Узкая, каменистая тропа вела по заросшему дроком склону от пустующих домов к скальному выступу, откуда взгляд поверх Непроходимой Чащи мог свободно двигаться на юг, где вдали, за холмами, лежало море. Мертвым Карандреллы, говорили в Омбре, – открывается чудесный вид.
Кладбище окружала полуразвалившаяся стена. Для надгробий здесь использовали те же камни, что и для строительства домов. Живым – камни, и мертвым – камни. На некоторых были выцарапаны имена – неуклюже, как будто тот, кто их писал, наспех выучил буквы для того, чтобы вырвать любимое имя у безмолвия смерти.
Мегги шагала между могил, и ей казалось, что надгробия шепчут эти имена – Фарина, Роза, Лучио, Ренцо… Камни без надписей были словно стиснутые губы, печальные рты, разучившиеся говорить. Но, может быть, мертвым все равно, какие имена они носили раньше?
Мо все еще разговаривал с Орфеем. Силач разглядывал его телохранителя, словно мысленно мерялся с ним обхватом бицепсов.
Не надо, Мо! Пожалуйста!
Мегги посмотрела на мать – и сразу отвернулась, когда Реза встретила ее взгляд. Мегги сейчас почти ненавидела ее. Только из-за Резиных слез Мо и стоит сейчас здесь – из-за той ее проклятой поездки к Орфею.
Не только Силач, но и Черный Принц отправился с ними, и Дориа, хотя брат ему это запретил. Он стоял, как и Мегги, на дорожке среди могил и рассматривал предметы, лежавшие у надгробий, – увядшие цветы, деревянные игрушки, башмак, флейту. На одной из могил лежал свежий цветок. Дориа поднял его. Цветок был белый, как женщины, которых они ждали. Почувствовав взгляд Мегги, Дориа подошел к ней. Он был совсем не похож на брата. У Силача волосы были темнее и коротко острижены, а у Дориа они спадали волнами до плеч; Мегги порой казалось, что он сошел со страниц старинной книги сказок, которую подарил ей Мо, едва она научилась читать. Мегги часами рассматривала пожелтевшие картинки в полной уверенности, что их нарисовали крохотными ручками феи, о которых рассказывалось в этих сказках.
– Ты можешь прочитать буквы на камнях? – Дориа все еще держал в руках белый цветок.
Два пальца на левой руке у него не гнулись. Их сломал ему пьяный отец, когда Дориа пытался защитить от него сестру. Так рассказывал Мегти Силач.
– Да, конечно. – Мегги снова посмотрела в сторону Мо.
Фенолио передал с Баптистой записку: "Мортимер, Орфею нельзя доверять!" Бесполезно.
Не надо, Мо! Пожалуйста, не надо!
– Я ищу одно имя, – сказал Дориа смущенно, что с ним нечасто бывало. – Но я… я не умею читать. Я ищу имя своей сестры.
– Как ее зовут?
По словам Силача, Дориа как раз в тот день, когда Зяблик собирался его повесить, исполнялось пятнадцать. Мегги казалось, что он выглядит старше. "Может быть, – сказал на это Силач, – может быть, он и старше. Мать у нас не сильна в счете! Про меня она вообще не помнит, когда я родился".
– Ее звали Суза. – Дориа посмотрел на могилы, словно имя могло вызвать оттуда ту, которой оно принадлежало. – Брат говорит, что ее похоронили здесь. Только он точно не помнит, где.
Они нашли этот камень. Он зарос плющом, но имя ясно читалось. Дориа нагнулся и отодвинул плющ.
– У нее были такие же светлые волосы, как у тебя, – сказал он. – Лазаро говорит, что мама прогнала ее, потому что она хотела уйти к комедиантам. Он так этого матери и не простил.
– Лазаро?
– Мой брат. Силач, как вы его называете. – Дориа водил пальцем по надписи на камне.
Похоже, буквы были выцарапаны ножом. В букве "С" рос мох.
Мо все еще разговаривал с Орфеем. Тот протянул ему лист пергамента: слова, которые заказывала Реза.
Прочтет ли их Мо прямо здесь, если Белые Женщины действительно придут? Неужели они еще до зари снова окажутся в доме Элинор? Мегги сама не знала – печаль или облегчение она испытывает при этой мысли. И ей не хотелось в это вникать. Сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы Мо сел на коня и ускакал отсюда прочь. А лучше бы он и не приходил, пусть бы Реза плакала сколько душе угодно.
Фарид стоял в стороне. На плече у него сидела куница. Мегги смотрела на него сейчас так же холодно, как на Резу. Фарид передал Мо требования Орфея, хотя знал, в какую опасность он ввергает ее отца, не говоря уж о том, что для них – Фарида и Мегги – эта сделка означает, вероятно, расставание навсегда. Но это Фариду безразлично. Ему нужен только один человек – Сажерук.
– Говорят, вы с Перепелом родом из далекой страны. – Дориа вытащил из-за пояса нож и стал соскребать мох с имени сестры. – Там все не так, как у нас?
Что можно на это ответить?
– Да, – сказала она, помолчав, – Там все по-другому.
– Правда? Фарид рассказывал, будто там есть кареты, которые ездят без лошадей, и черные шкатулки, откуда играет какая захочешь музыка.
Мегги невольно рассмеялась.
– Да, это правда, – тихо ответила она.
Дориа положил на могилу сестры белый цветок и выпрямился.
– А правда, что в твоей стране есть летающие машины? – Сколько любопытства было в его взгляде! – Я однажды попробовал соорудить себе крылья. Я даже пролетел немного, но совсем недалеко.
– Да… Летающие машины у нас тоже есть, – ответила Мегги рассеянно. – Реза может тебе их нарисовать.
Мо сложил пергамент, протянутый Орфеем. Реза подошла к нему и начала уговаривать – слов было не слышно. Зачем? Он ее все равно не послушается.
"Другого пути нет, Мегги, – ответил он, когда она умоляла его не соглашаться на предложение Орфея. – Твоя мать права. Пора возвращаться. Здесь становится с каждым днем опаснее". Что она могла на это возразить? Разбойники за последние дни трижды переносили лагерь из-за всюду шнырявших патрулей Свистуна, а в замок Омбры, говорят, каждый час приходили женщины, утверждавшие, что видели Перепела. Этим они надеялись спасти своих детей.
Ах, Мо!
– С ним ничего не случится, – сказал Дориа. – Вот увидишь! Даже Белые Женщины любят его голос.
Ерунда. Поэтическая чушь.
Мегги подошла к Мо. Ее сапоги оставляли следы на инее, как будто по кладбищу прошел призрак. Какое серьезное у него лицо! Страшно ему? А ты как думаешь, Мегги? Он собирается позвать Белых Женщин! "Мегги, они сотканы из чистого томления!"
Фарид смущенно отвел глаза, когда она проходила мимо.
– Прошу тебя! Ты не обязан этого делать! – громкий голос Резы мучительно вспарывал тишину кладбища, и Мо мягко прикрыл ей рот ладонью.
– Я делаю это по доброй воле, – сказал он. – Не бойся. С Белыми Женщинами я знаком лучше, чем ты думаешь.
Мо сунул ей за пояс сложенный листок.
– Вот. Береги его. Если я по какой-то причине не смогу его прочитать, это сделает Мегги.
"Если я по какой-то причине не смогу его прочитать…" – если они убьют меня, как Сажерука, своими холодными белыми руками. Мегги открыла было рот и тут же закрыла, встретив взгляд Мо. Она знала взгляд. "Не спорь, Мегги. Бесполезно".
– Ну что ж. Я свою часть договора выполнил, я думаю… мм… не стоит откладывать! – Орфею явно не терпелось. Он переминался с ноги на ногу, на губах блуждала странная усмешка. – Говорят, они любят являться при лунном свете. Так что, пока луна не скрылась за облако…
Мо кивнул и подал знак Силачу. Тот мягко потянул Резу и Мегги за собой, подальше от могил, к развесистому дубу на краю кладбища. Дориа, повинуясь оклику брата, присоединился к ним.
Орфей тоже отступил на несколько шагов, как будто уже сейчас было опасно находиться рядом с Мо.
Мо переглянулся с Черным Принцем. Что он ему рассказал? Что собирается позвать Белых Женщин только ради Сажерука? Или Принц знает о словах, которые Перепел хочет купить такой ценой? Нет, конечно.
Плечом к плечу шагали они между могил. Медведь ковылял за ними. А Орфей со своим телохранителем поспешил к дубу, где стояли Реза и Мегги. И лишь Фарид остался на месте как вкопанный. На его лице страх перед теми, кого собирался позвать Мо, мешался с тоской по тому, кого они увели с собой.
Над кладбищем повеял легкий ветерок, прохладный, как дыхание тех, кого они ждали. Реза невольно шагнула вперед, но Силач удержал ее.
– Нет! – тихо сказал он.
И Реза осталась под деревом. Как и Мегги, она неотрывно глядела на двоих мужчин, стоявших среди могил.
– Покажитесь, Дочери Смерти! – Мо говорил размеренно, словно призывал их уже несчетное количество раз. – Вы ведь помните меня? Вы помните крепость Каприкорна, пещеру, куда вы за мной приходили, вы помните, как слабо билось мое сердце о ваши белые пальцы. Перепел хочет спросить вас об ушедшем друге. Где вы?
Реза прижала руку к груди. Наверное, сердце у нее колотилось так же бешено, как у Мегги.
Белая Женщина появилась прямо у надгробия, возле которого стоял Мо. Ей достаточно было протянуть руку, чтобы его коснуться, и она это сделала, мягко, словно приветствуя друга.
Медведь взвыл и опустил голову, а потом попятился, шаг за шагом, и сделал то, чего не делал никогда: покинул своего хозяина. Но Черный Принц остался стоять плечом к плечу с Мо, хотя и на его темном лице был написан страх, чего Мегги ни разу прежде не видела.
Зато Мо не повел и бровью, когда бледные пальцы коснулись его плеча. Справа от него появилась еще одна Белая Женщина. Она коснулась его груди, того места, где билось сердце. Реза вскрикнула и снова шагнула вперед – но Силач удержал ее.
– Она ему ничего плохого не делает! Ты что, не видишь? – прошептал он.
Еще одна Белая Женщина возникла из ночного мрака, потом четвертая, пятая. Они окружили Мо и Черного Принца плотным кольцом, так что Мегги видела лишь две темные тени в кругу туманных фигур. Эти вестницы смерти были так прекрасны – и так ужасны! Мегги на мгновение захотелось, чтобы Фенолио мог их увидеть. Она знала, какую гордость испытал бы он в эту минуту, – гордость за созданных его воображением бескрылых ангелов.
А их появлялось все больше. Казалось, они возникают из белых облачков дыхания, выходивших изо рта у Мо и Принца. Почему их так много? Мегги видела, что и Реза очарована ими, и даже Фарид, так боявшийся призраков. А потом поднялся шепот. Голоса Белых Женщин казались такими же бесплотными, как они сами. Шепот становился все громче, и очарованность присутствующих перешла в страх. Силуэт Мо стал размываться, словно он растворяется во всей этой белизне. Дориа бросил на брата тревожный взгляд. Реза громко позвала Мо по имени. Силач снова попытался ее удержать, но она вырвалась и побежала.
Мегги рванулась за ней, утопая в тумане прозрачных тел. К ней поворачивались лица, бескровные, как камни, о которые она спотыкалась. Где отец?
Мегги пыталась расталкивать бледные фигуры, но хватала руками пустоту, пока вдруг не наткнулась на Черного Принца. Он стоял, белый как мел, держа меч в дрожащей руке, и озирался кругом, словно забыв, кто он и как сюда попал. Шепот Белых Женщин смолк. Они растворились в воздухе, словно дым, унесенный ветром. С их уходом ночь стала еще темнее. И как страшно холодно!
Реза не переставая звала Мо, а Принц озирался в отчаянии, сжимая бесполезный меч.
Мо исчез.
Вина
Время, пусть я исчезну.
Тогда то, что мы разделяем своим присутствием может соединиться.
Одри Ниффенеггер.
Жена путешественника во времени [14]
Реза ждала на кладбище, пока не занялась заря, но Мо не вернулся.
Горе Роксаны – теперь ее горе. Только у нее не осталось даже мертвого тела, чтобы его оплакать. Мо исчез, словно его никогда не было. История проглотила его, а виновата во всем она, Реза.
Мегги плакала. Силач держал ее в объятиях, а у самого тоже текли слезы по широкому лицу, – Это вы виноваты! – Мегги выкрикивала эту фразу снова и снова, отталкивая Резу и Фарида. Но и Черному Принцу она не дала себя успокоить. – Это вы его уговорили! Зачем я спасала его тогда, раз они все же забрали его себе?
"Очень сожалею! Я правда страшно сожалею!" – Реза не могла стряхнуть ядовито-сладкий голос Орфея, словно он налип ей на кожу. Когда исчезли Белые Женщины, он стоял и словно ждал чего-то, с трудом пряча улыбку, мелькавшую на губах. Но Реза ее заметила. И Фарид тоже.
– Что ты сделал? – Он схватил Орфея за роскошную одежду и замолотил кулаками по его груди.
Телохранитель хотел отшвырнуть Фарида, но вмешался Силач.
– Грязный обманщик! – со слезами кричал Фарид. – Змея двуязычная! Почему ты их ни о чем не спросил? Ты и не собирался их спрашивать, да? Ты хотел только чтобы они забрали Волшебного Языка. Спросите его! Спросите его, что он там еще написал! Я видел! Он написал не только те слова, что обещал Волшебному Языку. Там был еще второй листок! Он думает, я не понимаю что он делает, потому что не умею читать, но считать-то я умею! Там было два листка, а его стеклянный человечек говорит, что сегодня ночью он читал вслух!
"Он прав! – шепнул Резе внутренний голос. – О Господи, Фарид прав!"
Орфей постарался разыграть возмущение.
– Что за глупости! – воскликнул он. – Неужели вы думаете, что я и сам не разочарован? Я не виноват в том, что они его забрали. Свою часть уговора я выполнил! Я написал именно то, что просил Мортимер! Но разве получил я за это возможность спросить о Сажеруке? Нет! Но я не требую свой листок обратно. Я только надеюсь, что всем присутствующим ясно, – он посмотрел на Черного Принца, все еще сжимавшего меч, – проигравший в этой сделке – я!
Листок со словами Орфея торчал у Резы за поясом. Она хотела швырнуть его вслед предателю, когда он сел на коня и поскакал прочь, но передумала и сунула пергамент обратно. Слова, которые могли перенести ее домой… она их даже не прочла. Они достались слишком дорогой ценой. Мо больше не было, а Мегги никогда ей этого не простит. Она снова потеряла обоих.
Реза прислонилась лбом к надгробию, у которого стояла. Здесь был похоронен ребенок, на могиле лежала крошечная рубашонка. "Я правда страшно сожалею". Снова и снова раздавался в ее ушах тягучий, приторный голос Орфея, смешиваясь с рыданиями ее дочери. Да, Фарид прав. Орфей лжет. Он написал именно то, что произошло, и голосом превратил это в реальность – он убрал Мо с дороги, из зависти, как давно предупреждала Мегги, а она, Реза, помогла ему в этом.
Дрожащими пальцами она развернула листок. Он был влажным от росы. Над строчками красовался герб Орфея. Фарид рассказывал, что Орфей заказал себе в Омбре герб с короной в знак своего якобы королевского происхождения – пальмой, означающей дальнюю страну, откуда он родом, и единорогом с чернильно-черным острием крученого рога.
Эмблемой Мо тоже был единорог. У Резы снова подступили к глазам слезы. Слова на листке расплывались. Дом Элинор был описан безжизненно и сухо, но для тоски Резы по дому и для ее страха за мужа, которого эта история превращает в другого человека, Орфей нашел нужные слова…. Откуда он так хорошо знал, что творится в ее сердце? "От тебя самой, Реза, – с горечью подумала она. – Все свое отчаяние ты отнесла к нему". Она стала читать дальше – и вдруг запнулась: "И вот мать и дочь отправились назад, в дом, полный книг – но Перепел не пошел с ними. Он обещал, что придет, когда настанет время и его роль будет сыграна до конца…"
"Я написал именно то, что просил Мортимер!" – раздался в ее памяти голос Орфея, полный оскорбленного достоинства.
Нет. Этого не может быть. Мо хотел пойти с ними. Или…
"Ответа ты никогда не узнаешь, Реза", – подумала она и скорчилась над маленькой могилой от боли, пронзившей ее сердце. Ей казалось, что ребенок у нее внутри тоже плачет.
– Пойдем, Реза! – рядом с ней стоял Черный Принц. Он протянул ей руку. В его взгляде не было упрека, хотя лицо было бесконечно печальным. Он не спросил о словах, которые написал Орфей.
Может быть, он думал, что Перепел был все-таки на самом деле волшебник. Черный Принц и Перепел, две руки справедливости – черная и белая. А теперь Принц снова один.
Реза ухватилась за его протянутую руку и с трудом поднялась на ноги. "Пойдем? Куда? – хотелось ей спросить. – Обратно в лагерь, где меня ждет пустая палатка и враждебные взгляды твоих людей?"
Дориа подвел ей коня. Силач все еще стоял с Мегги. Он отвел глаза, когда Реза на него посмотрела. Его грубое лицо было залито слезами, как и у ее дочери. Значит, и он винит Резу в том, что произошло.
Куда же ей возвращаться?
Реза все еще держала в руках листок со словами Орфея. Дом Элинор. Каково будет вернуться туда без Мо? Если, конечно, Мегги захочет читать эти слова. " Элинор, я потеряла Мо. Я хотела его спасти, но…" Нет, ни за что. Она не хочет рассказывать эту историю. Для нее нет возвращения. Для нее ничего больше нет.
– Пойдем, Мегги! – Принц подозвал ее и хотел посадить на лошадь к Резе, но Мегги отшатнулась.
– Нет, я поеду с Дориа, – сказала она.
Дориа подъехал к ней. Фарид зло посмотрел на юношу, когда тот подсаживал Мегги на своего коня.
– А ты что тут делаешь? – крикнула ему Мегги. – Все надеешься увидать Сажерука? Он не вернется, как и мой отец, зато Орфей, конечно, с удовольствием тебя примет после всего, что ты для него сделал.
Фарид сжимался при каждом слове, словно побитая собака. Потом молча повернулся и пошел к своему ослу. Он позвал куницу, но Пролаза не появился, и Фарид уехал без него.
Мегги не глядела ему вслед. Она обернулась к Резе.
– Не думай, что я вернусь с тобой к Элинор! – резко сказала она матери. – Если тебе нужен чтец для твоих драгоценных слов, иди к Орфею. Ты ведь к нему уже ходила!
И снова Черный Принц не спросил, о чем она говорит, хотя Реза видела недоумение на его усталом лице. Всю долгую дорогу он ехал рядом с Резой. Солнце освещало холмы один за другим, но Реза знала, что для нее ночь не кончится никогда. Отныне она поселилась в ее сердце. Одна бесконечная ночь. Черная и в то же время белая, как Белые Женщины, забравшие Мо.
Начало и конец
* * * ВОТ МАЛЕНЬКИЙ ФАКТ * * *
Когда-нибудь вы умрете.
Маркус Зузак.
Книжный вор [15]
Они вернули прошлое: память о боли и страхе, о лихорадочном жаре и холодном прикосновении их рук к сердцу. Но теперь все было иначе. Белые Женщины прикасались к Мо, а он их не боялся. Они шептали имя, которое считали его именем, и оно звучало как радостное приветствие. Да, они приветствовали его своими тихими голосами, исполненными томления, голосами, которые так часто звучали в его снах; – приветствовали как давно утраченного друга, который наконец возвратился.
Их было много. Их белые лица окружили его, как туман, за которым исчезло все – Орфей, Реза, Мегги и Черный Принц, который только что стоял рядом. Исчезли даже звезды и земля у него под ногами. Вдруг оказалось, что он стоит на куче прелых листьев. Их сладковатый запах висел в холодном воздухе. Тут же лежали кости – белые, чистые. Черепа. Части скелета. Куда он попал?
"Они забрали тебя с собой, Мортимер, – подумал он. – Как Сажерука".
Почему эта мысль нисколько не испугала его?
Он слышал, как кричат над ним птицы, – множество птиц. Белые Женщины расступились, и он увидел над собой воздушные корни – они свисали, словно паутина, c темной высоты. Мо стоял внутри дерева, полого, как труба органа, и высокого, как крепостные башни Омбры. Из коры прорастали грибы, светившиеся бледно-зелелым светом. В этом свечении становились видны гнезда – птиц и фей. Мо протянул руку и потрогал корни – он хотел узнать, сохранилось ли у него осязание. Да, пальцы ощущали каждый выступ. Он провел рукой по лицу, почувствовал собственную кожу, теплую, такую же, как всегда. Что же это? Значит, это все-таки не смерть?
А что же тогда? Сон?
Он обернулся, по-прежнему как во сне, и увидел ложа из мха. На них спали кикиморы. Их мертвые лица были так же лишены возраста, как при жизни. А на последнем ложе Мо увидел знакомую фигуру. Лицо было неподвижно, как тогда, когда он видел его в последний раз. Сажерук.
Роксана сдержала зарок, данный в заброшенной шахте: "И он будет выглядеть словно только что заснул, когда мои волосы уже поседеют, потому что Крапива научила меня сохранять тело нетронутым, хотя душа давно отлетела".
Мо нерешительно подошел к неподвижной фигуре. Белые Женщины молча расступились перед ним.
Где ты находишься, Мортимер? Похоже, это все-таки мир живых, хоть здесь и покоятся мертвые?
Сажерук и вправду словно спал. Мирно, без снов.
Навещает его здесь Роксана? Наверное. "Но я-то как сюда попал?" – недоумевал Мо.
– Это ведь и есть тот друг, о котором ты хотел спросить?
Голос доносился сверху. Подняв глаза, Мо различил в полумраке, среди переплетавшихся корней, птицу в золотом оперении, с красным пятном на груди. Она смотрела на него круглыми птичьими глазами, но голос, выходивший из клюва, был человечий – женский.
– Твой друг у нас – дорогой гость. Он принес нам огонь – единственный элемент, который мне не подчиняется. Тебя мои дочери тоже с радостью забрали бы к себе, потому что им нравится твой голос, но они знают, что этому голосу нужно дыхание плоти. А когда я приказала им все же забрать тебя, в наказание за то что ты переплел Пустую Книгу, они уговорили меня пощадить тебя. Они сказали, что у тебя есть замысел который утишит мой гнев.
– Какой замысел? – собственный голос казался Мо чужим.
– Ты не знаешь? А ведь ты готов ради этого оторваться от всего, что любишь. Ты приведешь ко мне того, кого ты у меня отнял. Добудь мне Змееглава, Перепел!
– Кто ты? – Мо посмотрел на Белых Женщин. Потом перевел глаза на спокойное лицо Сажерука.
– Угадай.
Птица взъерошила перья, и Мо увидел, что красное пятно у нее на груди – кровь.
– Ты – Смерть. – Как тяжело поворачивается язык! Есть ли слово тяжелее?
– Да, так меня называют, хотя я заслужила много других имен!
Птица встряхнулась, и золотые перья посыпались на листья у ног Мо. Они падали и падали, застревали у него в волосах, ложились на плечи, а когда он снова поднял глаза, в переплетении корней висел скелет птицы.
– Начало и конец – вот что я такое.
Кости стали одеваться мехом. На голом черепе появились острые ушки. На Мо с высоты смотрела белка. Она держалась за корни крошечными лапками, а из маленькой пасти раздавался тот же голос, которым говорила птица.
– Многоликая – вот имя, которое мне нравится.
Белка тоже встряхнулась, скинула мех, хвост, ушки, превратилась в мотылька, в гусеницу, в кошку с крапинами, как блики света в Непроходимой Чаще, а потом в куницу, которая прыгнула к Сажеруку на моховое ложе и свернулась клубочком у ног мертвеца.
– Я – начало всех историй и их конец, – сказала куница тем же голосом, что был у птицы и у белки. – Распад и обновление. Без меня ничто не рождается, потому что без меня ничто не умирает. Но ты, Перепел, нарушил мой порядок, когда переплел книгу, связавшую мне руки. Поэтому я разгневалась на тебя, страшно разгневалась.
Куница ощерила зубы, и Мо почувствовал, как Белые Женщины придвигаются ближе. Так вот она, смерть? Грудь ему стеснило, дышать стало трудно, как в те уже далекие дни, когда он впервые почувствовал ее так близко.
– Да, я разгневалась, – прошептала куница. Голос у нее был по-прежнему женский, но звучал он теперь старчески. – Но уговоры дочерей смягчили мой гнев. Они любят твое сердце не меньше, чем твой голос. Они говорят, что это большое сердце, очень большое, и что жаль останавливать его так рано.
Куница замолчала, и вдруг воздух снова наполнился шепотом, навеки памятным Мо с тех дней в пещере. Шепот окружал его со всех сторон, вытеснил все другие звуки.
– Берегись! Берегись, Перепел!
Кого беречься? На него смотрели бледные лица. Они были прекрасны, но расплывались и исчезали, как только он пытался вглядеться в них.
– Орфей! – шептали бледные губы.
И вдруг Мо услышал знакомый голос. Его мелодичное звучание заполнило пустой ствол, словно сладкий аромат. "Послушай, владычица холода! – сказал поэт. – Послушай, хозяйка темноты! Я предлагаю тебе сделку. Я пошлю к тебе Перепела, который выставил тебя на посмешище. Он будет думать, что должен лишь позвать твоих бледных дочерей, но я предлагаю его как выкуп за Огненного Танцора. Возьми его, а за это отпусти Сажерука обратно в мир живых – ведь его повесть еще не рассказана до конца. Зато в истории Перепела не хватает лишь одной главы, пусть ее напишут твои Белые Женщины". Так написал поэт, так он прочитал вслух, и слова его сбылись, как всегда. Безрассудный Перепел позвал Белых Женщин, и Смерть уже не выпустила его из своих объятий. Зато Огненный Танцор вернулся, и его история получила продолжение…
Берегись…
Мо не сразу понял… а потом проклял свою глупость. Как он мог довериться человеку, который однажды уже пытался его убить! Мо мучительно пытался вспомнить, что стояло на листке, который Орфей написал для Резы. А что, если Мегги и Резу он тоже хотел убрать с дороги? Вспоминай, Мо! Что там было написано?
– Да, ты действительно сделал глупость, – насмешливо сказал женский голос. – Но он еще глупее тебя. Он думает, что с помощью слов может повелевать мной – мной, правительницей страны, где умолкают все слова и откуда все слова родом! Мою волю не может сковать ничто, кроме Пустой Книги, потому что ты наполнил ее страницы белым безмолвием. Тот, кого защищает твоя книга, что ни день посылает ко мне убитого им человека – как насмешку надо мной. О, как мне хочется сгноить его заживо! Но мои дочери – они читают в твоем сердце, как в открытой книге, с тех пор, как прикоснулись к тебе и заверили, что ты не успокоишься, пока тот, кого защищает книга, не станет моей добычей. Это правда, Перепел?
Куница легла на неподвижную грудь Сажерука.
– Да! – прошептал Мо.
– Хорошо. Тогда возвращайся и уничтожь эту книгу. Впиши в нее заветные слова до того, как наступит весна, иначе зима для тебя никогда не кончится. За жизнь Змееглава я заберу тогда не только твою жизнь, но и жизнь твоей дочери, потому что она помогала переплетать книгу. Ты понял мои слова, Перепел?
– Почему две? – хрипло спросил Мо. – Как ты можешь требовать две жизни за одну? Возьми мою, этого достаточно.
Куница прищурила янтарные глаза.
– Цену назначаю я, – сказала Смерть. – Ты только платишь.
Мегги. Нет. Нет! "Возвращайся домой, Реза! – думал Мо. – Пусть Мегги прочтет слова Орфея! Все лучше, чем это! Возвращайтесь, дорогие мои! Скорее!"
Но куница рассмеялась – и снова голос у нее был как у старухи.
– Мною заканчиваются все истории, Перепел! – сказала она. – От меня нигде не укроешься.
И в доказательство превратилась в одноухую кошку, которая часто забиралась в сад Элинор поохотиться на птичек. Кошка упруго соскочила с груди Сажерука и потерлась об ноги Мо.
– Ну, что скажешь, Перепел? Принимаешь мои условия?
"И за жизнь Змееглава я заберу тогда не только твою жизнь, но и жизнь твоей дочери".
Мо посмотрел на Сажерука. Он выглядел спокойным, каким никогда не бывал при жизни. Встретил ли он за роковой чертой свою младшую дочь? Козимо? Второго мужа Роксаны? Все ли мертвые попадают в одно и то же место?
Кошка уселась напротив и пристально смотре него.
– Я согласен, – сказал Мо так хрипло, что сам не узнал своего голоса. – Но с одним условием. Отпусти со мной Огненного Танцора. Когда-то мой голос украл у него десять лет жизни. Позволь мне вернуть их ему. И потом… не зря же поется в песнях, что погибель Змееглава придет из огня.
Кошка выгнула спину. Шерсть посыпалась на прелые листья. Кости снова покрылись перьями – и золотой пересмешник с кровавым пятном на груди вспорхнул на плечо к Мо.
– Тебе ведь нравится воплощать в жизнь то, о чем поется в песнях? – проговорила птица. – Ладно. Я отпущу его с тобой, пусть Огненный Танцор еще поживет. Но если придет весна, а Змееглав все еще будет бессмертен, его сердце перестанет биться в тот же миг, что твое – и сердце твоей дочери.
У Мо закружилась голова. Ему хотелось схватить птицу и свернуть ей золотую шею, лишь бы не слышать этого голоса, старческого, равнодушного, насмешливого. Мегги. Мо чуть не упал, когда снова шагнул к Сажеруку.
На этот раз Белые Женщины расступились перед ним неохотно.
– Видишь, моим дочерям не хочется его отпускать, – сказал старушечий голос. – Хотя они прекрасно знают, что он должен вернуться.
Мо взглянул на неподвижное тело. Такого умиротворенного лица он никогда прежде не видел у Сажерука. Будет ли Огнеглотатель благодарен ему за свое возвращение?
Птица все еще сидела у Мо на плече – невесомо-легкая, с острыми, как сталь, коготками.
– Чего ты ждешь? – спросила Смерть. – Окликни его!
И Мо повиновался.
Знакомый голос
"Что у него осталось? – спрашивает себя Лангшаттен. Какие мысли и запахи, какие имена? Или в его голове нет ничего, кроме смутных ощущений и кучи бессвязных слов?"
Барбара Гауди. Белая кость
Они ушли. Оставили его наедине со всей этой голубизной, так плохо сочетавшейся с багровым блеском огня. Цвет летнего неба, цвет незабудок, цвет язычка в самом сердце пламени, когда оно горит слишком жарко. Да, и в этом мире порой бывало жарко. Здесь было жарко и холодно, светло и темно, страшно и прекрасно – все сразу. Неправда, что в стране смерти царит бесчувствие. Здесь слышат и видят, обоняют и осязают – только сердце остается при этом странно спокойным, словно отдыхая перед новой пляской.
