Социология познания и массовых коммуникаций 5 страница

Шелер указывает на то, что различные типы познания связаны с определенными формами групп. Содержание платоновской теории идей требовало формы и организации платоновской академии; организация протестантских церквей и сект определялась содержанием их религиозных верований, которые, как показал Трельш, могли существовать только в этом — и никаком другом — типе социальной организации. Аналогичным образом типы общества, организованного по принципу общины (Gemeinschaft), имели традиционный запас знаний, которые передавались от поколения к поколениюкак окончательные; их не интересовали открытия или приращение знаний. Поскольку сама попытка проверить традиционное знание подразумевала сомнение, она исключалась как нечто богохульное. В такой группе преобладающей логикой и способом мышления было мышление по принципу «ars demonstrandi»*, а не по принципу «ars inveniendi»**. Его методы по преимуществу являются онтологическими и догматическими, а не эпистемологическими и критическими; его образ мыслей — это концептуальный реализм, а не номинализм, как при организации по типу общества в целом (Gesellschaft);

³⁸ Mandelbaum M., The Problem of Historical Knowledge (New York: Liveright, 1938), p. 150; Сорокин обращается к аналогичной сфере «вечных идей», например, в своей книге: Sociocultural Causality, Space, Time (Durham: Duke University Press, 1943), p. 215, passim. — Примеч. автора.

* ars demonstrandi (яат.; букв, искусство демонстрации) — доказательства высказывания посредством раскрытия дедуктивных процессов, с помощью которых оно может быть выведено. — Примеч. пер.

** искусство изобретения (лат.). — Примеч. пер.

его система категории является организмической, а не механистической³⁹.

Дюркгейм распространяет социологическое исследование на социальный генезис категорий мышления, обосновывая свою гипотезу с помощью доказательств — предположений трех типов: 1. Факт культурной изменчивости категорий и правил логики «свидетельствует о том, что они зависят от таких факторов, которые носят исторический характер и, следовательно, являются социальными»⁴⁰. 2. Так как понятия включены в язык, которым пользуется индивид (это относится и к специальной терминологии ученого), и так как некоторые из этих концептуальных терминов относятся к таким вещам, которые никогда не были даны в нашем индивидуальном опыте, то ясно, что они являются общественным продуктом⁴¹. 3. Принятие или неприятие понятий детерминируется не просто их объективностью, но и их совместимостью с другими преобладающими мнениями⁴².

Однако Дюркгейм не относится к тому типу релятивизма, в котором критерии достоверности просто конкурируют друг с другом. Социальное происхождение категорий не делает их абсолютно произвольными, поскольку дело касается их применимости к природе. Они в той или иной степени адекватны своему объекту. Но так как социальные структуры изменчивы (а вместе с ними меняется и категориальный аппарат), то конкретные логические конструкции, бытующие в обществе, неизбежно включают в себя «субъективные» элементы. Эти субъективные элементы «следует постепенно искоренять, если мы хотим еще больше приблизиться к реальности». Это тоже происходит под детерминирующим влиянием социальных условий. С расширением межкультурных контактов, распространением общения между людьми, вышедшими из разных общественных формаций, с развитием общества местные, локальные референтные координаты разрушаются. «Вещи не могут больше соответствовать тем социальным образцам, в соответствии с которыми их первоначально классифицировали; они должны быть организованы в соответствии со своими собственными принципами. Таким образом, логическая организация отделяется от социальной организации и становится автономной. Подлинно человеческое мышление не первобытно; оно — продукт истории...»⁴³ Именно эти представления, которые особенно подверга-

³⁹ Scheler, Die Wissensformen..., pp. 22—23; ср. с аналогичными характеристиками
«духовных школ» мышления в: Znaniecki F., The social Role of the Man of Knowledge
(New York: Columbia University Press, 1940). — Ch. 3. — Примеч. автора.

⁴⁰ Durkheim, Elementary Forms..., pp. 12, 18, 439. — Примеч. автора.

⁴¹ Ibid., pp. 433—435. — Примеч. автора.

⁴² Ibid., p. 438. — Примеч. автора.

⁴³ Ibid., pp. 444—445; 437. — Примеч. автора.

лись научно-методологической критике, постепенно стали приобретать все большую объективность и адекватность. Объективность сама стала рассматриваться как социальное новообразование.

Двойственная в целом эпистемология Дюркгейма переплетается с его сущностным объяснением социальных корней, определяющих конкретные названия пространственно-временных и других единиц. Нам не нужно впадать в традиционный восторг по поводу того, что категории — это нечто независимое и предсказуемое, чтобы заметить, что у Дюркгейма речь идет не о них, а об условном разделении времени и пространства. Мимоходом он заметил, что различия между ними не должны привести нас к «забвению их сходства, что не менее существенно». Если он был новатором, соотнося изменения концептуальных систем с изменениями социальной организации, то в установлении социального происхождения категорий он отнюдь не преуспел.

Подобно Дюркгейму, Гране придает большое значение языку, который ограничивает и фиксирует преобладающие понятия и образ мыслей. Он показал, что китайский язык не приспособлен для того, чтобы выделять понятия, анализировать идеи или дискурсивно излагать доктрины. Он никогда не поддавался формальному уточнению. В китайском языке слово не фиксирует понятие с достаточной степенью абстрагированности и обобщенности; напротив, оно подразумевает некоторый неопределенный комплекс отдельных конкретных образов. Так, в китайском языке нет слова, которое просто обозначает старика. Скорее в нем существует много слов, отображающих различные аспекты старости: «ки» — те, кто нуждается в усиленной диете; «као» — те, кто с трудом дышит, и т.д. Эти конкретные воплощения вызывают к жизни множество аналогичных конкретных образов, отображающих каждую деталь в образе жизни пожилых людей: это те, кто должен быть освобожден от военной службы; те, для кого следует заранее запастись похоронными принадлежностями; те, кто имеет право ходить по городу с палкой (посохом), и т.д. Всего лишь несколько образов, обозначаемых как «ки», в общем соответствует квазиединичному понятию пожилых людей (т.е. людей в возрасте приблизительно от 60 до 70 лет).

Поэтому китайские слова и предложения носят абсолютно конкретный, символический характер⁴⁴.

Подобно китайскому языку (который имеет конкретный и творческий характер), большинство общих идей древнекитайских мыслителей тоже были неизменно конкретными, и ни одна из них не сравнима с нашими абстрактными идеями. Ни время, ни пространство не понимались абстрактно. Время — цикличное и круглое; простран-

⁴⁴ Granet, La Pensee Chinoise, pp. 33—38, 82 и вся гл. 1. — Примеч. автора.

ство — квадратное. Земля, которая представляет собой квадрат, должна быть разделена на квадраты; стены городов, поля и военные лагеря должны иметь форму квадрата. Лагеря, здания и города должны иметь определенную ориентацию, и выбор надлежащей ориентации находится в руках ритуального лидера. Все методы разделения и организации пространства — межевание, градостроительство, архитектура, политическая география, а также предполагаемые ими умозрительные геометрические представления — связаны с рядом социальных регуляций. Так как все это в особенности относится к периодическим сборным комплексам, то тем самым вновь подтверждаются и подкрепляются в каждой своей детали те символы, которые представляют пространство. Они объясняют его квадратную форму, его гетерогенность и иерархичность; такая концепция пространства могла возникнуть только в феодальном обществе⁴⁵.

Хотя Гране и установил социальные основы конкретных обозначений пространства и времени, все же остается неясным, имеет ли он дело с данными, сопоставимыми с западными концепциями. Он рассматривает традиционные, или ритуализированные, или магические концепции и подспудно сравнивает их с нашей реальностью, с нашими техническими или научными представлениями. Но в целом ряде практических действий китайцы не исходят из допущения, что «время круглое», а «пространство квадратное». Когда рассматриваются соизмеримые сферы деятельности и мышления, то очень сомнительно, чтобы происходило подобное расщепление «категориальных систем» — расщепление в том смысле, что никаких общих знаменателей у мыслей и концепций нет. Гране продемонстрировал качественные различия понятий в определенных контекстах, но не в таких соизмеримых контекстах, как, например, технико-практический контекст. Его работа свидетельствует о том, что благодаря дифференцированной фокусировке интеллектуальных интересов в этих двух сферах и в ритуальной сфере существуют фундаментальные различия во взглядах, но в других сферах непреодолимых разрывов нет. Заблуждение, наиболее заметное в понятии «предлогичности» первобытного разума, введенном Леви — Брюлем, таким образом, проявляется также и в работе Гране. Как продемонстрировали Малиновский и Риверс, когда рассматриваются сопоставимые сферы мышления и деятельности, подобных несовместимых различий не обнаруживается⁴⁶.

⁴⁵ Ibid., pp. 87—95. — Примеч. автора. Ср. с тем, что говорит Б. Малиновский: «Каждая первобытная община облада-^ет ^значительным запасом знаний, базирующихся на опыте и скроенных разумом» (Malinowski В., Magic, Science & Religion (Glencoe: The Free Press, 1948, p. 9). - При-^меч- автора.

Mepron «Социальп. теория»

Сорокин развивает ту же самую тенденцию, приписывая своим типам культуры принципиально отличные критерии истины. Факт переключения внимания на определенную часть интеллектуальных элит в различных исторических сообществах он превратил в четкую идиому. В некоторых обществах в центре внимания находятся религиозные концепции и определенные типы метафизики, тогда как в других основной интерес представляет наука. Но в некоторых сферах каждого из этих обществ сосуществует несколько «систем истины»; Католическая церковь не отказалась от своих «идеациональных» критериев даже в наш сенсативный век.

До тех пор, пока Сорокин стоит на позициях принципиально различных и обособленных критериев истины, он должен включать в этот контекст и свою собственную работу. Можно сказать (хотя для того, чтобы это подтвердить, потребовалось бы широкое обсуждение), что он никогда не решает эту проблему. Его попытки выбраться из тупика радикального релятивизма довольно разнообразны. Так, в самом начале он утверждает, что его концепции должны проверяться точно таким же образом, «как любой научный закон. Прежде всего принцип должен быть логическим по своей природе; во-вторых, он должен успешно проходить проверку со стороны относящихся к делу фактов, то есть он должен соответствовать фактам и отражать их»⁴⁷. По терминологии самого Сорокина, тем самым он занял научную позицию, характерную для «сенсативной системы истины». Однако когда он прямо излагает свою собственную эпистемологическую точку зрения, он принимает «интегралистскую» концепцию истины, которая стремится ассимилировать эмпирические и логические критерии, а также «сверхчувственный, надрациональный, металогический акт интуиции или мистического опыта»⁴⁸. Таким образом, он постулирует интеграцию этих систем. Чтобы оправдать «истину веры» (единственный пункт, который отделяет его от обычных критериев, применяемых в современной научной работе), он указывает на то, что «интуиция» играет важную роль как источник научных открытий. Но разве об этом идет спор? Обсуждается не проблема психологических источников валидных умозаключений, но продлемакритериев и методов достижения ва-лидности. Какими критериями мог бы воспользоваться Сорокин, когда «сверхчувственная» интуиция не совпадает с эмпирическим наблюдением? В подобных случаях, насколько можно судить, исходя прежде всего из его работы, а не из его комментариев к ней, он принимает факты и отвергает интуицию. Все это наводит на мысль, что под общим ярлы-

⁴⁷ Sorokin, Social and Cultural Dynamics, I, p. 36; cf. II, 11—12n. — Примеч. автора.

⁴⁸ Ibid., IV, Chap. 16; Sociocultural Causality..., Chap. 5. — Примеч. автора.

ком «истины» Сорокин обсуждает абсолютно разные и несопоставимые типы суждений. Подобно тому, как химический анализ масляной живописи несопоставим и не несопоставим с ее эстетической оценкой, так и сорокинские системы истины относятся к совершенно разным типам суждений. И действительно, когда в конечном итоге он замечает, что «каждая из систем истины в пределах своей легитимной области компетенции дает нам подлинное знание соответствующих аспектов реальности»⁴⁹, то это говорит о многом. Но каково бы ни было его личное мнение по поводу интуиции, он не может ввести ее в свою социологию в качестве критерия (а не источника) валидных умозаключений.

Отношение познания к экзистенциальному базису

Несмотря на то что эта проблема, очевидно, составляет ядро любой теории в сфере социологии познания, она часто скорее подразумевалась, чем разрабатывалась непосредственно. Однако любой тип предполагаемого отношения между познанием и обществом предполагает целую теорию социологического метода и социальной причинности. Преобладающие в этой области теории имеют дело с одним из двух главных типов отношений (или с ними обоими): причинным, или функциональным, и символическим, или организмическим (или отношением значений)⁵⁰.

Маркс и Энгельс, разумеется, имеют дело только с одним из видов причинного отношения между экономическим базисом и идеями, обозначая это отношение с помощью самых разнообразных терминов — таких, как «детерминация, соответствие, отражение, перерастание, зависимость» и т.д. Кроме того, они вводят отношение «интереса», или «потребности»: если страта на определенной стадии исторического развития имеет (приписываемые ей) потребности, то, считают они, существует определенное давление, обусловливающее возникновение соответствующих идей и знаний. Неадекватность этих разнообразных формулировок — сущее бедствие для тех, кто исходит из марксистской традиции в наши дни⁵¹.

⁴⁹ Sociocultural Causality..., p. 230—In. — Примеч. автора.

⁵⁰ Различия между ними уже давно рассматривались в европейской социологи
ческой мысли. Наиболее тщательную разработку по этому вопросу см.: Sorokin, Social
and Cultural Dynamics, e.g. I, chapters 1—2. — Примеч. автора.

⁵¹ Ср. с комментариями Ханса Шпейера в: Speier H., «The social determination of
ideas», Social Research, 1938, 5, pp. 182-205; Wright Mills C, «Language, logic and
culture», American Sociological Review, 1939, 4, pp. 670—680. — Примеч. автора.

Поскольку Маркс, как мы убедились, не считал мышление простым отражением объективного положения класса, то вновь возникает проблема его «привязки» к определенному базису. Преобладающие марксистские гипотезы, выдвинутые для решения этой проблемы, включают в себя концепцию истории, которая служит основанием для того, чтобы решить, действительно ли идеология данного социального слоя «адекватна в ситуационном отношении»: для этого требуется гипотетическая реконструкция того, что думали бы и что воспринимали бы люди, если бы они могли адекватно постигать историческую ситуацию⁵². Но в действительности такое проникновение в ситуацию не обязательно получает широкое распространение в конкретной социальной страте. Тогда, следовательно, появляется проблема «ложного сознания»: каким образом идеология, которая не соответствует интересам данного класса и не является ситуационно адекватной, становится преобладающей.

Частичное эмпирическое объяснение ложного сознания, имплицитно содержащееся в «Манифесте», утверждает, что буржуазия контролирует содержание культуры и, таким образом, содействует распространению доктрин и стандартов, чуждых интересам пролетариата⁵³. Или, говоря более обобщенно, «мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями»⁵³². Но это объяснение является только частичным; по большей части оно относится к ложному сознанию подчиненного класса. Например, оно могло отчасти объяснить факт, замеченный Марксом: даже там, где собственник-крестьянин «по своему положению принадлежит к пролетариату, он не верит этому». Однако оно совершенно не подходит для объяснения ложного сознания самого правящего класса.

Другая, хотя и не четко сформулированная тема, связанная с проблемой ложного сознания, красной нитью проходит через всю теорию марксизма. Это понимание идеологии кшнеявного, бессознательного выражения «реальных побудительных мотивов», которые, в свою очередь, объясняются объективными интересами социальных классов. В этой концепции, таким образом, снова подчеркивается неявный, скрытый характер идеологии:

⁵³ Ср. с формулировкой Маннгейма, Ideology and Utopia,, 175 ff; Georg Lukacs, Geschichte und Klassenbewusstsein (Berlin, 1923), 61 ff.; Arthur Child «The problem of imputation in the sociologi of knowledge», Ethics, 1941, 51, 200—214. — Примеч. автора.

⁵³ Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: т. 3, с. 46: «Поскольку они господствуют именно как класс и определяют данную историческую эпоху во всем ее объеме, они, само собой разумеется, делают это во всех ее областях, значит, господствуют также и как мыслящие, как производители мыслей, регулируют производство и распространение мыслей своего времени». — Примеч. автора.

^s" Там же, с. 45. — Примеч. автора.

Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах⁵⁴.

На неопределенность термина «соответствие» применительно к связи между материальным базисом и идеей может не обращать внимание только заядлый полемист. Идеология понимается: как «искажение социальной ситуации»⁵⁵; как простое «выражение» материальных условий⁵⁶; как мотивационная поддержка для осуществления реальных изменений в обществе⁵⁷. Именно с помощью этого последнего допущения, согласно которому «иллюзорные» мнения обеспечивают побудительные мотивы для деятельности людей, марксизм обосновывает известную независимость идеологии в историческом процессе. Она отнюдь не является просто эпифеноменом. Она обладает некоторой автономией. На этой основе развивается представление о взаимодействующих факторах, согласно которому надстройка, будучи связана с материальным базисом отношениями взаимной зависимости, тем не менее обладает известной независимостью. Энгельс открыто признает, что более ранние формулировки были не адекватны по крайней мере в двух отношениях: во-первых, они оба — он и Маркс — раньше слишком преувеличивали роль экономического фактора и преуменьшали роль взаимодействий⁵⁸; во-вторых, они «упустили» формальную сторону — способ развития этих идей⁵⁹.

⁵⁴ Энгельс Ф. Письмо Ф. Мерингу от 14 июля 1893 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч. — изд. второе. — М.: 1966, т. 39, с. 83. Ср. с: Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи
Бонапарта. — Там же, т. 8, с. 145; Маркс К. К критике политической экономии. — Там
же, т. 13, с. 7. — Примеч. автора.

⁵⁵ Маркс К. Восемнадцатое брюмера... — Там же, т. 8, с. 144 (речь идет о том, как
демократическая партия Горы впадает в самообман). — Примеч. автора.

"Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке. — Там же, т. 19, с. 210. Ср. с: «Неистребимость протестантской ереси соответствовала непобедимости поднимавшегося бюргерства... Здесь кальвинизм явился подлинной религиозной маскировкой интересов тогдашней буржуазии». Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. — Там же, т. 21, с. 314—315. — Примеч. автора.

⁵⁷ Маркс признает мотивационное значение «иллюзий» поднимающейся буржуа
зии (см.: Маркс К. Восемнадцатое брюмера... — Там же, т. 8, с. 145—146). — Примеч.
автора.

⁵⁸ Энгельс Ф. Письмо Блоху от 21 сентября 1890 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч. — изд. второе. — М., т. 37 с. 394—395. — Примеч. автора.

^и Энгельс Ф. Письмо Францу Мерингу от 14 июля 1893 года. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М., т. 39, с. 82. — Примеч. автора.

Таким образом, рассматривая взаимосвязи идей и экономического базиса, Маркс и Энгельс утверждали, что экономический базис образует тот каркас, который ограничивает разнообразие идей, способных оказаться социально-эффективными; идеи, которые не подходят тому или иному из борющихся классов, могут возникнуть, но их влияние будет невелико. Экономические условия необходимы, но недостаточны для возникновения и распространения идей, выражающих либо интересы, либо воззрения, либо интересы и воззрения различных социальных страт. Не существует строгой детерминации идей экономическими условиями; есть только определенная предрасположенность. Зная экономические условия, мы можем предсказать, какие идеи могут оказать регулирующее воздействие в том направлении, которое, возможно, окажется эффективным. «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого»⁵⁹³. Идеи и идеологические системы играют определенную роль в истории: обратим внимание на религию, которая является «опиумом для народа»; кроме того, примем во внимание, какое значение Маркс и Энгельс придавали тому, чтобы пролетариат «осознал» свои «собственные интересы». Так как в развитии всей социальной системы в целом отсутствует какая-либо фатальность, а есть только развитие экономических условий, которое делает возможной и вероятной определенную направленность происходящих изменений, то идеологические системы могут играть решающую роль в выборе той альтернативы, которая «соответствует» реальному балансу сил, а не той, которая противоречит существующему раскладу сил и, следовательно, обречена на то, чтобы быть неустойчивой, ненадежной и преходящей. В конечном итоге существует некоторая неизбежность, проистекающая из экономического развития, но она не носит характера такой жесткой, распространяющейся даже на мельчайшие детали предопределенности, которая вообще сделала бы невозможной какую бы то ни было изменчивость идей.

Марксистское понимание истории допускает, чтораньше или позже идеальные системы, несовместимые с действительно господствующей или только зарождающейся системой власти, будут отвергнуты в пользу такой идеальной системы, которая лучше выразит действительную расстановку сил. Именно эту точку зрения Энгельс выражает с помощью метафоры «зигзагообразное™» абстрактной идеологии: идеологии могут временно терять совместимость с существующими в данный момент общественными производственными отношениями, но в конечном итоге будут с ними согласовываться. Поэтому марк-

^59а Маркс К. Восемнадцатое брюмера... — Там же, с. 119. — Примеч. автора.

систский анализ идеологии всегда должен рассматривать всю историческую ситуацию «в целом», чтобы объяснять как временные отклонения идей от экономической необходимости, так и их приспособление к ней в конечном итоге. Но по этой же причине марксистский анализ склонен к чрезмерной «эластичности», доходящей чуть ли не до того, чтобы любую попытку его развития объяснять как временное отклонение; слова «анахронизм» и «отставание» становятся в нем ярлыками, позволяющими объяснить существование мнений, которые не соответствуют теоретическим ожиданиям; понятие «случайности» позволяет ему всегда иметь под рукой средство спасения своей теории от таких фактов, которые, по-видимому, бросают вызов ее верности, правильности⁶⁰. Как только теория начинает пользоваться такими понятиями, как «отставание», «выпад», «анахронизм», «случайность», «частичная независимость» и «конечная зависимость», она становится такой лабильной и такой расплывчатой, что ее можно согласовать, по существу, с любой конфигурацией данных. Здесь, как и в некоторых других теориях в области социологии познания, для того чтобы определить, есть ли у нас подлинная теория, нужно поставить решающий вопрос: как эту теорию можно опровергнуть? Какие данные в любой исторической ситуации будут противоречить этой теории и опровергать ее? Если на этот вопрос нельзя ответить прямо, если теория не содержит утверждений, которые можно опровергнуть с помощью определенных типов доказательств, она остается просто псевдотеорией, совместимой с любым кругом данных.

Хотя Маннгейм далеко продвинулся в создании действительных исследовательских процедур реальной социологии познания, он не прояснил сколько-нибудь значительно связей мышления и общества⁶¹. Как указывает Маннгейм, как только мы начинаем анализировать мысленные структуры, сразу же возникает проблема их принадлежности определенным группам. Требуется не только эмпирически исследовать группы или страты, которые мыслят по преимуществу на языке этих терминов, но также предложить интерпретацию того, почему именно эти, а не какие-нибудь другие группы проявляют данный тип мышления. Этот последний вопрос подразумевает обращение к социальной психологии, которой Маннгейм не занимался систематически.

Наиболее серьезный недостаток аналитического подхода Дюркгей-ма заключается именно в его некритическом восприятии наивной тео-

⁶⁰ Ср. с: Weber M., Gesammehe Aufsaetze zur Wissenschaftslehre, ss. 166—170. — При
меч. автора.

⁶¹ Этот аспект теории Маннгейма подробно рассматривается в следующей гла-
^ве- — Примеч. автора.

рии соответствия, согласно которой категории мышления «отражают» определенные черты групповой организации. Он утверждал, например, что «в Австралии и Северной Америке существуют общества, в которых пространство воспринимается как огромный круг, потому что их лагерь имеет форму круга... социальная организация стала моделью для пространственной организации и в то же время ее воспроизведением»⁶². Аналогичным образом общее понятие времени выводится из специфических временных единиц, дифференцирующихся благодаря социальной деятельности (церемониям, пирам, ритуалам)⁶³. Категория класса и способы классификации, включающие понятие иерархии, выводятся из социального группирования и стратификации. Затем эти социальные категории «проектируются в нашу концепцию нового мира»⁶⁴. В итоге категории «выражают» различные аспекты социальной упорядоченности⁶⁵. Социология познания Дюркгейма страдает от того, что он чуждается социальной психологии.