Теоретические основы нейропсихологии 3 страница

Л.С.Выготский решительно пересмотрел эту кон­цепцию. Если все развитие психической жизни ре­бенка происходит в процессе общения, значит это общение — и его наиболее систематизированная форма — обучение — формирует развитие, создает новые психические образования, развивает высшие процессы психической жизни. Обучение, которое выступало как плетущееся в хвосте у развития, на самом деле является его решающей движущей си­лой. С развитием меняются лишь формы обучения, и, анализируя процессы психического развития в дошкольном и школьном возрасте, Л.С.Выготский конкретно устанавливает особенности форм обуче­ния, свойственные каждому из этих возрастов. Лег­ко видеть, что эти положения имеют прежде всего большое и принципиальное теоретическое значение. Высказывая мысль о том, что обучение формирует психическое развитие, что усвоение знаний не ос­тавляет неизмененным строение психических про­цессов, но создает новые, совершенно особые формы произвольной и сознательной психической деятель­ности, Л.С.Выготский вплотную подходит к ново­му, материалистическому пониманию психического развития, которое до него не было выражено в столь отчетливых формах в психологических исследовани­ях. Усвоение общечеловеческого опыта, которое проис­ходит в процессе обучения, есть важная, специфическая для человека форма психического развития. Это глубо­ко материалистическое положение определяет суще­ственно новый подход к важнейшей теоретической проблеме психологии — проблеме развития психи­ки. В этом — основное значение данной стороны ис­следований Л.С.Выготского.

А.А. смирнов культурно-историческая теория Л.С.Выготского¹

Широко разработанная, хотя и вызвавшая затем большие споры, система взглядов была создана Л.С.Выготским (1896—1934). Совместно с А.Р.Лурия и А.Н.Леонтьевым он выдвинул концепцию, полу­чившую в дальнейшем название культурно-истори­ческой теории развития психики.

Еще до создания этой теории Л.С.Выготский про­явил себя как один из активных участников происхо­дившей в то время борьбы «за сознание», направленной против тех, кто пытался вовсе исключить сознание из сферы психологического изучения. Диалектический материализм, указывал он, не отвергает реальности сознания как функции мозга, свойства высокоорга­низованной материи, не отрицает необходимости его научного исследования и, следовательно, строго объек­тивного изучения. (...) Материалистически понимаемое и объективным путем изучаемое, сознание остается, хотя и совсем по-иному, предметом психологической науки. «Игнорируя проблему сознания, — писал Вы­готский в 1925 г. в статье «Сознание как проблема пси­хологии поведения», — психология сама закрывает себе доступ к исследованию сколько-нибудь сложных про­блем поведения человека, и исключение сознания из сферы научной психологии сохраняет в значительной мере дуализм и спиритуализм прежней субъективной психологии» (1925, с.176, 178). Такова была позиция Л.С.Выготского и тех, кто разделял ее в вопросе о со­знании как предмете психологии.

Вместе с тем надо все же отметить, что само­сознание понималось Выготским в работах этого времени как рефлекс рефлексов, как соотноситель­ная деятельность человеческого тела с самим собой, как система передаточных механизмов с одних реф­лексов на другие, как реакция организма на свои же собственные реакции (1926).

Вполне естественным и логически тесно связан­ным с позицией Выготского о значении проблемы сознания было то, что в центре научных интересов Выготского стояла проблема высших психических функций, что и привело его к созданию культурно-исторической теории их развития.

Обычно, указывал Выготский, высшие психи­ческие функции со всеми присущими им особенно­стями структуры и функционирования, генезиса и развития, со всеми их особыми закономерностями оставались вне поля зрения исследователей. Вместо того чтобы изучать их во всем их своеобразии, их разлагали на составные элементы, сводили к про­цессам более элементарного порядка, в силу чего они переставали существовать как нечто целостное, как определенные структуры (1960).

Такой атомистический подход, указывает Вы­готский, был характерен как для старой, субъек­тивной, так и для новой, объективной психологии

¹ Смирнов А.А. Развитие и современное состояние психологической науки в СССР. М.: Педагогика, 1975. С. 168—178.

 

(см. там же). Обе они не знали других путей к позна­нию целого, кроме анализа и разложения его на от­дельные элементы, кроме сведения его к этим элементам, и поэтому обе они были психологией лишь низших функций, элементарных процессов.

Имелось, однако, и существенное различие меж­ду обеими указанными психологиями. В то время как объективная психология «последовательно отказы­валась от различения высших и низших функций», эмпирическая субъективная психология над каждой элементарной функцией надстраивала «второй этаж, неизвестно откуда взявшийся» — этаж высших функ­ций: над механической памятью логическую, над непроизвольным вниманием произвольное, над вос­производящим воображением творческое, над об­разным мышлением понятийное мышление, над низшими чувствованиями высшие чувства, над им­пульсивной волей предвидящую волю (см. там же). Однако генезис этих высших функций не выяснялся, и это вело к тому, что они оказывались лишь рядо-положными с низшими, не связанными с ними ге­нетически, функционально, структурно и выступали словно изначально сотворенные вместе с ними в двойном виде, а не как развивающиеся из низших функций, не как берущие свое начало в них.

Такой дуализм в понимании высших и низших функций свое предельное выражение, как отмечал Выготский, нашел в идее разделения и самой психологической науки на две самостоятельные психологии: естественнонаучную, объяснительную, каузальную и «понимающую», описательную пси­хологию духа.

Особенно гибельно, по мнению Выготского, неправильная постановка вопроса о высших и низ­ших функциях отражалась на детской психологии. Генезис и развитие высших психических функций заменялись здесь нередко анализом уже готовой, развитой формы поведения или же характеристи­кой отдельных форм поведения на разных ступенях их развития без изучения самого процесса разви­тия, перехода от одной ступени к другой. Возникно­вение отдельных высших психических процессов чисто внешне приурочивалось к тому или иному возрастному периоду, без объяснения того, почему оно оказалось возможным именно в данном возрас­те и как именно возник и стал дальше развиваться тот или иной процесс.

В противовес этому — по существу метафизичес­кому — подходу Выготский выдвигает как важнейший для психологии исторический принцип понимания психических процессов. В основе психологии должны лежать закономерности не чисто природного, натураль­ного и не чисто духовного, метафизического, а исто­рического характера, не вечные законы природы и духа, а исторические законы (см. там же). Болезнь ан­тиисторизма должна быть преодолена; все должно быть понято в историческом аспекте, не in abstracto, не вне социальной среды, а в неразрывной связи с ее воз­действием. Эти положения, в советской психологи­ческой науке с такой определенностью выдвинутые впервые, явились краеугольными, основными, исход­ными для всей концепции развития психики, создан­ной Выготским. Именно исторический принцип стал центральным во всей его теории. И именно это состав­ляет основную заслугу Выготского как советского пси­холога, основу того большого вклада, который был сделан им в развитие советской психологии.

Недостаточно, однако, говорит Выготский, фор­мально сблизить психологию и историю. Надо еще учесть: какая психология и какая история сближа­ются. Ведь и так называемая понимающая психоло­гия сближает психологию с историей, но и то и другое понимается ею лишь как царство духа. Духов­ное она сближает с духовным же. Поэтому в конечном итоге принципиальное различие между биологичес­кими и историческими категориями ею стирается, биологические и исторические определители пси­хического развития оказываются образующими еди­ный ряд (см, там же).

Согласно Выготскому, и это положение являет­ся исходным в его концепции исторического пони­мания психического — поведение современного культурного взрослого человека есть результат двух различных процессов развития: биологической эво­люции животных и исторического развития челове­чества, в итоге чего первобытный, примитивный человек превратился в современного культурного человека (см. там же).

В филогенезе оба эти процесса, по мнению Выгот­ского, представлены отдельно как самостоятельные и независимые линии развития, принципиально отли­чающиеся друг от друга. В онтогенезе же они слиты воедино, так как ребенок уже сразу после рождения находится под определяющим воздействием окру­жающей его социальной среды, а вместе с тем продол­жается и его органическое развитие. «Врастание нормального ребенка в цивилизацию, — пишет Вы­готский, — представляет обычно единый сплав с про­цессами его органического созревания. Оба плана развития — естественный и культурный — совпадают и сливаются один с другим» (там же, сЛ1). ОЪе систе­мы активности (животная и человеческая) развива­ются одновременно и совместно.

В процессе исторического развития человечест­ва (а соответственно и в онтогенетическом разви­тии каждого отдельного человека) возникают и формируются культурные формы поведения. Свое­образная форма приспособления человека к природе, говорит Выготский, коренным образом отличающая его от животных, лежащая в основе всей историчес­кой жизни человечества, невозможна без новых форм поведения, не может не вызвать к жизни принци­пиально иную, качественно отличную, иначе орга­низованную систему поведения (см. там же).

Эта новая система поведения формируется при наличии определенной биологической зрелости, однако без изменения биологического типа челове­ка. Выготский подчеркивает, что «примитивный че­ловек... не обнаруживает никаких существенных отличий в биологическом типе, за счет которых мож­но было бы отнести все огромное различие в пове­дении» (там же, с.42).

Одной из важнейших сторон культурного разви­тия поведения Выготский считает как раз именно развитие высших психических функций, не требую­щее изменения биологического типа человека (см. там же).

«Все элементарные психологические и физио­логические функции — восприятия, движения, реакции и т.д. — не обнаруживают, — говорит Вы­готский, — никаких уклонений по сравнению с тем, что нам известно о тех же функциях у куль­турного человека» (там же, с.42). В отличие от это­го все высшие функции (словесное мышление, логическая память, образование понятий, произ­вольное внимание, воля и пр.) в процессе исто­рического развития человечества подвергаются глубокому и всестороннему изменению.

Эти высшие функции не являются, однако, чем-то совершенно отличным, никак не связанным с низшими функциями. Они представляют собой то, чем становятся эти низшие функции в процессе куль­турного развития человечества. «Культура, — пишет Выготский, — создает особые формы поведения», «видоизменяет деятельность психических функций». «В процессе исторического развития общественный человек изменяет способы и приемы своего по­ведения, трансформирует природные задатки и функции, вырабатывает и создает новые формы по­ведения — специфически культурные» (там же, с.45). Этим определяется необходимость изучения психических функций в их развитии, начиная от ру­диментарных форм, в той или иной мере представ­ленных и у человека, и кончая высшими процессами поведения, высшими психическими процессами. Те и другие (рудиментарные и высшие функции) яв­ляются, согласно Выготскому, «крайними полюса­ми одной и той же системы поведения», определяя вместе взятые «историческое осевое сечение всей системы поведения личности» (там же, с.88—89).

Изучение психических процессов в их развитии и представляет собой, согласно Выготскому, их исто­рическое изучение. «Изучать исторически что-либо — значит изучать это в движении» (там же). Историчес­кое изучение не есть нечто дополнительное и вспо­могательное. Оно составляет основу теоретического изучения. Подчеркивая значение этого положения, яв­ляющегося основным требованием диалектического метода, Выготский полностью солидаризируется с ЪудаАскдал, ъъвдюлкуаштол алалотачталй Teiwi, гласлта-ший: «Поведение может быть понято только как ис­тория поведения».

Основным, что характеризует культурное пове­дение, в отличие от более ранних — биологических — форм последнего, является изготовление и употреб­ление орудий. «При совершенно изменившемся типе приспособления, — пишет Выготский, имея в виду историческое развитие людей, — у человека на пер­вый план выступает развитие его искусственных орга­нов — орудий, а не изменение органов и строения тела» (там же, с.41). В полном соответствии с этим и развитие психических функций, представляющее со­бой одну из важнейших сторон культурного развития человечества, необходимо включает в себя создание особых — внешних — средств, являющихся как бы орудиями, психологическими орудиями, позволяющи­ми добиваться значительно более высоких результатов и качественно перестраивающими первоначальные, элементарные психические функции.

Создавая сам эти вспомогательные средства, сти­мулы-средства, как их называет Выготский (в отли­чие от стимулов-объектов), овладевая ими, пользуясь ими, человек тем самым освобождает себя от пол­ной зависимости от наличных, не зависящих от него стимулов — от стимулов-объектов. Создание и упот­ребление искусственных стимулов в качестве вспо­могательных средств для овладения собственными реакциями и являются основой той новой формы определяемости поведения, которая отличает выс­шее поведение от элементарного. «Наличие наряду с данными стимулами созданных является в наших глазах отличительной чертой психологии человека» (там же, с. 109).

Эти искусственные стимулы-средства Выготский называет знаками, понимая этот термин в более широком и, как он полагает, в более точном смыс­ле по сравнению с обычным словоупотреблением.

Поэтому, в то время как для условнорефлекторной деятельности животных характерна лишь сигна­лизация (т.е. тот, правда, уже весьма важный факт, что раздражители, сами по себе безразличные для данного рефлекса, приобретают в силу сочетания с безусловными раздражителями сигнальное значение и тем самым становятся условными раздражителями того же рефлекса), для человека, помимо этого, ха­рактерно еще иное, что и отличает его от животно­го, а именно сигнификация, т.е. намеренное создание и употребление знаков как искусственных сигналов. Знак и способ его употребления, по Выготскому, являются «в высшей структуре функциональным оп­ределяющим целым или фокусом всего процесса» (там же, с. 160).

Примерами знаков — этих искусственных сти­мулов-средств, являющихся как бы психологичес­кими орудиями, которыми оперирует человек в своей психической деятельности, могут служить, соглас­но Выготскому, язык, различные формы нумерации и счисления, мнемотехнические приспособления, алгебраическая символика, произведения искусст­ва, письмо, диаграммы, карты, чертежи, всевозмож­ные условные знаки и т.д.

Новый принцип деятельности — принцип сигни -фикации — нельзя противополагать, указывает Вы­готский, сигнализации, являющейся необходимой биологической предпосылкой высших форм деятель­ности. Однако для понимания человеческого пове­дения самого по себе принципа сигнализации еще недостаточно. Сигнализация есть лишь пассивное отражение природной связи явлений. Она всецело создается природными условиями и не выходит за пределы того, что уже имеется в природе. Для чело­века же характерно активное изменение природы. Именно это лежит в основе всей человеческой ис­тории. А это активное изменение природы требует замыкания таких связей, какие невозможны при чисто натуральном, природном типе поведения. Та­кие совершенно новые связи замыкаются лишь при помощи искусственно созданных стимулов, стиму­лов-средств, знаков, сигнифицирующих поведение, регулирующих его в соответствии с целями и за­дачами, какие ставятся человеком. Принцип сиг-нификации, пишет Выготский, состоит в том, что человек извне создает связи в мозгу, управляет моз­гом и через него собственным телом. Сигнификация и есть путь овладения человеком своим собствен­ным поведением.

Активное изменение человеком природы мож­но понять, как указывает Выготский, не из биоло­гической, а только из социальной природы человека. Новый регулятивный принцип человеческого пове­дения социально детерминирован, и эта социальная детерминация его как раз и осуществляется при по­мощи знаков.

Все культурное, говорит Выготский, является со­циальным. Культура есть продукт социальной жизни. Поэтому сама постановка проблемы культурного раз­вития поведения непосредственно вводит в план со­циального развития. Соответственно этому и знак также всегда первоначально есть средство социальной свя­зи, средство воздействия на других, и только потом оказывается средством воздействия на себя. Высшие психические функции, возникающие в процессе куль­турного развития, с этой — социальной — точки зре­ния в основе своей имеют механизм, представляющий собой, по характеристике Выготского, «слепок с со­циального». Они сами суть интериоризованные отношения социального порядка. Всякая функция в куль­турном развитии сначала выступает как категория ин­терпсихическая, а затем — вторично уже — как интрапсихическая (см. там же).

«Психологическая природа человека, — говорит Выготский, обращаясь к положению Маркса о сущ­ности личности как совокупности всех обществен­ных отношений, — представляет собой совокупность общественных отношений, перенесенных внутрь и ставших функциями личности и формами ее струк­туры» (там же, с.198—199). Функции сперва скла­дываются в коллективе в виде отношений между людьми, а затем становятся психическими функ­циями личности. Через других мы становимся сами­ми собой. Все внутреннее в высших психических функциях было некогда внешним (см. там же). Сказать же о процессе «внешний» — значит сказать «со­циальный».

Выдвигая эти положения, Выготский солидари­зируется с Жанэ, с его «фундаментальным законом психологии», согласно которому ребенок в процес­се развития начинает применять к себе формы по­ведения, первоначально применявшиеся к нему другими, усваивает социальные формы поведения и переносит их на себя.

Соглашается Выготский в этом вопросе и с Пиа­же, утверждавшим вслед за Болдуином генетичес­кую связь размышлений детей с их спорами друг с другом как с одной из форм их социального обще­ния между собой (см. там же).

Система искусственных стимулов, созданная человечеством в условиях социального общения, представляет собой как бы ключ к той грандиозной «сигнализационной доске», с какой Павлов срав­нивает кору больших полушарий. Поскольку перво­начально один человек воздействует на другого, сигнализационный аппарат и ключ к нему находят­ся в разных руках. Однако в дальнейшем тот и дру­гой сосредоточиваются в одних руках. Происходит переход от социального воздействия вне личности к социальному воздействию внутри личности, от ре­гулирования поведения другими к авторегуляции его, к овладению собой, своими действиями, своим пове­дением. Это овладение своим поведением, своими психическими функциями — важнейшая особенность культурного развития личности, возникновения высших психических функций.

Завязывание узелка на память — один из приме­ров такого соединения ключа с аппаратом, и это первоначальная форма культурного поведения, поль­зуясь которой человек заставляет этот узелок служить средством запоминания и последующего воспро­изведения того, с чем он был связан, и тем самым облегчать запоминание и воспроизведение, делать их более эффективными.

Отличие этих (высших) форм памяти от ее элемен­тарных форм в том, что в одном случае, как указывает Выготский, «нечто запоминается», в другом же — «че­ловек запоминает нечто». «Сама сущность человечес­кой памяти состоит в том, что человек активно запоминает с помощью знаков» (там же, с. 120).

Такова же сущность и всех других высших пси­хических функций, всех других видов культурного поведения людей. Любая из этих функций характе­ризуется тем, что, осуществляя ее, человек сам за­мыкает новые связи при помощи не природных, а искусственных стимулов-средств. Его работа подобна в этих случаях деятельности телефониста, намерен­но замыкающего связи на телефонном аппарате, находящемся в его распоряжении. Как низшие, так и высшие функции основой своей имеют образова­ние временных условных связей, типичных условных рефлексов, но, говоря о высших функциях, нельзя ограничиться только этим. Это значило бы ограни­читься характеристикой работы лишь самого теле­фонного аппарата, игнорируя работу телефониста, производящего нужное замыкание. А между тем именно в этом — в работе самого телефониста — и заключено своеобразие высшей формы поведения по сравнению с низшей. Именно в этом, указывает Выготский, основа сигнификации в отличие ее от простой сигнализации (см. там же).

Принцип сигнификации, характеризующий со­бой высшие психические функции, означает исполь­зование человеком искусственных приспособлений, с помощью которых он овладевает как тем материа­лом, с которым ему придется иметь дело в своей деятельности, так и своим поведением. Это поло­жение закономерно требует выяснения отношения знаковой системы приспособлений к другой систе­ме приспособлений человека, а именно к изобре­тению, изготовлению и использованию тех или иных орудий.

Ставя вопрос о соотношении этих обеих систем, Выготский отмечает, с одной стороны, аналогию изобретения и употребления знаков в качестве средств решения какой-либо психологической зада­чи с изобретением и употреблением орудий и видит общее в них в той роли, какую знак играет в пове­дении, а орудие — в трудовой операции, в опосред­ствующей функции того и другого, в том, что знак, будучи стимулом-средством по отношению к какой-либо психологической операции, является орудием деятельности человека. Эта аналогия дает основание говорить об инструментальной функции знака (см. там же). Вместе с тем Выготский указывает и на существенное различие между знаками и орудиями. Заключается оно в том, что, в то время как орудие служит проводником воздействий человека на объект его деятельности, направлено вовне, знак есть сред­ство психологического воздействия на поведение — свое или чужое.

Первое есть средство внешней, в то время как знак — средство внутренней деятельности человека.

Отмечая это существенное различие между зна­ком и орудием, Выготский еще раз констатирует, од­нако, и наличие существенного сходства между ними, хотя на этот раз в ином отношении, а именно: приме­нение вспомогательных средств при осуществлении какой-либо психической функции, переход от непос­редственной к опосредствующей деятельности, со­ставляющей основную особенность высших форм поведения, в корне перестраивают все психические операции подобно тому как применение орудий су­щественным образом видоизменяет естественную де­ятельность органов, безмерно расширяет систему активности человека.

Важнейшее место среди психологических орудий, стимулов-средств, знаков, используемых в культурном поведении человека, в его высших психических функ­циях, занимает слово. Речь, говорит Выготский, это центральная по своему значению система социальной связи, центральная функция социальной связи и куль­турного поведения. Слово является универсальным, всюду применимым стимулом-средством, широко до­пускающим его использование и как внешнего и как внутреннего стимула (см. там же).

Это последнее обстоятельство особенно важно в связи с тем «врашиванием» операций, которое, со­гласно Выготскому, совершается по мере овладения какой-либо функцией. Суть его заключается в замене внешних стимулов-средств, дающих возможность вы­полнять данную операцию, внутренними, словесны­ми, произносимыми лишь во внутренней речи, с последующим выпадением даже и этих внутренних стимулов и выполнением операции без каких-либо опосредствующих средств.

В качестве одной из иллюстраций этого процесса Выготский указывал на овладение детьми счетом. Первоначально — на натуральной, примитивной ста­дии — ребенок вообще не сосчитывает предметы, а определяет их количество (в частности, сравнивает те или иные количества их) просто на глаз. В дальней­шем сосчитывайте уже производится, но сначала лишь чисто внешнее, кажущееся, без ясного представления о том, что такое счет. В силу этого дети нередко оказы­ваются в состоянии сосчитывать лишь определенные предметы, которые уже сосчитывались ими (при помощи взрослых) раньше. После этого наступает пе­реход к действительному счету, однако лишь при со­действии внешних признаков, в частности собственных пальцев, которыми как промежуточным стимулом-средством заменяются подлежащие сосчитыванию предметы (стимулы-объекты). От этого счета на паль­цах ребенок переходит далее к счету в уме, последо­вательно пересчитывая мысленно, во внутренней речи, все соответствующие данной ему задаче предметы, в особенности тогда, когда ему надо выполнить ка­кое-либо арифметическое действие (например, от одного количества отнять другое). И наконец, следу­ет окончательное «вращивание» операции, когда все опосредствующие звенья выпадают и стимул-объект непосредственно вызывает называние нужного ре­зультата. Так, в частности, протекает процесс при любом «табличном» счете.

Тот факт, что для развития высших психических функций характерно использование опосредствую­щих звеньев, т.е. некоторых вспомогательных опера­ций, означает, что по существу каждая высшая психическая функция включает в себя и другие функ­ции, благодаря которым она и выступает как куль­турная форма поведения, т.е. именно как высшая функция. «Одна функция, — говорит Выготский, — работает внутри другой как ее составная часть» (там же, с.250). Именно на этой основе возникают различ­ные формы непосредственного слияния функций, образуются особые, межфункциональные связи, или такие сложные образования психических функций, которые, поскольку речь идет в этих случаях о но­вых единствах, следует считать уже своеобразными психологическими системами.

Эта проблема межфункциональных связей или психологических систем в концепции Выготского занимает видное место, поскольку с изменением возрастной ступени, согласно его точке зрения, изме­няется не только и не столько структура самих функ­ций, сколько именно межфункциональное отношение, связывающее данную функцию с другими. Примера­ми этого может служить слияние функций восприя­тия с функциями наглядного мышления, с функциями эйдетической памяти, слияние функций памяти при опосредствованном запоминании с рядом психичес­ких операций, которые могут не иметь ничего об­щего с памятью, в итоге чего происходит как бы замещение одних психических функций другими (см. там же).

Как на одно из следствий перестройки межфунк­циональных отношений, отмечаемых с возрастом, можно указать, как это делает Выготский, на следую­щее: «если для ребенка раннего возраста мыслить — значит вспоминать, то для подростка вспоминать — значит мыслить» (там же, с.274). С возрастом меня­ется, следовательно, место одних функций среди дру­гих, удельный вес, который они имеют в общей системе психических функций.

Говоря о межфункциональных связях, Выготский выдвигает гипотезу, согласно которой ведущее по­ложение среди функций, входящих в различные психологические системы, занимает мышление. По его собственным словам, «вся система отношений функций друг с другом определяется в основном господствующей на данной ступени развития фор­мой мышления» (там же, с.300). И, выражая ту же модель, он пишет, что «центральное значение для всей структуры сознания и для всей деятельности психических функций имеет развитие мышления» (там же)'.

Эти положения привели Выготского к широко­му рассмотрению одной из важнейших проблем психологии — проблемы мышления и речи, цент­ральным моментом которой, как он сам указывает, является вопрос об отношении мысли к слову (1956). Выготский решительно отвергает как попытки отождествлять мысль и слово, полностью сливать их, так и противоположные этому концепции столь же полного разрыва и разъединения того и другого. Не согласен он и с промежуточными теориями, распо­ложенными, как он говорит, на одной оси, между этими обоими крайними полюсами. Важнейшим источником ошибочного понимания взаимоотно­шения мышления и речи теми, кто, не отождеств­ляя того и другого и не снимая тем самым вовсе проблему их взаимоотношения, пытается как-то охарактеризовать последнее, Выготский считает не­правильным путь анализа, к которому прибегают авторы этих концепций. «Разлагая речевое мышле­ние на образующие его элементы, чужеродные по отношению друг к другу, — на мысль и слово, — эти исследователи пытаются затем, изучив чистые свойства мышления, как такового, независимо от речи, и речь, как таковую, независимо от мышле­ния, представить себе связь между тем и другим как чисто внешнюю механическую зависимость между двумя различными процессами» (там же, с.45).

Такой способ анализа является разложением сложного психологического целого на элементы, утрачивающие свойства целого и не дающие поэто­му возможности познать это целое

Нигде отрицательные результаты такого анали­за, по мнению Выготского, не сказались так ясно, как в области учения о мышлении и речи. «Само слово, представляющее собой живое единство звука и значения и содержащее в себе, как живая клеточ­ка, в самом простом виде все основные свойства, присущие речевому мышлению в целом, оказалось в результате такого анализа раздробленным на две части, между которыми исследователи пытались ус­тановить внешнюю механическую ассоциативную связь»; на фонетическую и семантическую стороны слова (там же, с.47)..

В отличие от расчленения целого на элементы Выготский выдвигает идею разложения целого на основные единицы, обладающие всеми основными свойствами, присущими целому, и далее уже нераз­ложимые. Подобно тому как в биологии продуктом такого анализа является живая клетка, сохраняю­щая все основные свойства, присущие живому ор­ганизму, так и в психологии речевого мышления должна быть такая же единица, содержащая в себе