧК). Пер­воначально созданный в качестве инструмента противодействия первым актам сопротивления властям оппозиционных сил («сабо­таж», «контрреволюция»), по мере обострения внутриполитиче­ской борьбы он достигал все большей численности. Одновременно он приобретал огромный вес как внесудебный орган «воздействия» на общество, постепенно выходя из-под контроля Советов и ста­новясь частью партийно-государственной машины.

¹⁶ См.: Шишкин В. А. В. И. Ленин и разработка советской концессионной по­литики (1918—1921) // Вопросы истории КПСС. 1968, № 6; 2) Протоколы СНК РСФСР 1918—1920 гг. как источник по истории советской концессионной полити­ки // ИЗ. 1971. № 88, и др.

¹⁷ См.: XV конференция ВКП(б): Стенографический отчет. М.; Л., 1927. С. 170.

Можно утверждать, что политика «военного коммунизма» наи­более глубоко и отрицательно сказалась на основных методах ру­ководства общественным и экономическим развитием. Закрепив­шись в сознании многих партийных и советских руководителей разного уровня как универсальный инструмент решения любых задач, эти силовые методы, перенесенные из чрезвычайной обста­новки ожесточенной вооруженной борьбы в нэп, пережили его и продолжали использоваться для «регулирования» всех сторон жиз­ни общества.

Таким образом, важной чертой политики «военного коммуниз­ма» была ее устойчивость, малая способность к изменениям в со­ответствии с менявшейся государственной и общественной обста­новкой. Длительное время после объявленного отступления от «во­енного коммунизма» власть сохраняла склонность к быстрым и насильственным действиям, которые считались испытанными и всегда дававшими наилучший результат в достижении цели. «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики» — был лозунг «военного коммунизма», выражавший способность власти силовыми способами добиться того, что не позволяли сделать ме­тоды убеждения, пропаганда.

Советская власть не имела четко выраженной экономической политики: каждый этап ее развития характеризовался противоре­чивым сочетанием или противоборством различных тенденций. Поэтому экономическая политика на том или ином этапе не может рассматриваться как нечто целое и законченное; это касается и «военного коммунизма», и нэпа, и административно-командной системы.¹⁸ «Военный коммунизм» в наименьшей степени можно рассматривать как цельную экономическую программу или про­думанную экономическую политику; он выглядел скорее как на­бор поспешных и чрезвычайных мер. Споры в партийных кругах шли по самым разным вопросам, не было, кажется, ни одной про­блемы, по которой бы удалось согласовать различные точки зрения и принять какую-то единую. Это убедительно показали, напри­мер, дебаты о финансовой политике, экономической части про­граммы РКП (б) на VIII съезде партии.¹⁹ Заметным было выступ­ление А. И. Рыкова об отношении к среднему крестьянству. Рыков возражал против политики нажима с целью получения все новых и новых продовольственных поставок из деревни, насильственного внедрения не свойственных крестьянству форм коллективного земледелия (коммуны, совхозы, и т. д.), полагая, что осуществле­ние любого плана и способа социалистических преобразований в деревне невозможно без поддержки самого крестьянства.²⁰ Выска­зывался он и против чрезмерного налогового бремени, которое па­дало главным образом на трудовое крестьянство.²¹

¹⁸ См.: Дмитренко Б. П. 1) Политика «военного коммунизма», проблемы и опыт // Вопросы истории КПСС. 1990. № 2; 2) Четыре измерения нэпа // Нэп: приобретения и потери. М., 1994. С. 27—42.

!» Восьмой съезд РКП(б): Стенографический отчет. М., 1919. С. 77, 50.

²⁰ Там же. С. 84.

²¹ Там же. С. 84—85.

Экономическая часть программы 1919 г. вообще была доста­точно путаной и исполненной противоречивых суждений. С одной стороны, в ней говорилось о необходимости равного вознагражде­ния за всякий труд, но в то же время утверждалось, что это ра­венство невозможно, пока не будет полного коммунизма, и необ­ходимо сохранить на известное время более высокое вознагражде­ние специалистам. Замена торговли планомерным распределением продуктов в общегосударственном масштабе и экспроприация жизненных благ у буржуазии, создание потребительских коммун в этих целях сочетались с предложением о введении контрибуций. В программе говорилось о постепенном переходе к прогрессивному подоходному налогу и т. п., но отсутствовало необходимое зако­нодательство, и его предлагалось заменять революционным пра­восознанием, что должно было с неизбежностью вести к наруше­нию прав и свобод граждан. Столь же расплывчатыми были поло­жения о переходе к натурализации зарплаты, ликвидации квартирной платы, об обязательной трудовой повинности и др.²² Вообще «военный коммунизм» многими видными деятелями боль­шевистской партии и государства воспринимался не как какая-то, пусть и приблизительная, социально-экономическая программа, а как способ императивных действий. Эту политику можно пони­мать как стремление к радикальным переменам без оглядки на последствия. В этом смысле очень показательны некоторые оценки мер «военного коммунизма», сделанные большевиками на VIII— XII съездах РКП (б).

Н. И. Бухарин, например, исходил из старого марксистского положения: «Всякий шаг рабочего движения важнее дюжины про­грамм». Поэтому то, что осуществлялось партией в 1919—1920 гг., он прямо именовал программой «революционного коммунизма», «программой непрерывного действия», «инструкцией для всей на­шей партийной работы». Иначе говоря, «программа» «военного коммунизма» рассматривалась Бухариным как способ реагирова­ния на возникающие текущие задачи, как требования, которые «сливаются до известной меры с тактическими требованиями». Продовольственная политика, например, была подчинена не орга­низации снабжения населения, а лишь задаче «предварительно со­хранить рабочий класс путем так называемого потребительского коммунизма».²³ Прокурор республики Н. В. Крыленко оценивал «военный коммунизм» как «первую в мире программу коммуни­стического действия».²⁴

Таким образом, политика «военного коммунизма» как такового отчасти прокламировала разрыв с прежней «капиталистической» экономической политикой, отчасти отражала стихийную и быст­рую реакцию на возникавшие социально-экономические пробле­мы. На XI—XII съездах РКП (б) из анализа политики «военного коммунизма» были сделаны два основных вывода: 1) эта политика

²² Там же. С. 319—355, 37, 334, 333, 335.

²³ Там же. С. 30—39.

²⁴ Там же. С. 62.

означала крутой и непримиримый разрыв с буржуазным прошлым (упразднение рынка, свободной торговли, конкуренции, сверх­централизация и т. п.), причем, как выяснилось, ее осуществле­ние не отвечало хозяйственным условиям;²⁵ 2) хозяйственная политика «военного коммунизма» была ошибочной, тем не менее она способствовала удовлетворению текущих нужд армии и рабо­чих.²⁶

В результате метод управления Россией, который сложился в 1917—1921 гг., во многом определил последующую систему пар­тийно-государственного руководства в стране вплоть до начала

1980-х годов.

«Военный коммунизм» оказал сильное, продолжительное воз­действие на формирование методов управления страной. Пред­ставления о характере и методах управления, сложившиеся у ве­дущих руководителей партии большевиков в годы «военного ком­мунизма», способствовали и закреплению особой психологии и культа руководства, ставших впоследствии общими неписанными законами жизни Советской России и СССР.

Особенности этой системы управления были охарактеризованы в выступлениях В. И. Ленина и Н. И. Бухарина на IX съезде РКП (б), когда оба оратора оценивали эффективность политики «военного коммунизма» и сделали вывод о ее пригодности для по­следующего руководства партией, государством и обществом, в том числе в условиях мирного хозяйственного развития. По суще­ству точка зрения Ленина сводилась к необходимости политиза­ции любого дела, рассмотрения его результатов и целесообразно­сти лишь с политической (большевистской) точки зрения. Во имя этого, в том числе для победы в войне и удержания власти, по мнению Ленина, можно было пренебрегать насущными потребно­стями граждан и, используя строжайшую дисциплину и центра-лизованность партии, поднимать миллионы людей для достижения поставленной цели. Ленин приходил к выводу, что опыт «военного коммунизма» показал возможность перечеркнуть такие «абстрак­тные» категории, как «принуждение», «свобода», «равенство». «Принуждение» и «трудовая повинность» должны были стать и стали политической практикой, ибо революция и пролетариат имеют на них право ради удержания власти и своих позиций. Во­прос о демократии как форме управления обществом, по его мне­нию, имел лишь второстепенное значение. Ленин говорил далее, что стожившаяся система руководства должна быть применена и «к мирным задачам хозяйственного строительства». В решении конкретных, в том числе экономических, задач он был также не­преклонен: есть «много людей бессознательных, темных», таких, например, которые выступают за свободную торговлю, однако ес­ли даже они «не за нас», то они «не могут воевать, бессильны вы-

²⁵ Одиннадцатый съезд РКП(6): Стенографический отчет. М., 1922.

С. 240—241.

²⁶ Двенадцатый съезд РКП(б): Стенографический отчет. М., 1923.

С. 306—308.

ступать против нас», пока «действует наша система дисциплины и самопожертвования».²⁷

Еще более четко форма организации управления партией профсоюзами, вообще любым гражданином, требование их подчи­нения правящей партии вплоть до последнего «серого низового ра­бочего», была изложена на XI съезде Н. И. Бухариным. Послед­ний по существу трактовал роль партии в руководстве государст­вом и обществом как военной или военизированной структуры, обеспечивающей исполнение любых ее действий и указаний, ха­рактеризуя РКП (б) как «партию дисциплины, работающую по во­енному образцу». То же, по мнению Бухарина, необходимо было распространить на работу профсоюзов, административный аппа­рат и т. д.²⁸

Эти принципы руководства во многом сохранились и после гражданской войны, с усилением «диктатуры партии». Еще более широкое применение они нашли во второй половине 1920-х годов, когда нэп шаг за шагом сдавал свои весьма слабые позиции стре­мительно развивавшейся сталинской командно-административной системе, которая не только восприняла, но и приумножила многие самые жесткие черты «военного коммунизма».

В. И. Ленин на X съезде РКП (б) дал объяснение основных при­чин поразительной устойчивости психологии и системы руковод­ства, сложившихся в годы «военного коммунизма», имея в виду выработку определенного стереотипа мышления и образа действий большевиков в 1918—1921 гг. «Война приучила нас, — говорил он, — всю нашу страну, сотни тысяч людей, только к военным за­дачам». После же окончания гражданской войны перестройка со­знания и поведения оказалась делом чрезвычайно трудным: «При­выкшие заниматься войной и чуть ли не смотрящие на нее как на единственное ремесло, — мы оказывались втянутыми в новую форму войны, в новый вид ее» (имелся в виду бандитизм).²⁹ За­крепление этой психологии — решать задачи исключительно чрез­вычайными, полувоенными или военными средствами — наложи­ло отпечаток на характер всей последующей деятельности и «авангарда» (партии), и тех групп рабочих и крестьян, которые были втянуты в разрешение социальных конфликтов и проблем, встававших после волны. «Без принуждения здесь не обойдем­ся», — говорил Ленин в том же докладе, заявляя о переходе к нэ­пу.³⁰ Рецидивы методов правления «военного коммунизма» про­явились в еще большей степени в связи с нажимом на крестьянство во время чрезвычайных хлебозаготовок, начиная с января 1928 г., и в годы насильственной коллективизации в сельском хозяйстве 1929—1932 гг., и, наконец, при переводе промышленности в 1939—1941 гг. на жесткие рельсы крайнего ограничения рабочих в правах путем создания целой системы «запретов».

²⁷ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 95.

²⁸ Одиннадцатый съезд РКП(о): Стенографический отчет. С. 205—206.

²⁹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 43. С. 9—10.

³⁰ Там же. С. 29.

Устойчивость психологии «военного коммунизма» у партийных работников разного ранга — от высшей должностной бюрократи­ческой номенклатуры до рядовых секретарей низовых партийных ячеек — была, по-видимому, достаточно высока. Многие факты весьма красноречиво свидетельствуют о том, что переход от «во­енного коммунизма» к нэпу мало сказался на методах работы пар­тийных кадров, что старый стиль боевого командирского приказа и силового нажима многим по-прежнему казался более эффектив­ным в советском обществе при диктаторском режиме. Даже слыв­ший в партийной номенклатуре «либералом» Л. Б. Каменев гово­рил на X съезде Советов: «Мы... так сильны, что если бы захотели, могли вернуться к военному коммунизму, и ни одно стеклышко не разбилось бы». Возразивший ему «хозяйственник» И. Г. Смил-га заявил, что если бы это произошло, были бы разбиты не только стекла пенсне на носу оратора, но и собственная голова его.³¹ Еще более влиятельная фигура в партии — генеральный секретарь И. В. Сталин —в одном из своих выступлений в декабре 1923 г. вынужден был констатировать, что после двух лет нэпа сохраня­ется еще «военщина в партии». Далее он говорил о наличии в пар­тии системы учреждений и чинов, соответствующих низшей и высшей иерархии, и признавал, что партия перестала существо­вать как самодеятельная организация пролетариата. По его мне­нию, в стиле ее работы во многом преобладали еще методы воен­ного времени, когда вопрос о самодеятельности масс был парали­зован и «когда боевые приказы имели решающее значение». Свои выводы Сталин подтвердил цифрами и отметил, что подавляющее число секретарей партийных организаций не избираются членами низовых организаций, а назначаются губкомами.³²

Если иметь в виду общую линию экономической политики нэ­па, то нетрудно заметить, что отступление от «военного комму­низма» по основным направлениям прежнего хозяйственного раз­вития было весьма осторожным и часто поверхностным. Отступ­ление признавалось почти всеми деятелями большевистской партии лишь как некоторые уступки в хозяйственной области. В. П. Милютин в связи с этим ввел термин «экономическое от­ступление».³³ Но и само оно было крайне ограниченным. Прежде всего оно никоим образом не означало какого-либо отхода от об­щих установок социалистической теории К. Маркса. По-прежне­му в экономической политике главным было обобществление соб­ственности, приоритет общественной собственности над мелкото­варным производством, коллективистская психология, подчеркивание роли крупной промышленности как главного фактора развития экономики для победы нового строя.³⁴ Важно также отметить, что в высказываниях наиболее видных деятелей большевистской пар­тии — Ленина, Троцкого и других переход к нэпу не характери­зуется как какое-либо стратегическое отступление, а как «отступ-

³¹ См.: Социалистический вестник. 1923. № 2(48). 17 янв.

³² Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 359—360, 361.

³³ Десятый съезд РКП(б): Стенографический отчет. М., 1963. С. 434—435.

³⁴ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 101 — 102; Т. 45. С. 95, 417, 418.

ление от захваченного».³⁵ Особую настороженность в партийно-со­ветских кругах с самого начала вызвала перспектива использования рыночных отношений для крупной промышленности. Касаясь так называемых «командных высот» экономики, Л. Д. Троцкий гово­рил, что если спустить «сих в пучину нашего рынка», не выйдет ничего: «киты велики, а лужа пока еще лужа».³⁶ В. И. Ленин так­же сводил возможности отступления в экономике от позиций пе­риода «военного коммунизма» к весьма ограниченному кругу ус­тупок в хозяйственной области. Если бы процесс «отступления», говорил он, проходил на основе относительно либеральной поли­тики большевиков октября 1917—весны 1918 г., то «в марте 1922 г. капиталисты имели бы в пять раз больше, чем сейчас».³⁷

Продразверстка к концу 1920—началу 1921 г. была столь эф­фективным средством выкачивания продовольствия из деревни, что теоретики и практики «военного коммунизма» 1919—1920 гг. с большой опаской и неохотой соглашались отказаться от нее, вся­чески убеждая сторонников ее отмены в преждевременности или пагубности этой меры. Об этом свидетельствует короткая, но до­вольно яростная дискуссия на X съезде РКП (б), одно из заседаний которого было как раз и посвящено замене разверстки налогом. Если В. И. Ленин убежденно доказывал пагубность продолжения политики продразверстки, неотложность отказа от принуждения, «на которое разоренное крестьянство реагирует очень сильно», то в выступлениях А. Д. Цурюпы, М. И. Фрумкина и других факти­чески отстаивалась необходимость сохранения продразверстки, ибо без отрядов продовольственников и без применения силы, по­лагали они, не удастся получить достаточного количества продо­вольствия для города и армии.³⁸ Несмотря на всю остроту дискус­сии, решение о замене разверстки налогом было единогласным, ибо кризис в стране усиливался.

Явным признаком сохранения элементов распределительной политики «военного коммунизма» было допущение вместо свобод­ной торговли свободы лишь местного продуктообмена на основе излишков, которые остаются у крестьян посте сдачи продналога. Не сразу и не всегда осознавалась необходимость качественно но­вого характера предложенной и начавшейся осуществляться ре­формы, отказа от многих методов прежней политики. Так, до осе­ни 1921 г. в соответствии с указаниями Ленина проводился экспе­римент с местным продуктообменом, который поначалу все еще рассматривался как средство восстановления нормальных матери­альных, хозяйственных связей между городом и деревней на ос­нове эквивалентного обмена изделий промышленности на сельско­хозяйственную продукцию. Иначе говоря, это была не свободная рыночная торговля, а организация обменных операций между го-

³⁵ Одиннадцатый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 240.

³⁶ Двенадцатый съезд РКП (б): Стенографический отчет. С. 306—307.

³⁷ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 10.

³⁸ Десятый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 416—422, 424, 428—435.

родскими промышленными структурами и крестьянами.³⁹ Однако вскоре выяснилась несостоятельность такого продуктообмена, по­будившая большевистское руководство принять меры для восста­новления свободной торговли.

Нереальность плана продуктообмена выявилась в связи с тем, что государство не имело тогда нужных деревне запасов товаров для обмена на продовольствие и деревенские изделия. Продукто­обмен, по признанию самого Ленина, уже к осени 1921 г. потерпел полный провал, и старый элемент «военного коммунизма» оказал­ся совершенно непригоден в новых условиях. В результате при­шлось вернуться к обычной и привычной для крестьянина свобод­ной торговле и местному торговому обороту. «С волками жить — по-волчьи выть», —приходит к выводу Ленин, после полного кра­ха продуктообмена вынужденный признать: «Торговля есть един­ственно возможная экономическая связь между десятками милли­онов мелких земледельцев и крупной промышленностью». Боль­шевистскому руководству оставалось принять торговлю такой, какой она была, и встать лишь на путь ее «регулирования» со сто­роны государственных органов.'¹⁰

Тягостное для многих большевиков расставание с эпохой «во­енного коммунизма» в отношениях между городом и деревней бы­ло достаточно продолжительным и сопровождалось частичным со­хранением «военнокоммунистических» методов налогообложения. Отменив продразверстку на хлеб, государство в течение почти двух лет не решалось отказаться от различных видов прямого об­ложения деревни, устанавливая все новые и новые натуральные налоги на самые разнообразные виды товаров: сено, табак, соль, овощи, продукты пчеловодства, лен, пеньку, пушнину и др. Все это очень мало отличалось от старой продразверстки, разве что имело целью собрать в натуральной форме налоги и обеспечить взимание государством целого ряда не хлебных, а других крайне необходимых продовольственных и кустарно-производственных товаров из деревни. От «завоеваний» «военного коммунизма» осталась и практически вся проведенная национализация круп­ных, средних и даже мелких промышленных предприятий. Аренда частным капиталом государственных предприятий распространя­лась в основном на торговлю и на крайне незначительное число промышленных предприятий и мастерских, не затронутых нацио­нализацией 1917—1920 гг.

* * *

Относительно возобновления свободной торговли, отказа от продразверстки, перехода к децентрализованной экономике, в меньшей степени — либерализации политической жизни в России высказывались представители многих течений и групп российско-

³⁹ См.: Там же. С. 625—626, 608—609.

⁴⁰ СУ, 1921, № 44, 47, 369; Десятый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 416—435; Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 226—227; Одиннадцатый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 35—36.

25 Власть и реформы ^АО

го политического спектра. На роль творцов нового курса в равной мере могли претендовать меньшевики (платформа «Что делать?» 1919 г.) во главе с их лидером Р. Абрамовичем, левые эсеры, вы­ражавшие экономические интересы крестьян,⁴¹ большевики во главе с В. И. Лениным. Последние с 1920 г. упорно нащупывали новую форму взаимоотношений с крестьянством ради улучшения' резко обострившихся отношений с середняком, и в конце концов в феврале 1921 г. пошли на отмену продразверстки в 13 централь­ных губерниях.'⁴²

Наконец, некоторые идеи замены продразверстки налогом на заседании ЦК РКП (б) еще в феврале 1920 г., перед IX съездом партии, высказал Л. Д. Троцкий, дополнив их письменным пред­ложением о восстановлении свободной рыночной торговли. Отме­чая это как свою заслугу на X съезде РКП (б) и не скрывая, что его предложения были отклонены тогда одиннадцатью голосами членов ЦК против четырех, Троцкий заметил на XI съезде РКП (б), что более не настаивал на своих инициативах и вклю­чился с еще большей энергией в совместную централизаторскую хозяйственную работу в общем духе «военного коммунизма». При­знание Троцкого тут же вызвало резкую критику со стороны мень­шевиков, высланных или эмигрировавших за границу.

В своих изданиях они выступили с язвительными выпадами против Троцкого как «прародителя нэпа», ибо, по их мнению, если бы он действительно хотел изменить курс экономической полити­ки России, то не оправдывался бы внутренним полржением, ибо сам же признал, что армия в 1919 г. находилась в плодородных хлебных местах и ничто не мешало большевикам отменить прод­разверстку годом раньше.⁴³

Однако, по-видимому, нельзя назвать ни одну политическую силу в Советской России того времени, которой следовало бы при­писать заслугу резкого поворота хотя бы в вопросе о замене прод­разверстки продналогом. Идея этой реформы витала в воздухе уже давно. Трудность заключалась в определении и конкретного вре­мени смены курса, что было невозможно без обладания властью. Несмотря на безграничное терпение русского крестьянина, назре­вала возможность революционного взрыва из-за недовольства аграрной политикой большевиков и продолжения гражданской войны. В целом же решение относительно реформ, которые при-

⁴¹ Abramovich R. The Soviet revolution: 1917—1939. N. Y., 1962. P. 219; ShapiroL The origin of the communist autokracy. London, 1965. P. 199; Fifty Years of communism in Russia / Ed. by M. Drachkovich. London, 1968. P. 54; Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России (1917—1920). М., 1968. С. 307—308.

⁴² См.: Ленин В. И, Поли. собр. соч. Т. 35. С. 68—69; Советское крестьянство: Краткий очерк истории. (1917—1970). М., 1973. С. 36, 44, 45, 116—117, 333, 368; История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1974. Т. 4. Кн. 1. С. 46—47; Генкпна Э. Б. Государственная деятельность В. И. Ленина: 1921 — 1923 гг. М., 1969. С. 33—93.

⁴³ См.: Десятый съезд РКП (б): Стенографический отчет. С. 349—350; Один­надцатый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 241; Троцкий Л. Д. Сталин­ская школа фальсификации: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. М., 1990. С. 42; Социалистический вестник. 1922. № 23—24 (45—46). С. 4, 12; 1923. № 1(47). С. 6.

вели позднее к системе нэпа, было принято под воздействием це­лого ряда причин.

Главной причиной было недовольство крестьян принудитель­ной продразверсткой, которого советская власть долгое время (по крайней мере до осени 1920 г.) не признавала или «не замечала». К этому нужно добавить явное ослепление большевиков-продра-ботников «успехами» в реализации продразверстки. Так, за год с лета 1918-го по лето 1919 г. было заготовлено 111 млн. пудов хле­ба, в течение следующего (август 1919—август 1920 г.) — 212,5 млн. пудов.⁴⁴ Между тем для многих большевистских руко­водителей осталось незамеченным, что с лета—осени 1920 г. кар- ' тина стала резко меняться.⁴⁵ Так, например, посевные площади в Петроградской губ. в 1920 г. составили 62,8 % по сравнению с 1917 г., поголовье скота снизилось на 23 %. Сбор продразверстки в 1920—1921 гг. по хлебу составил лишь немногим более полови­ны планового задания, по другим видам сельскохозяйственной продукции собиралось ее ничтожное количество.⁴⁶ Все видные де­ятели большевиков (в частности, В. И. Ленин и Г. Е. Зиновьев) вынуждены были признать, во-первых, отсутствие промышленной основы для эквивалентного обмена с крестьянами за получаемую от них по продразверстке сельхозпродукцию, а во-вторых, что не только продразверстка, но и продналог собирались с явным «пре­вышением против установленного плана».⁴⁷

Массовые демобилизации из армии, дезертирство, проявление недовольства крестьян в форме вооруженных выступлений еще бо­лее накалили обстановку в деревне. Отмена «военнокоммунисти-ческих» мер по отношению к крестьянству и всей этой системы руководства как таковой вполне справедливо рассматривалась большевистскими руководителями как своего рода «крестьянский Брест» (Н. И. Бухарин),⁴⁸ как способ «экономически удовлетво­рить среднее крестьянство», устранить опасность «крестьянской (мелкобуржуазной) контрреволюции», которая «стоит уже против нас» (В. И. Ленин) и т. д.⁴⁹

Второй важной причиной отмены политики «военного комму­низма» была опасность, что недовольство и массовые антисовет­ские выступления крестьянства, частично захватившие и рабочий класс, приведут в конце концов к падению большевистского ре­жима. Поэтому переход к новой политике был не в последнюю очередь вызван отчаянной борьбой новой власти за выживание. Рост недовольства крестьян и рабочих, назревавший разлад их ин­тересов с политикой властей, разруха, голод привели к острейше­му социальному, политическому и экономическому кризису совет­ской власти. Волнения крестьян перерастали в вооруженные вос-

⁴⁴ Три года борьбы с голодом. М., 1920. С. 1.

⁴⁵ Красная летопись. 1930. № 4(37). С. 83—84.

⁴⁶ Статистический сборник по Петрограду и Петроградской губернии. Петро­град, 1922. С. 151.

⁴⁷ См.: Десятый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 35; Двенадцатый съезд РКП(б): Стенографический отчет. С. 38.

⁴⁸ Десятый съезд РКП (б): Стенографический отчет. С. 224.

⁴⁹ Там же. С. 625, 404—405.

стания, охватывавшие многие губернии России. Они прокатились в 1920—1921 гг. по Украине (повстанческое движение Н. Махно и др.), в Воронежской и Тамбовской губ. («антоновщина») и др.

Примерно в то же время общая картина антибольшевистских выступлений получила известное завершение в первом со времени Октября серьезном вооруженном восстании военных моряков в Кронштадте в феврале—марте 1921 г. («кронштадтский мятеж»), которое в зарубежной литературе характеризуется как «неизвест­ная революция» против деспотизма большевиков, как проявление «динамичной, автономной, эгалитарной и в высшей степени по­литизированной демократии, которой в Европе не видели со вре­мени Парижской коммуны».⁵⁰ Решение о продналоге, принятое в дни кронштадтских событий, как и нэп в целом, были, таким об­разом, уступкой, вырванной антибольшевистскими силами, на ко­торую партийно-государственное руководство вынуждено было пойти ради сохранения власти и спасения режима. Кронштадт был лишь эпизодом, в котором наряду с прочими факторами прояви­лось и зревшее недовольство рабочего класса партийным руковод­ством. В отечественной историографии выступление кронштадт-цев принято было рассматривать как инспирированный белогвар­дейцами контрреволюционный мятеж деклассированной матросской вольницы, изолированной от народа. Между тем уже на X съезде РКП (б) Ленин констатировал, что противосоветские настроения сказались очень широко на рабочих в Петрограде, Мо­скве, «в целом ряде пунктов провинции».⁵¹

Еще более тревожно был настроен Н. И. Бухарин. Опираясь на значительный круг фактов, он говорил, что не мятеж в Кронш­тадте «является для нас самым опасным». «Нет, товарищи, самым опасным для нас является то, что накануне перед этим в Питере была забастовка на ряде крупных заводов, что в момент, когда от пролетариата требуется высочайшее напряжение, у нас среди мо­сковских рабочих собирается конференция кожевников, которая выносит эсеровскую резолюцию, собирается конференция беспар­тийных металлистов, которая выносит тоже эсеровскую резолю­цию. В этом заключается опасность, и в этом мелкобуржуазная зараза, которая захватила в своей гангренозной форме и часть ра­бочего класса».⁵²

Следовательно, продолжение политики «военного коммуниз­ма» угрожало подрывом основ социальной базы, от имени которой партия руководила обществом и государством. Такое положение могло привести к падению диктатуры партии со всеми инструмен­тами ее воздействия на развитие России в «социалистическом на­правлении».

⁵⁰ CetzterJ. L'Epopea di Kronstadt 1917—1921. Torino, 1983. P. 239, 246. По­дробнее см.: Шишкина И. М. Буржуазная историография кронштадтского мятежа // ЬИ. 1974. № 3. С. 85—97.

⁵¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 43. С. 24.

⁵² Десятый съезд РКП (б): Стенографический отчет. С. 224—225.

Третья важнейшая причина перехода к реформам заключалась в том, что внутреннее экономическое развитие Советской России к концу гражданской войны не в последнюю очередь в результате политики «военного коммунизма» зашло в тупик. Неизбежность корректировки методов создания нового общества оказалась пред­определенной полным развалом производительных сил страны. Изношенность основных производственных фондов и почти пол­ное отсутствие производства средств производства, прежде всего сложного машиностроения, вело к тому, что в любой момент в стране вообще могла прекратиться какая-либо промышленность. Методы принуждения стали все чаще давать сбои: яркий пример — деятельность руководимого Л. Д. Троцким Центрального Комите­та Союза транспортных рабочих (ЦЕКТРАН). Такое положение, несмотря на предпринимавшиеся центром усилия — почти исклю­чительно у четно-распределительного и сверхцентрализаторского характера, свойственного «главкизму», — вело, по выражению од­ного из видных советских экономистов того времени, Б. Бруцкуса, «к суперанархии, по сравнению с которой поносимая марксистами анархия капиталистического производства являла собой картину величайшей гармонии».⁵³

Катастрофичность положения усугублялась развалом всей транспортной системы страны, что имело следствием углубление наметившейся ранее тенденции к обособлению отдельных регио­нов. Последнее в момент кризиса становилось опасным уже не только экономически, но и политически. Однако если эту тенден­цию можно было на некоторое время все-таки приостановить или хотя бы внешне замаскировать унификацией властных структур при возрастающем влиянии в них партийных органов, то решение чисто экономических проблем с самого начала оказалось в замк­нутом круге, разорвать который так и не удалось.

В силу этого замедление с выходом из создавшейся тупиковой ситуации грозило партии полной утратой политической власти. Осознание этого также побудило совершить спешную ревизию предшествующей экономической политики и придать новый курс терпящему бедствие полузатонувшему кораблю государства дик­татуры пролетариата.

Еще одним фактором, который сыграл свою значительную, хотя и непрямую роль в отказе от «военного коммунизма», была резкая перемена в международном положении Советской Рос­сии, побудившая большевистское руководство не в последнюю очередь и к смене ориентации в области внутренней политики. Об этом обстоятельстве упоминал Ленин еще в политическом отчете ЦК РКП (б) X съезду партии.⁵⁴ По мнению Э. Карра, «военный коммунизм» во многом делал ставку на мировую ре­волюцию, что само собою форсировало усиление мер, направ­ленных на «введение социализма». Когда же, как он пишет,

Экономист: С. 172—173. 54 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 43. С. 18—19.

Бруцкус Б. Д. Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе // imhct: Вестник XI Отдела Русского технического общества. 1922. № 3.

большие надежды лета 1920 года (наступление на Варшаву и его провал.—Лет.) «не сбылись», пришлось избрать другой путь, отступить от штурмового метода пролетарской революции к гораздо более умеренной и лучше учитывавшей интересы на­родного хозяйства и общества — новой экономической полити­ке.⁵⁵ С этим нельзя не согласиться, ибо агрессивный стиль «во­енного коммунизма» в наибольшей степени соответствовал той революционной волне в Европе 1918—1920 гг., которая вдохнов­ляла большевистское руководство на чрезвычайные меры в его внутренней политике.

Наконец, резкая смена курса, как полагал И. В. Сталин, отра­жала «закономерность», суть которой состояла в том, что правя­щая партия, проводя определенную политику, не в состоянии сво­евременно учитывать новые явления и политические процессы, которые требуют сменить ориентацию. «Именно поэтому, — гово­рил Сталин, — в прошлом наша партия несколько отставала от со­бытий и будет отставать в будущем».⁵⁶ Иными словами, инерция «военного коммунизма» не позволила своевременно разглядеть резко изменившуюся внутриполитическую обстановку, и переход к новой экономической политике большевистское руководство должно было делать с явным опозданием и в большой спешке.

Все эти обстоятельства и определили специфику большевист­ского «реформизма», связанного с новым экономическим курсом, принятым советской властью.

В марте 1921 г. на X съезде РКП (б) было принято решение о замене продразверстки продовольственным налогом, что после провала продуктообмена позволяло крестьянам, отдав государству по фиксированному налогу продовольствие, свободно распоря­жаться излишками сельскохозяйственной продукции. Это и поло­жило начало переходу к новой экономической политике (нэпу).

Вместе с тем отступление от политики «военного коммунизма» к нэпу было лишь проявлением уступок большевистского руковод­ства в хозяйственной области и не предусматривало никакого по­литического компромисса новой власти с другими социальными силами или группами в России. Поэтому реформаторство больше­виков носило весьма специфический и ограниченный характер. В литературе этот вопрос, даже в связи с переходом к нэпу, серьезно не рассматривался. Между тем его изучение и оценка чрезвычайно важны для понимания новой экономической политики.

Всякая реформа является значительным преобразованием го­сударственной или общественной жизни, их структур и учрежде­ний, не уничтожающим или не затрагивающим серьезно основ су­ществующего социального строя. По большей части реформы, нося вынужденный характер, предстают как изменения, являвшиеся по сути альтернативой революционным сдвигам, означают по своему содержанию и воздействию на социальные процессы шаг вперед в их развитии, в то же время предохраняют от кардинальной ломки существующую общественно-экономическую систему. Реформа,

как правило, является также средством сохранения власти от воз­можных социальных потрясений и проводится как мера пере­устройства, имеющая предысторию и в достаточной степени под­готовленная, выношенная и выстраданная обществом. Первые из перечисленных признаков вполне позволяют основные меры нэпа отнести к понятию «реформа». Второе положение — о постепенном вызревании понимания необходимости изменений в социальной, экономической и политической сферах жизни государства и обще­ства — побуждают оценить нэп как весьма своеобразную реформу, осуществленную поспешно, спустя два с половиной года после на­чала проведения политики «военного коммунизма». Поворот к но­вому курсу не имел сколько-нибудь длительной подготовки, ста­дии осмысления и серьезного обсуждения в партийно-правитель­ственных кругах.

Оценки особенностей реформ и реформаторства при «диктату­ре пролетариата», сделанные лидерами партии большевиков, весь­ма показательны для понимания процесса возникновения, разви­тия и свертывания нэпа. Можно выявить две основные точки зре­ния на нэп как реформу и на отношение к реформам различных течений в большевистских верхах послереволюционной России. Весьма условно их можно охарактеризовать как революционную и либеральную. Первая, при различии прежде всего в оценках со­отношения в реформе стратегии и тактики, явно преобладала. Вто­рая лишь начала проступать в неотчетливой форме накануне де­батов в партии между сталинистами и «правыми».

Автором первой концепции был В. И. Ленин. Другие руково­дители большевиков лишь примыкали к ней, но интерпретировали ее каждый в меру своей способности воспринимать новую полити­ческую реальность. Да и сам Ленин, дважды изложивший свои взгляды на реформы «при социализме» в связи с нэпом, в первом случае был более категоричным и «революционным», во втором — более сдержанным относительно трактовки большевистского ре­форматорства.

Впервые Ленин затронул эту проблему в отчете ЦК на XI съез­де РКП (б) 27 марта 1921 г. Был поставлен только один вопрос: «Что такое новая экономическая политика большевиков — эволю­ция или тактика?». Предлогом для этого послужили высказывания сменовеховца Н. В. Устрялова, который считал, что хотя больше­вики склонны подчеркивать тактическую сторону нэпа, на самом деле они полагают, что это не тактика, а эволюция, внутреннее перерождение и путь к обычному буржуазному государству.⁵⁷

Далее, нигде прямо не говоря, что нэп именно тактика, а не эволюционный путь развития, Ленин на разные лады провозгла­шает, что нэп «есть серьезное соревнование», «еще одна форма борьбы двух классов, непримиримо враждебных друг другу».⁵⁸ От­части известную уклончивость Ленина, уходившего от прямого определения нэпа, можно объяснить основным содержанием до­клада, где говорилось, что политика нэпа продолжается, и еще

⁵⁵ Сап Е. Н. The Bolshevik Revolution. London, 1963. Vol. 2. P. 277—279. ^5Й Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 37.

⁵⁷ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 329.

⁵⁸ Там же.

многому нужно учиться коммунистам в организации управления государством.⁵⁹ Ленину было необходимо успокоить многочислен­ных поборников «военного коммунизма» в партии и в то же время поддержать линию на использование нового курса в интересах развития государства.

Куда более прямолинейно высказывался участник съезда В. А. Антонов-Овсеенко. Н. В. Устрялов и П. Н. Милюков, по его словам, в «Социалистическом вестнике» выдвигая идею эволюции как сущности нэпа, пытаются убедить, что «на их глазах совер­шается перерождение: партия выполняет не свои задачи, а те за­дачи, материальные условия для которых в достаточной степени назрели». Он счел «пустыми мечтаниями» господ капиталистов усматривать в «теперешнем движении» то, об опасности чего на­поминал Ленин: «не тактика, но эволюция».⁶⁰ Вторично с попыт­кой теоретической оценки реформизма при капитализме и социа­лизме Ленин выступил в статье «О значении золота теперь и после полной победы социализма».⁶¹ В этой работе он отстаивает поло­жение, что реформы после победы рабочего класса вполне право­мерны в условиях, когда «является для нашей революции необхо­димость прибегнуть к „реформистскому", постепенновскому, ос­торожно-обходительному методу действий в коренных вопросах экономического строительства». Он не называет это тактикой, а говорит о реформизме в послереволюционной России, иногда беря это слово в кавычки, всячески поддерживая обоснованность для строительства социализма «подхода, плана, метода, системы дей­ствий» — «типа реформистского: не ломать старого общественно-экономического уклада, торговли, мелкого хозяйства, мелкого предпринимательства капитализма, а оживлять» их, «осторожно и постепенно овладевая ими и получая возможность к их государ­ственному регулированию лишь в меру их оживления».⁶²

Исходя из этого, он делает вывод о соотношении революцион­ного («военнокоммунистического»?) и нового метода переустрой­ства общества: «По сравнению с прежним революционным, это — подход реформистский, который... и переделывает его осторожно, медленно, постепенно, стараясь ломать как можно меньше».⁶³

Таким образом, Ленин в канун своих последних политических заявлений, в сущности, — почти открытый сторонник большеви­стского «реформизма» и продолжения нэпа как длительной и серь­езной политики. Его уже совершенно не интересует вопрос, что такое нэп: «тактика или эволюция». Нэп для Ленина к концу его жизни стал одним из важных (пусть и реформистских) методов постепенного созидания нового общества с использованием разви­тия и государственного регулирования капиталистических эле­ментов, и не более того.⁶⁴ Тем не менее Ленин, конечно, подра-

⁵⁹ Там же.

⁶⁰ Одиннадцатый съезд РКП (6): Стенографический отчет. С. 69.

⁶¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 221—229.

⁶² Там же. С. 221—222, 228.

⁶³ Там же. С. 222.

⁶⁴ Там же. С. 227—229.

зумевает под «большевистским реформизмом» в большей степени тактику, а не какой-то план эволюционного движения для дости­жения нового, несоциалистического строя.

Иную интерпретацию ленинских положений предлагал И. В. Сталин, перенося акцент именно на тактическую сущность или сторону нэпа. В его работе «Об основах ленинизма» (1924) появляется раздел «Реформы и революционизм», где Сталин, ка­саясь большевистского реформизма после Октябрьской револю­ции, заимствует основные ленинские положения на этот счет, но резко акцентирует внимание лишь на тактической стороне рефор­мы, имея в виду нэп, и совершенно обходит молчанием то серьез­ное отношение к его роли как необходимого этапа перестройки, которое отличало размышления Ленина.

Для Сталина реформизм после Октября — лишь вынужденная необходимость «сойти временно с пути революционной перестрой­ки существующих порядков» на путь постепенного их преобразо­вания с помощью реформ. Далее весь набор аргументации Стали­на по поводу этого «реформизма» сводится к использованию его как орудия классовой борьбы в целях разложения непролетарских классов, подготовки условий для нового наступления, укрепления пролетарской власти. Основной смысл реформ в годы нэпа, по мне­нию Сталина, состоит лишь в том, что, поскольку предыдущие за­воевания революции стали всеобъемлющими, есть куда отступать, используя для этого тактику обходных движений.⁶⁵

Следовательно, ленинские положения о реформизме в после­революционной России интерпретируются Сталиным исключи­тельно как тактика и только тактика. Все соображения о необхо­димости использовать этот реформистский путь в интересах рево­люции, постепенно оживлять некоторые капиталистические элементы и осторожно переходить к их государственному регули­рованию по существу не интересуют Сталина.

Наконец, заслуживают внимания взгляды Н. И. Бухарина, ко­торые условно можно рассматривать как выражение либеральной точки зрения на реформизм при социализме. Реформы в «пере­ходный период к коммунизму» и само общественное развитие в этот период Бухарин оценивает иначе, чем Ленин и тем более Сталин, менее акцентируя внимание на проблемах обострения классовой борьбы. Он пишет: «В обществе переходного периода развитие его в высшую форму (т. е. в социализм. —Авт.) есть эволюционный процесс». В конечном итоге Н. И. Бухарин скло­няется к мнению о необходимости перехода к мирному, «рефор­мистскому» развитию общества для построения социализма: «Если в основном тип развития (в переходный период. —Авт.) есть тип эволюционного развития, — пишет он, — то понятно, что по отно­шению к теперешней практике наши методы условно можно на­звать „реформистскими"... Ибо осторожная переделка нашего об­щества, общества пролетарской диктатуры, наши реформы, наше строительство суть не что иное, как продолжение — в новых фор-

⁶⁵ Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 166—168.

мах — великой пролетарской революции». И наоборот, заключает Бухарин, радикальная ломка, «уничтожение нашего государства, линия на обострение противоречий и на взрыв общества в наших условиях есть линия контрреволюции».⁶⁶ Таким образом, при на­личии обязательной большевистской фразеологии Бухарин очень осторожно отстаивает путь эволюционного развития общества, ориентацию на достижение общественного согласия под лозунгом гражданского мира, отказа от проявлений элементов «граждан­ской войны в стране», путь постепенного «переделывания» ее на социалистический лад.⁶⁷ И, наконец, еще одна специфическая особенность реформ, связанных с проведением нэпа, которая не была присуща любому реформаторству дореволюционной поры.

Традиционно — и так было в России до Октября 1917 г., — вы­движение и разработка реформ отражали необходимость перемен, вызванных длительной стагнацией существующего строя, его полити­ческих институтов. Нэп же как реформа, затронувшая ряд суще­ственных сторон экономического и социального развития обще­ства, был вызван к жизни спустя всего три с половиной года после октябрьского переворота и немногим более чем через два года по­сле перехода к политике «военного коммунизма».

Своеобразие этой реформы состояло в весьма скорой — с точки зрения процесса исторического развития — реакции власти на не­обходимость крупных перемен в жизни государства и общества. Это «быстрое реагирование» служит дополнительным подтвержде­нием того, что «военный коммунизм» в известной мере нарушил возможный путь более постепенного развития общества, признаки которого (или неотчетливое стремление к которому) уже прояв­лялись до весны—лета 1918 г. в политике новой власти. Кроме то­го, столь крутой поворот, каким был нэп, лишний раз подтверж­дает чрезвычайный характер политики «военного коммунизма», ее неадекватность нормальному, мирному процессу развития, пусть даже и революционного по содержанию. Именно это и при­вело к такому быстрому возникновению противоречий, осложне­ний и катаклизмов в жизни государства и общества, что для их устранения потребовались столь же незамедлительные меры. Та­кой молниеносной реформой и стал переход к нэпу.

В пользу приведенного соображения говорит и то, что вопрос о переходе