О теоретической социологии 3 страница

Основное различие между предоткрытием и предвидением или предвосхищением передано в кратком изречении Уайтхеда, помещен­ном под заголовком данной главы: «Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое было рань­ше сказано кем-то, кто этого просто не осознал сам». Уайтхед пер­вым бы оценил насмешку истории, что в этом замечании его пред­восхитили, хотя и не опередили. Математик, логик и историк идей Огастес де Морган, к примеру, отмечал еще тридцать лет назад: «Едва ли было хоть одно великое открытие в науке, чтобы при этом не ока­залось, что в зачаточном состоянии оно находится в трудах несколь­ких современников или предшественников того человека, который собственно его и сделал»³². И наконец, еще один умелый теоретик, используя типично фрейдистские риторические фигуры, дал точное объяснение определяющему различию между предоткрытием и пред­видением: первое в отличие от второго заключается в разработке идеи или в достаточно серьезных наработках, делающих выводы из нее очевидными³³.

Но историки идей часто пренебрегают этими глубинными разли­чиями. Большая частота подлинных переоткрытий иногда приводит их к занижению стандартов сущностной идентичности или функци­ональной равноценности и к тому, что они объявляют «повторными открытиями» формулировки, лишь смутно обозначенные в прошлом; в крайнем случае историки вообще обходятся без таких стандартов и тешатся игрой в повсеместное обнаружение «предвидений» и «пред-

⁵¹ Augustus de Morgan, «Essays on the Life and Work of Newton» (Chicago and London: The Open Court Publishing Co., 1914), 18. Более поздний пример см.: наблюдение ны­нешнего главы американских психологов Edwin G. Boring, A History of Experimental Psychology (New York: Appleton-Century-Crofts, Inc., 1950, 2nd ed.), 4. «Почти всем ве­ликим открытиям предшествовали предвидения, которые потом раскапывает исто­рик». — Примеч. автора.

³³ Характерно, что Фрейд излагает проблему, выражаясь именнотак: «Я прекрасно осознаю, что одно дело — один раз, два или даже чаще выразить словами идею, кото­рая приходит в форме мимолетного вдохновения, и совсем другое — иметь серьезные намерения, буквально взяться за нее, преследовать, несмотря на все трудности, раз­рабатывая до мелочей, и отвоевать ей место среди принятых истин. Такова разница между случайным флиртом и серьезным браком со всеми его обязанностями и слож­ностями. «Быть преданным идее» — распространенный оборот речи». Sigmund Freud, «On the history of the psycho-analytic movement», впервые опубликованной в 1914 г. и переизданной ^Collected Papers, op. cit., 1,287—359 на 296. Этот глубоко личный очерк, посвященный истории идеи, изобилует наблюдениями, подходящими к нашей не­посредственной теме. — Примеч. автора.

открытий». Эта склонность преувеличивать сходство и игнорировать пазтичия между более ранними и более поздними формулировками является профессиональной болезнью, которой подвержены многие историки идей.

Нынешние историки идей, глубоко разочарованные склонностью своих предшественников выдумывать предвидения и предвосхище­ния в более точных науках, могут гневно отвергать поставленный им аналогичный диагноз, но фактически эта болезнь, по-видимому, еще шире и в более острой форме распространена среди историков соци­альных наук. Причины этого найти нетрудно. Возьмем историю со­циологии — пример, который, понятным образом, нас здесь интере­сует в первую очередь. В течение многих поколений большинство со­циологических трудов (включая это вступление) было написано в сти­ле научного очерка. В отличие от естественных и биологических наук, где статьям уже давно придают четко определенную форму, в социоло­гии лишь недавно установилась практика излагать в статьях сжатую формулировку проблемы, методику и средства исследования, эмпири­ческие данные, их обсуждение и теоретические выводы из найденно­го³⁴. В прошлом при написании социологических статей и особенно книг авторы редко давали точное определение основных понятий, а логика метода и связи между переменными и непосредственно разра­батываемой теорией оставались, как правило, скрытыми в соответ­ствии с общепринятой гуманитарной традицией. Такая практика привела к двум обстоятельствам. Первое: основополагающие поня­тия и идеи легко ускользают от внимания, так как ясно не обозначе­ны и не определены, поэтому фактически некоторые из них позже открывают заново. Второе: туманность прежних формулировок по­зволяет историку идей поддаться соблазну и усмотреть предоткрытия в тех случаях, когда более тщательный анализ выявляет лишь смутное и несущественное сходство.

Такие неточности возлагают на историков идей тяжелую обязан­ность: различить подлинные предвидения и псевдопредвидения, в которых сходство обычно сводится к случайному употреблению не­которых слов, таких же, что и в более позднем тексте, которым исто-

³⁴ Уточним, что мы не говорим и не хотим сказать, что использование этой фор­мы для социологических статей гарантирует им значимость. Некоторым статьям, ко­торые все-таки приняли такую форму, удается лишь ясно продемонстрировать свою незначительность, тогда как другим, сохранившим стиль научного очерка, удается гораздо больше способствовать нашему пониманию человека в обществе. Речь идет не о соотносительном научном достоинстве разных стилей в социологических тру­дах, а о свойствах социологического очерка, способствующих тому, что историки со­циологии находят в ней несуществующие предвидения и предвосхищения. — При­меч. автора.

рик приписывает определенные значения, исходя из более поздних данных. Разница между подлинным и псевдопредвидением далеко не ясна. И все же если историк ленится и позволяет любой степени сход­ства между старыми и новыми формулировками сойти за предвиде­ние, то он фактически пишет мифологию идей, а не их историю.

Как и в случае предоткрытий, предположительное подтвержде­ние подлинного предвидения получают тогда, когда более поздний автор сам утверждает, что некоторые аспекты его идеи были до него изложены другими. Так, Гордон Оллпорт убедительно сформулиро­вал принцип функциональной автономии: что формы поведения ста­новятся при точно определяемых условиях целями и задачами сами по себе, хотя были вызваны другими причинами. Существенно важ­ным моментом является то, что поведение может сохраняться, даже если не подкреплено первоначальным стимулом или мотивом. Когда Оллпорт впервые сформулировал эту важную и в некоторых отноше­ниях противоречивую концепцию³⁵, он не замедлил указать на более ранние сообщения об этом: замечание Вудворта, что психологичес­кие механизмы могут трансформироваться в побуждения; замечание Стерна, что феномотивы могут трансформироваться в геномотивы; замечание Толмана, что «средства-цели» могут «установиться как полноправные». Они расцениваются скорее как предвидения, чем предоткрытия, поскольку более ранние варианты совпали с более поздним лишь отчасти и, что более важно, в них нет многих логичес­ких заключений и эмпирических проявлений, четко сформулирован­ных Оллпортом. Вот почему формулировка Оллпорта перевернула весь ход истории функциональной автономии, тогда как им это не уда­лось. Такого рода различие упускают в историях идей, в которых глав­ная задача — распределить «заслуги» за вклад, поскольку они склон­ны смешивать предоткрытия и предвидения в одно бесформенное це­лое. В противоположность этому в историях идей, ставящих своей главной задачей восстановить действительный ход научного разви­тия, отмечается кардинальное различие между ранними приближе­ниями к идее и более поздними формулировками, оставляющими след в развитии этой идеи, побуждая их авторов или других ученых систе­матически их разрабатывать.

Когда ученый наталкивается на раннюю и забытую формулиров­ку, останавливается, сочтя ее содержательной, а потом сам ее дово­дит до конца, мы имеем дело с подлинным случаем исторической

³⁵ Gordon W. Allport, «The functional autonomy of motives», American Journal of Psychology, 1937, 50, 141 — 156. Ссылки Оллпорта на предвидения отмечены Calvin S. Hall and Gardner Lindzey, Theories of Personality (New York: John Wiley & Sons, 1957), 270—271. — Примеч. автора.

ппеемственности идей, несмотря на временной промежуток в не­сколько лет. Но в отличие от надуманной версии научного исследо­вания такая модель встречается нечасто. Обычно же идея бывает на­столько определенно и выразительно сформулирована, что современ­никам трудно ее не заметить, а затем становится легко найти ее пред­видения и предвосхищения. Но решающим для теории истории идей является тот факт, что эти ранние наброски остаются преданными забвению и никем систематически не разрабатываются, пока их не вер­нет на авансцену новая и на данный момент окончательная формули­ровка.

Идентификация предоткрытий, предвидений и предвосхищений может быть незамедлительной или отсроченной. Незамедлительные открытия происходят благодаря чистой наблюдательности, характер­ной для социальной системы ученых. Стоит только опубликовать вновь сформулированную идею или эмпирические данные, как может най­тись небольшая группа ученых, уже сталкивавшихся с более ранней версией идеи, хотя и не использовавших ее в своей работе. Когда но­вая формулировка оживляет в их памяти прежний вариант, они сооб­щают о предоткрытий, предвидении или предвосхищении другим уче­ным в этой области. (Страницы журнала «Сайенс» пестрят письмами научному сообществу, что подтверждает эту картину.)

Отсрочка в идентификации имеет место тогда, когда ранняя вер­сия быстро была предана забвению. Она могла быть опубликована в неизвестном журнале, затеряться в статье на другую тему или скры­ваться в неопубликованных лабораторных записках, журнале или письме. Какое-то время современники считают открытие совершен­но новым. Но как только они хорошо ознакомились с этой новой иде­ей, некоторые из них узнают формулировки, напоминающие новую, когда впоследствии перечитывают ранние работы. Именно в этом смысле прошлая история науки постоянно переделывается ее после­дующей историей.

Формулировка Оллпортом функциональной автономии как пси­хологического принципа является примером второй модели откры­тия. Раз Оллпорт внедрил в наше сознание этот принцип, мы теперь подготовлены к любому его варианту при чтении трудов прошлого. Так, благодаря Оллпорту я могу сообщить, перечитав Дж.С. Милля, что он мельком упоминал тот же принцип еще в 1865 году: «Лишь тог­да, когда наши цели становятся независимыми от чувства боли или Удовольствия, породившего их, считается, что у нас сложившийся характер»³⁶. Дело в том, однако, что я не задумался над наблюдением

³⁶ John Stuart Mill, A System of Logic (London: Longmans, Green, 1865), 423. — Примеч. автора.

Милля, встретившись с ним впервые, поскольку тогда мое восприя­тие не было обострено знакомством с формулировкой Оллпорта. Так­же я могу сообщить, что в 1908 году Зиммель предугадал принцип Оллпорта в социологическом плане:

Огромное социологическое значение имеет тот факт, что бесчислен­ные взаимосвязи сохраняют свою социологическую структуру неизмен­ной даже после того, как уходит ощущение практической ситуации, по­родившей их....Для возникновения взаимосвязи, безусловно, требуется определенное число положительных и отрицательных условий, и отсут­ствие хотя бы одного из них может тут же помешать их развитию. Но ког­да связи установились, они не обязательно всегда разрушаются из-за пос­ледующего исчезновения этого условия, которое ранее они не могли бы преодолеть. То, что было сказано о [политических] структурах — что их сохранность обеспечивается лишь теми средствами, которыми они были созданы, — всего лишь неполная истина и все, что угодно, только не все­объемлющий принцип создания социальных форм в целом. Социологи­ческая связность, независимо от ее происхождения, обеспечивает само­сохранение и автономное существование социативной формы, которые не зависят от первоначальных связывающих мотивов³⁷.

Как формулировка Милля, так и высказывание Зиммеля представ­ляют собой подлинное предвидение принципа Оллпорта. Они четко излагают часть той же идеи, но не применяют ее в той мере, чтобы она отложилась в памяти современников (несмотря на то, что Зим­мель характеризует ее как «факт огромной социологической важнос­ти»), и главное, их прежние формулировки не были подхвачены и разработаны в промежутке между их появлением и формулировкой Оллпортом принципа функциональной автономии. Действительно, если бы в этом промежутке у них нашлись последователи, то у Олл­порта не было бы шанса сформулировать этот закон (в лучшем случае он бы его просто расширил).

Этот случай в иносказательной форме отражает правильный под­ход к предвидениям в истории идей. Обнаружив предвидение идеи у Милля и Зиммеля после того, как его к этому подготовила формули­ровка Оллпорта, настоящий историк идей сразу бы распознал глав­нейшую историческую проблему: почему эти прежние сообщения были проигнорированы авторами, их современниками и непосред­ственными преемниками? Он бы отметил, что не было мгновенного и неуклонного развития этой идеи, точно так же, как отметил бы ее повторное появление в конечном счете в качестве центрального объек-

³⁷ Georg Simmel, Soziologie (Leipzig: Duncker & Humblot, 1908), 582—583, верный перевод; Kurt H. WoUTb The Sociology ofGeorg Simmel (New York: The FreePress, 1950), 380—381. — Примеч. автора.

та эмпирического исследования. Такой историк попытался бы опре­делить интеллектуальные и социальные контексты, в которых эта идея появилась в своей ранней форме, и изменения в этих контекстах, при­давшие ей больший вес в более поздней и развитой форме. Короче говоря, он бы уделил внимание как сходству, так и различию (1) меж­ду несколькими формулировками идеи, (2) той степени, в которой она вписывалась в другие теоретические построения того времени, и (3) контекстам, повлиявшим на ее историческую судьбу.

Но, как известно, историки социологии обычно совершенно не удовлетворяют этим строгим требованиям анализа предвидений и пред­восхищений. Нередко создается впечатление, что им доставляет удо­вольствие — а иногда, поскольку они тоже люди, это удовольствие бы­вает нездоровым — откапывать реальные или вымышленные предви­дения недавно сформулированных концепций. Поставить перед собой такую четкую задачу нетрудно, как видно из нескольких примеров:

Первичная группа. Как известно, формулировка первичной группы, сделанная Кули в 1909 г., наложила отпечаток на современный ему и пос­ледующий социологический анализ групповой жизни. Несколько лет спу­стя один историк социологии привлек внимание общественности к появ­лению в том же году книги Элен Босанке, где речь шла о взаимодействии между членами семьи как о социальном процессе, влияющем наличность каждого члена. Далее историк отмечает, что Смолл и Винсент еще в 1894 г. назвали одну из глав своей работы Введение в изучение общества «Первич­ная социальная группа: семья». Позднее, однако, биограф Кули тщатель­но рассмотрел этот вопрос и пришел к важному выводу, что «ярлыки — это одно, а их общепринятое содержание — это другое. Кули дал этому понятию значимое содержание; вот что важно». А еще существенней его дополнительное замечание, что именно формулировка Кули, а не других авторов, вызвала к жизни огромное количество работ по изучению пер­вичной группы. Подготовленные важной формулировкой Кули, мы теперь можем отметить, что термин «первичная группа» («primare Masse») был самостоятельно и быстро введен в 1921 г. Фрейдом, который, судя по име­ющимся данным, не подозревал о существовании Кули³⁸. Но концепция

³⁸ Как теперь известно из собственного признания Кули, обсуждение первичной группы в его «Социальной организации» было включено лишь потом и в первона­чальный вариант не входило вообще. Историком, отметившим одновременное и не­зависимое обсуждение этого понятия, и предвосхищение термина, является Флойд Н. Хаус. См.: Floyd N. House, The Range of Social theory (New York: Holt, 1929), 140-Hl. Биограф Кули, который, отстаивая его права, очень точно отмечает значение предвидения для истории мысли, это Эдвард С. Джанди. См.: Edward С. Jandy, Charles Horton Cooley: His Life and His Social Theory (New York: The Dryden Press, 1942), 171-181. Использование термина Фрейдом и частичное совпадение его концепции с кон­цепцией Кули можно обнаружить в его работе Massenpsychologie und Ich-Analyse (Leipzig, Wien, Zurich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag, 1921), 76, в следую­щем виде: «Eine solche primare masse ist eine Ansahl von Individuen, die ein und dasselbe

Кули явилась гораздо более плодотворной для социологической теории и практики, чем понятие «первичной группы» Фрейда.

Зеркальное «я». Классическая формулировка этого понятия, сделан­ная Кули, обозначает социальный процесс, при котором наши образы «я» формируются через восприятие нас другими людьми. Всем известно, поскольку Кули сам об этом говорит, что эта формулировка расширила прежние концепции, выдвинутые психологами Уильямом Джеймсом и Джеймсом Марком Болдуином. Здесь перед нами четкий пример куму­лятивных дополнений к теории, вносимых и поныне. Менее известен тот факт, что недавние исследования в Советском Союзе по развитию «я» и социализации исходят из замечания Маркса, что при понимании своего «я» каждый человек смотрит на другого, как в зеркало. Но ни киевские исследователи, ни Энн Арбор явно не знали, что еще Адам Смит употре­бил метафору с зеркалом, созданным из мнений других людей о нас, ко­торое позволяет нам быть свидетелями своего собственного поведения.

Смит говорит: «Это единственно зеркало, с помощью которого мы в какой-то мере глазами других людей можем внимательно изучить правиль­ность нашего поведения». Расширяя метафору почти в духе Уильяма Джей­мса, Лесли Стивен пишет в конце прошлого столетия: «Необходимо учесть не только первичное, но и вторичное отражение; и фактически надо пред­ставить два противоположных зеркала, отражающих образы до бесконеч­ности». Тут по внешним признакам мы имеем множественные независи­мые формулировки данной идеи в совершенно разных теоретических тра­дициях. Но эти эпизоды — лишь сырье для анализа эволюции идеи, а не конечный пункт, в котором разнообразные и частично совпадающие ва­рианты идеи просто имели место³⁹.

Предлагаю ряд наскоро собранных, неразвернутых аллюзий на предоткрытия, предвидения, предвосхищения и псевдопредвидения

Objekt an die Stelle ihres Ichideals gesetzt und sich infolgedessen in ihrem miteinander identifizeirt haben» (в печати все это набрано вразбивку для усиления эффекта). А по­скольку в английском переводе Джеймса Стречи во всем тексте несколько более об­ширное немецкое слово «Masse» заменено «группой», то этот отрывок, без всякого намерения подражать Кули, выглядит так: «Первичная группа такого рода — это ряд индивидов, заместивших свое эго одним и тем же объектом и, как следствие, отожде­ствляющих себя друг с другом в своем эго». Термин «первичная группа» принадлежит Кули, а характерная теоретическая формулировка, безусловно, дана Фрейдом. — Примеч. автора.

³⁹ Выдержавшая испытание временем формулировка Кули появилась в его Human nature and the Social Order (New York: Scribner, 1902), 183—184. Jandy, op. cit., 108—126, восстанавливает по очереди расширение этой идеи Кули и Дж. Мидом. Независимый источник идеи у Маркса засвидетельствовали социальные психологи института пси­хологии в Киеве, хорошо знавшие Маркса, но ничего не слышавшие о Кули и Миде (основано на интервью, проведенном Генри Рикеном и мною в 1961 г.). Лесли Сти­вен подхватил метафору Адама Смита в History of English Thought in the Eighteenth Century (New York: G.P. Putnam's Sons, 1902, 3d ed.), I, 74—75. — Примеч. автора.

в социологии и психологии для того, чтобы доказать, что: (1) на них легко натолкнуться и (2) они легко перерождаются в коллекциониро­вание антиквариата, которое совершенно не продвигает историю со­циологической теории, а лишь дублирует битву между любителями древности (назовем их «антикварами») и сторонниками всего совре­менного (назовем их «модернистами»), на которую ушло столько ин­теллектуальных сил в семнадцатом и восемнадцатом веках:

Шекспир явным образом предвосхитил Фрейда в вопросе об осозна­нии и рационализации желаний в пьесе «Генрих IV»: «Твое желанье, Гар­ри, отцом явилось этой мысли».

Эпиктет, не говоря уже о Шопенгауэре и многих других, по всей ви­димости, предвосхитил то, что я назвал теоремой Томаса: определения, даваемые людьми ситуациям, влияют на последствия: «Человека трево­жат и беспокоят не вещи, а его мнения и представления о вещах»⁴⁰.

Самнер явно предугадал понятие Липпмана о стереотипах, когда писал в Нравах, что нравы «стереотипны». Спенсер пишет, что «притя­жение городов прямо пропорционально массе и обратно пропорциональ­но расстоянию», тем самым явно предугадывая теорию Стауффера об имеющихся возможностях — еще одно скорее полностью вербальное, чем сущностное сходство.

Понятие Веблена «неспособность, приобретенная благодаря обуче­нию» (подхваченное, развитое и примененное другими социологами), которое явно предугадал Филип Хамертон в своей давно забытой книге, опубликованной в 1873 г., написав, что «умственные отказы» [торможе­ния] не указывают «ни на какую врожденную неспособность, а [лишь] на то, что ум стал непригодным из-за приобретенных привычек и обычных для него занятий», таким образом породив «приобретенную непригод­ность» («Интеллектуальная жизнь»).

Джон Стюарт Милль предугадал в общем правиле частный случай воздействия Хоторна, определенного веком позже: в экспериментах «воз­действие могло быть оказано не изменением, а средствами, использован­ными для введения изменения. Однако возможность этого последнего предположения в целом допускает убедительную проверку с помощью других экспериментов».

У Аристотеля есть предвосхищение понятия «значимых других» Дж.Х. Мида, когда он пишет в «Риторике», что «люди, перед которыми нам стыдно, это те, чьим мнением мы дорожим... и т.д.».

⁴⁰ Родившиеся в один и тот же год и оказавшиеся в конце концов в оживленной атмосфере социологического исследования, характерной для университета в Чикаго в первой трети нашего столетия, У.И. Томас и Дж.Г. Мид пользуются почти одинако­вым языком при формулировке теоремы — Томас в общем виде, Мид в более ограни­ченном. Так, Томас говорит: «Если люди определяют ситуации как реальные, они реальны по своим последствиям». Мид говорит: «Если что-то не признают действи­тельным, то оно и не функционирует в данном сообществе как действительное». Movements of Thought in the Nineteenth Century (University of Chicago Press, 1936), 29. — Щимеч. автора.

Особый пример сбывшегося пророчества французского философа и ученого семнадцатого века Пьера Гассенди, утверждавшего, что астро­логические предсказания о судьбе отдельных людей способствуют их са­моосуществлению в силу стимулирующего или подавляющего воздей­ствия этих предсказаний на этих людей.

Широко распространенным примером данной точки зрения служит утверждение, что пословицы полностью передают общепринятые соци­ологические идеи; так, стоит человеку усвоить отраженный в пословице девиантный образ, и его поведение станет девиантным: «Назовите чело­века вором, и он начнет воровать».

Этот быстро подобранный список примеров, который при жела­нии мог бы пополнить любой грамотный социолог, показывает, с ка­кой легкостью можно взять и указать на настоящие или мнимые пред­видения и предвосхищения сразу после обнародования теоретичес­кой идеи или эмпирических данных. Такое приписывание теорети­ческих заслуг не способствует пониманию исторического развития мысли. И при исследовании многократных открытий в естественных и биологических науках, и для плодотворных исторических изыска­ний требуется детальный анализ как теоретической сути более ран­них и поздних вариантов, так и условий, способствующих в каждом конкретном случае преемственности или прерывности идей. Прекрас­ным примером такого изыскания является тщательное изучение Дж. Дж. Шпенглером утверждения Лавджоя, что в Басне о пчелах Манде-виля (1714) полностью предугаданы все основные идеи Веблена, раз­витые в его «Теории праздного класса»⁴¹. Не принимая поверхност­ное сходство за достаточное доказательство, Шпенглер подвергает эти два комплекса идей скрупулезному анализу, выявляя таким образом глубинные различия, помимо случайного сходства между ними. При этом он показывает, как первоначально малые, но функционально существенные различия в формулировках приводят к разным теоре­тическим заключениям, которые потом подхватывают и развивают последователи.

3. Предвосхищения. Идентификация предвидений и предвосхище­ний, которая обсуждалась в предыдущем разделе, встроена в инфор­мационные каналы социальной системы науки; ради их обнаруже­ния не прикладывают больших усилий. Однако постоянное выискива­ние предвосхищений означает преднамеренный, целенаправленный поиск разного рода предшествующих вариантов научных идей. Впа­дая в крайность, искатель предвосхищений описывает малейший от­тенок сходства между более ранними и поздними идеями как факти-

⁴¹ J.J. Spengler, «Veblen and Mandeville Contrasted», WeltwirtschaftlichesArchiv. Zeitschrift des Institutes fur Weltwirtschaft an der Universitat Kiel, 1959, 82, 3—67. — Примеч. автора.

чес кую идентичность. Истоки этого мотивированного поиска самые различные. В некоторых случаях он, по-видимому, продиктован стра­стным стремлением доказать, что ничего нового в этом мире нет. По­иск тогда представляет собой настоящую «человеческую комедию», в то время как каждый усердно старается сделать новые открытия, чтобы способствовать развитию своей дисциплины, ученые утверждают, что все важное, наверное, было открыто раньше⁴². В других случаях на по­иск воодушевляют шовинистические пристрастия. Когда новую форму­лировку выдвигает ученый чуждой национальности или чуждой школы мышления или, если обобщить, членлюбой внешней группы, у искате­ля предвосхищений появляется стимул найти какое-то мнимое пред­видение или предугадывание у интеллектуально близкого предка ради того, чтобы восстановить соответствующее его взглядам распределе­ние заслуг внутри системы. В остальных случаях поиск, похоже, обус­ловлен враждебностью к открывателю-современнику, с которого, наверно, удастся сбить спесь, если выложить ему предвосхищения его объявленного им нового открытия. Но это выискивание предвосхи­щений становится особенно заметным, когда оно воплощается в це­ленаправленное развенчание «модернистов» в пользу «антикваров», то есть когда отбирают у живых и отдают мертвым⁴¹. Каковы бы ни были мотивы искателя предвосхищений, которые в лучшем случае можно лишь очень осторожно вывести из его произведений, наблю­даемая модель остается во многом такой же. Фактически целенаправ­ленный поиск предвосхищений можно выразить в виде кредо:

Открытие не подлинное,

Если подлинное, то не новое;

Если же и новое и подлинное, то несущественное.

На такого рода критерии указывают как жертвы искателя пред­восхищений, так и беспристрастные наблюдатели. Часто страдав­ший от упреков искателя предвосхищений Уильям Джеймс нашел в себе силы описать «классические стадии судьбы теории»: снача­ла «она подвергается нападкам как абсурдная; потом признают, что она истинная, но очевидная и несущественная; и наконец, ее счи-

⁴² Ученым, как и другим людям, часто присуще поведение, опровергающее те
самые предположения, которые они пытаются подтвердить. Уайтхед ссылается на
бихевиориста в 1920-х, заявлявшего, что его цель — показать, что цель не имеет зна­
чения в человеческом поведении. — Примеч. автора.

⁴³ Битва между «модернистами» и «антикварами» печально известна своей про­
должительностью. Описание этой бессмысленной битвы, превратившейся в нескон­
чаемую войну, с которой я весьма близко знаком, сделано в кн. Merlon, On the Shoulders
of Giants. — Примеч. автора.

тают настолько важной, что ее противники утверждают, будто сами ее открыли»⁴⁴. Кроме того, спровоцированный «неправильно тол­кующими» его прагматическое изложение истины, Джеймс горест­но жалуется на неискренность оппозиции, «которая уже стала вы­ражаться шаблонной фразой: что ново — то не истинное, а что ис­тинное — то не ново... Если мы не сказали ничего нового, почему так трудно было уловить, что имелось в виду? (А затем следует ма­стерски сформулированное сдержанное высказывание.) Едва ли дело лишь в туманности наших высказываний, ведь по другим воп­росам нам удалось довести свою мысль до читателя»⁴⁵.

В то время как жертвы бурно протестуют против выискивания предвосхищений, историки науки взирают на него с полной бесстра­стностью. Так, Джордж Сартон, на данный момент старейшина сре­ди историков науки во всем мире, отметил, что

яростные возражения против открытия, особенно против того, ко­торое в той же мере нарушает душевное равновесие, в какой и является великим, обычно проходят две стадии. Первая — это отрицание, лучшим примером которого являются парижские противники концепции крово­обращения: теория Гарвея неверна, это абсолютная чушь и т.д. Когда эта точка зрения оказывается непригодной, наступает вторая стадия. С от­крытием-то все в порядке, но сделал его не Гарвей, а многие другие за­долго до него. Первоначально именно Ван Дер Линден как главный пос­ледователь Гиппократа того времени утверждал, что... «не может быть и тени сомнения, что Гиппократ знал о кровообращении!». Это хороший пример того, как рассуждают люди с филологическим складом ума, при­нимая слова за реальность⁴⁶.