Глава 5. Разве я сторож брату моему? 2 страница

(3) Другие сети, сотканные и поддерживавшиеся самими гражданами для обеспечения безопасной жизни, - эта вторая

Часть I. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

линия оборонительных позиций, представленная в свое время местным сообществом или семьей, где человек мог укрыться и залечить раны, полученные в рыночных стычках, - разрушились или в значительной мере ослабли. Изменившаяся прагматика межличностных отношений (новый стиль «жизненного поведения», с большой убедительностью описанный Энтони Гидденсом), пропитанная сегодня духом потребительства и декларирующая Другого в качестве потенциального источника наслаждений, ответственна за это лишь отчасти: чем бы ни был хорош новый прагматизм, он не может породить долговременных обязательств и тем более таких, которые заведомо должны быть продолжительными и воспринимаются как таковые. Обязательства, порождаемые этим новым прагматизмом, принимаются до следующего уведомления, отменяются по первому желанию и не предполагают предоставления или обретения устойчивых прав и обязанностей.

На медленное, но неуклонное исчезновение и забвение социальных навыков приходится другая часть вины. То, что доселе складывалось в единое целое и сохранялось в этом качестве благодаря естественным стремлениям людей и на основе использования имеющихся у них средств, ныне должно базироваться на предоставляемых технологией и приобретаемых на рынке инструментах. При отсутствии таковых партнерства и группы распадаются, даже если у них и был шанс укрепиться. Не только удовлетворение индивидуальных потребностей, но само существование и устойчивость групп и коллективов все больше определяются рынком, а потому и отражают естественным образом его неустойчивость и непредсказуемость.

(4) Как заметил недавно Дэвид Беннетт, «радикальная неопределенность в отношении населяемых нами материального и социального миров и наших способов политической активности внутри них... - вот что предлагает нам индустрия образов...» И в самом деле, сигнал, который со всей мощью убедительности подается нам наиболее эффективными средствами информации, созданными культурой, сигнал, к которому аудитория с готовностью прислушивается исходя из ее опыта, свидетельствует о глубокой неопределенности и «мяг-

_пСТи» мира: в нем всякое может случиться и все может быть пелано, но ничего не может быть сделано раз и навсегда, и _и _этом, что бы ни случилось, все приходит и уходит без предварительного уведомления. В этом мире человеческие контакты состоят из последовательного ряда встреч, личности заменены периодически сменяемыми масками, а биографии распадаются на серии эпизодов, сохраняющихся лишь в столь же эфемерной памяти. Ни о чем нельзя знать наверняка, а все известное может трактоваться по-разному, причем каждая из этих трактовок столь же хороша или плоха (или, разумеется, столь же переменчива или рискованна), как и любая другая. Там, где раньше стремились к уверенности, теперь заключаются пари, а рискованные действия заменяют упорное движение к цели. Таким образом, в нынешнем мире мало что может считаться прочным и надежным, напоминающим плотно сотканную основу, в которую можно вплести маршрут собственной жизни.

Как все прочее, человеческие индивидуальности - представления людей о самих себе - рассыпаются на ряд моментальных снимков, каждый из которых должен вызывать в воображении, нести и выражать собственное значение, чаще не зависящее от соседнего кадра, чем связанное с ним. Вместо того чтобы конструировать собственную идентичность последовательно, как делается при постройке дома, - неспешно выстраивая потолки, полы, комнаты, коридоры, - человек стремится через ряд «новых начинаний» экспериментировать с мгновенно собираемыми и легко разбираемыми формами, нанося один слой краски на другой; поистине, это напоминает палимпсест древности - текст, написанный на пергаменте поверх другого. Это та разновидность индивидуальности, которая подходит миру, где искусство забвения является не менее, если не более ценным качеством, чем искусство запоминания, где забывание в большей мере, чем -^Учение, является условием постоянного поддержания себя ^Не°бходимой форме, где люди и вещи то появляются в поле рения неподвижно закрепленной камеры внимания, то по-Идают его, а сама память подобна видеопленке, которая все-Может быть очищена и наполнена новыми образами.

Часть i. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

Таковы некоторые и, разумеется, далеко не все измерения неопределенности, свойственной постмодернити. Жизнь в условиях подавляющей, постоянной и самоподдерживающейся неопределенности раздражает; человека трясет перед лицом бесконечных вариантов, среди которых следует сделать выбор; он содрогается при мысли, что разумные соображения нынешнего дня могут обернуться завтра дорогостоящими ошибками; человек уже больше не знает, чего ждать от завтрашнего дня и еще меньше представляет себе, как добиться желаемого. Неопределенность, колебания, отсутствие контроля над событиями - все это порождает тревогу. Эта тревога и представляет собой ту цену, которую приходится платить за новые личные свободы и новую ответственность. Какое бы удовлетворение ни приносили эти свободы в иных отношениях, многие находят такую цену слишком большой, чтобы платить ее с радостью. Они охотно предпочли бы мир менее сложный и тем самым менее пугающий; мир, где варианты действий более просты, вознаграждения за верные решения неизбежны, а признаки удачного выбора ясны и безошибочны. Мир, где каждый знает, что необходимо делать, чтобы оказаться правым. Мир, который не полон тайн и из которого не исходят неожиданности. Для многих людей, без спроса заточенных в свободу, предложение «большей простоты» настолько соблазнительно, что от него невозможно отказаться.

Но у нас, жителей современных городов, остается мало шансов на то, чтобы вещи стали прозрачней и проще. С самого начала эпохи модернити города были сборищем безымянных толп, местом встреч чужеземцев - подлинными «всеобщими чужбинами», как назвал их Бенджамен Нельсон. Чужеземцы несли с собой отсутствие определенности: трудно быть уверенным в том, как они себя поведут, как отреагирУ" ют на те или иные поступки; нельзя сказать, являются ли они друзьями или врагами, - и ничего не остается, кроме как относиться к ним с подозрением. Если они долгое время остаются на одном и том же месте, то можно выработать опрела ленные правила сосуществования, ослабляющие страх: иностранцы - «чужие», люди, «не такие, как мы» - могут быть собраны в отдельных кварталах, которые можно обойти, из

_встре^ч с ними; их можно использовать на определенных аботах, производимых в отведенных для этого местах в оп- " -деленное время; их можно и иными способами держать на безопасной дистанции от нормальной повседневной жизни. Однако такая «нормализация» или «упорядочение» присутствия чужаков, практиковавшиеся с определенным успехом всех городах эпохи модернити, вряд ли способны помочь в нашу эру великих миграций, настоящего переселения на-подов. Чужеземцы прибывают в таких количествах, что им уже едва ли могут быть предписаны строго ограниченные места и функции; время их пребывания еще слишком коротко, чтобы они смогли хоть как-то приобщиться к принятым нормам и устоявшимся привычкам; во все более дерегулиру-емом мире нельзя надеяться на то, чтобы привязать их к каким-то определенным территориям и задачам либо удерживать на расстоянии; невозможно даже заставить их подчиняться местным обычаям, поскольку в отличие от чужестранцев прошлого, стремившихся воссоединиться со своим этносом или постичь культуры других народов, они гордятся собственными традициями и привычками и не преклоняют колена перед обычаями, причудами и предрассудками принимающих их стран, не считая их в чем-то лучшими. Не мудрено, что страхи и беспокойства мужчин и женщин периода постмодернити склонны концентрироваться на этих «новых чужаках». И ведь это разумно, не так ли? Ведь прежде чем города наводнились этими странными, непокорными и бесцеремонными людьми, жизнь оставалась гораздо проще и не была столь нервозной, как теперь...

Такова общая картина; между тем современные города ЛДлеки от того, чтобы быть однообразным и гомогенным пространством. Они, скорее, представляют собой совокупность существенно отличающихся друг от друга районов, привлекательность которых весьма различна, причем каждый рай-°н отличается не только типом своих обитателей, но и типом случайно встречаемых чужеземцев, посещающих его или бедующих _чер_ез него транзитом. Границы между районами ^Ногда четко очерчены и охраняемы, но гораздо чаще стерты обозначены; в большинстве случаев они оспарива-

^и

Часть I. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

ются и нуждаются в постоянных уточнениях, порождаемых приграничными стычками и разведывательными вылазками. При таких обстоятельствах способность чужеземцев порождать беспокойство, перерастающее в ненависть к ним, - это лишь вопрос степени; подобные чувства испытываются с различной интенсивностью в разных кварталах города разными категориями жителей. В городе территория, воспринимаемая одним жителем как родная, рассматривается другим как враждебное окружение. Именно поэтому можно сказать, что свобода передвижения в границах города превратилась в наше время в главный стратифицирующий фактор. Положение в городской социальной иерархии лучше всего измеряется тем, в какой степени человек может (или не может) избежать привязанности к ограниченному району, а также тем, может ли он игнорировать или безопасно обходить «запретные» места.

Иными словами, горожане стратифицированы по степени, в которой они могут игнорировать присутствие чужаков и избегать опасностей, порождаемых этим присутствием. Важно заметить, что необходимые для этого ресурсы неравномерно распределены среди жителей современного города. Многие из них лишены гибкой «стратегии уклонения» и чаще всего вынуждены ограничить список подходящих для проживания мест (или, по существу, «общественного», легко доступного жилья) районом, строго очерченным и превращающимся в гетто. В лучшем случае они могут попытаться изолировать себя от остальных горожан. Знаменитые «запретные» районы выглядят по-разному в зависимости от того, с какой стороны на них посмотреть: для тех, кому повезло разгуливать за их пределами, они «запретны для входа», но тем, кто живет внутри, их местожительство представляется «запретным для выхода». Остальные горожане, имеющие возможность обходить районы, которые им не хочется посещать, могут без особых забот исключить обитателей гетто из списка чужаков, с которыми им когда-либо доведется встретиться. Сеть внутригородских автомагистралей, проспектов и проездов и, разумеется, бронированные стенки частных автомобилей-крепостей с небьющимися стеклами окон и анти-

«тонными устройствами позволяют им избежать встреч с чужаками. Большая часть ужасающей «грязи», характерной для жизни города, ставшего безопасным от чужеземцев, остается для них практически невидимой и не влияет на их расчеты, связанные с планами на будущее. Итак, городская жизнь имеет разные смыслы для разных людей, и то же самое можно сказать о фигуре чужеземца и наборе связанных с ним представлений. Всякий раз, пытаясь оценить ощущения жителей города эпохи постмодерна, следует иметь в виду, что двойная свобода передвижения в любом направлении и избирательное безразличие суть их основополагающие черты.

Различный характер приобретаемого опыта порождает разные взгляды на мир и разные жизненные стратегии. До тех пор, пока сохраняются свобода передвижения и способность избегать [нежелательных] встреч, присутствие чужаков не сковывает, не раздражает и не приводит в замешательство, а возможности обретения стимулирующего жизненного опыта, обусловленного этим присутствием, могут лишь с восхищением приветствоваться, В этих условиях сладкие плоды свободы выбора Moiyr быть полностью собраны и продегустированы. Нарушение границ может быть огромным удовольствием, если некто может это делать, когда пожелает, в то же время запрещая другим следовать его примеру... Как полагает Джонатан Фридман, предпринявший глубокую переоценку ставших сегодня модными теорий «культурной гибридизации», «смешанная культура является продуктом определений, исходящих сверху или извне жизней тех, чье существование таким образом упорядочивается. И поскольку это 'сверху' или 'извне' представляет собой некое социальное положение, проблема классов становится критически важной в понимании происходящего». Автор суммирует: «Логика, формирующаяся в среде андеркласса городских окраин, с большой вероятностью имеет природу, отличную от той, которая проявляется в поведении разъезжающих по миру высокообразованных представителей индустрии культуры». «Гибридность», испытываемая элитой, «совершенно противоположна балканизации и трибализации, проявляющейся на низшем уровне системы».

Часть I. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

Позвольте мне повториться. Для некоторых жителей современных городов, безопасно чувствующих себя в защищенных от грабителей домах зеленых пригородов, в офисах-крепостях деловых центров, охраняемых многочисленными полицейскими, в машинах, напичканных средствами безопасности, на которых они ездят от дома до офиса и обратно, чужаки оказываются даже приятным зрелищем, как, например, морской прибой, и совершенно не воспринимаются как нечто угрожающее. Иммигранты держат рестораны, обещающие неожиданные впечатления для гурманов, торгуют любопытными на вид таинственными вещами, способными стать предметом живых обсуждений на очередной вечеринке, предлагают услуги, до которых другие люди никогда бы не опустились или не рискнули бы предложить, перебрасываются мудрыми замечаниями, выгодно отличающимися от рутинных и скучных [мнений |. Все они - люди, которым вы платите за предлагаемые ими услуги и за право отказаться от таковых, если они более не доставляют вам удовольствия. Чужестранцы ничем не ограничивают вашу свободу как потребителя их услуг. Как турист, патрон или клиент, потребитель услуг всегда оказывается главной фигурой: он требует, устанавливает правила и, разумеется, решает, когда начнется или закончится его встреча с их производителями. В такой жизни чужаки выступают лишь в качестве поставщиков удовольствий. Их присутствие развеивает скуку. Надо благодарить Бога за то, что они существуют. Тогда к чему весь этот шум и крики?

Шум и крики, следует заметить, исходят из других районов города, которых ищущие удовольствий потребители никогда не посещают, не говоря уже о том, чтобы жить там. Эти районы населены людьми, которым не дано выбирать, с кем и как часто им встречаться, и которые не имеют возможности платить за уважение к своему выбору; беспомощными людьми, которым мир кажется ловушкой, а не развлекательным парком; людьми, заключенными, как в тюрьму, в пределы территории, откуда для них нет выхода, но куда другие вправе заходить и уходить, когда пожелают. Поскольку денег - этих единственных знаков, на законных основаниях гарантирующих свободу выбора в обществе потребления, - у этих людей

всегда очень мало, а иногда и вовсе нет, им приходится прибегать к тем источникам, которых всегда в достатке, чтобы произвести необходимое впечатление; они отстаивают осаждаемую территорию (по точному выражению Дика Хебдиджа), «используя непривычные ритуалы, странно одеваясь, ломая устойчивые представления, нарушая правила, разбивая бутылки, окна, головы, бросая риторические вызовы закону». Они в дикой, неистовой и безумной манере реагируют на опасности, представляющиеся вездесущими и трудноосязаемыми. Их враги, чужаки-пришельцы, выглядят такими сильными и могущественными благодаря их собственной обезоруживающей слабости; мнимые возможности и злая воля чужестранцев являются отражением их беспомощности. Именно собственное бессилие порождает в них ощущение внушающей страх силы чужаков. Слабое встречается со слабым и противостоит слабому; но при этом оба ощущают себя Давидом, борющимся с Голиафом.

В своем классическом исследовании современного шовинизма и расизма Фил Коэн высказывает предположение, что в основе всякого рода ксенофобии, этнической или расовой, всякого восприятия чужестранца в качестве врага или препятствия, ограничивающего суверенитет личности или коллектива, лежат идеализированные представления о безопасном доме как о смысловой метафоре. Образ безопасного дома превращает то, что находится «за его пределами», в чреватую угрозами территорию; ее обитатели воплощают собой эти угрозы, и их необходимо сдерживать, отгонять и держать на расстоянии: [тем самым] «внешнее окружение может представляться чем-то однозначно нежелательным и опасным, в то время как за символическими кружевными занавесками приемлемы нормы личного поведения. Понимание дома сужается до того пространства, где на малой части хаотичного мира может быть обеспечено определенное ощущение внутреннего 'порядка и приличий', пространства, которым субъект может непосредственно владеть и управлять». Это та самая мечта о защищенном мире, месте, имеющем надежные и эффективно охраняемые границы, территории, четко обо-³^аченцой и находящейся под защитой закона, площадке,

Часть I. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

избавленной от рисков, а в особенности - от непредсказуемых рисков, трансформирующих просто «незнакомых лк> дей» в «опасные элементы», если не в прямых врагов. И городская жизнь со всеми ее замысловатыми навыками, различными обременительными усилиями, неустанной бдительностью, требующими значительных ресурсов, не может не обострять эти мечты о доме.

«Дом», создаваемый в этих мечтах, насыщается смыслом в противопоставлении риска и контроля, угроз и безопасности, боевых действий и мира, эпизода и вечности, раздробленности на части и единого целого. Иными словами, такой дом -это воплощение мечты об исцелении от болей и страданий городской жизни, жизни чужих среди чужих. Проблема, однако, состоит в том, что исцеление может быть лишь воображаемым и постулированным; в своей желаемой форме оно недостижимо: во многом постольку, поскольку неизбежны досадные черты городской жизни. Именно недостижимость желаемого исцеления, зияющая пропасть между домом-мечтой и каждым отдельно взятым зданием из кирпича и бетона, наполненным «подозрительными соседями», и превращает непрекращающиеся территориальные столкновения в «практическое» средство отграничения самого себя и своего «дома» от всех остальных. Чужестранцы все время стоят у ворот; и именно приписываемые им злая воля, замыслы по нарушению границ, нападению и вторжению придают осязаемый смысл этим самым воротам. Я полагаю, что присущие постмодернити формы насилия проистекают из мастного, дерегулирующего и децентрализующего характера процессов, связанных с идентификацией [личности]. Дс- монтаж коллективных, институционализированных и централизованных рамок обретения индивидуальности, свойственный миру постмодернити, может происходить как скоординированно, так и под влиянием случайностей; он может и приветствоваться, и оплакиваться. Но в любом случае его эффект сводится к тому, что - как отметил недавно Питер Вагнер - плацдарм, с которого могло быть предпринято наступление во имя всеобщих интересов, перекрывающих час* тные проявления враждебности, «плацдарм, ранее представленный государством, теперь либо опустел, либо отсутствует

се». По словам Вагнера, требуется «переговорный про-

есс позволяющий понять, что общего имеют между собой

_и различные социальные группы... в нынешней социальной

ситуации, и выяснить, могут ли они совместно регулировать

последствия происходящего».

Заметим, однако, что до сих пор такая потребность остается далекой от реализации, что обусловлено (как выразилась Ханна Арендт) «пустотой политического пространства». Она имела в виду, что в наше время государство уже не имеет плацдармов, с которых оно могло бы полноценно и эффективно влиять на способы нашего коллективного существования. Частичные, сегментарные, ориентированные на конкретные цели, ограниченные по времени интервенции - в этом мы не испытываем недостатка. Но чаще всего они не достигают целостного эффекта: как и все остальное, они фрагментарны и прерывисты, зачастую противоречат друг другу, причем никто не может уверенно претендовать на то, что точно знает, каким окажется исход этих интервенций. Такие вмешательства тонут в хитросплетениях туманного и непроницаемого «глобального беспорядка», чтобы впоследствии возродиться в формах, больше напоминающих природные катаклизмы, чем преднамеренные человеческие действия. С другой стороны, кажется очевидным, что сама природа этой проблемы не позволяет рассчитывать на успех частных инициатив и де-регулированного вмешательства; они скорее являются частью проблемы, чем ее решением. Разумеется, какие-то скоординированные совместные действия необходимы. Как раз это и взывает к политике; к выработке новых, столь необходимых в наступившем столетии этических правил следует под-^ХоДить как к политической проблеме и политической задаче, ^какуум, оставленный уходящим в прошлое национальным го-^сУДДрством, заполняется сегодня неотрайбалистскими, посту-^Лированными или воображаемыми «как бы сообществами», ^если бы он ими не заполнялся, сохранялась бы политиче-^Кая пустота, в которой блуждали бы индивиды, теряющиеся гомоне противоречивых призывов, рассчитанных большей

^Стью на насилие и меньшей, а то и исчезающе малой, на логичную аргументацию.

Чисть I. Как мы живем

Глава 6. Единство и разнообразии

Современное человечество говорит разными голосами и мы знаем теперь, что это надолго. Центральный вопрос нашего времени заключается в том, как превратить полифонию в гармонию и предотвратить ее вырождение в какофонию Гармония не есть единообразие; она всегда является переплетением различных мотивов, каждый из которых имеет собственное звучание, и именно этим звучанием поддерживает общую мелодию.

Ханна Арендт считала способность к взаимодействию основным качеством полиса ~ места, где люди встречаются друг с другом как равные с равными, признавая в то же время свое разнообразие и полагая его сохранение важнейшей целью этой встречи... Как этого можно достичь (как можем мы этого добиться)? Для этого необходима уверенность, что стремленш человека к индивидуальности не перерастет в сознание собственной исключительности, в отказ сотрудничать с другими людьми; это, в свою очередь, требует преодоления тенденции к подавлению других личностей во имя утверждения собственного «Я», признания того, что именно сохранение индивидуальности других поддерживает то разнообразие, в котором только и может расцвести собственная неповторимость. Граждане, некогда встречавшиеся друг с другом в общественных местах [древнего] полиса, в общем и целом делали это довольно неплохо. Но они встречались с очевидным намерением обсудить общественные дела, за которые они, и только они, несли ответственность; все эти дела могли быть сделаны только ими, и больше никем. Каким бы ни оказывался возникающий консенсус, он был их общим достижением, а не полученным подарком; они вновь и вновь приходили к нему, встречаясь, разговаривая и споря. Согласно вполне уместному выражению Джеффри Уикса, «человечество - это не некая сущность, нуждающаяся в реализации, а прагматическая конструкция, своего рода перспектива, которая должна оформиться через выдвижение множества отдельных проектов, сформироваться на основе тех различий, из которых, в широком смысле, и состоит человечество».

«Человечество» не обладает экзистенциальным превосходством над враждующими и воинственными племенами-

П добно им, оно существует лишь как постулат; подобно им, о существует лишь в предстоящих столкновениях; подоб-им оно обладает лишь человеческими стремлениями и че-овеческой приверженностью поставленным целям как ос-овным материалом для строительства самого себя. Как и эти племена, оно нуждается в том, чтобы «за его руками тщательно следили», и собравшиеся за столом не оказались бы обманутыми, как многократно бывало и раньше, чтобы пристрастный интерес раздающего карты не был принят за неоспоримые всеобщие правила. Наконец, как и перед племенами, перед человечеством стоит задача нахождения единства в разнообразии. Подобные попытки предпринимались уже неоднократно, но их сильной стороной всегда оказывалось скорее провозглашение намерений, чем надежные механизмы осуществления этих призывов. В прошлом и вплоть до наших дней либо единство, либо разнообразие должны были уступать дорогу друг другу. И нет никакой гарантии, что история не повторится и на этот раз. Как и раньше, мы вынуждены действовать без предварительных гарантий победы. Кстати, так бывало всегда. Но лишь теперь мы осознаем, что это - не только примета прошлого, но и самая современная действительность.

И все-таки кажется, что в нынешних условиях постмодер-нити появились реальные возможности освобождения; что есть шанс сложить оружие, приостановить пограничные бои, развязываемые, чтобы удерживать чужеземцев на расстоянии, разобрать маленькие берлинские стены, повседневно воздвигаемые с намерением разделять людей и препятствовать их контактам. Этот шанс заключен не в потворстве возродившемуся этническому подходу и не в подлинных или при-Думанных племенных традициях, но лишь в завершении де-^с°Циализующей работы модернити, в фокусировании внимания на праве выбора собственной идентичности как на единствен- "^ универсальном праве гражданина и человека, на несомненной ^и неотъемлемой личной ответственности за этот выбор -1'фичем достичь этого можно] посредством срывания масок ^и Разоблачения сложных механизмов, предназначенных для ^ЛиШения человека этих свободы выбора и ответственности.

Часть I. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

Шанс на человеческое единение зависит от прав, предоставляемых чужеземцам, а не от решения вопроса о том, кто -государство или наспех собранное племя - вправе определять кого относить к их числу.

В интервью, данном Роберту Маджиори для газеты «Ли-берасьон» 24 ноября 1994 года, Жак Деррида призвал скорее к переосмыслению современной идеи гуманизма, нежели к ощ. казу от нее. «Права человека», какими мы начинаем их сегодня видеть, но что более важно - какими мы только можем и должны их видеть, являются не продуктом законодательства а как раз наоборот: они ставят предел «силе, законам, политическим понятиям», как и всем «установленным» правам (независимо от того, кто обладает, требует или узурпирует прерогативу «устанавливать» их авторитарным образом). «Человеческое», каким оно виделось в традиционной гуманистической философии, включая и кантианского субъекта, является, по мнению Дерриды, «все еще 'слишком братским', сублимиро-ванно мужским, семейным, этническим, национальным и т. д.»

Переосмысление есть философская задача. Но сохране
ние возможности избежать мертворождения имеет помимо
философской еще и политическую составляющую. Мы отме
тили, что угрожающий и пугающий потенциал чужаков нара
стает по мере того, как сокращается свобода личности, стол
кнувшейся с необходимостью самоутверждения. Мы отмети
ли также, что ситуация, сложившаяся в обществах постмодер-
нити, не столько увеличивает общий объем индивидуальной
свободы, сколько перераспределяет ее, при этом все более
ее поляризуя: отдает ее радостно и охотно соблазнившимся,
в то же время почти отказывая в ней живущим в нищете и
подвергающимся нормативному регулированию. Если такой
поляризации не будет положен предел, можно ожидать, что
нынешняя двойственность статуса чужестранцев, порожден
ного социумом, сохранится и впредь. С одной стороны, чуЖ"
дость (и вообще отличие) будет по-прежнему считаться ис
точником приятного опыта и эстетического наслаждения; ^с другой - чужеземцы останутся ужасным воплощением хрУ¹¹"
кости и неопределенности человеческого окружения, ^GC _u ственным чучелом для всех будущих ритуальных и