28 марта 1942 г. Мне довелось побывать в деревне Дубовик. Здесь месяц назад, 26 февраля, погиб наш товарищ - Всеволод Эдуардович Багрицкий. Впрочем, Эдуардовичем он еще и не успел стать. Для всех он был просто Всеволодом, а сам любил называть себя Севкой. Всеволод Багрицкий - первая жертва, понесенная редакцией в этой войне.
В деревне - следы разрушительной бомбежки, той самой, в которой погиб поэт. Я разыскал дом, в котором произошла трагедия. Он уцелел, но насквозь прошит множеством осколков крупной авиабомбы. Этими же осколками был насквозь пронизан и Всеволод. В тот день Багрицкий торопился в Дубовик, чтобы побеседовать с летчиком, сбившим накануне в неравном единоборстве два немецких истребителя. К большому своему сожалению, я не нашел в своих записках фамилии летчика-героя. Он погиб во время беседы вместе с Багрицким. Когда над деревней появились немецкие бомбардировщики, Багрицкий и летчик отошли от окна и сели на пол в простенке. Это была единственная мера предосторожности с их стороны. Мгновенная смерть так и настигла их в этом положении. На бледном лице Всеволода навек застыло выражение удивления или, пожалуй, недоумения, словно в последний миг своей жизни он произнес негромко: «О!»
На сохранившейся у меня карте тех лет крестиком отмечено место могилы Багрицкого. Гроб мы соорудили из ворот крестьянского сарая. Никаких других материалов в выжженных немцами окрестных деревнях найти не удалось.
Скорбная группа «отважников» собралась в тот день у могилы. Легкий снег падал на землю, оседал на ветвях елей, ложился на лицо поэта и не таял. Это последний чистый дар земли, который Всеволод уносил с собой в могилу. Коротко прозвучал в морозном воздухе нестройный залп наших выстрелов.
Я вечности не приемлю,
Зачем вы меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.
Эти немного перефразированные стихи Марины Цветаевой, которые любил повторять Всеволод Багрицкий, вырезал на куске фанеры Евгений Викторович Вучетич.
16 апреля....На днях наш редакционный коллектив пополнится еще одним новым сотрудником – приехал Муса Джалиль, известный татарский поэт, который производит впечатление серьезного и энергичного журналиста. В редакцию его привез из Малой Вишеры Лев Моисеев. Они знакомы еще по совместной довоенной учебе в МГУ. Лев Александрович отзывается о нем в высшей степени похвально. Сейчас он знакомит Залилова с редакционным коллективом, представил его в политотделе, вместе они ездят в подразделения и части армии.
В газете особое место принадлежит боевому отделу. Возглавляет этот отдел Николай Никитович Лихачев. Все материалы о боевой деятельности войск армии проходят, как правило, через него. А наиболее ответственный материал в газете - оперативная сводка «На нашем участке фронта» - готовится лично им. Составляя сводку, Никитич долго изучает карту, сопоставляет данные, полученные в штабе, с заметками наших корреспондентов. Динамику боя, своеобразную пульсацию фронта на нашем участке он знает и чувствует не хуже любого штабиста. Материал Никитича наши редакционные шутники именуют «Малой сводкой Совинформбюро, впрочем, именуют с достаточной долей почтительности, так как знают свою полную зависимость от Никитича, когда несут ему свои материалы. Беседы с Никитичем для наших газетчиков - самое изнурительное испытание, которого они страшатся, пожалуй, пуще, чем вражеских бомбежек. (...).
В обязанностях наших «отважников» все как-то перепутано, все не по штату, почти каждый может заменить каждого. «Налет гражданской шелухи», как когда-то в самом начале существования нашей ополченской дивизионки определил наш редакционный сатирик Марк Геллер, так и не слетает с нас. Профессор-философ Борис Бархаш охотно едет к авиаторам, чтобы рассказать о подвигах летчиков. Филолог Лазарь Борисович Перльмуттер чаще других усаживается по ночам принимать по радио официальные материалы для газеты: его поразительная пунктуальность оберегает нас от каких-либо досадных промахов при приеме важных сведений. Он же нередко исполняет и обязанности корректора. А наш штатный корректор Женя Желтова, в недавнем прошлом студентка Ленинградского университета, нередко выпрашивает у меня разрешение на поездку в часть, и тогда в газете появляется корреспонденция, которой могли бы позавидовать многие наши газетчики, но не делают этого лишь из профессиональной гордости.
Вот тихим ранним утром наша дружная редакционная семейка живописно расположилась возле редакционных машин, спрятавшихся под деревьями и замаскированных хвойными ветками. Последнее время нам редко удается встречаться всем вместе. Большую часть времени наши корреспонденты находятся в частях, ненадолго возвращаются в редакцию, чтобы освободиться от своих блокнотных записей, и снова разъезжаются по частям.
Хорошая погода выманила из землянок даже наборщиков. Они пристроили свои наборные кассы на самодельных козлах под деревьями. Завязывается неторопливая общая беседа. В какой-то связи Муса Джалиль упоминает Омара Хаяма. Вспоминается другие великие имена древности. Виталий Черных не упускает случая затеять очередную дискуссию, на этот раз имеющую явно восточную окраску.
Мирный спор неожиданно прерывается вражеским воздушным налетом.
19 апреля. Наши части теряют свою ударность...
Но как же тяжело оставлять мысль о наступлении. Мы были так близки к цели. «Остался еще один стремительный бросок вперед на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулеметов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В нашей воле, в наших силах ускорить соединение с героями-ленинградцами».
Так писала наша армейская газета несколько дней назад. И это не были простые слова. Артиллеристы подполковника М.Б. Фридланда (18-й артполк РГК) уже обстреливали Любань из своих восьмитонных 152-мм гаубиц. Наши разведчики разглядывали в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрельбы федюнинцев, атакующих Любань с северо-востока, увы, тоже безуспешно...
После падения Красной Горки наша редакция, оказавшаяся в Озерье слишком близко к передовой, вернулась на прежнее место в районе Огорели.
На днях Перльмуттер и Муса Джалиль присутствовали на допросе пленных. Лазарь Борисович, хорошо знающий немецкий, спросил пленного летчика, каких классиков немецкой литературы тот больше всего любит. Словно не поняв вопроса, летчик недоуменно пожал плечами. «Гете, Гейне, Шиллер?» - подсказывает Джалиль. Пустое дело! Взгляд гитлеровца совершенно равнодушен. Летчик только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать. Некоторые из пленных также новички на нашем фронте, прибыли сюда из Европы и составляют весенние резервы Гитлера.
Муса Джалиль, словно бы даже огорчившийся за духовное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, которую мы даем в сегодняшнем номере. Стихи так и названы - «Весенние резервы Гитлера». Вот несколько строк из них:
Не резервы это - мразь.
Мокрый снег, отбросы, грязь.
Ведь весной все утекает,
Что земле дышать мешает...
8 июля. По дороге к Мясному Вору миновали могилу Всеволода Багрицкого. Этого места я не узнал - так все изменилось с зимней поры. На дереве сохранилась фанерка: «Я вечности не приемлю...» Холмика уже нет. Могила обвалилась и наполовину заполнена черной водой. В воде плавает хвойный, тоже почерневший венок. Мы подошли с Борисом Павловичем, обнажили головы. К нам приблизился Муса Джалиль.
- Когда-то его отец помог мне поверить в себя.
И Муса тихо прочел стихи, прозвучавшие неожиданным диссонансом в эту невеселую минуту:
Ну как мне не радоваться и не петь,
Как можно грустить, когда день - как звон,
Как песня, как музыка и как мед!
- Это мои давнишние стихи, - говорит Джалиль, заметив наше недоумение, - их перевел на русский Эдуард Багрицкий. В 1929 году...
14 июня. Борис Павлович Бархаш и Муса Джалиль принесли новости в КП. В Мясном Бору осталось прорвать не более 300 метров. Активно действует наша штурмовая авиация, базирующаяся за Волховом. В районе Ольховки гитлеровцы сосредоточили до 40 танков и значительное количество пехоты, готовясь отрезать пути отхода частей нашей армии на Сенную Кересть. Наши штурмовики (немцы прозвали их «шварцентод» - черная смерть) с одного захода вывели из строя 14 танков. 6 танков подбито из ПТР и ПТО. В этот же день штурмовики разгромили колонну противника у Финева Луга.
Пришел регулировщик с дороги. Просит мобилизовать весь народ на ремонт разбомбленной жердевки. Отправились все, кто не был занят на выпуске газеты.
Сейчас только 6 часов вечера, а уже девятый налет вражеской авиации, начавшей полеты с 4 утра. Сколько еще? Пленные летчики показывают карты, исчерченные вдоль всей нашей дороги квадратами-секторами бомбежки. Они получили инструкцию - не бояться зениток, у русских нет боеприпасов. Зенитки и правда молчат. Берлинское радио объявило о полной ликвидации Волховского фронта. К 11 вечера я потерял счет бомбежкам.
25 июня. На другой день после выхода из окружения я рапортом докладывал начальнику отдела пропаганды и агитации политуправления фронта бригадному комиссару Златкину о судьбе редакции. У меня сохранился черновик этого документа:
«Группа сотрудников газеты 2-й Ударной армии «Отвага», вышедшая из окружения в ночь с 24 на 25 июня, сообщает Вам следующее.
Газета «Отвага» выходила в окружении ежедневно до самого последнего дня. Последний номер вышел 23 июня. Номер за 24 июня был уже почти готов (оттиски гранок сохранены), когда в расположение редакции прорвались вражеские автоматчики. Редакция находилась в это время в 3-3,5 км от Новой Керести по жердевке. Гвардейцы 19-й дивизии Буланова занимали оборону в 800 метрах от нас на дороге Новая Кересть-Малое Замошье. Продвинуться вперед в расположение КП армии (на Дровяное Поле) мы не имели возможности, так как дорога была разбита бомбежками с воздуха и забита машинами, вышедшими из района Н. Керести.
Вся материальная часть нашей типографии была уничтожена вечером 24 июня по устному приказанию начполита Гаруса, полученному редактором Румянцевым. Машины мы уничтожили лишь тогда, когда были уничтожены все стоящие впереди нас машины.
Вечером 24 июня весь личный состав редакции и типографии присоединился к штабу армии, находившемуся в расположении КП 57-й стрелковой бригады. Отсюда мы отправились на прорыв. Группа редакции шла вместе с группой зенитчиков 100-го ОЗАД».
На отдельном листочке, сохранившемся у меня вместе с черновиком донесения, перечислены вышедшие и не вышедшие из окружения сотрудники газеты и типографии. Два неравных столбца в этом скорбном списке: в левом, очень коротеньком, названы имена вышедших:
Холоднов И.Л., Черных В.И., Кузнецов В.А., Каминер И.Я., Летюшкин А., Рапопорт М.М., Левин С.
Вначале этот столбец замыкала фамилия Залилова, поставленная, правда, под вопросом: кто-то говорил мне в тот день, что Мусу Джалиля якобы видели вышедшим из окружения. Но это, увы, оказалось не так.
В правом столбце списка указаны и перечеркнуты имена тех, кому не суждено было вернуться. Вот имена моих товарищей, которых я потерял в эту ночь: Румянцев Н.Д., Бархаш Б.П., Лихачев Н.Н., Чазов Г., Перльмуттер Л.Б., Разумиенко Е.Д.1, Ермакович В.С., Желтова Е.Ф., Старченко В.Н., Голубев И.И., Купорев, Жестов, Смолин, Холодов Н.И., Лычагин, Кочетков Н.А., Бритов, Жуликов, Лакин С.М., Елизаров К.Н., Субботин В.А., Юлин, Ятаев, Ятин, Мачнев Г.В., Корочкин А.И. - наши журналисты, наборщики, печатники, корректоры, шоферы…
1 Как удалось выяснить позднее, Емельян Дмитриевич Розумиенко попал в плен, сотрудничал с газетой украинского легиона. За подпольную антифашистскую деятельность приговорен к смерти, но в лагере смертников заболел тифом и... выжил. После войны сослан НКВД в Казахстан. Реабилитации так и не дождался, умер в 1981 г.
К 100-летию поэта-героя
