Из дневника В.А. Кузнецова

28 марта 1942 г. Мне довелось побывать в дерев­не Дубовик. Здесь месяц назад, 26 февраля, погиб наш товарищ - Всеволод Эдуардович Багрицкий. Впрочем, Эдуардовичем он еще и не успел стать. Для всех он был просто Все­володом, а сам любил назы­вать себя Севкой. Всеволод Багрицкий - первая жерт­ва, понесенная редакцией в этой войне.

В деревне - следы разру­шительной бомбежки, той самой, в которой погиб поэт. Я разыскал дом, в котором произошла трагедия. Он уце­лел, но насквозь прошит мно­жеством осколков крупной авиабомбы. Этими же оскол­ками был насквозь пронизан и Всеволод. В тот день Баг­рицкий торопился в Дубовик, чтобы побеседовать с летчи­ком, сбившим накануне в не­равном единоборстве два не­мецких истребителя. К большому своему сожалению, я не нашел в своих записках фамилии летчика-героя. Он погиб во время беседы вмес­те с Багрицким. Когда над деревней появились немецкие бомбардировщики, Багриц­кий и летчик отошли от ок­на и сели на пол в простен­ке. Это была единственная мера предосторожности с их стороны. Мгновенная смерть так и настигла их в этом по­ложении. На бледном лице Всеволода навек застыло вы­ражение удивления или, по­жалуй, недоумения, словно в последний миг своей жизни он произнес негромко: «О!»

На сохранившейся у меня карте тех лет крестиком от­мечено место могилы Баг­рицкого. Гроб мы соорудили из во­рот крестьянского сарая. Ни­каких других материалов в выжженных немцами окрест­ных деревнях найти не удалось.

Скорбная группа «отважников» собралась в тот день у могилы. Легкий снег падал на землю, оседал на ветвях елей, ложился на лицо поэ­та и не таял. Это последний чистый дар земли, который Всеволод уносил с собой в могилу. Коротко прозвучал в морозном воздухе нестрой­ный залп наших выстрелов.

Я вечности не приемлю,

Зачем вы меня погребли?

Мне так не хотелось в землю

С любимой моей земли.

Эти немного перефразиро­ванные стихи Марины Цветаевой, которые любил пов­торять Всеволод Багрицкий, вырезал на куске фанеры Ев­гений Викторович Вучетич.

16 апреля....На днях наш редакционный коллектив пополнится еще одним новым сотрудником – приехал Муса Джалиль, известный татарский поэт, который производит впечатление серьезного и энергичного журналиста. В редакцию его привез из Малой Вишеры Лев Моисеев. Они знакомы еще по совместной довоенной учебе в МГУ. Лев Александрович отзывается о нем в высшей степени похвально. Сейчас он знакомит Залилова с редакционным коллективом, представил его в политотделе, вместе они ездят в подразделения и части армии.

В газете особое место принадлежит боевому отделу. Возглавляет этот отдел Ни­колай Никитович Лихачев. Все материалы о боевой де­ятельности войск армии про­ходят, как правило, через него. А наиболее ответствен­ный материал в газете - опе­ративная сводка «На нашем участке фронта» - готовит­ся лично им. Составляя свод­ку, Никитич долго изучает карту, сопоставляет данные, полученные в штабе, с за­метками наших корреспон­дентов. Ди­намику боя, своеобразную пульсацию фронта на нашем участке он знает и чувству­ет не хуже любого штабиста. Материал Никитича наши редакционные шутники име­нуют «Малой сводкой Совинформбюро, впрочем, име­нуют с достаточной долей почтительности, так как зна­ют свою полную зависимость от Никитича, когда несут ему свои материалы. Бесе­ды с Никитичем для наших газетчиков - самое изнури­тельное испытание, которого они страшатся, пожалуй, пу­ще, чем вражеских бомбе­жек. (...).

В обязанностях наших «отважников» все как-то перепутано, все не по штату, почти каждый может заменить каждого. «Налет гражданской шелухи», как когда-то в самом начале су­ществования нашей ополчен­ской дивизионки определил наш редакционный сатирик Марк Геллер, так и не сле­тает с нас. Профессор-фило­соф Борис Бархаш охотно едет к авиаторам, чтобы рас­сказать о подвигах летчиков. Филолог Лазарь Борисович Перльмуттер чаще других усаживается по ночам при­нимать по радио официаль­ные материалы для газеты: его поразитель­ная пунктуальность оберега­ет нас от каких-либо досад­ных промахов при приеме важных сведений. Он же нередко исполняет и обязанности корректора. А наш штатный корректор Же­ня Желтова, в недавнем про­шлом студентка Ленинград­ского университета, неред­ко выпрашивает у меня раз­решение на поездку в часть, и тогда в газете появляется корреспонденция, которой могли бы позавидовать мно­гие наши газетчики, но не делают этого лишь из про­фессиональной гордости.

Вот тихим ранним утром наша дружная редакционная семейка живописно располо­жилась возле редакционных машин, спрятавшихся под деревьями и замаскированных хвойными ветками. Послед­нее время нам редко удает­ся встречаться всем вместе. Большую часть вре­мени наши корреспонденты находятся в частях, ненадол­го возвращаются в редакцию, чтобы освободиться от своих блокнотных записей, и снова разъезжаются по частям.

Хорошая погода выманила из землянок даже наборщи­ков. Они пристроили свои на­борные кассы на самодель­ных козлах под деревьями. Завязывается неторопливая общая беседа. В какой-то связи Муса Джалиль упомина­ет Омара Хаяма. Вспомина­ется другие великие имена древности. Виталий Черных не упускает случая затеять очередную дискуссию, на этот раз имеющую явно вос­точную окраску.

Мирный спор неожиданно прерывается вражеским воз­душным налетом.

19 апреля. Наши части те­ряют свою ударность...

Но как же тяжело остав­лять мысль о наступлении. Мы были так близки к цели. «Остался еще один стреми­тельный бросок вперед на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулеметов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В на­шей воле, в наших силах ус­корить соединение с героями-ленинградцами».

Так писала наша армейская газета не­сколько дней назад. И это не были простые слова. Ар­тиллеристы подполковника М.Б. Фридланда (18-й арт­полк РГК) уже обстрелива­ли Любань из своих восьми­тонных 152-мм гаубиц. На­ши разведчики разглядыва­ли в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрель­бы федюнинцев, атакующих Любань с северо-востока, увы, тоже безуспешно...

После падения Красной Горки наша редакция, оказавшаяся в Озерье слишком близко к передовой, верну­лась на прежнее место в рай­оне Огорели.

На днях Перльмуттер и Муса Джалиль присутствова­ли на до­просе пленных. Ла­зарь Борисович, хорошо зна­ющий немецкий, спросил пленного летчика, каких классиков немецкой литера­туры тот больше всего лю­бит. Словно не поняв вопро­са, летчик недоуменно пожал плечами. «Гете, Гейне, Шил­лер?» - подсказывает Джа­лиль. Пустое дело! Взгляд гитлеровца совершенно рав­нодушен. Летчик только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать. Неко­торые из пленных также но­вички на нашем фронте, при­были сюда из Европы и сос­тавляют весенние резервы Гитлера.

Муса Джалиль, словно бы даже огорчившийся за духов­ное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, кото­рую мы даем в сегодняшнем номере. Стихи так и назва­ны - «Весенние резервы Гитлера». Вот несколько строк из них:

Не резервы это - мразь.

Мокрый снег, отбросы, грязь.

Ведь весной все утекает,

Что земле дышать мешает...

8 июля. По дороге к Мяс­ному Вору миновали могилу Всеволода Багрицкого. Это­го места я не узнал - так все изменилось с зимней по­ры. На дереве сохрани­лась фанерка: «Я вечности не приемлю...» Холмика уже нет. Могила обвалилась и на­половину заполнена черной водой. В воде плавает хвой­ный, тоже почерневший ве­нок. Мы подошли с Борисом Павловичем, обнажили голо­вы. К нам приблизился Му­са Джалиль.

- Когда-то его отец по­мог мне поверить в себя.

И Муса тихо прочел стихи, прозвучавшие неожиданным диссонансом в эту невесе­лую минуту:

Ну как мне не радоваться и не петь,

Как можно грустить, когда день - как звон,

Как песня, как музыка и как мед!

- Это мои давнишние сти­хи, - говорит Джалиль, за­метив наше недоумение, - их перевел на русский Эду­ард Багрицкий. В 1929 году...

14 июня. Борис Павло­вич Бархаш и Муса Джалиль принесли новости в КП. В Мясном Бору осталось про­рвать не более 300 метров. Активно действует наша штурмовая авиация, базиру­ющаяся за Волховом. В рай­оне Ольховки гитлеровцы сосредоточили до 40 танков и значительное количество пехоты, готовясь отрезать пути отхода частей нашей армии на Сенную Кересть. Наши штурмовики (немцы прозвали их «шварцентод» - черная смерть) с одного за­хода вывели из строя 14 тан­ков. 6 танков подбито из ПТР и ПТО. В этот же день штурмовики разгроми­ли колонну противника у Финева Луга.

Пришел регулировщик с дороги. Просит мобилизовать весь народ на ремонт раз­бомбленной жердевки. Отправились все, кто не был за­нят на выпуске газеты.

Сейчас только 6 часов вечера, а уже девятый налет вражеской авиации, начав­шей полеты с 4 утра. Сколько еще? Пленные лет­чики показывают карты, ис­черченные вдоль всей нашей дороги квадратами-секторами бомбежки. Они получили ин­струкцию - не бояться зениток, у русских нет боеприпасов. Зенитки и правда мол­чат. Берлинское радио объ­явило о полной ликвидации Волховского фронта. К 11 вечера я потерял счет бомбежкам.

25 июня. На другой день после выхода из окружения я рапортом докладывал началь­нику отдела пропаганды и агитации политуправления фронта бригадному комиссару Златкину о судьбе редакции. У меня сохранился черновик этого документа:

«Группа сотрудников газе­ты 2-й Ударной армии «От­вага», вышедшая из окруже­ния в ночь с 24 на 25 июня, сообщает Вам следующее.

Газета «Отвага» выходила в окружении ежедневно до самого последнего дня. По­следний номер вышел 23 ию­ня. Номер за 24 июня был уже почти готов (оттиски гра­нок сохранены), когда в рас­положение редакции прорва­лись вражеские автоматчики. Редакция находилась в это время в 3-3,5 км от Новой Керести по жердевке. Гвар­дейцы 19-й дивизии Буланова занимали оборону в 800 мет­рах от нас на дороге Новая Кересть-Малое Замошье. Продвинуться вперед в рас­положение КП армии (на Дровяное Поле) мы не име­ли возможности, так как до­рога была разбита бомбежка­ми с воздуха и забита маши­нами, вышедшими из райо­на Н. Керести.

Вся материальная часть нашей типографии была уничтожена вечером 24 июня по устному приказанию начполита Гаруса, полученному редактором Румянцевым. Машины мы уничтожили лишь тогда, когда были унич­тожены все стоящие впереди нас машины.

Вечером 24 июня весь лич­ный состав редакции и типографии присоединился к штабу армии, находившемуся в расположении КП 57-й стрелковой бригады. Отсюда мы отправились на прорыв. Группа редакции шла вместе с группой зенитчиков 100-го ОЗАД».

На отдельном листочке, сохранившемся у меня вместе с черновиком донесения, пе­речислены вышедшие и не вышедшие из окружения сот­рудники газеты и типогра­фии. Два неравных столбца в этом скорбном списке: в левом, очень коротеньком, названы имена вышедших:

Холоднов И.Л., Черных В.И., Кузнецов В.А., Каминер И.Я., Летюшкин А., Ра­попорт М.М., Левин С.

Вна­чале этот столбец замыкала фамилия Залилова, постав­ленная, правда, под вопро­сом: кто-то говорил мне в тот день, что Мусу Джалиля якобы видели вышедшим из окружения. Но это, увы, ока­залось не так.

В правом столбце списка указаны и перечеркнуты имена тех, кому не суждено было вернуться. Вот имена моих товарищей, которых я потерял в эту ночь: Румян­цев Н.Д., Бархаш Б.П., Лихачев Н.Н., Чазов Г., Перльмуттер Л.Б., Разумиенко Е.Д.1, Ермакович В.С., Желтова Е.Ф., Старченко В.Н., Голубев И.И., Купорев, Жестов, Смолин, Холодов Н.И., Лычагин, Кочет­ков Н.А., Бритов, Жуликов, Лакин С.М., Елизаров К.Н., Субботин В.А., Юлин, Ятаев, Ятин, Мачнев Г.В., Корочкин А.И. - наши журналисты, наборщики, печат­ники, корректоры, шоферы…

 

1 Как удалось выяснить позднее, Емельян Дмитриевич Розумиенко попал в плен, сотрудничал с газетой украинского легиона. За подпольную антифашистскую деятельность приговорен к смерти, но в лагере смертников заболел тифом и... выжил. После войны сослан НКВД в Казахстан. Реабилитации так и не дождался, умер в 1981 г.

К 100-летию поэта-героя