Вы зря иронизируете по поводу «социалистического меценатства».
Приведу пример из жизни. В 1968 г. меня вызвали в ЦК КПСС на встречу с зам. зав. отделом культуры этой организации Г.П. Бердниковым. Он прочитал наш отчет о социально-экономическом состоянии театров РСФСР. В нем мы показали, что за 1958–1967 годы количество гастрольных спектаклей увеличилось в 147 раз! На один гастрольный день приходилось пять-шесть представлений. Н.П. Акимов писал, что театр превращается в «эстетическую забегаловку». В ходе беседы Бердников говорит мне (воспроизвожу текст буквально): «Вы правильно показали, что мы хищнически эксплуатируем театр. Но вы понимаете, что у нас нет другого выхода». Я, беспартийный, внутренне остолбенел от такой откровенности и цинизма, но возразил: «Как нет? Мне говорили, что директор автозавода Лихачев готов поддерживать театры из своей прибыли…». Он перебил меня: «Запомните, Г.Г., этого не будет никогда!».
Поразмышляем: разве Лихачев родом не из той же страны, что и наши олигархи, и мы с вами? Разрешили бы ему – дал бы, уверен. Так что надежда есть, но делать надо, как я уже писал, умно и системно. И еще – никогда не говори никогда. Вот и Г.П. Бердников ошибся – еще при советской власти, в 1989 году, некоммерческим организациям было разрешено получать средства от меценатов и спонсоров.
Чемоданов с бриллиантами пока в продаже нет, но я прочитал, что большинство строящихся в мире морских яхт покупают российские олигархи. Романтики, однако, манит их ветер странствий…
Современный культурный процесс: вызов будущего
Вы видите, что уже изменяется мировая
сцена: надо или снять с себя маску, или
каждому играть свою роль.
Эразм Роттердамский
В попытках содержательного объяснения сложных явлений современного культурного процесса исследователь неизбежно обращается к истории. Само собой разумеется, что в ней мы не ищем готовых ответов на злобу дня,— это было бы просто антиисторично! — а пытаемся понять настоящее в более широком контексте — как результат длительного процесса развития со своими конфликтами и противоречиями, своими механизмами их регуляции.
В опоре на историю есть надежда увидеть хоть краешек будущего, и надежда эта не всегда безосновательна.
Примерно 2000 лет назад на перекрестке истории, говоря образно, встретились ветхозаветные пророки и афинская демократия. Конечно, сами участники этой встречи и не догадывались, что от их диалога зависят судьбы будущей Европы и даже мира, но они оказались мудрыми собеседниками, они были готовы к пониманию и, в конечном счете, к взаимообогащению.
Представляется закономерным, что европейская культура исторически вырастала из материнского лона христианского вероучения. Несколько огрубляя, скажем, что экологической нишей европейской культуры на протяжении столетий были монастыри и церкви, а первые университеты в Италии, Франции и Англии появились только в ХII-ХIII веках.
При всей взаимодополняющей разнице культур народов Европы — от вод Атлантики до гор Урала — есть в них мощное объединяющее начало, ее духовный инвариант, то, что Герцен и Достоевский называли «священными камнями Европы». Это ее общая духовная идея, которая в разные периоды истории могла проявляться в большей или меньшей степени, могла подвергаться испытанию «на прочность» Реформацией и Контрреформацией, войнами, революциями, диктатурами, но ее пульсирующая связь никогда не прерывалась. В этом смысле, например, есть живой страстный диалог неистового протопопа Аввакума (XVII в.) с Толстым, Достоевским и Чеховым в ХIХ в., с М. Булгаковым и А. Платоновым в XX веке.
При всех неизбежных за два тысячелетия трансформациях европейская культура формировала определенный тип личности и, одновременно, базировалась на определенном типе личности. Именно культура устанавливала нормы отношений человека с Богом, с самим собой и другими людьми. Мы подчеркиваем неразрывную связь этого триединства, в котором идея надличного (Бога) укрощала возможный эгоцентризм индивида (Я) и обеспечивала социальную связь в социуме (с другими). В пространстве культуры обеспечивается идентификация личности с социумом, принятие и оправдание последнего.
Нет особой нужды обращаться к эмпирическим фактам современного культурного процесса — они общеизвестны. Однако один момент хотелось бы выделить особо.
Культурная реальность последней трети XX века оказалась нежданной и непрогнозируемой для исследователей. Конечно, ученые — не ясновидцы, и даже при масштабных прогностических разработках им не дано знание перспектив культурного процесса. Одна из возможных причин наших неудач мне видится в том, что объяснения происходящим инновациям ищутся, как правило, в самом культурном процессе. Исследователи выявили множество эмпирических связей и закономерностей между различными культуроформирующими факторами, хотя более значимым может оказаться влияние латентных, скрытых от нашего непосредственного взора, механизмов инновации. Так, совокупность известных реалий культурного процесса стран европейского ареала дает возможность выдвинуть гипотезу, что наблюдаемые культурные инновации связаны, по-видимому, с изменением типа личности, всего духовного менталитета нашего времени.
Вообще, рассматривая историю культуры в контексте триединства «Бог — индивидуальность — социум», можно увидеть, что преимущественная ориентация на каждый из перечисленных элементов создает свой особый тип личности и культуры[92]. Отсюда, при всей преемственности традиций европейской культуры, мы различаем в ней средневековую (с преимущественной ориентацией на Бога) и ренессансную (с преимущественной ориентацией на человека), а XX век дал множество примеров новой, коллективистской культуры, когда личность отказывалась и от Бога, и от своей индивидуальности в пользу коллективного «мы».
Уже в XIX веке процессы «омассовления» культуры вызывали трагические пророчества у европейских мыслителей, как, например, «Бог умер» Ф. Ницше, «грядущего Хама» Д. Мережковского, «заката Европы» О. Шпенглера, «человеческого, слишком человеческого» Ортега-и-Гассета и т.д.
Пророчества эти не оправдались, но конец XX века поставил европейскую культуру перед новым, быть может, более сложным испытанием. Мы имеем в виду происходящий на наших глазах процесс глобализации и унификации культур, обусловленный во многом развитием средств массовой коммуникации (СМК).
Тотальность влияния аудиовизуальных СМК и, прежде всего, телевидения на формирование мышления и культуры современного мира уже подробно проанализирована в работах Маршалла Маклюэна и других социологов. К их выводам можно добавить следующее.
Рассмотрим процесс социально-культурной коммуникации в системе двух координат: а) масштаб коммуникативной системы (аудитории); б) одновременность восприятия или его растянутость во времени.
С этой точки зрения история коммуникативных связей человечества имеет интересную закономерность. На заре рабовладельческого общества хороводы, танцы, аэды и рапсоды обеспечивали потребность в коммуникации общности (село — 100-300 чел.); в зрелом рабовладельческом обществе потребности города-полиса обеспечивал античный театр (до 100 тыс. чел.), причем восприятие было одновременным. При феодализме появляется книгопечатание и пресса, расширившие коммуникативную систему до десятков миллионов человек, а капиталистическое государство увеличивает, благодаря кинематографу, общность аудитории до сотен миллионов человек. Правда, и книго-газето-журнальная печать, и кинематограф не обладают качеством одномоментности: восприятие здесь растянуто во времени.
Первым каналом коммуникации, соединившим растущий масштаб аудитории с восприятием в «реальном масштабе времени», было радио. Оно могло стать первым планетарным каналом коммуникации, но споткнулось о разделяющий человечество языковой барьер. Этот барьер легко и непринужденно преодолело телевидение. Мир оказался в парадоксальной ситуации: он еще разделен на противостоящие друг другу страны и народы, в то время как появившееся раньше времени техническое средство коммуникации — ТВ реализует свои интернациональные коммуникативные возможности. Результат этого мы осознаем сегодня как процесс глобализации, обусловливающий унификацию и стандартизацию национальных культур[93].
Однако, с точки зрения логики развития коммуникативной системы, то, что сегодня называется «массовой культурой», есть, может быть, первичный эмпирический этап формирования общемирового языка художественной культуры. Если согласиться с таким предложением, то так называемая массовая культура, выступая в роли эсперанто мировой культуры, еще только переживает начальный период своего становления. Наши оценки этого процесса все еще базируются на шкале «высокая — низкая культура», тогда как более корректным представляется выбор других оснований шкалы, например, «мировая — национальная культура».
Воспитанные в лоне своих национальных культур, мы, естественно, видим в этом процессе только его негативные стороны, те издержки и эксцессы, которые неизбежны на начальном этапе. С этой точки зрения вполне закономерен вопрос: случайно или нет, что представители великих европейских культур пока лишь снисходят до обсуждения проблем «массовой культуры»? Так же, как и то, что некоторые страны вовсю используют предоставленные ею возможности для утверждения своих ценностей в качестве общемировых? Мы сами пугаем себя, думая, что «массовая культура» несет конец культуре, но примерно в таком же эсхатологическом духе рассуждал и римский патриций, наблюдая из окна своей виллы за первыми христианами, яростно и непримиримо разбивающими изображения языческих богов — великие статуи Фидия и Праксителя.
Формирование общемировой культуры происходит небезболезненно для человека и человечества. Приобретая, мы всегда что-то теряем, это закон развития. Сегодня жертвами процесса глобализации становятся прежде всего культуры малых народов. Наметившаяся унификация и стандартизация культур вызвала к жизни противоположный процесс сохранения самобытности национальных культур. За последнюю четверть века мир стал полем борьбы указанных процессов; вспомним «теорию негритюда» Л. Сенгора, зеленое знамя ислама мусульман-фундаменталистов, наших доморощенных «неопочвенников».
Мы не берем на себя смелость ни оценивать этот процесс, ни прогнозировать его тенденции.
Если согласиться, что общемировые (планетарные) каналы коммуникации — радио и ТВ — появились раньше своего времени, то конфликт между унификацией национальных культур и их сохранением приобретает дополнительную остроту. Дополнительную потому, что, согласно М.М. Бахтину, культура всегда существует на границе между культурой и некультурой. Добавим к этому, что для осознания своей самобытности каждая культура нуждается в другой культуре. Поэтому, кроме национальных, идеологических и социальных причин противостояния процессу унификации культур, есть и такой мощный фактор, как необходимость сохранения разнообразия культур. Придет ли мир к своему человеческому всеединству, к тому, что Пьер Тейяр де Шарден называл «мегасинтезом» и «точкой Омега», и если да, то каким будет это единство и путь к нему — сегодня нам, разумеется, предугадать не дано.
Но такая попытка уже была: согласно концепции Карла Ясперса, «осевое время» в истории сформировалось в 800-200 гг. до н.э., и современный мир есть результат этого прорыва. С некоторыми оговорками и понимая всю меру гипотетичности, можно предположить, что современный мир находится в преддверии нового осевого времени, новой тотальной духовности, но это скорее чувствуется, чем осознается.
Если согласиться с предложенными идеями, то перед исследователем встает сложная методологическая проблема интерпретации реалий и тенденций культурного процесса. Бытующая иногда надежда, что растущее число эмпирических исследований способно приоткрыть нам хоть краешек истины, безосновательна хотя бы потому, что цифры сами себя не объясняют. Мы вступаем в новый сложный мир нестабильных структур. Каким он будет, мы не знаем. Наша задача — быть готовыми к нему научно и гуманистически. В конце концов, судьба культуры зависит не от оценок и представлений ученых, выбор происходит в реальном процессе бытия культуры.
(Доклад, прочитанный в 1991 г. в Югославии на семинаре «Культура и Европа после 1992 года» и на круглом столе, состоявшемся в Отделе искусства стран Восточной Европы ГНИИ 26 июля 1992 г.)
