Завершение процесса формирования деспотического самодержавия

Политический строй России первой половины XVI в. и проблема Земских соборов. — Самодержавная власть и церковь. — Завоевание Казанского и Астраханского ханств Колониальная политика самодер-^ жавия в Среднем и Нижнем Поволжье — Начало Ливонской войны. — Опричнина, ее причины и последствия. — Российский вариант деспотической власти. ', -<; •!• ■. г г

Оценивая политическую направленность реформ 50-х годов XVI в., можно утверждать, что они вели, во-первых, к сосредоточению власти в руках центра, который, независимо от того, какую роль играл в это время царь в правительственном кружке, олицетворялся именно им, и, во-вторых, к усилению системы управления огромной территорией, отдельные части которой «сохраняли старые обычаи, жили своей обособленной жизнью», имели разную социальную структуру и были мало связаны между собой единой центральной властью.¹ Несомненно, таким образом, что реформы в целом были направлены на укрепление самодержавия как формы государственной власти, но все же лишь отчасти способствовали его усилению из-за непоследовательности, отсутствия системности, трудно преодолимых тенденций к децентрализации, принципиальной их невыполнимости в условиях XVI в. Практически самодержавный характер власти царя выражался не в том, что в его руках сосредоточивались все нити управления государством, а во все возраставшей возможности в обход его собственных указов карать своих подданных, именно в ничем не ограниченном произволе царя, возведенном в принцип.

Характеристика политической системы России середины XVI в. стала объектом дискуссии в исторической литературе советского периода. С одной стороны, И. И. Смирнов и концепци-онно примыкающие к нему исследователи определили ее как самодержавие с Боярской думой, опирающееся на построенный на бюрократических началах аппарат, и боярской аристократией.²Ключ к пониманию реформ 50-х годов (как и опричнины) он усматривал в том, что монархия, опираясь на поместное дворянство, поддерживавшее наиболее прогрессивную форму централизации — самодержавие, повела борьбу с феодальной знатью, представленной вотчинниками, стремящейся вернуться к традициям феодальной раздробленности. Эта концепция, причудливо сочета-

¹ Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С 65.

² Смирнов И. И. Очерки политической истории Русского государства 30—50-х

годов XVI в. М.; Л., 1958.

ющая доктринальную основу — известные высказывания В. И. Ленина и И. В. Сталина³ — и результаты исследований С. Ф. Платонова (чьи выводы формировались под влиянием демагогических инвектив Ивана IV против боярства в его посланиях Андрею Курбскому), резко противопоставившего вотчинное боярство поместному дворянству, встретила решительные возражения в обеих ее частях. В трудах Н. Е. Носова,⁴ А. А. Зимина⁵ и особенно В. Б. Кобрина⁶убедительно показано, что борьба двух социальных групп феодалов — якобы реакционного боярства и якобы прогрессивного дворянства — не являлась и не могла являться главным стержнем политической истории не только в 50-х—начале 60-х годов XVI в., но и в период опричнины.

Точка зрения, унаследованная из историографии XIX в. и получившая наиболее последовательное развитие в трудах И. И. Смирнова, противоречила фактам, в частности аристократическому составу думных чинов, принимавших активное участие в разработке и реализации законодательства, направленного на централизацию власти, сходству социального состава вотчинников и помещиков, близости поместного и вотчинного права, единству норм ратной службы, наличию у подавляющего числа землевладельцев и вотчин, и поместий — чересполосно и в разных землях, явному стремлению к приобретению новых земель в разных частях страны. Все эти факторы дают основания утверждать, что боярство как социальная группа не могла быть противником государственного единства, а, напротив, относилось к числу его сторонников. В этой связи отпадает тезис о прогрессивности самодержавия в том значении, какое этому тезису придавал И. И. Смирнов: ни бояре, ни тем более помещики не отстаивали и не могли отстаивать систему децентрализации и сепаратизма в силу их социального и имущественного статуса.

Другая концепция, резко противостоящая той, которую развивал И. И. Смирнов, заключалась в характеристике политического строя России XVI в. как сословно-представительной монархии. Первоначально она основывалась только на признании существенного значения Земских соборов, систематически, согласно этой точке зрения, собиравшихся по крайней мере во второй половине XVI в., хотя ряд исследователей обнаруживал их и в первой половине столетия. Вариантом этой концепции было признание России первой половины века сословной монархией, преобразовавшейся только во второй его половине в сословно-представитель-ную (А. А. Зимин). Следствием такой постановки проблемы стало

³ Ленин В И. Поли. собр. соч Т. 17. С. 346; Т. 20. С. 121. О высказываниях
И. В. Сталина см.: Черкасов Н. К. Записки советского актера. М., 1953. С. 380—
381; Сталин, Молотов и Жданов о 2-й серии фильма «Иван Грозный»: Запись
Сергея Эйзенштейна и Николая Черкасова//Московские новости, 1988. № 32.
С. 8—9.

⁴ Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России:
Изыскания о земской реформе Ивана Грозного. Л., 1969.

⁵ Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964.

⁶ Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России (XV—XVI вв.).
М., 1985.

умножившееся число Земских соборов (до полутора десятков), обнаруженных исследователями, и прежде всего М. Н. Тихомировым, С. О. Шмидтом, А. И. Копаневым, В. И. Корецким,⁷ хотя часть из этих собраний иногда более осторожно признается лишь зачаточной формой Земских соборов.⁸

Однако большинство собраний, созываемых верховной властью, не подпадает под определение, необходимое для их признания именно Земскими соборами, и на это обратил внимание Н. И. Павленко. Исследователь справедливо исходил из принятого в исторической и историко-правовой литературе представления, согласно которому Земскими соборами собрания могут быть признаны только в том случае, если на них присутствовали в полном составе бояре и другие высшие чины, собор высшего духовенства (освященный собор) и представители «всяких чинов», т. е. «земли» — дворянства и купечества.⁹ В результате Н. И. Павленко пришел к выводу, что на протяжении XVI в. созывались лишь три Земских собора — 1549 г., 1566 г. и 1598 г. (избирательный).¹⁰

Вступившие с Н. И. Павленко в дискуссию историки,¹¹ по нашему мнению, не смогли подорвать его аргументацию, так же как и монография Л. В. Черепнина, специально посвященная изучению Земских соборов XVI—XVII вв.¹² Более того, позицию Н. И. Павленко существенно усилил Х.-Й. Торке.¹³ Он обратил внимание на отсутствие среди участников соборов крестьян, почему они и не могут считаться собраниями народа, хотя в выражении «собор всея земли» «земля» должна была бы означать для славянофилов, которые и ввели в употребление термин и понятие «Земский собор», именно «народ». Х.-Й. Торке показал, что «земские люди» в отличие от служилых людей — выборные местные должностные лица, принадлежавшие большей частью (за исключением дворянских губных старост) к посадскому населению, поэтому неверно называть «земскими» соборы, на которых отсутствовали их представители. Что же касается самого хода Земских соборов в XVI в., то они (кроме выборного собора 1598 г.) собирались либо для заслушивания правительственных деклараций, либо для одоб-

⁷ Тихомиров М. Н. Сословно-представительные учреждения (земские собо
ры) в России XVI в. // Российское государство XV—XVII веков. М., 1973;
Шмидт СО. 1) Соборы середины XVI в. // История СССР. 1960. № 4; 2) К ис
тории соборов XVI в. // ИЗ. Т. 76; 3) К истории земской реформы (собор
1555/56 г.) // Города феодальной России. М., 1956; Копанев А. И. Об одной ру
кописи, принадлежавшей В. Н. Татищеву // Труды [Библиотеки АН СССР и
Фундаментальной библиотеки общественных наук СССР]. М.; Л., 1955. Т. 2; Ко-
реикий В. И. Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины // ВИ.
1967. № 5.

⁸Шмидт С. О. Соборы середины XVI в. С. 92.

⁹ Павленко Н. И. К истории Земских соборов XVI в. // ВИ. 1968. № 5.

¹⁰Там же. С. 82—105.

¹¹См., например: Шмидт С. О. Становление российского самодержавства.
М., 1973. С. 211—246.

¹² Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. М.,
1978. С. 55—149.

¹³ Торке Х.-Й. Так называемые земские соборы в России // ВИ. 1991. №11.
С. 3—10.

рения действий царя, при пассивной роли участников и отсутствии каких-либо волеизъявлений, исходивших от них.

Критериям, позволяющим считать собрания Земскими соборами, в XVI в. отвечают собор 1549 г. (с большой натяжкой) и, также отчасти, собор 1566 г. Но такой минимум соборной практики при отсутствии ее институционального обоснования недостаточен для признания политической системы середины XVI в. сословно-представительной монархией. Это обстоятельство, по-видимому, осознавал Н. Е. Носов, который, оставаясь на позициях признания сословно-представительной монархии в XVI в., попытался «взглянуть на проблему сословного представительства не столько под углом зрения истории земских соборов..., сколько, перенеся исследование в другую плоскость, сконцентрировать внимание на характеристике тех приводных ремней, которые связывали государство и общество, земства и приказный строй, центр и провинцию» — «со-словно-представительные начала, вызревавшие в самих недрах» России и выразившиеся не столько в представительных началах центрального управления, которые Н. Е. Носов также не отвергает, сколько «в создании на местах сословно-представительных учреждений» в форме выборных губных старост, института городовых приказчиков и, наконец, выборных органов земского самоуправления.¹⁴

Эта внешне стройная концепция имеет, однако, уязвимую сторону. Н. Е. Носов исходил из представлений о далеко зашедшем процессе классовой дифференциации, результатом которой стало образование частной собственности и предоуржуазных отношений в посадско-крестьянской среде, на базе которых возникло представительство не только феодальных сословий и духовенства, но и купцов и крестьян. Н. Е. Носов модернизирует социально-экономические процессы, распространяя на экономическую жизнь всей страны некоторые явления, оцениваемые с известными преувеличениями, характерные для малонаселенных северных ее районов.

Возвращаясь к проблеме определения политической системы России середины XVI в., необходимо учитывать, что, как мы уже отмечали выше, сословия в России XVI в. не сложились. Исключение составляла иерархия церковных чинов, которая получила ряд привилегий и сформировалась в духовное сословие. Исходя только из одного этого, следует отвергнуть точку зрения о сословном представительстве и политическом строе, определяемом как сословно-представительная монархия.¹⁵

¹⁴ Носов Н. Е. Становление сословного представительства в России в первой
половине XVI в. // ИЗ. 1986. Т. 114. С. 148—179. В этой посмертно опубликован
ной работе Н. Е. Носов заострил те положения, которые содержались в его фун
даментальной монографии «Становление сословно-представительных учреждений
в России».

¹⁵Х.-Й. Торке, также отрицающий наличие сословий в России XVI в. и со-
словно-представительный характер монархии, указывает на то, что «русские по
садские и торговые люди не обладали настолько развитыми признаками граждан
ства, чтобы было уместно определять их терминами сословности», не говоря о том,
что они не принимали участия «в политическом конституировании страны». Дво
рянство также не составляло сословия, ибо в отличие от западноевропейского дво-

Наиболее адекватной, по нашему мнению, была бы характеристика политического строя России первой половины XVI в. как самодержавной монархии деспотического типа на том этапе ее формирования, когда государство не сумело еще стать полностью унитарным, а власть самодержавного правителя была еще в силу неразвитости административного аппарата в центре и на местах слабой, вынужденно опирающейся на ограниченные элементы самоуправления, считающейся с рядом традиций, допускающей существование отдельных очагов удельного сепаратизма и остатков новгородских вольностей, не лишившей церковь ее имущественного могущества, которое позволяло ей конкурировать с царем не только за церковные, но и светские прерогативы.,,

Отношения великокняжеской, а затем и царской власти с церковью на всем протяжении XVI в. (так же, как и ранее) были чрезвычайно сложными и противоречивыми. Православие, приобретя с самого начала статус государственной религии, стало составной частью жизни не только отдельного человека, но всего государственного организма. Власть князя или царя опиралась на авторитет церкви, в недрах которой разрабатывалось идеологическое обоснование самодержавия. С другой стороны, уже во второй половине XV в. «московские митрополиты утратили свое независимое положение относительно княжеской власти и церковь стала получать характер национально-государственного учреждения».¹⁶

Отношения между высшими церковными властями и великокняжеской властью приобрели особенно напряженный характер в конце XV—XVI в. Так, между 1461 и 1589 гг. сменилось 14 митрополитов, из которых 9 либо были низложены светской властью, либо сами покидали пост под ее давлением.

В центре противоречий между светской и духовной властями стояли две связанные друг с другом проблемы. Во-первых, нежелание церкви расстаться с огромными земельными владениями, приобретенными ею в результате пожалований самих великих князей, вкладов частных лиц, покупки и захватов, а также податных и судебных привилегий, распространяемых на них. Во-вторых, вмешательство светской власти во внутренние дела церкви и, напротив, претензии церкви не только на участие в государственных делах, но и на подчинение ей светской власти. Это соперничество наряду с сотрудничеством, вызванным совпадением

рянства «не черпало свою силу из местных интересов и провинциальных собраний», которые «если не издавали законов, то по крайней мере управляли», то есть осуществляли самостоятельное самоуправление, — «давали князю auxilium et consilium (обязательство помощи и совета) на фоне общего, обязывающего обе стороны права», в случае нарушения которого со стороны князя создавали для своей корпорации собственное право (Торке Х.-Й. Так называемые земские соборы в России. С. 4—5.).

¹⁶ Веселовский С- Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси XIV—XVI вв. М.; Л., 1947. Т. 1. С. 419.

интересов в процессе создания единого унитарного государства, протекало как в конфликтах, так и в совместных акциях, при вынужденных уступках с обеих сторон. Неудачная попытка, опираясь на нестяжателей, провести в начале XVI в. секуляризацию монастырского землевладения и принятие великокняжеской властью осифлянской доктрины по поводу церковного имущества означало, что она потерпела поражение. Сохранялась, как оказалось надолго, экономическая мощь церкви.

С другой стороны, именно осифлянски настроенные церковники способствовали возведению Ивана IV в царский сан и разрабатывали идеологию царской власти, основанную на ее божественном происхождении. Победа осифлянской доктрины самодержавной власти означала консервирование не только данной политической теории, но и культуры вообще, основанием которых служили представления о роли Москвы как единственной христианской страны, сохранившейся среди «изрушевшегося» христианского мира, и застывшие христианские догматы. Следствием такой идеологической ситуации стало полное отрицание чужого опыта. От «латинства» вместе с накопленными благодаря Возрождению европейскими духовными ценностями Россия отгораживалась. Изгонялось и любое свободомыслие, как правило, выступавшее в форме еретических движений. Учение о «третьем Риме» и культурный изоляционизм обрекали русскую культуру на авторитарность, застой, отсталость, вели к представлениям о русской исключительности, порождали ксенофобию.¹⁷

Церковный (Стоглавый) собор 1551 г. усилил эту ограниченность и изолированность даже от греческого православия, кодифицировав православный культ в России как культ исключительно русский, опирающийся на русскую традицию.

Попытка Ивана IV на этом же соборе стимулировать церковь к ее внутреннему реформированию, к отказу от владения огромными вотчинами, доходы от которых не поступали в государственную казну, к подчинению священников общему, а не церковному суду, закончилась неудачей.¹⁸ Именно то обстоятельство, что великокняжеская власть опиралась на фундаменталистскую часть церкви, вынуждало ее пойти на сохранение земельных владений церковной корпорации с самостоятельной системой суда и управления, а это, безусловно, являлось пережитком феодального раздробленности. Великокняжеская и царская власть, примирившись пока с неудачей в данной области, повела наступление на податные и иные привилегии монастырей.

После периода широких раздач тарханных грамот во время боярского правления реформы 50-х годов XVI в. начинаются с ликвидации таможенных и податных привилегий монастырей, хотя имели место и исключения, связанные с политической конъюн-

¹⁷См.. Цимбаев Н. И. Россия и русские: (Национальный вопрос в Российской
империи) // Вестник МГУ: История. 1993. Сер 8. № 5. С. 32.

¹⁸Стоглав // Российское законодательство X—XX веков: Законодательство
периода образования и укрепления Русского централизованного государства. М.,
1985. Т. 2. С. 329—330 (гл. 53), 334—336 (гл. 61—63), 352—354 (гл. 75).

ктурой.¹⁹ Отмена тарханов Судебником 1550 г. (его ст. 43)²⁰ справедливо расценена Б. А. Романовым всего только как программа деятельности верховной власти,²¹ хотя С. М. Каштанов показал, что в 1551 г. она энергично реализовывалась. Таким образом, хотя и проводился в жизнь принцип «централизации государственных финансов путем ограничения главных привилегий духовных феодалов», но это означало «ликвидацию тарханов» лишь «с формальной точки зрения»,²² поскольку сохранялся «ряд финансовых льгот, зафиксированных в несудимых грамотах»,²³ а главное — уже в первые месяцы после отмены и генеральной ревизии тарханов 1551 г. они стали выдаваться вновь, впрочем, в качестве довольно редкого исключения и по стратегическим мотивам. При всей непоследовательности финансовой политики в отношении монастырей ограничение их податных привилегий стало основной линией политики правительства вплоть до начала 60-х годов.²⁴

Реформы 50-х годов проводились одновременно с активизацией внешнеполитической деятельности. Но в 1549 г. позиции Ивана IV в этой сфере были еще слабыми, поэтому он после совета с боярами дал согласие на переговорах с Литвой уступить и разрешить в литовском экземпляре грамоты, фиксировавшей продление перемирия, титуловать его не царем, а государем всея Русии, великим князем.²⁵ Таким образом, это перемирие не внесло ничего нового в русско-литовские отношения, в которых фактически сохранялся статус-кво: царский титул Ивана IV не был признан Великим княжеством Литовским, по-прежнему претендовавшим на Новгород, Псков, Торопец, Великие Луки, Ржеву, тогда как Россия в свою очередь продолжала претендовать на Киев, Волынь, Полоцк, Витебск и другие города.

Основные устремления России в этот период были направлены на восток и юго-восток. Несколько неудачных походов на Казань завершились долгой осадой и взятием ее в 1552 г. Государство казанских татар с их древней культурой было ликвидировано, а его территория аннексирована Россией.²⁶ Вскоре после этого пало и Астраханское ханство. Россия получила огромные земли (увели-

¹⁹ Каштанов С. М. Финансы средневековой Руси. М., 1988. С. 92—110.

²⁰Судебники XV—XVI веков. М.; Л., 1952. С. 153.

²¹Романов Б. А. Комментарий [к Судебнику 1550 г.] // Судебники XV—
XVI веков. С. 218—232.

²² Каштанов С. М. Финансы средневековой Руси. С. 119.

²³Там же. С. 122.

²⁴Там же. С. 137

~⁵ Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. Т. 2: 1533—1560 гг. // Сб. РИО. СПб., 1887. Т. 59. № 18. С. 269; Хорошкевич А. Л. Царский титул Ивана IV и боярский «мятеж» 1553 года // Отечественная история. 1994. № 3. С. 26—29.

²⁶ См.: Ермолаев И. П. Среднее Поволжье во второй половине XVI—XVII вв.: (Управление Казанским краем). [Казань], 1982. С. 16—28.

чив свою государственную территорию в полтора раза),²⁷ которые стали резервом для наделения служилых людей поместьями и образования новых монастырей.

Здесь были учреждены совершенно новые органы управления, возглавляемые двумя воеводами, в чью обязанность входило осуществление от имени царя государственной власти и подавление восставшего населения края, выступившего против присоединения Казани к Москве (так называемая «Казанская война» 1552— 1557 гг. и восстания 70-х и 80-х годов). Таким образом, управление присоединенной территорией осуществлялось военным органом, приобретавшим постепенно черты и гражданской власти.²⁸Контроль за управлением краем поручался в Москве первоначально отдельным лицам, затем происходит постепенное формирование центрального органа — «Казанской избы», — впоследствии, к 90-м годам, преобразованного в Приказ Казанского дворца и ведавшего всем завоеванным Поволжьем.²⁹

В Казанском крае начала проводиться политика насильственной христианизации, особенно в отношении татарской феодальной верхушки, которая была вывезена в Москву, где содержалась в тюрьмах и принуждалась к принятию православия. Таким способом создавалась послушная царскому правительству прослойка казанских татар, которая становилась объектом социальной ассимиляции и постепенно включалась в состав российских служилых людей.³⁰ Отказавшихся менять веру «метали в воду».³¹ Из основной массы местного населения была выделена часть средних слоев, которую возвысили до положения служилых татар, не сливавшихся с русскими служилыми людьми, но получавших даже поместья. Другая, большая ее часть превратилась в ясачных людей, подвергавшихся эксплуатации как со стороны новых местных феодалов и русского дворянства, так и всего Российского государства. Частичное уничтожение и выселение непокорной феодальной верхушки бывшего Казанского ханства при одновременном испомещёнии здесь русских служилых людей привело к тому, что к середине 60-х годов XVI в. в левобережной его части число русских землевладельцев в три раза превысило число местных.³²

Сам факт аннексии территорий волжских татарских ханств и колониальная политика, проводимая русскими властями на них, свидетельствует о том, что Россия фактически превращалась в империю. Среднее и Нижнее Поволжье становилось тем краем, где определялись многие стороны политики в отношении народов, включенных в состав России, превратившейся в многоэтническое

²⁷ Водарский Я. Е. Население России за 400 лет: (XVI—начало XX в.). М.,
1973. С. 23.

²⁸Ермолаев И. П. Среднее Поволжье во второй половине XVI— XVII вв.
С. 38-52.

²⁹Там же. С. 52—62.

³⁰ Цимбаев Н. И. Россия и русские. С. 27.

³¹ПСРЛ. СПб., 1841. Т. 3. С. 157.

Ермолаев И. П. Среднее Поволжье во второй половине XVI — XVII вв. С. 62—70.

государство. В конечном счете та же политика проводилась и в отношении башкир, кабардинцев, Ногайской орды и Сибирского ханства, ставших вассалами русского царя в середине XVI в., и Калмыкского ханства, получившего вассальный статус в XVII в. Сюзеренитет-вассалитет, связывавший их с Россией на протяжении нескольких десятилетий, сменялся подданством по типу ми-нистериалитета³³ с колониальной спецификой.

В 1558 г. Иван IV санкционировал нападение русского войска на Ливонию. Началась Ливонская война, продолжавшаяся до 1583 г. и сыгравшая наряду с другими факторами роковую роль не только для царствования самого Ивана IV, но и для всей династии Рюриковичей. Ее причину обычно связывают с интересами внешней торговли, нуждавшейся в выходе на Балтику. Однако власть вряд ли это осознавала. Когда в результате успешной кампании весны—лета 1558 г. русское войско вышло на берега Финского залива, здесь даже не приступили к строительству торговых портов, а стали раздавать земли в поместья. Ввязываясь в эту войну вопреки настоятельным предостережениям Алексея Адашева, считавшего, что основные внешнеполитические интересы России после взятия Казани и Астрахани переместились на юг, откуда (из Крымского ханства) нарастала угроза Москве, Иван IV совершенно не был осведомлен о соотношении международных интересов и сил. К тому же Москва фактически осуществляла две внешние политики — самого Ивана IV и Алексея Адашева. По инициативе последнего в 1558—1559 гг. был затеян поход на Крым, закончившийся успешно, но прервавший начавшееся наступление на Ливонию. Воспользовавшись этим, Ливония вступила в союз с королем польским и великим князем Литовским Сигизмундом II Августом, а это привело в конечном счете к коренному изменению хода войны и предопределило поражение в ней России. Именно расхождение Ивана IV с Алексеем Адашевым по вопросам внешней политики стало поводом к падению последнего и его кружка в 1560 г. Причины же, вероятно, были в другом: Иван IV стал тяготиться сложившимся положением, при котором от его имени, хотя и с его участием, страной правила группировка, не со всеми решениями которой он соглашался, да и вообще самодержавные амбиции первого русского царя при данном раскладе политических сил оказывались не во всем удовлетворенными. Впрочем, внешние атрибуты царской власти в 1562 г. увеличились за счет появления скипетра, присоединенного к старым регалиям — кре-

³³ Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. С. 516, 519; Кушева Е. Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией: вторая половина XVI—30-е годы XVII в. М., 1963. С. 88—133; Кочекаев Б.-А Б. Ногайско-русские отношения в XV— XVIII вв.: Автореф дис.... докт. ист. наук. Ростов-на-Дону, 1988. С. 18—20; Эр-дниев У. Э. Калмыки (конец XIX—начало XX в.): Историко-этнографические очерки. Элиста, 1970 С. 28—29; Российское многонациональное государство: формирование и пути исторического развития // История и историки. М., 1995. С. 6—167.

сту и бармам, после того как в 1561 г. константинопольский патриарх признал право Ивана IV на царский титул.

Во внутриполитической сфере указом Ивана IV от V5 января 1562 г.³⁴ ограничивалось право служилых князей распоряжаться своими вотчинами, что было направлено на постепенное изживание княжеского землевладения,³⁵ хотя, как и многие законы в средневековой Руси, этот законодательный акт на практике выполнялся не всегда.³⁶

Период с ухода Алексея Адашева с политической арены до середины 60-х годов может быть охарактеризован как время, когда происходила кристаллизация новых методов проведения внутренней политики Ивана IV — переход к жесточайшим внесудебным репрессиям, направленным на подавление всех сил, препятствовавших установлению самодержавного деспотического единовластия в стране. А. А. Зимин, автор глубокого исследования опричнины, указал на те из них, для устранения которых и была в 1565 г. она учреждена. Во-первых, это удел двоюродного брата царя, старицкого князя Владимира Андреевича, которого Иван IV считал своим политическим соперником, опасным главным образом для наследника. Во-вторых, — Великий Новгород, где зрело недовольство, несмотря на то что еще Иван III переселил коренных новгородских бояр на другие земли. Но новгородские служилые люди считали себя обделенными, так как не входили в состав Государева двора; новгородское же купечество, разбогатевшее на посреднической торговле, составляло питательную почву для свободолюбивых идей, а новгородская церковь сохраняла следы своей прежней автономии. Наконец, третьей силой, в которой Иван IV видел соперника, препятствовавшего концентрации всей власти в его руках, была церковь.³⁷

Из всех рационалистических объяснений причин опричнины (а их существует множество) концепция А. А. Зимина в наименьшей степени уязвима, так как лишена внутренних противоречий.

Не вызывает, однако, сомнений то обстоятельство, что Иван IV не имел четкого представления о тех задачах, которые было необходимо решить в ходе опричной политики, кроме одной — установления режима тоталитарной неограниченной власти. Любые рационалистические объяснения поэтому — не более чем конструкции, при помощи которых делаются попытки упорядочить и тем самым объяснить хаотические, судорожные, непоследователь-

³⁴Законодательные акты... Тексты. N9 36. С. 55—56.

³⁵ Романов Б. А. К вопросу о земельной политике Избранной рады (ст. 85
Судебника 1550 г.) // ИЗ. 1951. Т 38. С. 264—266; Кобрин В Б. Власть и собст
венность в средневековой России. С. 83—86; Законодательные акты... Коммента
рии. С. 56—58.

³⁶ Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 477.

³⁷ Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 81 — 126.

ные действия Ивана IV, при изменяющихся условиях преследующего лишь одну-единственную цель.

Фактическая сторона опричнины исследована глубоко и всесторонне.³³ Коснемся лишь ее основных вех и результатов.

Разделив государственную территорию на опричнину и земщину и взяв в опричнину тысячу служилых людей (число которых к 1572 г. достигло 6 тысяч),³⁹ царь тем самым создал свой личный своеобразный «удел» и свой особый Государев двор, который от старого Государева двора по социальному составу мало отличался. Верхний его слой составляли бояре, как и в земщине, и, таким образом, в стране стали функционировать два боярских суда, хотя приказы остались в основном в земщине. Действовали и специальные опричные полки, возглавляемые опричными воеводами. Разница же заключалась в том, что опричники превратились в личных слуг царя, пользовавшихся абсолютной безнаказанностью. Перетасовки в сфере землевладения, первоначально намеченные как элемент опричной политики, не были проведены в полном объеме и не изменили его структуру.⁴⁰ Но в результате развязанного Иваном IV дикого террора произошел «перебор людишек» — изменился персональный состав феодалов-землевладельцев/¹ хотя эти изменения не носили четкой социальной направленности.⁴²

Таким образом, господствовавшая в течение многих десятилетий концепция (см. исследования Р. Г. Скрынникова и В. И. Ко-рецкого), восходящая своими истоками к С. Ф. Платонову,⁴³ некритически воспринявшему царское распоряжение об учреждении опричнины,⁴⁴ — концепция направленности опричнины против вотчинного боярства при опоре на поместное дворянство — не получила подтверждения в новейших исследованиях. Княжеско-бо-ярское вотчинное и вообще крупное землевладение не было подорвано опричниной, и основные тенденции развития феодального землевладения, характерные для всего XVI в., не изменились.⁴⁵Но, как показал А. А. Зимин, опричнина покончила со Старицким уделом,⁴⁶ а также привела к гибели полуудельных владений при-оцких князей.

Важным результатом опричнины стал подрыв самостоятельности церкви. К этому привели низложение Иваном IV и заточение

³⁸ См.: Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963; Зи
мин А. А. Опричнина Ивана Грозного; Скрынников Р. Г. 1) Начало опричнины.
Л., 1966; 2) Опричный террор. Л., 1969; 3) Царство террора. СПб., 1992.

³⁹См.: Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного // АЕ за 1959 г.
М., 1960. С. 16—91.

⁴⁰ Каштанов С- М. К изучению опричнины Ивана Грозного // История
СССР. 1963. № 2. С. 108; Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 314.

⁴¹ Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России. С. 136—160.

⁴²Там же. С. 158; Алексеев Ю. Г. Аграрная и социальная история Северо-Во
сточной Руси XV—XVI вв.: Переяславский уезд. М.; Л., 1966. С. 198; Фомин Н. К.
Социальный состав землевладельцев Суздальского уезда // Россия на путях цент
рализации. М., 1982. С. 94.

⁴³ Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—
XVII вв. М., 1937. С. 105—121.

⁴⁴ПСРЛ. М., 1965. Т. 29. С. 344.

⁴⁵ Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России. С. 159—160.

⁴⁶ Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 288—293.

по его распоряжению в монастырь митрополита Филиппа Колычева, выступившего с обличением царя, и полный «перебор» церковных иерархов.⁴⁷

Одной из важнейших политических акций опричной политики Ивана IV стал его поход в 1569 г. во главе опричного войска на Великий Новгород, заподозренный в симпатиях к Владимиру Ста-рицкому (которого Иван вынудил в том же году принять яд) и сохранявший ряд пережитков времен самостоятельности. Карательные рейды, совершавшиеся по окрестностям, сопровождались захватом помещичьего, монастырского и крестьянского имущества, убийствами, уничтожением скота и сжиганием хлеба.⁴⁸

Ликвидация Старицкого удела, ослабление церкви и новгородский погром, казалось бы, должны были привести к окончательному установлению унитаризма в государстве. Однако уже само расчленение страны на опричнину и земщину привело к воссозданию — на другой основе — элементов разобщенности. Да и кажущиеся успехи в борьбе с остатками удельного сепаратизма достигались методами, почерпнутыми из удельного времени.⁴⁹ Так, Иван IV возвратился к массовой выдаче иммунитетных грамот монастырям — политике, с которой правительственный кружок Алексея Адашева вел более или менее успешно борьбу в 50-е годы.⁵⁰ Кроме того, возобновился рост монастырского землевладения⁵¹ и ускорился процесс земельной мобилизации.⁵²

Даже если согласиться с А. А. Зиминым, утверждавшим, что царь пошел на это, стремясь привязать к себе монастыри-вотчинники, чтобы противопоставить их высшим церковным иерархам — митрополиту и епископату — в целях полного подчинения церкви государству,⁵³ результат оказался неадекватным: произошло частичное возвращение к порядкам удельной старины в сфере земельных отношений. Возрождалось и наместничье управление вместе с кормленной системой обеспечения службы, еще недавно (в середине 50-х годов) замененное выборным земским и губным. В пограничных землях должность наместника часто совмещалась с должностью воеводы. Одновременно приходила в упадок система выборного дворянского управления. Что касается земских начал самоуправления, то они сохранились в основном на черносошных территориях, которые за время опричнины почти полностью исчезли из-за раздачи их в поместья служилым людям, особенно в центральной части страны, и оставались лишь в малонаселенных районах Севера. Единая для всего государства система, складывавшаяся с конца XV в. и опиравшаяся на Судебники 1497 и

⁴⁷Там же. С. 212—259.

⁴⁸Там же. С. 295—305.

⁴⁹Там же. С. 388.

⁵⁰ Каштанов С. М. Финансы средневековой Руси. С. 163—176.

⁵¹ Веселовский С. Б. Монастырское землевладение Московской Руси // ИЗ.
1940. Т. 10. С. 95—116; Алексеев Ю. Г. Аграрная и социальная история Северо-
Восточной Руси XV—XVI вв. С. 186—198.

⁵² Дегтярев А. Я. О мобилизации поместных земель в XVI в. // Из истории
феодальной России. Л., 1978.

⁵³ Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С 257—258.

1550 гг., а также на законодательство 50-х годов, была полностью подорвана в период опричнины разгулом внесудебных методов розыска, внесудебными казнями множества людей.

Можно ли на основании всего этого утверждать, что мероприятия опричнины стали своеобразными контрреформами? Пожалуй, такой вывод был бы неправомерным. Опричная политика привела не только к некоторым рецидивам удельных порядков, но и к ряду последствий, не позволяющих рассматривать ее в таком аспекте.

В частности, в этот период произошли важные изменения как в персональном составе Государева двора, так и в его структуре. Их истоки восходят к доопричному периоду. Продолжался процесс консолидации верхушки Государева двора в единую замкнутую чиновную группу, противостоящую его низшему слою,⁵⁴ хотя и сохранялись элементы территориальной организации Двора.⁵⁵ Завершение складывания новой иерархической структуры Государева двора относится к несколько более позднему времени, но также связано с опричной политикой. Из массы выборного дворянства выделилась его верхушка — дворяне московские, обособившиеся от уездных корпораций и несшие службу только по «московскому списку», что явилось следствием опричных земельных переселений, разрушивших четкую территориальную структуру Государева двора, и чему способствовало прекращение в годы опричнины функционирования княжеских служилых корпораций. Более худородное же выборное дворянство, напротив, начинает оседать в «городах» и отдаляется от Двора.⁵⁶ Однако окончательной консолидации верхушки Государева двора как опоры царя препятствовало его разделение на земскую и опричную половины.

В социальной сфере одним из результатов опричной и после-опричной политики Ивана IV, отразившейся на хозяйственной жизни страны, стало изменение положения городского населения. Из провинциальных городов, и в первую очередь из Новгорода, производились насильственные переселения ремесленников в Москву.⁵⁷ Сюда же после набега крымских татар 1571 г., когда погибла значительная часть населения города, «сводили» со всей страны купцов из провинциальных посадов. Эта мера коснулась прежде всего привилегированной прослойки купечества — «гос-

V. СО X, ч

теи» и «суконников», ⁸ вследствие чего «верхний... слои горожан в провинциальных посадах после свода 70-х годов фактически перестал существовать», вслед за тем исчезает и институт купече-

⁵⁴ Floria В. N. SWad spoteczny soborow ziemskich w panstwie moskiewskim w XVI
wieku // Czasopismo prawno-historyczne. 1974. T. 26. Zesz. 1.

⁵⁵ Зимин А. А. Земский собор 1566 г. // ИЗ. 1962. Т. 71. С. 205; Павлов А. П.
Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове: (1584—1605). СПб.,
1992. С. 100—101.

⁵⁶ Павлов А. П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове.
С. 101 — 102.

⁵⁷ Бахрушин С. В. Москва как ремесленный и торговый центр XVI в. // Бах
рушин С. В. Научные труды. М., 1952. Т. 1. С. 165.

^ss Там же. С. 162; Флоря Б. Н. Привилегированное купечество и городская община в Русском государстве. (Вторая половина XV—начало XVII в.) // История СССР. 1977. № 5.

ских старост.^S⁹ Тем самым прикрепленной к посадам оказалась даже самая зажиточная часть посадского населения.

Более того, торговые люди гостиной и суконной сотен с 80-х годов принуждались к регулярной обязательной службе в финансовых органах государственного управления, что приводило, с одной стороны, к их отрыву на длительные сроки от торговой деятельности, а с другой — к приданию им фактического статуса служилых людей.⁶⁰ Но это противоречивое положение в условиях наследственного прикрепления к «сотням» имело своим последствием расслоение купечества и разорение существенной его части, что вело к новым «сводам» в столицу наиболее состоятельной части населения провинциальных городов.⁶¹

Концентрация русского купечества в столице проводилась, таким образом, чисто феодальными методами и преследовала фискальную цель — удовлетворение нужд и потребностей казны, но отвечала и другим замыслам власти: подчинению самодержавному строю всего купечества⁶² и созданию соответствующего этому типа организации верхнего стоя горожан, который, по справедливому утверждению Б. Н. Флори, не имел аналогии в истории других европейских стран.⁶³ Как видим, результаты опричнины с точки зрения того, насколько она продвинула страну к преодолению остатков удельной системы и насколько регенерировала их, достаточно противоречивы.

Однако безотносительно к этому она привела к установлению деспотической формы самодержавного правления, к которой стремился Иван IV и элементы которой создавались и его предшественниками, и его соратниками в 50-е годы XVI в. Под этим углом зрения опричнина предстает как весьма значимый этап магистральной линии трансформации власти великих князей, основы которой были заложены давно и итог которой был предопределен рядом факторов, повлиявших на эволюцию русской государственности.⁶⁴

Неограниченная монархия, сложившаяся в России к середине XVI в., по мнению ряда исследователей, имеет ряд сущностных признаков, которые сближали ее с азиатскими формами деспоти-

⁵⁹ Флоря Б. Н. Привилегированное купечество и городская община в Русском
государстве С. 155.

⁶⁰Там же. С. 158—159.

⁶¹ Смирнов П. П. Окладный список гостей, гостиной и суконной сотен 1632 г. //
Чтения в историческом обществе Нестора летописца. Киев, 1912. Кн. 23. Вып. 1.

⁶² Носов Н. Е. Русский город и русское купечество в XVI столетии (к поста
новке вопроса) // Исследования по социально-политической истории России. Л.,
1971. С. 167.

⁶³ Флоря Б. Н. Привилегированное купечество и городская община в Русском
государстве. С. 160.

⁶⁴Существует точка зрения, согласно которой опричнина была конкретно-ис
торической формой самодержавия, которая фактически не отменялась, а только
видоизменялась (см.: Алыииц Д. Н. Начало самодержавия в России: Государство
Ивана Грозного. Л., 1988).

ческого правления. Деспотия вообще прежде всего выражается в государственной системе, порождающей возможность произвола высшего носителя власти, ничем не ограниченного, не стесненного никакими законами и опирающегося непосредственно на силу. Основанием деспотизма как социально-политического феномена служит бесконтрольность администрации, управляющей всем социумом, в том числе и подконтрольной власти экономикой. Условиями функционирования такой власти «является господство государственной и общественной собственности прежде всего на землю и зависимое положение индивида, при котором отношение человека к человеку определяется не им самим, а стоящей над ним властью».⁶⁵ Право собственности на землю деспотическое государство признавало только за собой, «хотя бы в форме верховной собственности, практически не отделявшейся от государственного суверенитета», а имущественные права частных лиц не имели четких правовых гарантий и в любой момент могли быть изменены или узурпированы верховной властью.⁶⁶ Деспотизм является и порождением сервильного социума, и одновременно его творцом.⁶⁷Отсутствие хозяйственной свободы частных лиц и административно-бюрократический контроль над хозяйственной деятельностью приводили к тому, что даже богатство не делало человека сколько-нибудь свободным, а оставляло его в приниженном состоянии.

Существенную регулирующую роль в деспотических государствах играла религия, следствием чего подавляющая часть восточных деспотий были идеологизированными государствами, в которых сознание и воля людей подчинены «одной-единственной идее — идее религиозно-государственной правды», открывающей «путь к всеобщему счастью». ⁶⁸ Однако этот регулятор оказывался недостаточным для полного подчинения общества верховному властителю. Отсюда возникает необходимость в политике прямого принуждения, крайним выражением которой становится ничем не ограниченный террор.

Социальная структура деспотических государств характеризуется отсутствием (или крайне незначительной ролью) горизонтальных связей, в частности сословных групп, в том числе благородного сословия, каким в западных средневековых обществах являлось дворянство.⁶⁹ Место в чиновной или служилой иерархии определялось не столько знатностью и безусловно не богатством, а близостью к монарху или родством с ним. Социальный статус и богатство, следовательно, были производными от власти, а богатство в дальнейшем аккумулировалось «путем неформальной и потому ничем не ограниченной апроприации (взятки, хищения и т. п.)».⁷⁰ Верхние правящие слои вели жестокую и бескомпромиссную борьбу «за личное влияние, за ключевые и доходные долж-

⁶⁵Феномен восточного деспотизма: Структура управления и власти. М., 1993.
С. 9—10.

⁶⁶Там же. С. 13.

⁶⁷Там же. С. 10—11.

⁶⁸Там же. С. 11.

⁶⁹Там же. С. 14.

⁷⁰Там же. С. 16.

ности».⁷¹ Такая социальная структура порождала равенство людей перед монархом, по отношению к которому они все фактически находились в рабском состоянии.

Система государственной власти в восточных деспотиях отличалась принципиальной обезличенностью, деперсонализированно-стью, при которой большинство решений «имели анонимный или коллегиальный характер», принимались от имени государя или как бы его именем. Этому не противоречило «существование на низовом уровне автономных и большей частью самоуправляемых коллективов, в частности общин», имевших «формально-демократический характер с выборностью должностных лиц». Такая демократия являлась по существу демократией «стадного коллектива» и «составляла прочную основу восточного деспотизма». Цельность и стабильность системы восточнодеспотической власти как раз и основывалась на «сочетании корпоративной автономности низовых коллективов и цементирующей их государственности».⁷²

Восточные общества характеризовались также преобладанием публичноправовых функций государства над частными правами феодалов, гипертрофированностью военно-административной функции городов в ущерб их другим функциям при отсутствии в них типичных для западноевропейских городов вольностей и коммун, широкой распространенностью рабства, составлявшего необходимый элемент общественной структуры.

Нетрудно заметить, что многие особенности восточнодеспотической системы действительно были свойственны русской государственности в той форме, в какой она сложилась к 60—70-м годам XVI в. Впрочем, она стала результатом длительной эволюции, а отдельные ее элементы обнаруживались посторонними наблюдателями гораздо раньше.

Они обращали внимание прежде всего на то, что бросалось в глаза даже при поверхностном взгляде — всеобщее рабство подданных. Так, С. Герберштейн, посетивший Русь во время великого княжения Василия III и сравнивавший его с европейскими государями, писал: «Властью, которую он имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира. Он довел до конца также и то, что начал его отец, именно: отнял у всех князей и прочей (знати) все крепости (и замки). Даже родным братьям он не поручает крепостей, не доверяя им. Всех одинаково гнетет он жестоким рабством».⁷³

Сходное наблюдение принадлежит польскому хронисту Й. Де-цию, на которое обратил внимание М. М. Кром. Сообщая о взятии войском Василия III Смоленска, он замечает: «...руссинов», живущих под властью короля и имеющих общую с «московитами» религию, «ничто не удерживает от измены, кроме тирании князя»

⁷¹Там же. С. 17.

⁷² Там же. С. 18.

Герберштейн Сигизмунд. Записки о Московии. [М.], 1988. С. 72—73.

(московского) и того, что в Московии «никто не владеет богатством иначе, чем с разрешения князя».⁷⁴

И внутри России тот факт, что все подданные являются холопами великого князя, стало осознаваться уже в конце XV в. Так, например, Иосиф Волоцкий «ставил знак равенства между отношением государя всея Руси к боярину и отношением боярина к своим холопам».⁷⁵ Раздвоение термина «государь», применяемого в отношении великого князя (позднее — царя) и в отношении хозяина холопов, свидетельствовало о превращении в холопов всех, кто «титуловал великого князя государем».⁷⁶ В XV в. стало обычным называть себя в челобитных, обращенных к великому князю, «холопами» («холоп твой»), хотя по формальному статусу так квалифицировавшие себя челобитчики холопами не были. Показательно, что представители наиболее аристократических фамилий переходили в своих обращениях к великому князю к наиболее уничижительным способам написания своих имен — в уменьшительной (пежоративной) форме, опуская к тому же княжеский титул.⁷⁷ Даже удельный князь Андрей Иванович Старицкий, обладавший собственными боярами, называл в 1537 г. семилетнего Ивана IV государем, а себя «холопом».⁷⁸

О том, что это не была простая формула вежливости (наподобие характерного для более позднего времени стандартного выражения «слуга Ваш»), свидетельствуют знаменитые слова Ивана IV в его первом послании к бежавшему от вероятной опалы в Литву князю Андрею Курбскому: «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнить вольны же»,⁷⁹ и далее: «Доселе русские владетели не истязуемые были ни от кого, вольны были, но подовластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кем»⁸⁰(т. е. «До сих пор русские властители ни перед кем не отчитывались, но вольны были жаловать и казнить своих подданных, а не судились с ними ни перед кем»).⁸¹

Этому внедряемому на русскую почву менталитету обычно противопоставляют высказывания Ивана Пересветова, видевшего причину гибели Византийской империи в том, что «вельможи... люди лутчие, и те порабощены были в неволю, а все те были против недруга не боецы».⁸² Но, во-первых, Пересветов этим, вроде бы критикуя существующую систему отношений, тем самым подтверждает ее укорененность, а во-вторых, его воззрения слож-

⁷⁴Цит. по.: Крон М. М. Меж Русью и Литвой: Западнорусские земли в си
стеме русско-литовских отношений конца XV—первой трети XVI в. М., 1995.
С. 219.

⁷⁵ Кобрин В. Б., Юрганов А. Л. Становление деспотического самодержавия в
средневековой Руси: (К постановке проблемы) // История СССР. 1991. № 41.
С. 58.

⁷⁶Там же.

⁷⁷Там же. С. 59. „,.,

⁷⁸Там же. '

⁷⁹Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 26.

⁸⁰Там же. С. 35.

⁸¹Там же. С. 114.

⁸² Сочинения И. Пересветова. М.; Л., 1956. С. 157; Зимин А. А. Опричнина
Ивана Грозного. С. 122.

ны и не поддаются однозначной интерпретации. В частности, А. Л. Юрганов, анализируя пересветовскую оппозицию «правда» и «вера» в контексте Ветхого и Нового заветов, впервые в исторической науке пришел к убедительно аргументированному выводу, согласно которому эта оппозиция решается в ветхозаветном духе.⁸³ Такое прочтение средневекового автора соответствует концепции о восточном характере деспотизма русского самодержавия XVI в.

Проблема типологии складывавшихся в течение второй половины XV—XVI в. общественных отношений и менталитета стала объектом размышления еще на заре отечественной историографии. При этом многие исследователи, придерживавшиеся диаметрально противоположных воззрений, чаще всего сходились в одном: истоки всеобщего рабства (= всеобщего холопства) следует искать преимущественно вне эволюции самого российского социума — в ордынском иге.

Так, еще Н. М. Карамзин указал на его последствия не только применительно к развитию государственности, но и к формированию нового менталитета. «Нравственное унижение» приводило, писал он, к тому, что «мы выучились низким хитростям рабства..., стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду... чувство угнетения, страх, ненависть, господствуя в душах, обыкновенно производят мрачную суровость в нравах». Изменился и «государственный порядок»: «...все, что имело вид свободы и древних гражданских прав, стеснилось, исчезало. Князья, смиренно пресмыкаясь в Орде, возвращались оттуда грозными властителями, ибо повелевали именем Царя верховного».⁸⁴

Подобным же образом и Н. И. Костомаров подчеркивал, что монголы создали в России общее для всех рабство: «...народ... под постоянной грозой татар сделался способным к безгласному и бессмысленному повиновению», и это составляло «готовый материал для единодержавия».⁸⁵

Аналогичные поиски были характерны и для историографии марксистского направления.

Г. В. Плеханов в полемике с Н. П. Павловым-Сильванским, не усматривавшим существенных различий между абсолютизмом во Франции, в германских государствах и в России, высказал мнение, что государственная власть в России была организована по типу восточного деспотизма. Введенная Иваном IV «новизна означала полное уничтожение всего того, что так или иначе задерживало окончательное превращение жителей Московского государства в рабов перед лицом государя, совершенно бесправных как в личном, так и в имущественном отношении».⁸⁶ Контекст данного вы-

⁸³ Юрганов А. Л. Идеи И. С. Пересветова в контексте мировой истории и куль
туры //ВИ. 1996. № 2.

⁸⁴ Карамзин N. М. История государства Российского. М., 1993. Т. 5. С. 202—204.

⁸⁵ Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. СПб., 1872.
Т. 12. С. 77.

⁸⁶ Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. М., 1914. Кн. 1.
С. 191 —192. Интересно, что концепция Г. В. Плеханова оказала влияние на

сказывания свидетельствует о том, что Г. В. Плеханов датирует начало этого процесса периодом до XVI в.

Представляет интерес мнение А. Н. Чистозвонова, стремившегося рассматривать эту проблему в более широком аспекте. Опираясь на высказывания К. Маркса, определившего государственный строй средневековой Испании как азиатскую монархию, и В. И. Ленина, давшего характеристику русского самодержавия, он пришел к выводу о существовании особого испано-русского варианта абсолютизма.⁸⁷ Тем самым специфика восточного деспотизма получила расширительную интерпретацию, выводящую эту форму общественных отношений за пределы азиатского или евроазиатского региона.

Эту идею развила М. П. Павлова-Сильванская. Она исходила из анализа ряда высказываний, в частности К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина, и сформулировала свой взгляд на тип и природу российской государственности: «...неограниченная монархия в России складывается в виде „азиатских форм правления" — деспотии — централизованной неограниченной монархии, которая формируется в борьбе с монгольской империей и ее наследниками на базе натурального хозяйства и общинной организации деревни».⁸⁸ Как видим, на определенном этапе развития отечественной историографии поиски причин установления деспотической формы монархии начали распространяться и на внутренние факторы, в сочетании с внешними, хотя ордынское иго, строго говоря, не может быть отнесено всецело к внешним.

В том же направлении развивалась мысль В. Б. Кобрина и А. Л. Юрганова, которые складывание в России зачатков деспотической монархии восточного типа связывали с тенденциями еще до-ордынского времени. Эти тенденции эволюции государственности, заключавшиеся в усилении политической роли младшей дружины, члены которой по отношению к князю находились в положении не вассалов, а фактически подданных-министериалов, обнаруживаются ими еще у князя Андрея Боголюбского («самовласца» по летописной терминологии), убитого в 1174 г. его приближенными: «При нормальных „отношениях" между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию». Данный тип социальных связей был закреплен и усилен во время ордынского ига.

В результате после исчезнования последних остатков вассалитета, переросшего в подданство-министериалитет, он в свою очередь уступает свое место господству «отношений государь—холоп в самой жесткой форме», имевшему далеко идущие последствия: это не дало «возможности классу феодалов сохранить свои политические права и привилегии, а также гарантии против произвола

К. Виттфогеля, создателя теории восточного деспотизма (см.: Карп П. М., Лурье Я. С. На пути к державе Ивана Грозного // Историки отвечают на вопросы. [М.] 1990. Вып. 2. С. 57).

⁸⁷ Чистозвонов А. Н. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма //
ВИ. 1968. № 5. С. 46—62.

⁸⁸Павлова-Сильванская М. П. К вопросу об особенностях абсолютизма в Рос
сии // История СССР. 1968. № 4. С. 83.

монарха» и привело к «постепенному превращению всех... подданных в холопов».*⁹ Наконец, форсированная централизация, опережавшая созревание ее предпосылок и проводившаяся с постоянным использованием насилия и террора (например, опричнина), окончательно определила «победу отношений подданства в холопской форме».⁹⁰ Поскольку же «институализированная оппозиция не утвердилась в привилегиях по закону», «деспотизм надолго сковал русское общество», законсервировав «сугубо средневековый тип отношений», и противодействовал созданию «твердых юридических оснований прав и обязанностей личности».⁹¹

Следует при этом иметь в виду, что подданство в холопской форме — черта, характерная отнюдь не только для победившей в борьбе за первенство Москвы. Еще в 1427 г. великий князь Тверской Борис Александрович в договорной грамоте с великим князем Литовским Витовтом зафиксировал характер своих отношений со своими подданными такой фразой: «Яз, князь великий... волен, кого жалую, кого казню».⁹² Эта формулировка, появившаяся почти за 150 лет до знаменитой фразы Ивана IV из Первого послания Андрею Курбскому, по существу совпадает с нею.

В. Б. Кобрин и А. Л. Юрганов пришли к выводу, что русский вариант деспотического самодержавия типологически близок к византийскому, «в котором тоже не было развитого вассалитета».⁹³Ими подвергнуты анализу две формулы деспотизма: российская, получившая классическое выражение в словах Ивана IV — «...а жаловати есмя своих холопей вольны и казнити вольны же», и византийская — «что угодно императору, то имеет силу закона». «Это один и тот же принцип деспотического самодержавия»,⁹⁴ — справедливо считают авторы.

Как отмечено А. Я. Гуревичем, на исследования которого опирались В. Б. Кобрин и А. Л. Юрганов, Византия не знала феодального договора, принципа вассальной верности или групповой солидарности пэров: «Вместо тесных „горизонтальных" связей между лицами одинакового статуса преобладали „вертикально" направленные отношения подданных к государю. Не взаимная помощь и обмен услугами между лицами одинакового статуса, а односторонняя холопская зависимость низших от вышестоящих определяли облик этого общества. Самые могущественные, знатные и богатые люди, достигшие высших должностей в государстве, оставались совершенно бесправными и не защищенными законом по отношению к императору, который мог произвольно лишить их имущества, чина и самой жизни, так же, как возвысить любого человека и выскочку из простонародья, превратив в первого са-

⁸⁹ Кобрин В. Б., Юрганов А. Л. Становление деспотического самодержавия в
средневековой Руси. С. 55—58.

⁹⁰Там же. С. 60.

⁹¹Там же. С. 62.

⁹²ДДГ. С. 62.

⁹³ Кобрин В. Б., Юрганов А. Л. Становление деспотического самодержавия в
средневековой Руси. С. 61.

⁹⁴Там же.

новника империи».⁹⁵ Основа могущества государственной власти в Византии охарактеризована А. П. Кажданом: «Если в западноевропейских государствах классического средневековья собственность конституировалась в очень большой мере через феодальную иерархию и вассально-ленную систему, то в Византии соответствующая роль принадлежала государственному механизму: он осуществлял власть над трудящимся населением и вместе с тем выполнял функции по присвоению и распределению если не всего, то довольно значительной части прибавочного продукта».⁹⁶

Признавая пло