Одно понятие, разные термины 1 страница

В огромный набор терминов, используемых без различий и почти синонимично «функции», входят наданный момент «использование», «полезность», «цель», «мотив», «намерение», «задача», «последствия». Если бы эти и схожие термины использовались в отношении одного и того же строго определенного понятия, не было бы особого смысла, конечно, отмечать их великое множество. Но дело в том, что неупо­рядоченное применение этих терминов, явно имеющих концептуаль­ную ориентацию, ведет ко все большим отклонениям от четкого и строгого функционального анализа. Коннотации каждого термина, скорее отличающиеся от объединяющего их значения, чем соответ­ствующие ему, (невольно) начинают служить основой для выводов, которые становятся все более сомнительными, поскольку все дальше отходят от центрального понятия функции. Достаточно одного-двух примеров, чтобы показать, как неустойчивая терминология способ­ствует нарастающему непониманию.

В следующем отрывке, взятом из одного из самых заметных тру­дов по социологии преступления, можно обнаружить сдвиги в значе­нии номинально синонимичных терминов и сомнительные выводы, вызванные этими сдвигами. (Ключевые термины выделены курсивом, чтобы помочь сориентироваться в изложении.)

Цель наказания. Делаются попытки определить цель или функцию наказания в разных группах в разное время. Многие исследователи на­стойчиво утверждают, что какой-то один мотив был мотивом при нака­зании. С другой стороны, подчеркивается функция наказания в восста­новлении солидарности группы, которая была ослаблена преступлени­ем. Томас и Знанецкий указывают, что у польских крестьян наказание преступления предназначено прежде всего для восстановления ситуации, существовавшей до преступления и для возобновления солидарности

⁸ Clyde Kluckhohn, Navaho Witchcraft, Papers of the Peabody Museum of American Archaeology and Ethnology, Harvard University, (Cambridge: Peabody Museum, 1944), XXI1, No. 2, 47a. — Примеч. автора.

группы, и что месть является вторичным соображением. С этой точки зре­ния наказание имеет первостепенную важность для группы и лишь вто­ростепенную для правонарушителя. С другой стороны, искупление, удер­жание от преступных действий, возмездие, исправление, доход для госу­дарства и другие моменты постулируются как функция наказания. Как в прошлом, так и сейчас, не видно, чтобы один из этих элементов являлся единственным мотивом; наказания, видимо, продиктованы многими мо­тивами и выполняютлмого функций. Это верно и в случае отдельных жертв преступления, и в случае государства. Безусловно, законы в наше время непоследовательны ^задачах нлнмотивах; вероятно, та же ситуация была и в более ранних обществах⁹.

Сначала нам надо обратиться к списку терминов, явно относя­щихся к одному понятию: цель, функция, мотив, предназначено, вто­ричное соображение, первостепенная важность, задача. При присталь­ном рассмотрении выясняется, что эти термины группируются вокруг совершенно различных концептуальных ориентиров. Временами некото­рые из них — мотив, предназначение, задача или цель — явно относят­ся к точно сформулированным конечным целям представителей государ­ства. Другие — мотив, вторичное соображение — относятся к конеч­ным целям жертвы преступления. И оба набора терминов сходны в сво­ей ориентации на субъективные ожидания результатов наказания. Но понятие функции включает в себя точку зрения наблюдателя и не обя­зательно — точку зрения участника. Социальная функция относится к наблюдаемым объективным последствиям, а не к субъективным планам (задачам, мотивам, целям). А отсутствие различий между объективны­ми социологическими последствиями и субъективными планами не­избежно ведет к неразберихе в функциональном анализе, как видно из следующего отрывка (в котором ключевые термины опять выделе­ны курсивом).

Самый большой отрыв от реальности происходит при обсуждении так называемых «функций» семьи. Семья, нам говорят, выполняет важ­ные функции в обществе; она обеспечивает продолжение рода и воспита­ние молодых; она выполняет экономические и религиозные функции и так далее. Нам чуть ли не внушают, что люди женятся и заводят детей, потому что стремятся выполнить эти необходимые социетальные функ­ции. На самом деле люди женятся, потому что влюблены или подругам менее романтическим, но не менее личным причинам. Функция семьи, с точки зрения человека, в том, чтобы удовлетворить его желания. Функция семьи или любого другого социального института — это просто то, для чего люди его используют. Социальные «функции» — в основном рациона-

Edwin H. Sutherland, Principles of Criminology, third edition (Philadelphia: J.B. Lippincott, 1939), 349-350. - Примеч. автора.

Ill

 

лизации сложившейся практики; мы сначала действуем, потом объясня­ем; мы действуем поличным причинам и оправдываем наше поведение об­щественными или этическими законами. Постольку поскольку эти функ­ции институтов имеют какое-то реальное основание, его надо сформули­ровать на языке социальных процессов, в которых участвуют люди, пыта­ясь удовлетворить свои желания. Функции возникают из взаимодействия конкретных людей и конкретных целей¹⁰.

Этот отрывок — интересная смесь маленьких островков ясности среди огромной неразберихи. Каждый раз, когда ошибочно отожде­ствляются (субъективные) мотивы с (объективными) функциями, происходит отказ от ясного функционального подхода. Ибо, как мы вскоре увидим, нет необходимости предполагать, что мотивы вступ­ления в брак («любовь», «личные причины») идентичны функциям, выполняемым семьей (социализация ребенка). Опять-таки нет необ­ходимости предполагать, что причины, которыми люди объясняют свое поведение («мы действуем по личным причинам»), точно такие же, как наблюдаемые последствия этих моделей поведения. Субъектив­ные планы могут совпасть с объективным последствием, но опять-таки может и не совпасть. Оба фактора меняются независимо друг от друга. Однако когда говорится, что люди Имеют определенные моти­вы, чтобы выбрать такое поведение, которое может вызвать (не обя­зательно преднамеренно) те или иные функции, то тем самым пред­лагается выход из возникшей путаницы".

Этот краткий обзор соперничающих терминологий и их неудач­ных последствий может послужить своего рода ориентиром при даль­нейших попытках кодификации понятий функционального анализа. В будущем безусловно представится возможность ограничить исполь­зование социологического понятия функции и возникнет необходи­мость четко различать субъективные категории планов и объективные категории наблюдаемых последствий. Иначе суть функциональной ориентации может потеряться в облаке туманных определений.

¹⁰ Willard Waller, The Family (New York: Cordon Company, 1938), 26. - Примеч.
автора.

¹¹ Эти два примера, когда путают мотив и функцию, взяты из доступных всем
дополнительных материалов такого рода. Даже Радклиффу-Брауну, который обычно
избегает этого, иногда не удается их разграничить. Например: «...обмен подарками не
служил той же цели, что торговля и товарообмен в более развитых обществах. Его
же цель была моральная. Задачей обмена было вызвать дружеские чувства у двух дан­
ных лиц, и если это не получалось, то цель не была достигнута». С чьей точки зре­
ния рассматривается «задача» обмена: наблюдателя, участника или обоих? См. A.R-
Radcliffe-Brown, The Andaman Islanders (Glencoe, Illinois: The Free Press, 1948), 84 [кур­
сив мой]. — Примеч. автора.

Преобладающие постулаты в функциональном анализе

Главным образом в антропологии, но не только в ней, функцио­нальные аналитики широко применяют три взаимосвязанных посту­лата, которые, как мы сейчас будем утверждать, оказались спорными и ненужными для функциональной ориентации.

По сути, в этих постулатах утверждается — первое: что стандарти­зированная социальная деятельность или элементы культуры функ­циональны для всей социальной или культурной системы; второе: что все такие социальные или культурные элементы выполняют социо­логические функции; третье: что эти элементы, следовательно, обя­зательны. Хотя эти три догмата веры обычно можно увидеть лишь в компании друг друга, их лучше исследовать отдельно, поскольку с каждым из них связаны свои особые трудности.

Постулат функционального единства общества

Именно Радклифф-Браун в типичной для него манере четко фор­мулирует этот постулат:

Функция отдельного социального обычая — это вклад, который он вносит в обшую социальную жизнь как функционирование общей социаль­ной системы. Такой взгляд предполагает, что социальная система {общая социальная структура общества вместе с совокупностью социальных обы­чаев, в которых появляется эта структура и от которых зависит ее непре­рывное существование) обладает неким единством, о котором мы можем говорить как о функциональном единстве. Можно определить его как условие, при котором все части социальной системы работают вместе с достаточной степенью гармоничности или внутренней непротиворечи­вости, т.е. не порождают постоянных конфликтов, которые нельзя ни разрешить, ни урегулировать¹².

Необходимо отметить, однако, что он далее описывает это поня­тие функционального единства как гипотезу, нуждающуюся в даль­нейшей проверке.

Сначала могло бы показаться, что Малиновский сомневается в эмпирической приемлемости этого постулата, когда отмечает, что «со-

¹² Radcliff-Brown, «On the concept of function», op. cit., 397 [курсив мой]. — При-^Меч. автора.

циологическая школа» (в которую он загоняет Радклиффа-Брауна), «преувеличивала социальную солидарность первобытного человека» и «игнорировала индивида»¹³. Но вскоре становится очевидным, что Ма­линовский не столько отказывается от этого сомнительного предполо­жения, сколько умудряется добавить к нему другое. Он дальше говорит о стандартизированных обычаях и верованиях как о функциональных «для культуры в целом», а потом выдвигает предположение, что они также функциональны для каждого члена общества. Так, ссылаясь на первобытную веру в сверхъестественное, он пишет:

Здесь функциональная точка зрения подвергается серьезному испы­танию... Она должна показать, каким образом вера и ритуал способствуют социальной интеграции, технической и экономической эффективности, культуре в целом — косвенно, таким образом, биологическому и умствен­ному благосостоянию каждого отдельного члена'⁴.

Если первое несостоятельное предположение сомнительно, то это сходное с ним сомнительно вдвойне. Действительно ли элементы куль­туры единообразно выполняют функции для общества, рассматривае­мого как система, и для всех членов общества это, видимо, скорее эм­пирический вопрос, чем аксиома.

Клюкхон явно осознает эту проблему, поскольку его альтернати­вы шире и включают ту возможность, что культурные формы явля­ются «регуляторными или адаптивными... для членов общества или для общества, рассматриваемого как устоявшаяся единица»¹⁵. Это необходимый первый шаг, допускающий вариативность вединице, для которой выполняется приписываемая ей функция. Эмпирические наблюдения заставят нас значительно расширить диапазон изменчи­вости этой единицы.

Кажется достаточно ясным, что понятие функционального един­ства не является постулатом, который невозможно эмпирически про­верить; как раз наоборот. Степень интеграции — это эмпирическая

¹³ См. В. Malinowski, «Anthropology», op. cit., 132, и «The group and the individual in
functional analysis», American Journal of Sociology, 1939, 44, 938—964, на 939. — Примеч.
автора.

¹⁴ В. Malinowski, «Anthropology», op. cit., 135. Б. Малиновский придерживался этой
точки зрения без существенных изменений и в более поздних работах. Среди них см.,
например, «The group and individual in functional analysis», op. cit., на 962—963: «...мы
видим, что каждый институт способствует, с одной стороны, интегральному функ­
ционированию общества в целом, но он также удовлетворяет производные и основ­
ные потребности индивида... каждым из перечисленных благ пользуется каждый от­
дельный член» [курсив мой]. — Примеч. автора.

¹⁵ Kluckhohn, Navaho Witchcraft, 46b [курсив мой]. — Примеч. автора.

переменная¹⁶, меняющаяся со временем для одного и того же обще­ства и различная в различных обществах. Все ли общества должны обладать некоторой степенью интеграции — это вопрос определения голословных утверждений. Но не у всех обществ такая высокая сте­пень интеграции, в которой каждая культурно стандартизированная деятельность или верование функциональны для общества в целом и одинаково функциональны для людей, живущих в нем. Радклиффу-Брауну фактически не надо было далеко ходить за примерами, сто­ило лишь обратиться к своему любимому миру аналогий, чтобы усом­ниться в адекватности предположения о функциональном единстве. Ибо мы находим существенные вариации в степени интеграции сре­ди отдельных биологических организмов, несмотря на продиктован­ное здравым смыслом предположение, что тут уж, конечно, все части организма стремятся к «единой» цели. Рассмотрим хотя бы следую­щее высказывание:

Легко увидеть, что есть высокоинтегрированные организмы, жестко регулируемые нервной системой или гормонами, и потеря любой боль­шой их части сильно влияет на целую систему и часто вызывает смерть, но, с другой стороны, существуют низшие организмы с намного более сла­бой взаимосвязью, где потеря даже большей части тела вызываетлишь вре­менное неудобство до регенерации заменяющих тканей. Многие из этих более свободно организованных животныхнастолько слабо интегрирова­ны, что разные части могут находиться в активной оппозиции друг к другу. Так, если обычную морскую звезду положить на спину, часть ее щупаль­цев может пытаться повернуть животное водном направлении, тогда как другие стараются повернуть ее в противоположную сторону... В силу своей свободной интеграции морская ветреница может плыть дальше, оставив часть своей ножки прикрепленной к камню, так что ее тело оказывается сильно разорванным¹⁷.

Если это верно относительно отдельных организмов, то a fortiori* казалось бы справедливым в отношении сложных социальных систем.

Не нужно далеко ходить, чтобы показать, что предположение о полном функциональном единстве общества постоянно противоре­чит фактам. Социальные обычаи или настроения могут быть функ­циональными для некоторых групп и дисфункциональными для дру­гих в одном и том же обществе. Антропологи часто приводят «возрос-

¹⁶ Заслугой Сорокина в его раннем обзоре теорий социальной интеграции явля­
ется то, что он не упустил этот важный факт. СГ. Р.А. Sorokin, «Forms and problems of
culture-integration», Rural Sociology, 1936, 1, 121-141; 344—374. — Примеч. автора.

¹⁷ G.H. Parker, The Elementary Nervous System, процитирован: W.C. Allee, Animal
Aggregation (University of Chicago Press, 1931), 81—82. - Примеч. автора.

* тем более (лат.). — Примеч. пер.

шую солидарность общины» и «возросшую гордость за семью» в ка­честве примеров функционально адаптивных настроений. Тем не менее, как отметил Бейтсон¹⁸ и многие другие, усиление семейной гордости среди отдельных семей зачастую может приводить к подры­ву солидарности небольшой местной общины. Постулат о функцио­нальном единстве не только часто противоречит фактам, он еще име­ет очень малую эвристическую ценность, поскольку отвлекает вни­мание аналитика от того обстоятельства, что данный социальный или культурный элемент (обычай, верование, модель поведения, инсти­тут) может иметь разное значение для различных социальных групп и для отдельных членов этих групп.

Если масса наблюдений и фактов, отрицающих предположение о функциональном единстве, столь велика и легкодоступна, как мы показали, интересно узнать, как же так получается, что Радклифф-Браун и другие, которые следуют его примеру, продолжают придер­живаться этого предположения. Возможно, ключом к разгадке слу­жит тот факт, что эта концепция в своих последних формулировках была разработана антропологами, то есть людьми, занимающимися в первую очередь изучением обществ, не знающих письменности. При­нимая во внимание то, что Радин описал как «высокоинтегрирован-ную природу большинства цивилизаций аборигенов», это предполо­жение может подойти для некоторых, если не для всех обществ, не знающих письменности. Но приходится интеллектуально расплачи­ваться за перенос этого, возможно, полезного предположения из об­ласти малых обществ без письменности в область больших, сложных и высокодифференцированных обществ с письменностью. Наверное, ни в одной другой сфере опасность такого переноса не проявляется столь явно, как в функциональном анализе религии. На этом стоит ненадолго остановиться хотя бы потому, что тут отчетливо видны заб­луждения, которые мы унаследуем, если примем это предположение, не подвергнув его тщательной проверке.

Функциональная интерпретация религии. При рассмотрении цены, которую приходится платить за перенос этого подразумеваемого пред­положения о функциональном единстве из области относительно ма­лых и относительно тесно спаянных групп без письменности в область более высокодифференцированных и, возможно, более свободно ин­тегрированных обществ, полезно рассмотреть работу социологов, осо­бенно тех, кто обычно чутко относится к допущениям, на которых основывается его работа. Этот вопрос представляет большой инте­рес, так как он связан с более общим вопросом о попытках приме-

¹⁸ Gregory Bateson, Naven (Cambridge [England] University Press, 1936), 31—32. — Примеч. автора.

нить без соответствующих модификаций к изучению обществ с пись­менностью концепции, полученные и развитые при изучении об­ществ, не имеющих письменности. (Во многом та же проблема воз­никает и при переносе методов и процедур исследования, но мы это здесь не рассматриваем.)

Широкие и сделанные безотносительно ко времени и простран­ству обобщения об «интегративных функциях религии» в основном, хотя, конечно, не в целом, получены из наблюдений за обществами, не имеющими письменности. Нередко социолог безоговорочно при­нимает сведения, касающиеся таких обществ, и продолжает разгла­гольствовать об интегративных функциях религии в целом. Так недо­лго дойти до рассуждений следующего рода:

Причина, по которой необходима религия, со всей очевидностью зак­лючается в том факте, что общество достигает единства в первую оче­редь благодаря тому, что у его членов есть определенные общие конеч­ные цели и ценности. Хотя эти ценности и цели субъективны, они влия­ют на поведение, и их интеграция позволяет обществу функционировать как системе".

В развитых обществах, построенных на научной технологии, духо­венство постепенно утрачивает свой статус, поскольку духовная тради­ция и вера в сверхъестественное отходят на второй план... [но] Ни одно общество не стало настолько совершенно секуляризированным, чтобы полностью ликвидировать веру в трансцендентальные цели и сверхъес­тественные существа. Даже в секуляризированном обществе должна быть какая-то система для интеграции конечных ценностей, для их ритуаль­ного выражения и эмоционального регулирования, необходимых при ра-

Исходя из ориентации Дюркгейма, которая была в основном по­строена на изучении обществ, не имеющих письменности, эти авто­ры склонны выделять только явно интегративные последствия ре­лигии и игнорировать ее возможно дезинтегративные последствия в определенных типах социальной структуры. Однако рассмотрим сле­дующие известные факты и вопросы. (1) Когда в одном обществе сосуществуют разные религии, часто происходят серьезные конфлик­ты между разными религиозными группами (достаточно посмотреть на огромную литературу по межрелигиозным конфликтам в европей­ских обществах). В каком же тогда смысле религия способствует ин­теграции «данного» общества в различных обществах с множеством

Kingsley Davis and Wilbert E. Moore, «Some principles of stratification», American Sociological Review, April 1945, 10, 242—49, на 244 [курсив мой]. — Примеч. автора. Ibid., 246 [курсив мой]. — Примеч. автора.

религий? (2) Безусловно верно, что «общество достигает единства [в той степени, в которой оно проявляет такое единство] в первую оче­редь благодаря тому, что у его членов есть общие конечные цели и ценности». Но где данные, указывающие на то, что «нерелигиозные» люди, скажем, в нашем обществе реже согласны с определенными общими «целями и ценностями», чем приверженцы религиозных доктрин? (3) В каком смысле религия способствует интеграции боль­шего общества, если содержание ее доктрины и ценностей расхо­дится с содержанием других, нерелигиозных ценностей, которые ха­рактерны для многих людей в том же обществе? (Например, конф­ликт между неприятием Католической церковью законодательства о детском труде и светскими ценностями предотвращения «эксплуата­ции юных иждивенцев». Или противоположная оценка регулирова­ния рождаемости различными религиозными группами в нашем об­ществе.)

Можно было бы значительно расширить список общеизвестных фактов, касающихся роли религии в современных обществах с пись­менностью, и с ними, безусловно, хорошо знакомы функционалис­ты-антропологи и социологи, описывающие религию как интегратйв-ную, не ограничивая круг социальных структур, для которых это вер­но. Можно по крайней мере себе представить, что теоретическая ори­ентация, выведенная из исследования обществ без письменности, заслонила собой очевидные факты о функциональной роли религии в обществах с несколькими религиями. Наверное, именно перенос предположения о функциональном единстве и приводит к вычерки­ванию всей истории религиозных войн, инквизиции (которая вбива­ла клин не в одно общество), разрушительных конфликтов между ре­лигиозными группами. Ибо факт остается фактом: все игнорируют эти хорошо известные данные, предпочитая примеры, взятые из исследо­вания религии в обществах без письменности. Еще более поразитель­но, что в той же самой статье, процитированной выше, где дальше говорится о «религии, приводящей к интеграции с точки зрения на­строений, верований и ритуалов», нет ни намека на возможно разъе­диняющую роль религии.

Такой функциональный анализ может, конечно, подразумевать, что религия приводит к интеграции тех, кто верит в те же самые ре­лигиозные ценности, но маловероятно, что имеется в виду именно это, поскольку это просто бы доказывало, что интеграция достигает­ся любым консенсусом по любому множеству ценностей.

Более того, это опять-таки показывает, как опасно придавать по­стулату функционального единства (который может быть более или

менее приемлемым для некоторых обществ без письменности) зна­чение безусловной модели обобщенного функционального анализа. Обычно в обществах без письменности существует всего лишь одна преобладающая религиозная система, так что, кроме"отдельных де­виантов, членство всего общества и членство религиозной общности фактически совпадает по объему. Очевидно, что в этом типе соци­альной структуры общий набор религиозных ценностей может иметь в качестве одного из своих последствий усиление общих чувств и со­циальной интеграции. Но это не так-то легко поддается доказуемому обобщению относительно других типов общества.

У нас будет возможность вернуться к другим теоретическим зак­лючениям современного функционального анализа религии, но на данный момент мы видим, чем чревато принятие несостоятельного постулата о функциональном единстве. Такое единство всего обще­ства нельзя успешно постулировать, предваряя наблюдение. Это не­преложный факт. Теоретическая система функционального анализа должна четко требовать точного определения единиц, для которых дан­ный социальный или культурный элемент является функциональным. Она должна четко допускать, что данный элемент может иметь раз­ные последствия, функциональные и дисфункциональные, для ин­дивидов, подгрупп и для более широкой социальной структуры и куль­туры.

Постулат универсального функционализма

В сжатом виде этот постулат гласит, что все стандартизирован­ные социальные или культурные формы имеют позитивные функции. Малиновский формулирует его категорично, как и другие аспекты функциональной концепции:

Функциональная точка зрения на культуру настоятельно выдвигает, таким образом, принцип, что в любом типе цивилизации каждый обычай, материальный объект, идея или верование выполняет какую-то жизненно важную функцию...²¹

Хотя, как мы видели, Клюкхон допускает изменчивость едини­цы, какой является форма культуры, он присоединяется к-Малинов-скому в постулировании функционального значения всех сохраняю­щихся форм культуры. «Мой основной постулат... гласит, что ни одна

В. Malinowski, «Anthropology», op. cit., 132 [курсив, хотя и дан, наверное, изли­шен при такой выразительности оригинала]. — Примеч. автора.

форма культуры не выживает, если не представляет собой реакцию, которая в некотором смысле является регуляторной или адаптив­ной...»²² Может ли этот универсальный функционализм быть эврис­тическим постулатом — это будет видно. Но нужно быть готовым к тому, что он тоже отвлекает внимание аналитика от ряда нефункцио­нальных значений существующих форм культуры.

Фактически, когда Клюкхон пытается доказать свое положение, приписывая «функции» элементам без видимых функций, он гово­рит о такой функции, которую, как можно было бы увидеть по опреде­лению, без всякого исследования, выполняют все существующие до сих пор элементы культуры. Так, он высказывает мысль, что на

данный момент бесполезные в техническом отношении пуговицы на рукавах европейского мужского костюма содействуют выполнению «функции» сохранения привычного, поддержания традиции. Люди по большей части испытывают больший комфорт, если чувствуют преем­ственность в поведении, если чувствуют, что придерживаются ортодок­сальных и социально одобренных форм поведения²³.

Это как бы представляет собой пограничный случай, когда при­писывание функции мало что вносит в непосредственное описание модели культуры или формы поведения. Вполне можно предполо­жить, что все устоявшиеся элементы культуры (которые можно рас­плывчато описать как «традицию») как минимум имеют функцию «сохранения привычного, поддержания традиции». Это все равно что сказать, что «функция» подчинения любои-установившейся практи­ке, — это позволить конформисту избежать санкций, которые иначе были бы к нему применены за отклонение от установившейся прак­тики. Это, безусловно, верно, но мало что проясняет. Однако это по­служит нам напоминанием, что надо будет исследовать типы функ­ций, которые приписывает элементам культуры социолог. На данный момент мы приходим к предварительному предположению, что, хотя каждый элемент культуры или социальной структуры может иметь функции, рано утверждать безоговорочно, что каждый такой элемент должен быть функциональным.

Постулат универсального функционализма является, конечно, историческим результатом бурной, скучной и затянувшейся дискус­сии по поводу «пережитков», в которой ломали копья антропологи в первой половине столетия. Понятие социального пережитка, то есть, по словам Риверса, «обычая... [который] нельзя объяснить его со-

²² Kluckhohn, Navaho Witchcraft, 46 [курсив мой]. — Примеч. автора.

²³ Ibid., 47. — Примеч. автора.

временной полезностью, но который становится понятным благода­ря его прошлой истории»²⁴, восходит по крайней мере к Фукидиду. Но когда на первый план вышли эволюционные теории культуры, понятие пережитка оказалось стратегически еще более важным для реконструкции «стадий развития» культур, особенно для обществ, не имеющих письменности и не оставивших никаких письменных сви­детельств. Для функционалистов, желавших уйти от того, что они счи­тали обычно фрагментарной и часто предположительной «историей» обществ без письменности, критика понятия пережитка вылилась в критику всей интеллектуально неприемлемой для них системы эво­люционного мышления. В результате они, наверное, перестарались в своих нападках на это центральное понятие эволюционной теории и выдвинули столь же односторонний «постулат» о том, что «каждый обычай [везде]... выполняет некую жизненно важную функцию».

Было бы обидно позволить полемике антропологических пред­ков создавать столь же великолепные преувеличения в настоящем. Раз социальные пережитки были открыты, получили название и были изучены, их нельзя изгнать постулатом. А если нельзя предъявить никакие образцы таких пережитков, то дискуссия сходит на нет сама по себе. Более того, можно сказать, что даже когда такие пережитки можно обнаружить в современных обществах с письменностью, они, похоже, мало что дают для понимания поведения человека или дина­мики социальных изменений. Нетребуя от них исполнения сомнитель­ной роли — роли жалких заменителей письменных исторических сви­детельств, — социолог, занимающийся обществами с письменностью, может без особого ущерба пренебречь пережитками. Но не надо, что­бы архаичная и не имеющая отношения к делу полемика заставляла его принять несостоятельный постулат, что все элементы культуры выполняют жизненно важные функции. Ибо это тоже проблема, под­лежащая изучению, а не готовый вывод, сделанный до исследования. Гораздо более полезным в качестве ориентира для исследования нам представляется предварительное допущение, что у существующих культурных форм есть четкое равновесие функциональных влияний, идет ли речь об обществе, рассматриваем как единое целое, или о подгруп­пах, достаточно сильных, чтобы сохранить эти формы неизменными путем прямого принуждения или косвенного убеждения. При такой формулировке сразу же удается избежать присущей функционально-