Социология познания и массовых коммуникаций 8 страница

Типы знания

Необходимо отметить, что приведенные выше теоремы относят­ся не столько к позитивному знанию, сколько к политическим убеж­дениям, различным системам философии истории, идеологиям и со­циальным взглядам. Этот тезис сразу же подводит к основной про­блеме. Какие области «мышления» входят в тезис Маннгейма, каса­ющийся экзистенциальной детерминированности (Seinsverbundenheit) мышления? Что именно охватывает термин «знание», анализом ко­торого номинально занимается дисциплина «социология познания»? Если исходить из задач данной дисциплины, существуют ли значи­тельные различия в типах знаний?

Ни в одной работе Маннгейма нет конкретного и детального от­вета на эти вопросы. Но из отдельных замечаний и эмпирических исследований становится ясно, что его постоянно мучил этот фунда­ментальный вопрос и что, более того, ему не удалось прийти ни к ка­кому ясному, пусть даже временному заключению по этому поводу. Из-за этой неудачи возникают серьезные расхождения между неко­торыми его теоремами и конкретными эмпирическими исследовани­ями. Иногда знание толкуется столь широко, что включает любой тип суждения и любой способ мышления от пословиц и поговорок до стро­го научных выкладок. Так, в ранней формулировке он утверждает, что

¹¹ Осуществленный ранее Дюркгеймом социологический анализ временной сис­темы отсчета был целиком связан с материалами обществ, не имеющих письменнос­ти, и (вследствие этого?) не касался различий во временной ориентации у групп того же общества. См. его Elementary Forms of the Religious Life, 1 f. 440 f.; также Е. Durkheim and M. Mauss «De quelque formes primitive de classification», L'Annee sociologique, 1901— 1902, 6, 1—71; H. Hubert and m. Mauss, Melanges d'histoire desreligions (Paris, 1909), гла­ва о «La representation du temps». Недавние дискуссии см.: P.A. Sorokinand R.K. Merton, «Social time», American Journal ofSociology, 1937, 42, 615—629; A.I. Hallowell, «Temporal Orientation in Western Civilization and in a Preliterate Society», American Anthropologist, 1937, 39, 647—670. Сорокин включает обширное обсуждение этого предмета в чет­вертый том Socio/ and CulturalDynamics. — Примеч. автора.

«как обыденное, так и историческое, политическое и социальное мыш­ление» является экзистенциально детерминированным (F, стр. 41). Из другой работы мы узнаем, что социальный процесс во многом опреде­ляет «перспективу в большинстве областей знания». Мы узнаем также, что на содержание «формального знания» [аналитических суждений? Логики? Математики? Формальной социологии?] социальная или ис­торическая ситуация воздействия не оказывает (G, стр. 150). Таким им­мунитетом обладают «точные науки», но не «науки о культуре» (Н, стр. 243). В других работах нравственные убеждения, эпистемологи­ческие постулаты, материальные предикации, синтетические сужде­ния, политические убеждения, категории мышления, эсхатологичес­кие доктрины, нормы морали, онтологические допущения и эмпири­ческие наблюдения — все они почти без разбору считаются «экзис­тенциально детерминированными»¹². Когда выделяют совершенно разные типы исследования, но относят их кодной категории, это при­водит лишь к путанице, а не проясняет механизмы, задействован­ные в «экзистенциональной детерминации». Разные комплексы идей обычно выполняют разные функции, и мы придем лишь к долгим дебатам и бесконечной полемике, если будем настаивать, чтобы их считали по существу сходными. Этот недостаток характерен для всей работы Маннгейма: Если бы он, например, учел известное различие между референтными и эмотивными функциями языка, едва ли бы эта смешанная масса осталась недифференцированной. Как выразил­ся И.А. Ричарде, «Мы совершенно в разном смысле верим научному утверждению и эмотивным высказываниям, будь то политические — «Мы не намерены складывать оружие», критические — «Прогресс по­эзии вечен», или поэтические высказывания».

Неспособность Маннгейма различить на практике явно разнород­ные типы знания, которые он считает экзистенциально детерминиро­ванными, особенно поразительна, поскольку он знаком с полезным разграничением культурологического и цивилизационного знания у Альфреда Вебера¹³. К счастью, собственные исследования Маннгей­ма по фундаментальной социологии познания почти полностью посвя-

¹² С/ Е, 162; F, 41, К, 22-23; G, 71-72, 150; Н, 243, 260, etc. См. по этому воп­росу решительные возражения: Alexander von Schelting, Max Weber's Wissenschaftslehre (Tubingen, 1932), 95, 99 n.2. Отметьте также уместность замечания И.А. Ричардса, что «мысль в строгом смысле этого слова меняется в зависимости от подтвержде­ния, а установки и чувства изменяются по множеству причин». Это не отрицает их интерпретации. — Примеч. автора.

¹⁵ Что ясно из обсуждения Маннгейма в А, 37, 48 и мимолетного замечания по поводу работы Вебера в другой связи, G, 159. Краткое общее обсуждение этого разгра­ничения см.: R.M. Maclver, Society (NewYork, 1937), 268-281; R.K. Merton, «Civilization and culture». Sociology and Social Research, 1936, 21, 103—113. — Примеч. автора.

щены культуре (мировоззрениям, эсхатологиям, политическим убеж­дениям), так что эта путаница не сводит на нет его эмпирическую ра­боту. Тем не менее его более общие теоремы становятся сомнитель­ными из-за применения недостаточно дифференцированной, амор­фной категории знания. Более того, этот недостаток препятствует любой попытке установить статус естественных наук в связи с экзис­тенциальной детерминацией. Если бы Маннгейм систематически и явно уточнял свою позицию в этом отношении, он бы далеко не столь охотно допускал, что естественные науки полностью неподвластны внетеоретическим влияниям, а общественные науки, соответствен­но, особенно подвержены им¹⁴.

Связующие звенья между познанием и обществом

Анализ Маннгейма также является неполным из-за того, что ему не удалось точно определить тип или вид отношений между социаль­ной структурой и познанием. Этот пробел делает туманным и неяс­ным главного элемента его центральный тезис, касающийся «экзис­тенциальной детерминации познания». Маннгейм явно осознал (но не преодолел) эту трудность, поскольку он пишет:

Здесь под «детерминацией» мы понимаем не механическую причин­но-следственную связь: мы оставляем значение «детерминации» откры­тым, и лишь эмпирическое исследование покажет, насколько строгим является корреляция между жизненной ситуацией и процессом мышле­ния или в каких пределах эта корреляция варьирует¹⁵.

Можно согласиться с тем, что неразумно заранее судить о типах связей между познанием и социальной структурой; но и верно также и то, что отсутствие точного определения этих типов фактически ис­ключает возможность сформулировать проблемы для эмпирического

¹⁴ Например, недавние эмпирические исследования Боркно, Хессена, Бернала,
Сорокина и Мертона по крайней мере указывают, что роль вненаучных факторов в
определении направления развития естественных и социальных наук отличается ско­
рее по степени влияния, чем по сути. Теоретическую формулировку этой точки зре­
ния см. в: Talcott Parsons, The Structure of Social Action, 595 f. И, предвосхищая нашу
последующую дискуссию, нет оснований предполагать, что валидность эмпиричес­
кого суждения обязательно подвержена этим экстранаучным влияниям в одном слу­
чае больше, чем в другом. — Примеч. автора.

¹⁵ Н, стр. 239, п. Вирт и Шилз, переводчики, добавляют: «Немецкое выражение
«Seinverbundenes Wissens» выражает такое значение, которое оставляет точную при­
роду детерминизма неясной». — Примеч. автора.

исследования. Ибо nolens volens* исследователь — и эмпирические труды самого Маннгейма являются подтверждением этого — вклю­чает в свою концептуальную схему или молчаливо предполагает не­кую концепцию этих связей. Так, стоит кратко остановиться на раз­нообразных терминах, используемых Маннгеймом для обозначения отношений между состоянием общества и познанием. Приведенный ниже список показателен [курсив мой].

Потребностям индустриального общества... соответствовало стрем­ление основывать свои коллективные действия... на рационально оправ­данной системе идей (К, стр. 33).

Поколение, появившееся вслед за Романтизмом... [приняло] рево­люционную точку зрения как соответствующую требованиям времени (G, стр. 144).

[Эта конкретная концепция идеологии] направляет наше внимание на ошибки... которые... неизбежно и невольно вытекают из определен­ных каузальных детерминант (G, стр. 54).

...данная точка зрения и данная система понятий, поскольку они свя­заны с определенной социальной реальностью и из нее произрастают... (G, стр. 72).

Когда меняется социальная ситуация, то система норм, которую она до этого породила, перестает гармонично сочетаться с ней. Такое же от­чуждение происходит и в отношении познания... (G, стр. 76).

...интеллектуалистская концепция науки, лежащая в основе позити­визма, сама коренится в определенном мировоззрении и развивалась в тесной связи с определенными политическими интересами (G, стр. 148).

В социальном отношении базисом этой интеллектуалистской концеп­ции является средний слой, буржуазия и интеллектуалы. Эта концепция в соответствии со структурными отношениями групп, представляющих ее, проводила динамичный курс... (G, стр. 199).

Идеи, формы мышления и психическая энергия сохраняются и транс­формируются в тесной взаимосвязи с социальными силами. В социаль­ном процессе они никогда не появляются случайно именно в данный мо­мент (G, стр. 223).

Совсем не случайно одна группа [господствующие элиты] рассматри­вает историю как циркуляцию элит, тогда как для других [например, со­циалистов] она является трансформацией историко-социальной струк­туры. Каждая видит в первую очередь лишь ту сторону социальной и ис­торической целостности, на которую ориентирована по своей цели (G, стр. 127).

Те несколько терминов, которые номинально относятся к типам отношений между суб- и суперструктурой, свидетельствуют не столько

* волей-неволей (лат.). — Примеч. пер.

о стилистическом разнообразии изложения, сколько о присущей Маннгейму нерешительности. Для обозначения этих отношений он применяет общий термин «соответствие» (Entsprechung). Он сделал целый ряд не связанных воедино предположений, выводя определен­ные формы мышления из определенных типов социальных ситуаций. Остановимся кратко на некоторых из них.

1. Иногда — несмотря на то что он четко отрицает любое наме­рение такого рода — Маннгейм допускает прямую причинную обус­ловленность форм мышления социальными силами. Такому допу­щению обычно предшествует часто встречающаяся фраза: «Никогда не бывает случайным тот факт, что...» данная теория вытекает из дан­ного состояния группы. (См., например, Н, стр. 248—249.) В этом слу­чае Маннгейм принимает точку зрения естественных наук на «объяс­нение», согласно которой общее правило объясняет аспекты данного частного случая.

2. Второе предположение можно назвать «предположением об интересе», согласно которому идеи и формы мышления «соответству­ют», то есть удовлетворяют интересам субъектов. В одной из форму­лировок оно является просто доктриной о влиянии корыстных инте­ресов — экономических, политических, религиозных; согласно этой доктрине субъектам выгодно придерживаться определенных взглядов. Поэтому группа с социально выгодным положением будет, вероятно, менее восприимчива к разговорам о широкой социальной реформе или революции, чем группа с социально невыгодным положением. Одобрение или неприятие может быть сознательным или невольным'⁶. Это предположение можно найти в вульгарном марксизме, который,

¹⁶ Периодическая мода на такие «теории интереса», будто бы дающие адекватное объяснение, сама по себе прецсхавяяетпознавательно-социологическую проблему, зас­луживающую дальнейшего изучения. Отдельные разновидности этой теории можно найти в выводах, сделанных из постулата об «экономическом человеке», «теории за­говора» в политологии, чрезмерного расширения понятий «рационализации» и «про­паганды» в психологии, понятий Вольтера о «пасторской лжи», клише «религия — опиум для народа». Безусловно, периодическую популярность этих взглядов можно объяснить тем, что они «работают», что до определенного момента они объясняют поведение человека и совместимы с более обширными знаниями. Сказывается, од­нако, и то, что во всех этих доктринах поведение считается объясненным, если по­ступок или мысль можно приписать скрытым (особенно если они недостойные) мо­тивам, то любопытство удовлетворено: X — это особый ходатай, орудие корыстных интересов, большевик, «гамилътоновский» банкир. Общим допущением для этих вер­сий является понятие Гоббса об эгоизме как о единственной побудительной силе поведения. Тщательное объяснение источников и последствий терзаний («теорий») по поводу заговора см.: Edward A. Shils, The Torment of Secrecy (Glencoe, Illinois: The Free press, 1956). — Примеч. автора.

хотя был отвергнут Маннгеймом, как и Марксом, иногда ощутим в трудах первого.

3. Третье предположение допускает наличие «фокуса внимания».
Согласно этому допущению, субъект специально сужает свой угол

• зрения, чтобы разобраться с отдельной проблемой, чисто практичес­кой или теоретической. Здесь направление мысли задается самой формулировкой проблемы, осознание которой, в свою очередь, мож­но объяснить социальным положением субъекта. В целом можно ут­верждать, что этой гипотезе особое значение придается в фундамен­тальной социологии познания, тогда как в теории идеологии выделя­ется «гипотеза интереса».

4. На совершенно другом уровне находится его трактовка опреде­
ленных социальных структур как простых предпосылок определен­
ных форм мышления. В этом Маннгейм солидарен с Шелером, когда
говорит об «определенных типах групп, в которых... лишь [эти фор­
мы мышления] могут появиться и развиваться» (Н, стр. 242—243). В
основном анализ Маннгейма касается скорее установления предпо­
сылок или даже содействующих факторов, чем необходимых и доста­
точных условий. Примеров тому множество. Социальная мобильность
может иметь в качестве своих следствий размышление, анализ и ши­
рокой кругозор; но точно так же она может привести к безмятежнос­
ти, поверхностности, поддержке предвзятых суждений. Или возьмем
другую теорему: сопоставление противоборствующих взглядовлюже/я
вызвать размышления, что отражено в афоризме инструменталистов:
«конфликт — это раздражитель мышления». Но такой конфликт мо­
жет также вызвать фидеизм, необоснованное беспокойство, скепти­
цизм. Вот еще пример: классы, находящиеся в выгодном положении
(«консерваторы»), могут не хотеть теоретизировать по поводу своего
положения, но едва ли допустимо проигнорировать порвавших со
своим классом аристократов, обратившихся к социальным теориям
энциклопедистов, или тех ренегатов, которые в социальном отноше­
нии принадлежат буржуазии, а в духовном — пролетариату, или их
аналогов-пролетариев, отождествляющих себя с буржуазным этосом.
Все сказанное не означает, что мы отрицаем предложенные Маннгей­
мом корреляции; мы хотим лишь выявить вместе с самим Маннгей­
мом необходимость в более обстоятельном анализе многих задейство­
ванных им структурных факторов. Обсуждение данной проблемы,
первоначально ведущееся Маннгеймом в терминах предпосылок, не­
обходимых предварительных условий, постепенно перерастает в рас­
смотрение экзистенциальной детерминации как относящейся просто
^к эмпирическим корреляциям между обществом и познанием, когда
^само наличие единообразия принимается за «соответствие». На этом

Мертои «Социальн. теория»

уровне анализ, как правило, заканчивается, как только выявляется кор­реляция.

5. Еще одна молчаливо подразумеваемая связь между социальной структурой и познанием включает то, что можно назвать эманациони-стским или квазиэстетическим предположением. Такой взгляд (осо­бенно ярко представленный в В и F) не свободен от влияния Гегеля. О появлении этого предположения обычно говорит появление таких терминов, как «совместимость», «соответствие», «гармония», «согла­сованность» и «противоположность» мировоззрений. Критерии уста­новления этих отношения остаются имплицитными. Так, мы чита­ем: «Отсутствие глубины в искусстве ваяния и преобладание чисто линейного соответствуют способу восприятия исторического време­ни как однолинейного прогресса и эволюции»¹⁷. Необходимо отме­тить, однако, что данное предположение не играет существенной роли в онтологических исследованиях Маннгейма. А те отголоски влия­ния, которые все-таки ощущаются, важнее как свидетельство его не­уверенности в типах отношений между знанием, культурой и обще­ством, чем как показатель идеалистических предположений в его те­ории¹⁸.

Более широкое обсуждение онтологических и методологических аспектов работы Маннгейма включало бы детальное изучение при­нятых им процедур анализа. Выдвинутый им систематический «свод методов» страдает краткостью и чрезмерной обобщенностью. На эти недостатки только бы наложились недостатки любого толкователя, пытающегося представить в кратком виде и так уже сокращенную версию (Н, стр. 276—278). Надо, однако, отметить, что перед первой

¹⁷ G, 200. Частые сравнения Маннгеймом «стилей» в истории искусства и ин­
теллектуальной истории обычно предполагают квазиэстетическое утверждение. Ср.
Scheler, Versuche..., 92—93, который говорит о «скрытых аналогиях между искусст­
вом (а также между его отдельными видами), философией и наукой великой эпохи»
и об аналогиях между французской классической трагедией и французской мате­
матической физикой XVII—XV111 вв., между Шекспиром и Мильтоном и англий­
ской физикой...» и т.д. Шпенглер и Сорокин довольно подробно разработали эту
тему. — Примеч. автора.

¹⁸ Это всего лишь особый случай более общей проблемы установления типов со­
циальной и культурной интеграции. Работа Маннгейма, несмотря на отсутствие сис­
тематической формулировки, представляет собой явный прогресс по сравнению с ра­
ботой эпигонов Маркса. Сорокин в Social and Cultural Dynamics, vol. I, 7—13дает чет­
кую формулировку логики отношений между культурными ценностями. Поскольку
он занимается «культурной интеграцией» и пренебрегает ее связью с социальной орга­
низацией, Сорокин склоняется к идеалистической интерпретации. Cf. С. Wright Mills,
«Language, logic and culture», American Sociological Review, 1939, 4, 670—680. Специаль­
ный критический разбор работы Маннгейма по этому вопросу см в: Schelting, op. cit.,
102—115. — Примеч. автора.

из этих процедур возникает одно препятствие, а именно четкая фор­мулировка предположений, общих для «отдельных выражений и за­писей мыслей». По крайней мере в отношении убеждений в настоя­щее время часто бывает невозможно определить, совместимы ли культурные ценности друг с другом или нет, если мы еще не рас­смотрели реальные социальные ситуации, в которых проявляются эти ценности. Так, если вопрос о совместимости или несовмести­мости, например, «пацифизма» и «аболиционизма» поставить, аб­страгируясь от конкретных случаев поведения, то ответ должен быть неопределенным. На абстрактном культурном уровне можно с оди­наковым успехом считать эти две системы ценностей либо случай­ными, либо совместимыми, либо несовместимыми. В случае кваке­ров приверженность обеим системам ценностей повлекла за собой деятельность, сочетающую действия по отмене рабства, и отказ от насилия, тогда как Гаррисон и его ученики, вначале призывавшие к ненасильственным действиям, отказались от своих пацифистских взглядов, чтобы продолжить войну за отмену рабства. Надо отме­тить, что до возникновения этой ситуации было мало оснований предполагать какое-то противоречие между ценностями аболицио­низма и пацифизма. У аналитика культуры, пожалуй, мог бы воз­никнуть соблазн рассмотреть эти ценности как компоненты системы ценностей, называемой «гуманитаризмом». Абстрактный культурный синтез, стремящийся воссоздать «основополагающее единство взгля­дов», может тем самым привести к ложным выводам. Ценности, не совместимые друг с другом с чисто абстрактной точки зрения, часто оказываются совместимыми в силу того, что они распределяются меж­дуразными статусами в социальной структуре, так что в итоге они не приводят к появлению противоречащих друг другу требований, предъявляемых к одному и тому же человеку в одно и то же время. Потенциальный конфликт ценностей можно устранить, разведя их по разным системам дискурса и придав им социальные роли. Неспо­собность понять, что выполнение одними и теми же ценностями раз­ных социальных ролей может сделать конфликтные в абстрактном смысле ценности совместимыми, позволила бы нам утверждать, на­пример, что Католическая церковь проповедует несовместимые цен­ности безбрачия и плодовитости. В данном случае конфликта и не­правильного объединения избегают, разумеется, в основном за счет отнесения этих ценностей к различным статусам в церковной орга­низации: безбрачия — к статусу священника, а неограниченной плодовитости — к состоящим в браке мирянам. Системы убежде­ний, таким образом, необходимо рассматривать с точки зрения их

отношений с социальной организацией. Это кардинальное требо­вание и более глубокого осмысления, и накопления фактов, как их описывает Маннгейм (Н, стр. 276—277).

Релятивизм

Теперь остается рассмотреть самую спорную часть трудов Ман-нгейма, а именно его утверждения об эпистемологических выводах социологии познания. Нам нет необходимости останавливаться на них подробно, поскольку существует много критических обзоров¹⁹. Более того, Маннгейм признает, что фундаментальные результаты социологии познания — составляющие наиболее весомую часть этой области — не ведут к его эпистемологическим выводам.

В центре полемики находится маннгеймовская концепция общей, тотальной идеологии, которая, напомним, гласит, что «мышление всех партий во все эпохи имеет идеологический характер». Это, казалось бы, тут же приводит к радикальному релятивизму с известным по­рочным кругом, в котором именно предложения, выражающие по­добный релятивизм, являются необоснованными в силу самого этого факта. То, что Маннгейм осознает логическую ошибку и интеллекту­альный нигилизм, присутствующие в этой точке зрения, совершенно очевидно. Так, он явно отвергает безответственную позицию, когда «в интеллектуальной деятельности видят всего лишь произвольные личные суждения и пропаганду» (G, стр. 89, п.). Точно так же он от­вергает «расплывчатую, неразумную и бесплодную форму релятивиз­ма по отношению к научному знанию, которая сегодня получает все большее распространение» (Н, стр. 237). Как же он тогда избегает ре­лятивистского тупика?

Вероятно, в чрезмерно упрощенной форме можно классифициро­вать попытки Маннгейма избежать релятивистской ошибочности и установить исходные точки зрения, необходимые для валидности его соб­ственных суждений, дав им три основных заголовка: Динамические критерии валидности, Реляционизм и Структурные доказательства ва­лидности.

¹⁹ Самый тщательный из них сделан: Schelting, op. cit., pp. 94 f. См. также его об­зор работы [deologie und Utopie в: American Sociological Review, 1936, 1, 664—672; Gunther Stern, «Ueber die sogenannte «Seinsverbundernheit» des Bewusstsens», Archiv fur Sozialwissenssenschaft und Sozialpolitik, 1930, 44, 492—102; Sjoerd Hofstra, De sociale Aspecten van Kennis en Wetenshcap (Amsterdam, 1937), 39—31; Paul Tillich, «Ideologie und Utopie», Die Gesellschaft, 1929, 6, 348—355 (распространяемый частным образом английский перевод Джеймса Лютера Адамса). — Примеч. автора.

I. Динамические критерии валидности. Маннгейм вводит несколь­ко динамических критериев валидности исторических суждений. «Те­ория... неверна, если в данной практической ситуации она использует понятия и категории, которые, если воспринимать их серьезно, поме­шали бы человеку приспособиться к жизни на данном историческом эта­пе» (G, стр. 85; курсив мой), «...знание является искаженным и идео­логическим, если оно не способно учитывать новые реальности, отно­сящиеся к ситуации, и пытается их скрыть, рассуждая о них с помо­щью неподходящих категорий». И в примечании Маннгейм добавляет: «Перцепция может быть ошибочной или неадекватной ситуации как из-за того, что устарела, так и из-за того, что опережает ее» (G, стр. 86 и п. 1). Однако очевидно, что критерий приспособления или адапта­ции является чисто голословным, если не указан тип приспособле­ния²⁰. Многочисленные, даже противоречащие друг другу теории мо­гут позволить человеку «приспособиться» тем или иным образом. Социальное приспособление скорее является нормативным, а не эк­зистенциальным понятием. Более того, определение «уместности» или «неуместности» категорий предполагает тот самый критерий валид­ности, от которого Маннгейм хочет отказаться. Вероятно, именно эти неточности и неясности и заставили его разработать другие критерии валидности, вводя_ понятие утопии.

«Лишь те из ориентации, трансцендентных по отношению к ре­альности», являются утопическими, «которые, переходя в поведение, стремятся нарушить частично или полностью тот порядок вещей, ко­торый преобладает в данное время» (G, стр. 173). В этом смысле утопи­ческое мышление в отличие от идеологического является скорее ис­тинным, чем иллюзорным. Трудности, порождаемые такой точкой зре­ния, сразу же становятся очевидными. Каким образом наблюдатель может в любой данный момент времени разграничить валидное утопи­ческое мышление и искаженное идеологическое? Более того, посколь­ку, как мы только что видели, концепции могут быть «неадекватными ситуации, так как они ее опережают», как нам отделить валидную идею от несостоятельных, если все они «выдвинуты заранее»? Маннгейм осознает эти затруднения, но его решение имеет сомнительную цен­ность. Оно не только вводит в качестве критерия валидности критерий обоснованности ex post facto, но и препятствует возможности вынесе­ния валидных суждений о современных идеях, как видно из следую­щего отрывка.

²⁰ Как уже давно указывал Вебер в обсуждении «diesen vie] misbrauchten Begriff», у понятия «социальной адаптации» целый ряд значений, большинство из которых на­учно непригодны. См. его Wissenschaftskhre, 477 f.; см. далее Schelting, op. cit., 102 f. — Примеч. автора.

...если мы обратимся к прошлому, вполне возможно обнаружить до­статочно адекватный критерий того, {какую идею] считать идеологи­ческой, а какую утопической. Этот критерий — их реализация. Идеи, которые, как впоследствии оказалось, были лишь искаженными пред­ставлениями о прошлом или потенциальном социальном устройстве, были идеологическими, тогда как адекватно реализованные в после­дующем социальном устройстве были относительными утопиями... Степень реализации идей представляет собой дополнительный и при­том имеющий прямое отношение к прошлому критерий различения фактов, которые именно в силу своей принадлежности к настоящему трудно поддаются выявлению из-за фанатичного противоборства мне­ний (G, стр. 184).

Как показал Шелтинг, этот имеющий обратное действие крите­рий предполагает те самые критерии валидности, которые Маннгейм хочет вытеснить, ибо как еще наблюдатель может продемонстриро­вать, что его трактовка исторического процесса верна? Чтобы выя­вить дальнейшие трудности, присущие этой позиции, потребовался бы длительный и подробный анализ, выходящий далеко за рамки дан­ного обсуждения. Маннгейм, однако, предпринимая еще одну попыт­ку обойти радикальный релятивизм, занимает гораздо более умерен­ную позицию.