Елизавета Евгеньевна Аничкова 13 страница

Другая трудность — необходимость разграничить собственно язык народа зэков от языка племени каннибалов (иначе называ- емых «блатными» или «урками»), рассеянного среди них. Язык племени каннибалов есть совершенно отдельная ветвь филологи- ческого древа, не имеющая себе ни подобных, ни родственных. Этот предмет достоин особого исследования, а нас здесь только запутала бы непонятная каннибальская лексика (вроде: ксива — документ, марочка — носовой платок, угол — чемодан, лукови- ца — часы, прохоря´ — сапоги). Но трудность в том, что другие лексические элементы каннибальского языка, напротив, усваи- ваются языком зэков и образно его обогащают:

свистеть; темнить; раскидывать чернуху; кантоваться; лу- каться; филонить; мантулить; цвет; полуцвет; духовой; кондей; шмон; костыль; фитиль; шестёрка; сосаловка; от- рицаловка; с понтом; гумозница; шалашовка; бациллы; хилять под блатного; заблатниться; и другие, и другие.

Многим из этих слов нельзя отказать в меткости, образности, даже общепонятности. Венцом их является окрик — на цырлах! Его можно перевести на русский язык только сложно-описатель- но. Бежать или подавать что-нибудь на цырлах значит: и на цы- почках, и стремительно, и с душевным усердием — и всё это одновременно.

Нам просто кажется, что и современному русскому языку это- го выражения очень не хватает! — особенно потому, что в жиз- ни часто встречается подобное действие.

Но это попечение — уже излишнее. Автор этих строк, закон- чив свою длительную научную поездку на Архипелаг, очень бес- покоился, сумеет ли вернуться к преподаванию в этнографиче- ском институте, — то есть не только в смысле отдела кадров, но: не отстал ли он от современного русского языка и хорошо ли бу- дут его понимать студенты. И вдруг с недоумением и радостью он услышал от первокурсников те самые выражения, к которым привыкло его ухо на Архипелаге и которых так до сих пор не хва- тало русскому языку: «с ходу», «всю дорогу», «по новой», «раску- рочить», «заначить», «фраер», «дурак, и уши холодные», «она с парнями шьётся» и ещё многие, многие!

Это означает большую энергию языка зэков, помогающую ему необъяснимо просачиваться в нашу страну, и прежде все- го в язык молодёжи. Это подаёт надежду, что в будущем про- цесс пойдёт ещё решительней и все перечисленные выше слова

тоже вольются в русский язык, а может быть, даже и соста- вят его украшение.

Но тем трудней становится задача исследователя: разделить теперь язык русский и язык зэческий!

 

————————

 

В заключение несколько личных строк. Автора этой статьи во время его расспросов зэки вначале чуждались: они полагали, что эти расспросы ведутся для кума (душевно близкий им попе- читель, к которому они, однако, как ко всем своим попечите- лям, неблагодарны и несправедливы). Убедясь, что это не так, к тому ж из разу в раз угощаемые махоркою (дорогих сортов они не курят), они стали относиться к исследователю весьма добро- душно, открывая неиспорченность своего нутра. Они даже очень мило стали звать исследователя в одних местах Укроп Помидо- рович, в других — Фан Фаныч. Надо сказать, что на Архипела- ге отчества вообще не употребляются, и поэтому такое почти- тельное обращение носит оттенок юмористический. Одновре- менно в этом выразилась недоступность для их интеллекта смыс- ла данной работы.

Автор полагает, что настоящее исследование удалось, гипоте- за вполне доказана; открыта в середине XX века совершенно но- вая никому не известная нация этническим объёмом во много миллионов человек.

 

 

Г л а в а 2 0

 

ПСОВАЯ СЛУЖБА

 

Не в нарочитое хлёсткое оскорбление названа так глава, но обя- заны мы и придерживаться лагерной традиции. Рассудить, так са- ми они этот жребий выбрали: служба их — та же, что у охран- ных собак, и служба их связана с собаками. И есть даже особый устав по службе с собаками, и целые офицерские комиссии сле- дят за работой отдельной собаки, вырабатывают у неё хорошую злобность.

А ещё на протяжении всей этой книги испытываем мы затруд- нение: как вообще их называть? «Начальство, начальники» — слишком общо, относится и к воле, ко всей жизни страны, да и затёрто уж очень. «Хозяева» — тоже. Называть их прямо «псы», как в лагере говорят? — как будто грубо, ругательно. Вполне в духе языка было бы слово лагерщики: оно так же отличается от

«лагерника», как «тюремщик» от «тюремника», и выражает точный единственный смысл: те, кто лагерями заведуют и управляют.

Так вот о ком эта глава: о лагерщиках (и тюремщиках сюда же). Можно бы с генералов начать, и славно бы это было — но нет у нас материала. Невозможно было нам, червям и рабам, узнать о них и увидеть их близко.

В этой главе подлежат нашему обзору от полковника и ниже. Мы не упускаем из виду возвышенных слов Дзержинского:

«Кто из вас очерствел, чьё сердце не может чутко и внимательно относиться к терпящим заключение — уходите из этого учрежде- ния!» Однако мы не можем никак соотнести их с действитель- ностью. Кому это говорилось? И насколько серьёзно? И кто это- му внял? Ни «террор как средство убеждения», ни аресты по при- знаку «сомнительности», ни расстрелы заложников, ни ранние концлагеря за 15 лет до Гитлера — не дают нам как-то ощуще- ния этих чутких сердец, этих рыцарей. И если кто за эти годы уходил из Органов сам, то как раз те, кому Дзержинский предла- гал остаться, — кто не мог очерстветь. А кто очерствел или был чёрств — тот-то и остался.

Как прилипчивы бывают ходячие выражения, которые мы склонны усваивать, не обдумав и не проверив. Старый чекист! — кто не слышал этих слов, произносимых протяжно, в знак особо-

го уважения. Если хотят отличить лагерщика от неопытных, сует- ливых, попусту крикливых, но без бульдожьей хватки, говорят:

«А начальник там ста-арый чекист!» «Старый чекист» — ведь это, по меньшей мере, значит: и при Ягоде оказался хорош, и при Ежове, и при Берии, всем угодил.

 

————————

 

Сходство жизненных путей и сходство положений — рождает ли сходство характеров? Вообще — нет. Для людей, значительных духом и разумом, — нет, у них свои решения, свои особенности, и очень бывают неожиданные. Но у лагерщиков, прошедших стро- гий отрицательный отбор — нравственный и умственный, — у них сходство характеров разительное, и, вероятно, без труда мы сумеем проследить их основные всеобщие черты.

С п е с ь. Он живёт на отдельном острове, слабо связан с да- лёкой внешней властью, и на этом острове он — безусловно пер- вый: ему униженно подчинены все зэки, да и вольные тоже. У не- го здесь — самая большая звезда на погонах. Власть его не име- ет границ и не знает ошибок: всякий жалобщик всегда оказывает- ся неправ (подавлен). У него — лучший на острове дом. Лучшее средство передвижения. Каждый день и каждый обиходный слу- чай даёт им зримо видеть своё превосходство: перед ними вста- ют, вытягиваются, кланяются, по зову их не подходят, а подбега- ют, с приказом их не уходят, а убегают.

Из самодовольства всегда обязательно следует т у п о с т ь. Заживо обожествлённый всё знает доконечно, ему не надо читать, учиться, и никто не может сообщить ему ничего, достойного раз- мышления. Среди сахалинских чиновников Чехов встречал умных, деятельных, с научными наклонностями, много изучавших мест- ность и быт, писавших географические и этнографические иссле- дования — но даже для смеха нельзя представить себе на всём Архипелаге одного такого лагерщика!

С а м о в л а с т и е. Самодурство. В этом лагерщики вполне сравнялись с худшими из крепостников XVIII и XIX веков. Бесчис- ленны примеры бессмысленных распоряжений, единственная цель которых — показать власть. Чем дальше в Сибирь и на Север — тем больше, но вот и в Химках, под самой Москвой (теперь уже — в Москве), майор Волков замечает 1 мая, что зэки не ве- селы. Приказывает: «Всем веселиться немедленно! Кого увижу скучным — в кондей!»

Всем лагерным начальникам свойственно о щ у щ е н и е

в о т ч и н ы. Они понимают свой лагерь не как часть какой-то государственной системы, а как вотчину, безраздельно отданную им, пока они будут находиться в должности. Отсюда — и всё са- мовольство над жизнями, над личностями, отсюда и хвастовство друг перед другом. Начальник одного кенгирского лагпункта: «А у меня профессор в бане работает!» Но начальник другого лагпунк- та, капитан Стадников, режет под корень: «А у меня — академик дневальным, параши носит!»

Жадность, с т я ж а т е л ь с т в о. Это черта среди лагерщи- ков — самая универсальная. Не каждый туп, не каждый само- дур — но обогатиться за счёт бесплатного труда зэков и за счёт государственного имущества старается каждый. Не только сам я не видел, но никто из моих друзей не мог припомнить бескорыст- ного лагерщика, и никто из пишущих мне бывших зэков тоже не назвал такого.

В их жажде как можно больше урвать никакие многочислен- ные законные выгоды и преимущества не могут их насытить. Ни высокая зарплата (с двойными и тройными надбавками «за по- лярность», «за отдалённость», «за опасность»). Ни — премирова- ние. Ни — исключительно выгодный расчёт стажа. Нет! Ещё на Соловках начальники стали присваивать себе из заключённых — кухарок, прачек, конюхов, дровоколов. С тех пор никогда не пре- рывался (и сверху никогда не запрещался) этот выгодный обы- чай, и лагерщики брали себе также скотниц, огородников или преподавателей к детям. Не стаканами, а вёдрами и мешками, кто только мог съесть или выпить за счёт пайка заключённых — обязательно это делал!

От старых крепостников тем и отличаются лагерные хозяева, что власть их — не пожизненна и не наследственна. И оттого кре- постники не нуждались воровать сами у себя, а у лагерных на- чальников голова только тем и занята, как у себя же в хозяйстве что-нибудь украсть.

Я скудно привожу примеры, только чтоб не загромождать из- ложения. В наш лагерь на Калужской заставе каждую неделю при- езжал на легковой машине пузатый капитан, начальник 15-го ОЛПа с Котельнической набережной, за олифой и замазкой (в послевоенной Москве это было золото). И всё это предваритель- но воровали для него из производственной зоны и переносили в лагерную — те самые зэки, которые получили по 10 лет за снопик соломы или пачку гвоздей!

П о х о т ь. Это не у каждого, конечно, это с физиологией свя- зано, но положение лагерного начальника и совокупность его

прав открывали полный простор гаремным наклонностям. На- чальник Буреполомского лагпункта Гринберг всякую новоприбыв- шую пригожую молодую женщину тотчас же требовал к себе. (И что она могла выбрать ещё, кроме смерти?) В Кочемасе на- чальник лагеря Подлесный был любитель ночных облав в женских бараках (как мы видели и в Ховрино). Он самолично сдёргивал с женщин одеяла, якобы ища спрятанных мужчин. При красавице- жене он одновременно имел трёх любовниц из зэчек.

З л о с т ь, ж е с т о к о с т ь. Не было узды ни реальной, ни нравственной, которая бы сдерживала эти свойства. Неограничен- ная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жесто- кости. Как дикая плантаторша, носилась на лошади среди своих рабынь Татьяна Меркулова, женщина-зверь (13-й лесоповальный женский ОЛП Унжлага). Майор Громов, по воспоминанию Прон- мана, ходил больной в тот день, когда не посадил несколько че- ловек в БУР. Капитан Медведев (3-й лагпункт УстьВымлага) по несколько часов ежедневно сам стоял на вышке и записывал муж- чин, заходящих в женбарак, чтобы следом посадить. Он любил иметь всегда полный изолятор.

Они все знали (и туземцы знали): здесь телеграфные провода кончились!

Мне возражают! Мне возражают! Да, были отдельные факты... Но главным образом при Берии... Но почему вы не даёте светлых примеров? Но опишите же и хороших!

Нет уж, кто видел, тот пусть и показывает. А я — не видел. Я общим рассуждением уже вывел, что лагерный начальник не может быть хорошим, — он должен тогда голову свернуть или быть вытолкнут. Ну допустите на минуту: вот лагерщик задумал творить добро и сменить собачий режим своего лагеря на чело- веческий, — так дадут ему? разрешат? допустят?

Ну, честно скажу, знал я одного очень хорошего эмведешни- ка, правда, не лагерщика, а тюремщика — подполковника Цука- нова. Одно короткое время он был начальником марфинской Спецтюрьмы. Не я один, но все тамошние зэки признаю´ т: зла от него не видел никто, добро видели все. Как только мог он изо- гнуть инструкцию в пользу зэков — обязательно гнул. В чём толь- ко мог послабить — непременно послаблял. Но что ж? Перевели нашу Спецтюрьму в разряд более строгих — и он был убран. Он был немолод, служил в МВД долго. Не знаю — как. Загадка.

Да вот ещё Арнольд Раппопорт уверяет меня, что инженер- полковник Мальцев Михаил Митрофанович, армейский сапёр, с 1943 по 1947 начальник Воркутлага (и строительства, и самого

лагеря), — был, мол, хороший. В присутствии чекистов подавал руку заключённым инженерам и называл их по имени-отчеству. Когда ему присвоили звание гебистское — генерального комисса- ра третьего ранга, он не принял (может ли так быть?): я инже- нер. И добился своего: стал обычным генералом. За годы его правления, уверяет Раппопорт, не было создано на Воркуте ни од- ного лагерного дела (а ведь это годы — военные, самое время для «дел»), жена его была прокурором города Воркуты и парали- зовала творчество лагерных оперов. Это очень важное свиде- тельство.

Однако те, кто особенно кричат о «хороших чекистах» в ла- герях, а это — благонамеренные ортодоксы, — имеют в виду «хо- роших» не в том смысле, в котором понимаем мы: не тех, кто пытался бы создать общую человечную обстановку для всех це- ной отхода от зверских инструкций ГУЛАГа. Нет, «хорошими» счи- тают они тех лагерщиков, кто честно выполнял все псовые инструкции, загрызал и травил всю толпу заключённых, но побла- жал бывшим коммунистам. Такие «хорошие», конечно, были, и немало. (Какая у благонамеренных широта взгляда! Всегда они — наследники общечеловеческой культуры.)

 

————————

 

Лагерный надзор считается младшим командным составом МВД. Это — гулаговские унтеры. Та самая их и задача — тащить и не пущать. На той же гулаговской лестнице они стоят, только пониже. Оттого у них прав меньше, а свои руки приложить при- ходится чаще. Заключённые перед ними — так же бесправны и беззащитны, как и перед большим начальством. И выместить злость, проявить жестокость — в этом преграда им не поставле- на. Своих офицеров надзиратели охотно повторяют и в поведе- нии, и в чертах характера — но нет на них того золота, и ши- нели грязноваты, и всюду они пешком, прислуги из заключённых им не положено, сами копаются в огороде, сами ходят и за ско- тиной. Ну, конечно, дёрнуть зэка к себе домой на полдня — дров поколоть, полы помыть — это можно, но не очень размашисто! На производстве можно заставить зэка что-нибудь по мелочи сде- лать — запаять, подварить, выковать, выточить. А крупней табу- ретки не всегда и вынесешь. Это ограничение в воровстве боль- но обижает надзирателей, а жён их особенно, и оттого много бы- вает горечи против начальства, оттого жизнь ещё кажется силь- но несправедливой, и появляются в груди надзирательской стру-

ны не струны, но такие незаполненности, пустоты, где отзывает- ся стон человеческий. И бывают способны низшие надзиратели иногда с зэками сочувственно поговорить. Не так это часто, но и не вовсе редко. Во всяком случае, в надзирателе, тюремном и ла- герном, встретить человека бывает можно, каждый заключённый встречал на своём пути не одного. В офицере же — почти невозможно.

Это, собственно, общий закон об обратной зависимости социального положения и человечности.

 

————————

 

«Конвой открывает огонь без предупреждения!» В этом закли- нании — весь особый статут конвоя, его власти над нами по ту сторону закона.

Говоря «конвой», мы употребляем бытовое слово Архипелага: ещё говорили (в ИТЛ даже чаще) — Вохра или просто «охра». По- учёному же они назывались Военизированная Стрелковая Охрана МВД, и «конвой» был только одной из возможных служб Вохры, наряду со службой «в карауле», «на зоне», «на оцеплении» и «в дивизионе».

Служба конвоя, когда и войны нет, — как фронтовая. Конвою не страшны никакие разбирательства, и объяснений ему давать не придётся. Всякий стрелявший прав. Всякий убитый виноват, что хотел бежать или переступил черту.

Вот два убийства на лагпункте Ортау (а на число лагпунктов умножайте). Стрелок вёл подконвойную группу, бесконвойный подошёл к своей девушке, идущей в группе, пошёл рядом. «Отой- ди!» — «А тебе жалко?» Выстрел. Убит. Комедия суда, стрелок оправдан: оскорблён при исполнении служебных обязанностей.

К другому стрелку, на вахте, подбежал зэк с обходным лист- ком (завтра ему освобождаться), попросил: «Пусти, я в прачечную (за зону) сбегаю, мигом!» — «Нельзя». — «Так завтра же я буду вольный, дурак!» Застрелил. И даже не судили.

В 1938 в Приуралье на реке Вишере с ураганною быстротою налетел лесной пожар — от леса да на два лагпункта. Что делать с зэками? Решать надо было в минуты, согласовывать некогда. Охрана не выпустила их — и все сгорели. Так — спокойнее. А если б выпущенные да разбежались — судили бы охрану.

Нет сомнения, что отбору стрелковой охраны МВД придава- лось большое значение в министерстве. Но настоящее научное комплектование и дрессировка этих войск начались лишь одно-

временно с Особлагами — с конца 40-х и начала 50-х годов. Ста- ли брать туда только 19-летних мальчиков и сразу подвергать их густому идеологическому облучению.

А до того времени состав Вохры бывал пёстр. Особенно раз- мягчился он в годы советско-германской войны: лучших трениро- ванных («хорошей злобности») молодых ребят приходилось пере- давать на фронт, а в Вохру тянулись хилые запасники, по здо- ровью не годные к действующей армии, а по злобности совсем не подготовленные к ГУЛАГу (не в советские годы воспитывались). Нина Самшель вспоминает о своём отце, который вот так в пожилом возрасте в 1942 году был призван в армию, а направ- лен служить охранником в лагерь Архангельской области. Пере- ехала к нему и семья. «Дома отец горько рассказывал о жизни в лагере и о хороших людях там. Когда папе приходилось на сель- хозе охранять бригаду одному, то я часто ходила к нему туда, и он разрешал мне разговаривать с заключёнными. Отца заключён- ные очень уважали: он никогда им не грубил, они мне говори- ли: «Вот если бы все конвойные были такие, как твой папа». Он знал, что много людей сидит невинных, и всегда возмущался, но только дома — во взводе сказать так было нельзя, за это суди-

ли». По окончании войны он сразу демобилизовался.

Но и по Самшелю нельзя верстать Вохру военного времени. Доказывает это дальнейшая судьба его: уже в 1947 он был по 58-й посажен и сам! В 1950 в присмертном состоянии сактирован и через 5 месяцев дома умер.

После войны эта разболтанная охрана ещё оставалась год-два, и как-то повелось, что многие вохровцы стали о своей службе то- же говорить «срок»: «Вот когда срок кончу». Они понимали по- зорность своей службы, о которой соседям и то не расскажешь. В том же Ортау один стрелок нарочно украл предмет из КВЧ, был разжалован, судим и тут же амнистирован, — и стрелки завидо- вали ему: вот додумался! молодец!

Наталья Столярова вспоминает стрелка, который задержал её в начале побега — и скрыл её попытку, она не была наказана. Ещё один застрелился от любви к зэчке, отправленной на этап. До введения подлинных строгостей на женских лагпунктах меж- ду женщинами и конвоирами частенько возникали дружелюбные, добрые, а то и сердечные отношения. Даже наше великое госу- дарство не управлялось повсюду подавить добро и любовь.

 

 

Г л а в а 2 1

 

ПРИЛАГЕРНЫЙ МИР

 

Как кусок тухлого мяса зловонен не только по поверхности сво- ей, но и окружён ещё молекулярным зловонным облаком, так и каждый остров Архипелага создаёт и поддерживает вокруг себя зловонную зону. Эта зона, более охватная, чем сам Архипелаг, — зона посредническая, передаточная между малой зоной каждого отдельного острова и Большой Зоной всей страны.

Всё, что рождается самого заразного в Архипелаге — в люд- ских отношениях, нравах, взглядах и языке, по всеобщему в ми- ре закону проникания через растительные и животные перегород- ки — просачивается сперва в эту передаточную зону, а потом уже расходится и по всей стране. Именно здесь, в передаточной зоне, сами собой проверяются и отбираются элементы лагерной идео- логии и культуры — достойные войти в культуру общегосу- дарственную. И когда лагерные выражения звенят в коридорах нового здания МГУ или столичная независимая женщина выносит вполне лагерное суждение о сути жизни, — не удивляйтесь: это достигло сюда через передаточную зону, через прилагерный мир. Пока власть пыталась (а может быть, и не пыталась) перевос- питать заключённых через лозунги, культурно-воспитательную часть, почтовую цензуру и оперуполномоченных, — заключённые быстрее перевоспитали всю страну посредством прилагерного ми- ра. Блатное миропонимание, сперва подчинив Архипелаг, легко перекинулось дальше и без труда покорило прилагерный мир, а

затем и глубоко отразилось на всей воле.

Так Архипелаг мстит Союзу за своё создание. Так никакая жестокость не проходит нам даром.

Так дорого платим мы всегда, гоняясь за тем, что подешевле.

 

* * *

Перечислять эти места, местечки и посёлки — почти то же, что повторять географию Архипелага. Ни одна лагерная зона не может существовать сама по себе — близ неё должен быть посё- лок вольных. Иногда этот посёлок при каком-нибудь временном лесоповальном лагпункте простоит несколько лет — и вместе с лагерем исчезнет. Иногда он вкоренится, получит имя, поселко-

вый совет, подъездную дорогу — и останется навсегда. А иногда из этих посёлков вырастают знаменитые города — такие, как Магадан, Норильск, Дудинка, Игарка, Темир-Тау, Балхаш, Джезказган, Ангрен, Тайшет, Братск, Совгавань.

Из провинциальных столиц Архипелага крупнейшая — Кара- ганда. Она создана и наполнена ссыльными и бывшими заклю- чёнными, так что старому зэку по улице и пройти нельзя, чтобы то и дело не встречать знакомых. В ней — несколько лагерных управлений. И как песок морской рассыпано вокруг неё лагпунктов.

Кто же живёт в прилагерном мире? 1) Коренные местные жи- тели (их может и не быть). 2) Вохра — военизированная охрана.

3) Лагерные офицеры и их семьи. 4) Надзиратели с семьями.

5) Бывшие зэки (освободившиеся из этого или соседнего лагеря).

6) Разные ущемлённые — полурепрессированные, с «нечистыми» паспортами. 7) Производственное начальство. Это — люди высо- копоставленные, всего несколько человек на большой посёлок.

8) Собственно вольняшки — разные приблудные, пропащие и приехавшие на лихие заработки. Ведь в этих далёких гиблых мес- тах можно работать втрое хуже, чем в метрополии, и получать вчетверо бо´льшую зарплату: за полярность, за удалённость, за не- удобства, да ещё приписывая себе труд заключённых. Для тех, кто умеет мыть золото из производственных нарядов, прилагерный мир — Клондайк. Сюда тянутся с поддельными дипломами, сюда приезжают авантюристы, проходимцы, рвачи.

Вольняшек берут прорабами, десятниками, мастерами, зав- складами, нормировщиками. Ещё берут их на те должности, где использование заключённых сильно бы затруднило конвоирова- ние: шофёрами, возчиками, экспедиторами, трактористами, экска- ваторщиками, скреперистами, линейными электриками, ночными кочегарами.

Эти вольняшки второго разряда, простые работяги, как и зэ- ки, тотчас и запросто сдруживались с нами и делали всё, что за- прещалось лагерным режимом и уголовным законом: охотно бро- сали письма зэков в «вольные» почтовые ящики посёлка; носиль- ные вещи, замотанные зэками в лагере, продавали на вольной толкучке, вырученные за то деньги брали себе, а зэкам несли чего-нибудь пожрать, вместе с зэками разворовывали также и производство.

Сложней были отношения зэков с десятниками и мастерами цехов. Как «командиры производства» они поставлены были да- вить заключённых и погонять. Но с них спрашивали и ход самого

 

 

318 Часть третья — ИСТРЕБИТЕЛЬНОrТРУДОВЫЕ

 

производства, а его не всегда можно было вести в прямой враж- де с зэками: не всё достигается палкой и голодом, что-то надо и по доброму согласию, и по склонности, и по догадке. Только те десятники были успешливы, кто ладил с бригадирами и лучшими мастерами из заключённых. Сами-то десятники бывали мало то- го что пьяницы, что расслаблены и отравлены постоянным использованием рабского труда, но и неграмотны, совсем не зна- ли своего производства или знали дурно и оттого ещё сильней зависели от бригадиров.

И как же интересно тут сплетались иногда русские судьбы! Вот пришёл перед праздником напьянe´ плотницкий десятник Фёдор Иванович Муравлёв и бригадиру маляров Синебрюхову, отличному мастеру, серьёзному, стойкому парню, сидящему уже десятый год, открывается:

— Что? сидишь, кулацкий сынок? Твой отец всё землю пахал да коров набирал — думал в царство небесное взять. И где он те- перь? В ссылке умер? И тебя посадил? Не-ет, мой отец был по- умней: он сызмалетства всё дочиста пропивал, изба голая, в кол- хоз и курицы не сдал, потому что нет ничего, — и сразу брига- дир. И я за ним водку пью, горя не знаю.

И получалось, что он прав: Синебрюхову после срока в ссыл- ку ехать, а Муравлёв — председатель месткома строительства.

А вот десятник Фёдор Васильевич Горшков, щуплый старичок с растопыренными седыми усами. Он в строительстве тонко раз- бирался, знал и свою работу, и смежную, а главное необычное среди вольняшек его свойство было то, что он был искренне за- интересован в исходе строительства: как если б строил всё огром- ное здание для себя и хотел получше. Пил он тоже осторожно, не теряя из виду стройки. Но был в нём и крупный недостаток: не прилажен он был к Архипелагу, не привык держать заключённых в страхе. Он любил ходить по строительству и доглядывать свои- ми глазами сам, любил посидеть с плотниками на балках, с ка- менщиками на кладке, со штукатурами у растворного ящика и по- толковать. Иногда угощал заключённых конфетами — это дико- винно было нам. От одной работы он никак не мог отстать и в старости — от резки стекла. Всегда у него в кармане был свой алмаз, и если только при нём резали стекло, он тотчас на- чинал гудеть, что режут не как надо, отталкивал стекольщиков и резал сам. Отец его, Василий Горшков, был казённый десятник. Вот и понятно стало, отчего Фёдор Васильевич так любит камень, дерево, стекло и краску: с малолетства он и вырос на постройках. Но хоть десятники тогда назывались казёнными, а сейчас так не

называются — казёнными-то они стали именно теперь, а раньше это были — артисты.

Фёдор Васильевич и сейчас похваливал старый порядок:

— Что теперь прораб? Он же копейки не может переложить из статьи в статью. А раньше придёт подрядчик к рабочим в суб- боту: «Ну, ребята, до бани или после?» Мол, «после, после, дядя!»

«Ну, нате вам деньги на баню, а оттуда в такой-то трактир». Ре- бята из бани валят гурьбой, а уж он их в трактире ждёт с вод- кой, закуской, самоваром... Попробуй-ка в понедельник порабо- тать плохо.

Для нас теперь всё названо и всё известно: это была потогон- ная система, бессовестная эксплуатация, игра на низких ин- стинктах человека. И выпивка с закуской не стоила того, что вы- жимали из рабочего на следующей неделе.

А пайка, сырая пайка, выбрасываемая равнодушными руками из окна хлеборезки, — разве стоила больше?..

 

 

Г л а в а 2 2

 

МЫ СТРОИМ

 

После всего сказанного о лагерях так и рвётся вопрос: да полно! Да выгоден ли был государству труд заключённых? А если не вы- годен — так стоило ли весь Архипелаг затевать?

В самих лагерях среди зэков обе точки зрения на это были, и любили мы об этом спорить.

Конечно, если верить вождям, — спорить тут не о чем. Това- рищ Молотов, когда-то второй человек государства, изъявил VI съезду Советов СССР по поводу использования труда заклю- чённых: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для пре- ступников».

Не для государства это выгодно, заметьте! — для самого об- щества. А для преступников — полезно. И будем делать впредь! И о чём же спорить?

Да и весь порядок сталинских десятилетий, когда прежде пла- нировались строительства, а потом уже — набор преступников для них, подтверждает, что правительство как бы не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла впереди правосудия.

Но очевидно, что заданный вопрос требует уточнения и рас- членения:

— оправдывают ли себя лагеря в политическом и социальном смысле?

— оправдывают ли они себя экономически?

— самоокупаются ли они (при кажущемся сходстве второго и третьего вопроса здесь есть различие)?

На первый вопрос ответить нетрудно: для сталинских целей лагеря были прекрасным местом, куда можно было загонять мил- лионы — для испугу. Стало быть, политически они себя оправды- вали. Лагеря были также корыстно-выгодны огромному социаль- ному слою — несчётному числу лагерных офицеров, они давали им «военную службу» в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мун- диры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддер-