Баптиста пел Резе песни, сложенные в Омбре после того, как Мо побывал в замке. "Перепел улетел, – говорилось в них, – ускакал прочь на лучшем коне Зяблика. Десять стражников убил он на своем пути, Коптемаза запер в склепе, а у Бальбулуса украл драгоценные книги".
– И что из этого правда? – спросила Реза у Мо.
Он рассмеялся.
– Летать я, к сожалению, пока не умею, – шепнул он ей на ухо и погладил по животу, где незаметно подрастал ребенок.
А потом ушел с Черным Принцем. А она каждую ночь лежала в палатке, прислушиваясь к песням, которые распевал снаружи Баптиста и дрожала за своего мужа.
Черный Принц велел поставить для них две палатки рядом со своей. Палатки шились из старой одежды, покрашенной отваром дубовой коры в цвет древесных стволов. В одной поселилась Мегги, в другой – Перепел и его жена. Тюфяки, набитые сухим мохом, быстро отсыревали, и когда Мо уходил по ночам, Реза приходила спать к Мегги, чтобы согреться. "Суровая будет зима", – сказал Силач, когда трава утром оказалась вся покрыта инеем, так что на ней видны были следы стеклянных человечков.
В овраге, приютившем лагерь, попадались великаньи следы. Дожди превратили их в болотца, где квакали золотистые лягушки. Деревья по склонам оврага были почти такие же высокие, как в Непроходимой Чаще. Их листья покрывали холодную осеннюю землю золотом и пурпуром, а с веток, как перезрелые плоды, свисали гнезда фей. К югу на горизонте виднелась деревня. Ее стена белела среди почти уже голых деревьев, как ножка гриба, но деревня была бедная, до того бедная, что даже жадные мытари Зяблика не приходили туда за своими сборами.
В лагере было не менее полусотни мужчин. Иногда их бывало и больше. Самыми младшими были двое юношей, которых Хват спас от виселицы и которые шпионили теперь для Принца: Дориа, брат Силача, тот самый, что собирал для Мегги полевые цветы, и его друг, сирота Люк, помогавший Гекко приручать ворон. Шесть женщин стряпали для разбойников и латали им одежду, но в ночные вылазки ни одну их них не брали. Реза рисовала их всех – мужчин, женщин и юношей (Баптиста раздобыл для нее бумагу и грифель – откуда, он не сказал) – и всякий раз спрашивала себя, только ли слова Фенолио создали эти лица, или в этом мире существовала судьба, независимая от старика.
Женщины редко участвовали в мужских разговорах и посиделках у костра. Реза всякий раз чувствовала на себе неодобрительные взгляды, когда они с Мегги непринужденно усаживались рядом с Мо и Черным Принцем. Иногда она отвечала взглядом на взгляд, смотрела прямо в глаза Хвату, Гекко и всем остальным, кто терпел женщин в лагере только ради стряпни и шитья, и проклинала тошноту, мешавшую ей сопровождать Мо хотя бы тогда, когда он вместе с Принцем объезжал соседние холмы в поисках более надежного пристанища на зиму.
Пять дней и пять ночей провели они здесь, в "лагере исчезнувших великанов", как его окрестила Мегги. На шестой день к обеду Дориа и Люк вернулись из Омбры явно с плохими вестями. Дориа даже с братом не поговорил, а направился прямо к палатке Черного Принца. Вскоре Принц послал за Мо, а Баптиста созвал мужчин.
Разбойники уселись в кружок, и Дориа, выступив на середину, взглянул на старшего брата, словно ища поддержки. Но когда юноша заговорил, голос его звучал твердо и ясно. Он казался сейчас куда старше, чем был на самом деле.
– Вчера на выезде из Непроходимой Чащи объявился Свистун, – начал он. – На дороге, ведущей к Омбре с запада. Он жжет и грабит все на своем пути, объявляя, что прибыл собрать налоги, потому что Зяблик посылает во Дворец Ночи слишком мало.
– Сколько с ним латников? – В вопросе Хвата слышалась злоба.
Резе не нравился его голос. Ей все в нем не нравилось.
Дориа тоже, видимо, недолюбливал своего спасителя, это ясно выразилось в его взгляде.
– Много. Больше, чем нас. Намного больше. Точного числа я не знаю, – добавил он. – У крестьян, чьи дома они поджигали, не было времени на подсчеты.
– Ну, будь у них время, толку было бы не больше, – заметил Хват. – Крестьяне, как всем известно, считать не умеют.
Гекко рассмеялся, и к нему присоединилось еще несколько человек из тех, что всегда ходили за Хватом: Ловкач, Задира, Угольщик, Эльфогон…
Дориа закусил губу. Они с Силачом были крестьянскими детьми, и Хват об этом знал. У него самого отец был, по его рассказам, наемный солдат.
– Расскажи им, Дориа, что еще ты слышал. – Такой усталости в голосе Черного Принца Реза еще не слыхивала.
Юноша снова взглянул на брата.
– Они переписывают детей, – сказал он. – Свистун велел заносить в списки всех, кто старше шести лет и не выше пяти футов.
Ропот прошел по собранию. Реза увидела, как Мо наклоняется к Принцу и что-то говорит ему на ухо. Видно было, что они отлично понимают друг друга. И как естественно смотрится Мо среди этих оборванцев. Как будто они ему настолько же свои, как она и Мегги.
Черный Принц выпрямился во весь рост. У него теперь не было длинных кудрей, как в те дни, когда Реза впервые с ним познакомилась. На третий день после смерти Сажерука он обрил голову наголо, как было принято в этом мире в знак траура. Потому что на третий день, считалось здесь, душа умершего достигает краев, откуда нет возврата.
– Мы знали, что Свистун в один прекрасный день явится сюда, – сказал Черный Принц. – Змееглав должен был в конце концов заметить, что его шурин оставляет себе большую часть собранных налогов. Но, как вы слышали, он приехал не только за деньгами. Все мы знаем, зачем нужны дети по ту сторону Непроходимой Чащи.
– Зачем? – Звонкий голос Мегги казался детским среди грубых мужских голосов.
И не догадаешься, что этой девочке случалось двумя-тремя фразами менять судьбы Чернильного мира.
– Зачем? Видишь ли, дочь Перепела, проходы в серебряных рудниках узкие. Радуйся, что ты уже большая и там не пролезешь, – ответил ей Хват.
Рудники. Реза невольно провела рукой по животу, где подрастал будущий ребенок, и Мо обернулся к ней со своего места, словно подумал о том же.
– Ну да, в своих владениях Змееглав отправил в рудники слишком много детей, крестьяне начали сопротивляться. Свистун, говорят, только что подавил восстание. – В голосе Баптисты слышалась та же бесконечная усталость. Слишком мало их было, борцов с несправедливостью. – Дети умирают в рудниках очень быстро. Странно, что Змееглав раньше не додумался привозить детей отсюда, где не осталось отцов, а одни только беззащитные, безоружные матери.
– Значит, нужно их спрятать! – В голосе Дориа звучало бесстрашие, какое бывает лишь в пятнадцать лет. – Так, как вы урожай прятали.
Реза заметила, что Мегги украдкой улыбнулась.
– Спрятать, ага! – Хват говорил с издевкой. – Замечательное предложение! Гекко, скажи этому молокососу, сколько детей в одной только Омбре, не говоря уж о деревнях. Ты ведь знаешь, он из крестьян и считать не умеет.
Силач поднялся было, но Дориа предостерегающе посмотрел на брата, и тот снова сел на место. "Я могу поднять малыша одной рукой, – часто повторял Силач, – но он умнее меня в сто раз".
Гекко явно понятия не имел, сколько детей в Омбре, не говоря уж о том, что в счете он тоже был не силен.
– Хватает! – пробормотал он. Ворона на плече перебирала его волосы, вероятно надеясь поймать вошку. – Мухи и дети – это то, чего в Омбре по-прежнему хоть отбавляй.
Никто не засмеялся.
Черный Принц молчал, молчали и остальные. Если Свистун захочет забрать детей, он их заберет.
На руку Резе сел огненный эльф. Она согнала его и ощутила такую тоску по дому Элинор, словно эльф обжег ей сердце, а не кожу. Ей хотелось увидеть кухню, где непрерывно жужжал огромный холодильник, мастерскую Мо в саду, кресло в библиотеке, где так уютно было сидеть, заглядывая в чужие миры на книжных страницах, но не теряясь в них.
– Может быть, это наживка, – сказал Баптиста в наступившей тишине. – Вы знаете, Свистун любит расставлять ловушки. Он знает, что мы не сможем смотреть равнодушно, как увозят детей. Наверное, он рассчитывает наконец выманить Перепела из леса.
Реза видела, что Мегги невольно теснее прижалась к Мо. Но сам он казался совершенно спокойным, как будто Перепелом был все же кто-то другой.
– Виоланта предупредила меня, что Свистун скоро явится сюда, – сказал он. – Но о детях она не упомянула.
Голос Перепела убеждал Змееглава и завораживал фей. Но на Хвата он не действовал. Хват помнил одно: еще недавно он сам сидел там, где сидит сейчас Перепел, – рядом с Черным Принцем.
– Ты говорил с Уродиной? Ну и ну! Так вот что ты делал в замке Омбры. Перепел завел дружбу с отродьем Змея! – На грубом лице Хвата появилась брезгливая гримаса. – Конечно, она не стала рассказывать тебе о детях. Очень ей нужно! Не говоря уж о том, что она об этом, наверное, и не знает. С Уродиной в замке считаются не больше, чем с прислугой на кухне! Так оно всегда было, так оно и останется!
– Я уже говорил тебе, Хват, – Черный Принц говорил резче обычного, – что у Виоланты больше власти, чем ты думаешь. И больше преданных людей, хотя все они очень молоды. – Принц кивнул Мо. – Расскажи им о том, что было в замке. Пора им это узнать.
Реза посмотрела на Мо. Что знал Черный Принц, чего она не знала?
– Да, Перепел, расскажи-ка нам, как ты выпутался на этот раз! – Голос Хвата зазвенел такой неприкрытой враждебностью, что некоторые разбойники тревожно переглянулись. – А то это и впрямь похоже на колдовство! Сперва ты уходишь невредимым из Дворца Ночи, а теперь и из Омбры, хотя при Зяблике в замке стало не до шуток. Только не говори, что ты и этого дохляка сделал бессмертным, чтобы тебя отпустили!
Послышались смешки, но это был невеселый смех. Реза не сомневалась, что многие из собравшихся действительно считают Мо колдуном, из тех, чье имя лучше не называть вслух, потому что такие люди владеют темным искусством и могут одним взглядом навести порчу на обычного человека. А как иначе объяснить, что, появившись неизвестно откуда, он владеет мечом лучше, чем большинство из них? Да к тому же умеет читать и писать.
– Змееглав, говорят, не больно-то радуется своему бессмертию! – возразил Силач.
Дориа сел рядом с братом, не сводя мрачного взгляда с Хвата. Да, юноша явно не испытывал добрых чувств к своему спасителю. Зато его друг Люк следовал за Хватом и Гекко, как верный пес.
– И что толку? Свистун грабит и убивает по-прежнему. – Хват сплюнул. – Змееглав бессмертен. Его шурин чуть не каждый день вешает одного из наших. А Перепел отправляется в замок Омбры и возвращается целым и невредимым.
Наступила мертвая тишина. Многим из разбойников было не по себе от сделки, которую заключил Перепел со Змееглавом во Дворце Ночи, хотя потом и оказалось, что Мо перехитрил серебряного князя. И все же Змееглав стал бессмертен. Он развлекался теперь тем, что заставлял какого-нибудь пойманного Свистуном бедолагу вонзить меч ему в грудь, а потом, выдернув оружие из своей бессмертной плоти, этим же мечом наносил несчастному рану, от которой тот погибал долго и мучительно, умоляя Белых Женщин прийти поскорее. Так Змееглав показывал миру, что не боится Дочерей Смерти. Рассказывали, правда, что он все равно старается держаться от них подальше. "Смерть – служанка Змееглава", – велел он написать серебряными буквами над воротами своего замка.
– Нет, Зяблика мне не пришлось делать бессмертным, – холодно ответил Мо Хвату. – Мне помогла выбраться из замка Виоланта. А еще она просила помочь ей убить ее отца.
Реза приложила руку к животу, словно хотела защитить нерожденного ребенка от этих слов. Но занимала ее сейчас лишь одна мысль: Черному Принцу он рассказал о том, что произошло в замке, а мне нет. Она вспомнила, какой обиженный вид был у Мегги, когда Мо наконец поведал им, что он сделал с Пустой Книгой. "Ты намочил каждую десятую страницу? Не может быть! Я же все время была с тобой! Почему ты мне ничего не сказал?"
Хотя Мо многие годы скрывал от нее, куда делась ее мать, Мегги все еще была убеждена, что у отца нет от нее секретов. У Резы таких иллюзий не было никогда. И все же ей было больно, что Черному Принцу он рассказал больше, чем ей. Очень больно.
– Уродина хочет убить своего отца? – В голосе Баптисты слышалось недоверие.
– А что в этом удивительного? – Хват говорил очень громко, как бы высказывая общее мнение. – Змеиная порода. Что ты ей ответил, Перепел? Что придется подождать, пока твоя проклятая книга перестанет защищать его от смерти?
"Он ненавидит Мо", – подумала Реза. Но ответный взгляд Мо был исполнен не меньшей ненависти. Реза уже не в первый раз спрашивала себя, умел ли он и раньше так вспыхивать гневом, а ей просто не случалось с этим столкнуться, или эта новая черта появилась тогда же, когда и шрам на груди.
– Книга еще долго будет защищать отца Виоланты, – горько произнес Мо. – Змееглав нашел способ остановить гниение.
Среди разбойников снова поднялся ропот. Только Черный Принц, похоже, не удивился. Значит, Мо и об этом ему рассказывал. Принцу рассказывал, а ей – нет. "Он стал другим, – думала Реза. – Слова изменили его. Жизнь изменила его. Хотя это всего лишь игра. Если это игра…"
– Не может быть! Намоченная бумага плесневеет, а плесень убивает книги так же верно, как огонь, ты сам мне говорил!
С каким упреком Мегги произнесла это. Секреты… Ничто так не разъедает любовь.
Мо посмотрел на дочь. "То было в другом мире, Мегги", – говорил его взгляд. Но вслух он сказал другое:
– Что ж, Змееглав доказал мне, что я ошибался. Книга будет и дальше защищать его от смерти, если ее страницы останутся пустыми…
"Нет, только не это!" – подумала Реза. Она знала, что он сейчас скажет, и ей хотелось зажать уши, хотя голос Мо она любила больше всего на свете. Его лицо почти изгладилось из ее памяти за годы, проведенные в рабстве у Мортолы, но голос она не забывала никогда. Но сейчас звучал голос не ее мужа – говорил Перепел.
– Змееглав по-прежнему верит, что только я могу спасти книгу. – Мо говорил негромко, но казалось, весь Чернильный мир прислушивается к его словам. – Он даст мне ее, если я приду и пообещаю исправить ущерб. И тогда мне нужны будут только перо, чернила и несколько секунд, чтобы написать три слова. Что, если его дочь сумеет обеспечить мне эти секунды?
Картина, обрисованная его голосом, повисла в воздухе, и разбойники слушали так, словно все это уже разыгрывается у них на глазах. Но Хват разрушил чары.
– Ты сумасшедший! Просто сумасшедший! – хрипло сказал он. – Ты, Перепел, наверное, уже и сам поверил в то, что поется о тебе в песнях, – что ты неуязвим и непобедим. Уродина тебя продаст, а ее отец живьем сдерет с тебя кожу, если ты еще раз попадешься ему в лапы. И уж это займет у него побольше, чем несколько секунд! Но мы тут все тоже заплатим головой за то, что ты так любишь изображать героя!
Реза видела, как пальцы Мо сжали рукоять меча, но Черный Принц положил ему руку на плечо.
– Он бы, наверное, согласился изображать героя реже, если бы ты и твои люди делали это почаще, Хват! – сказал он.
Хват поднялся с угрожающей медлительностью, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, в спор встрял Силач, поспешно, как ребенок, желающий уладить ссору родителей.
– Что, если Перепел прав? Может быть, Уродина и правда хочет нам помочь! Она всегда поддерживала нас, комедиантов! Раньше она даже приходила к нам в лагерь! Она кормит бедняков и зовет Хитромысла с его снадобьями в замок, когда Зяблик велит отрубить какому-нибудь бедняге кисть или ступню!
– Надо же, какое благородство! – Гекко скорчил насмешливую гримасу, как обычно, когда Силач подавал голос; ворона у него на плече издевательски закаркала. – Много ли надо доброты, чтобы раздавать объедки с кухни и старую одежду, которую уже не хочешь носить? Разве Уродина ходит в лохмотьях, как моя мать и сестры? Нет! Наверное, у Бальбулуса закончился пергамент, вот она и хочет прикупить еще – на деньги, обещанные за голову Перепела.
И снова некоторые засмеялись. Силач неуверенно посмотрел на Черного Принца. Дориа что-то шепнул на ухо брату, сердито глядя на Гекко. "Принц, ну пожалуйста, – думала Реза, – скажи Мо, чтобы он выбросил из головы слова Виоланты. Тебя он послушается! Помоги ему забыть и про книгу, которую он переплел для Змееглава! Прошу тебя!"
Черный Принц посмотрел на нее, словно услышал ее немые мольбы. Но его темное лицо оставалось непроницаемым – таким все чаще бывало для нее и лицо Мо.
– Дориа! – сказал Принц. – Ты сумел бы пробраться мимо стражи в замок и разузнать, что говорят солдаты Виоланты? Может быть, кто-то из них слыхал, с к поручением на самом деле едет Свистун.
Силач открыл было рот, чтобы возразить. Он любил брата и всегда старался его опекать. Но Дориа был в том возрасте, когда опека становится в тягость.
– Конечно. Нет ничего проще! – По его улыбке было видно, как рад он исполнить поручение Принца. – Некоторых из них я знаю с тех пор, как научился ходить. Большинство ведь там не старше меня.
– Отлично! – Черный Принц поднялся. Слова, которые он произнес затем, были обращены к Мо, хотя Принц не смотрел на него. – Что касается предложения Виоланты, я согласен с Гекко и Хватом. Может быть, Виоланта и питает слабость к комедиантам, и сочувствует своим подданным, но она дочь Змееглава, и мы не можем ей доверять.
Все взгляды обратились на Перепела.
Тот молчал.
Для Резы это молчание было красноречивее слов. Они с Мегги хорошо его знали. Реза увидела страх на лице дочери. Да, теперь, значит, и Мегги почувствовала, как плотно история Фенолио опутала ее отца – отца, который когда-то предостерегал ее именно от этого. Буквы затягивали его все глубже и глубже, словно чернильный водоворот, и Резу снова посетила страшная мысль, уже не раз приходившая ей за последние недели: наверное, в тот день, когда Мо лежал смертельно раненный в сожженной крепости Капри-корна, Белые Женщины действительно забрали какую-то его часть и унесли туда, куда исчез Сажерук. И эту часть она снова увидит только там – в краях, где кончаются все истории.
Громкие слова, тихие слова
Когда ты уходишь, пространство за тобой смыкается, как вода.
Не оборачивайся: вокруг себя ты один.
Пространство – это всего лишь время, которое показывается нам по-другому.
Не в нашей власти покинуть места, которые мы любим.
Иван Лалич. Места, которые мы любим
– Мо, прошу тебя! Спроси его!
Мегги сперва подумала, что голос матери слышится ей во сне, в одном из страшных снов, которые присылало ей порой прошлое. В этих звуках было такое отчаяние. Но голос не смолк, когда она открыла глаза. Выглянув из палатки, Мегги увидела, что мать с отцом стоят под деревом в двух шагах от нее – две тени, еле различимые в ночной темноте. Мо прислонялся к огромному дубу, какие росли только в Чернильном мире, а Реза цеплялась за его локоть, словно боясь, что он уйдет и не станет ее слушать.
– Мы ведь всегда так делали! Когда книга нам надоедала, мы просто закрывали ее и ставили на полку! Мо, ты что, забыл, сколько на свете книг? Давай поищем другую, которая нам понравится, но слова пусть остаются словами, а не превращают нас в плоть от своей плоти!
Мегги посмотрела на разбойников, лежавших под деревьями всего в нескольких метрах от них. Многие спали под открытым небом, хотя ночи были уже холодные. Но, похоже, отчаянный голос ее матери пока никого не разбудил.
– Помнится, когда-то я хотел закрыть эту книгу и поставить на полку. – Слова Мо звучали холоднее ночного воздуха, пробиравшегося в палатку к Мегги сквозь приподнятую ткань. – Но вы с Мегги и слушать не хотели.
– Но я же не знала, во что эта история тебя превратит! – Слышно было, что Реза с трудом удерживает слезы.
"Усни, – сказала себе Мегги, – оставь их наедине, не твое это дело". И все же продолжала прислушиваться, дрожа от ночной прохлады.
– О чем ты? Во что она меня превратила?
Мо говорил тихо, уважая ночной покой, но Реза, похоже, забыла, где находится.
– Во что она тебя превратила? – Ее голос постепенно переходил в крик. – Ты носишь меч у пояса! Ты почти не спишь, по ночам ты уезжаешь. Ты думаешь, я не отличаю крик настоящего перепела от ваших позывных? Я знаю, сколько раз Баптиста или Силач приходили за тобой, еще когда мы жили на хуторе… А хуже всего то, что я знаю, с какой радостью ты идешь с ними. Ты полюбил опасность! Ты поехал в Омбру, хотя Принц предупреждал тебя, что этого делать нельзя. Тебя там чуть не схватили, а теперь ты притворяешься, что это была лишь игра!
– А что же это было? – Мо по-прежнему говорил так тихо, что Мегги с трудом разбирала слова. – Ты разве забыла, из чего состоит этот мир?
– Мне все равно, из чего он состоит! Ты можешь здесь погибнуть, Мо. Ты это знаешь не хуже меня. Или ты забыл Белых Женщин? Нет, ты во сне иногда говоришь с ними. Порой мне кажется, что ты тоскуешь по ним…
Мо промолчал, но Мегги знала, что Реза права. Мо лишь однажды говорил с дочерью о Белых Женщинах. "Они сотканы из чистого томления, Мегги, – сказал он. – Они до краев наполняют им твое сердце, пока у тебя не останется лишь одно желание – идти за ними, куда бы они тебя ни повели".
– Мо, умоляю тебя! – Голос Резы дрожал. – Попроси Фенолио вернуть нас обратно! Для тебя он за это возьмется. Это его долг перед тобой!
Один из разбойников закашлялся во сне, другой подвинулся ближе к костру – и Мо поднес палец к губам. А когда он заговорил снова, похоже было, что он уговаривает ребенка. Даже с Мегги он давно уже так не говорил.
– Фенолио больше не пишет, Реза. Я не уверен, что он все еще на это способен.
– Тогда попроси Орфея! Ты же слышал, что рассказывал Фарид! Он создает разноцветных фей, единорогов…
– И что из этого? Орфей способен добавлять к истории Фенолио мелкие детали. Но, чтобы вернуть нас к Элинор, ему понадобятся собственные идеи. Сомневаюсь, что это ему по плечу. Но предположим даже, что он на это способен. Судя по рассказам Фарида, у Орфея одно стремление – стать самым богатым человеком в Омбре. У тебя что, есть деньги, чтобы оплатить его услуги?
Теперь молчала Реза – так долго, словно она опять немая, как в ту пору, когда ее голос остался в другом мире.
Молчание нарушил Мо.
– Реза! – сказал он. – Если мы сейчас вернемся, я буду в доме Элинор и день и ночь думать только об одном: что будет здесь дальше. И ни одна книга на свете не сможет рассказать мне об этом!
– Ты не просто хочешь знать, что будет дальше, – Реза, оказывается, тоже могла говорить холодно, – ты хочешь влиять на ход событий. Участвовать в игре. Но кто тебе сказал, что ты сумеешь выбраться из этой истории, если погрузишься в нее еще глубже?
– Еще глубже? Куда уж глубже, Реза! Здесь я глядел в глаза смерти – и обрел новую жизнь!
– Если ты не хочешь сделать этого ради меня, – Мегги чувствовала, как трудно даются ее матери эти слова, – подумай о Мегги и о нашем новом ребенке. Я хочу чтобы у него был отец! Чтобы отец был жив, когда ребенок родится, и чтобы это был тот самый человек, который вырастил его сестру!
Ответ снова заставил себя ждать. Прокричал сыч. Вороны Гекко сонно закаркали с дерева. Мир Фенолио казался сейчас таким мирным. И Мо погладил кору огромного дуба нежно, как корешок книги.
– А ты уверена, что Мегги не захочет остаться? Она уже почти взрослая. И она влюблена. Ты думаешь, она захочет уйти, если Фарид останется? А он останется, можешь не сомневаться.
Влюблена. Кровь бросилась Мегги в лицо. Ей было неприятно слышать из уст Мо то, чего она сама никогда не называла словами. Влюблена – это звучало как диагноз, как название неизлечимой болезни. Да так оно порой и ощущалось. Да, Фарид останется здесь. Она и сама не раз говорила себе, когда на нее накатывало желание вернуться: Фарид останется здесь, даже если Сажерук не вернется из царства мертвых. Он так и будет его искать и тосковать по нему, гораздо сильнее, чем по тебе, Мегги. Но как она будет жить, зная, что никогда больше его не увидит? Ее сердце останется здесь, и дальше она будет перебиваться с дырой в груди? Она всю жизнь проживет одна – как Элинор – и о любви будет только читать в книжках?
– Это пройдет! – донесся до нее голос Резы. – Она влюбится в кого-нибудь другого.
Что она такое говорит? "Моя мать меня совсем не знает! – подумала Мегги. Она никогда меня не понимала. Да и откуда ей? Ее же не было все время…"
– А второй наш ребенок? – продолжала Реза. – Ты что, хочешь, чтобы он родился в этом мире?
Мо посмотрел вокруг, и Мегги вновь почувствовала то, что давно уже поняла: ее отец успел полюбить этот мир так же горячо, как прежде любили его Мегги с Резой. Может быть, даже сильнее.
– А почему бы и нет? – отозвался он. – А ты хочешь, чтобы он родился в мире, где все, по чему тоскует его сердце, можно найти только в книгах?
Голос Резы снова задрожал, на этот раз от гнева:
– Как ты можешь такое говорить? Все, что ты видишь здесь, родилось в нашем мире! Откуда еще мог Фенолио это взять?
– Почем я знаю? Неужели ты все еще веришь, что существует один настоящий мир, а остальные – лишь его бледные отпечатки?
Где-то во тьме завыл волк, ему ответили два других. Из-за деревьев вышел часовой и подбросил хвороста в догорающий костер. Его прозвище было Бродяга. Никто из разбойников не называл себя именем, данным ему при рождении. Бродяга с любопытством взглянул на Мо и Резу и снова скрылся за деревьями.
– Я не хочу возвращаться, Реза. Пока, по крайней мере! – Он говорил решительно и в то же время вкрадчиво, словно еще надеялся убедить жену, что они находятся там, где нужно. – До рождения ребенка еще много месяцев, и, может быть, к тому моменту все мы уже снова будем у Элинор. Но сейчас мое место здесь.
Он поцеловал Резу в лоб и пошел к часовым на другой конец лагеря. А Реза опустилась на траву и закрыла лицо руками. Мегги хотела подойти к ней, утешить, но что она могла ей сказать? "Я останусь с Фаридом, Реза! Я не хочу влюбляться в другого!" Нет, эти слова ее вряд ли утешат. И Мо тоже не возвращался.
Предложение Свистуна
Наступает момент, когда персонаж делает
или говорит что-то, о чем ты и не думал.
В этот момент он оживает. Предоставь
ему дальше действовать самостоятельно.
Грэм Грин. Совет писателям
Ну наконец-то. Едут. От городских ворот грянули фанфары – бездарный, напыщенный вой. Фенолио их звук казался похожим на того человека, о чьем прибытии они возвещали. Зяблик – народ всегда найдет подходящее прозвище. "Я бы и сам ничего удачнее не подобрал, – думал Фенолио. – Правда, я не выдумывал этого хилого выскочку!" Даже Змееглав не приказывал трубить в фанфары по случаю каждого своего приезда, а его чахлый шурин не мог объехать вокруг замка, не устроив тарарам на обратном пути.
Фенолио притянул поближе Иво и Деспину. Деспина не возражала, зато ее брат вырвался и ловко, как белочка, взобрался на выступ стены, чтобы оттуда глядеть на дорогу, по которой должен был скоро проехать Зяблик со своей свитой – сворой, как говорили в народе. Интересно, Зяблику уже сообщили, что все женщины Омбры ждут его перед воротами замка? Наверняка.
Зачем Свистун заносит наших детей в списки? Женщины хотели задать ему этот вопрос. Они уже выкрикнули его в лицо страже, но солдаты лишь молча направили на них копья. Однако матери не разошлись.
Была пятница, день охоты, и они уже много часов дожидались возвращения наместника, который с первого дня своего правления усердно опустошал Непроходимую Чащу. Десятки окровавленных куропаток, кабанов, оленей, зайцев повезут его егеря по голодной Омбре, мимо женщин, не знавших, из чего приготовить детям обед на завтра. Из-за этого Фенолио по пятницам обычно вообще не выходил из дому, но сегодня его повлекло сюда любопытство. Утомительное свойство…
– Фенолио, – сказала ему Минерва, – присмотри, пожалуйста, за Деспиной и Иво. Мне нужно в замок. Мы все туда идем. Мы хотим добиться от них ответа: зачем Свистун переписывает наших детей.
"Вы знаете зачем", – вертелось у Фенолио на языке. Но он промолчал, видя отчаяние на лице Минервы. Пусть надеется пока, что ее детей не заберут в серебряные рудники. Отнять у нее надежду успеют Зяблик и Свистун, не твое это дело, Фенолио.
Ах, как ему все это надоело! Вчера он снова попытался работать, после того как пришел в бешенство от надменной улыбки, с которой Свистун въехал в Омбру. Он взял в пальцы очинённое перо – стеклянный человечек по-прежнему требовательно раскладывал их на его письменном столе, – сел перед чистым листом бумаги и через час бесплодных усилий обругал Розенкварца за то, что по купленной им бумаге видно, что она сделана из старых штанов.
Ах, Фенолио, какие еще глупые отговорки ты придумаешь для своей старческой немоты, для иссякшей фантазии?
Да что уж тут скрывать! Ему хотелось остаться повелителем этой истории, как ни яростно он отрекался от нее после гибели Козимо. Все чаще он брался за перо и чернила, пытаясь вернуть прежнее волшебство. Обычно он выбирал для этого момент, когда стеклянный человечек похрапывал в своем гнездышке, – слишком уж больно было демонстрировать свое бессилие перед Розенкварцем. Когда бедняжка Минерва ставила перед своими детьми суп, похожий на помои, когда чудовищные разноцветные феи громко балаболили в своих гнездах, не давая уснуть, или когда одно из его созданий – как вчера Свистун – напоминало ему о тех временах, когда он, опьяненный своим искусством, сплетал из слов ткань этого мира, Фенолио садился работать.
