Глава 39. Сестры Ш. и Э. Бронте

В творчестве Шарлотты Бронте (1816- 1855), одного из интереснейших мастеров «блестящей плеяды», своеобразно переплетаются романтические и реалистические тенденции, обусловленные в английском социальном романе середины века революциями в Европе и чартистским движением в Англии. Ш. Бронте, в отличие от Дизраэли, Кингсли, Гаскелл, не обращается непосредственно к изображению чартизма, но «скрытая» социальность ее лучшего романа «Джейн Эйр» (1847) проявляется в создании нового для английского реалистического романа героя – женщины, восстающей против деспотизма буржуазно-аристократической морали, борющейся за свою гражданскую и духовную свободу. Также созвучной социальным бурям «голодных сороковых» была и проблематика романа Ш. Бронте «Шерли» (1849), повествующего о борьбе луддитов в первые десятилетия XIX столетия.

Тематика романов Шарлотты Бронте тесно связана с жизненными впечатлениями писательницы. Большую часть жизни она проводит в местечке Хауорт (графство Йоркшир) в доме отца-священника, человека сурового, деспотического нрава, пережившего своих рано ушедших из жизни детей (пятерых дочерей и сына). Разносторонне и богато одаренные, дети сельского пастора мечтали о занятиях искусством, о литературном труде; их воображение рисовало картины экзотических королевств Гондал и Ангрии, где любили, страдали и совершали подвиги романтические герои, напоминавшие байроновских Конрада и Лару.

Стесненные же обстоятельства семьи заставили дочерей пастора Бронте с раннего детства готовить себя к тяжелой трудовой жизни. Чтобы получить образование, они поступают в школу для детей сельских священников Коуэн-Бридж (прототип Лоувудского приюта в «Джейн Эйр»), где от туберкулеза умирают сестры Шарлотты Мария и Элизабет, а затем – в пансион Роухед, где, закончив курс обучения, Шарлотта работает учительницей. Задумав открыть собственную школу, Шарлотта с сестрой Эмилией проводит около года в Брюсселе, изучая французский язык в пансионе супругов Эгер. [593] Драматическая история любви Шарлотты Бронте к Эгеру, талантливому педагогу и незаурядному человеку, легла в основу ее первого романа «Учитель» (1846), а затем романа «Вилльет» (1853).

Первые литературные опыты сестер Бронте вошли в сборник «Стихотворения Керрера, Эллиса и Эктона Беллов» (псевдонимы Шарлотты, Эмилии и Анны Бронте). Позднее появляются их первые прозаические произведения – замечательный роман Эмилии Бронте «Грозовой перевал» (1848), роман Анны Бронте «Эгнес Грей» (1848) и роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», который, выйдя в свет в октябре 1847 г., сделал имя его автора одним из самых знаменитых литературных имен в Англии.

В романе, обращенном к первому, бурному десятилетию XIX в., нет описаний революционных выступлений рабочих (лишь вскользь в 31-й главе упоминается о закрытии фабрики мистера Оливера и о прибытии в город С. солдат для подавления беспорядков). Подобно Ч. Диккенсу, писательница отнюдь не сочувствует революционерам; воспитанная отцом в духе торизма, она уверена, что «восстания и бунты суть острые национальные болезни», что они «останавливают ход цивилизации».

Но охранительная печать сразу почувствовала «взрывную силу» романа. Рецензент консервативной «Куортерли ревю» заявил, что в «Джейн Эйр» «выражены те же самые взгляды и мысли, которые ниспровергли власть и отрицают законы, божеские и человеческие, за границей, и питают чартизм и смуту в нашей стране». Смелым вызовом сложившимся в Англии 40-х годов общественно-политическим отношениям был образ героини романа. Полная противоположность буржуазно-викторианскому идеалу «кроткого ангела», Джейн, подобно героиням Ж. Санд, стремится к равенству с мужчиной в любви и браке, и, самое главное, она смело и успешно борется за справедливость, за свое человеческое достоинство. «Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар – я уверена в этом,- и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас»,- заявляет десятилетняя Джейн уже в первых главах романа.

«Джейн Эйр» – социально-психологический роман воспитания. Последовательно раскрывая духовную эволюцию героини, повествуя о формировании цельного, [594] гордого и сильного характера Джейн, о ее стремлении жить независимой трудовой жизнью, автор сталкивает ее с представителями различных социальных слоев Англии начала века. Это и претендующая на аристократизм мещанка миссис Рид, тетка Джейн, в доме которой, притесняемая хозяйкой и ее детьми, она живет «из милости». Это и «благочестивый» хозяин Лоувудского приюта Броклхерст (прототипом его был содержатель Коуэн-Бриджа Уилсон), лицемерно утверждающий, что голод и плохой уход – лучшие способы воспитания в детях благочестия и смирения. Это – аристократы, с высокомерием которых сталкивается Джейн в Торнфилде, доме мистера Рочестера, где после выхода из пансиона она служит гувернанткой. Бегство из дома Рочестера заставило героиню испытать на себе судьбу многих тысяч бездомных англичан, которых «голодные сороковые» лишили работы и оставили без крова. Обычаи и нравы сельского духовенства, которые дочь пастора Бронте знала «из первых рук», воплощены в образе Сент-Джона Риверса, в чьем доме Джейн находит приют после бегства и своих скитаний по дорогам Англии.

Восторженная почитательница Теккерея, Шарлотта Бронте не уступает ему в сжатости и точности реалистической характеристики персонажа. Так, буквально смертельным холодом веет от облика мистера Броклхерста, фигура которого напоминает Джейн «черный столб», а угрюмое лицо – «высеченную из камня маску». Красноречивая портретная характеристика подтверждается поступками персонажа – его «методы воспитания» действительно станут причиной смерти от тифа сорока пяти из восьмидесяти воспитанниц Лоувуда.

Настойчиво сравнивая Сент-Джона с мраморной статуей, в совершенной античной красоте которой кроется что-то «неистовое, исступленное или беспощадное», Бронте раскрывает сущность этого религиозного фанатика, который в жертву своему честолюбию приносит не только себя, свою человеческую природу, но готов пожертвовать и Джейн, настаивая на ее поездке с ним в Индию в качестве его жены и помощника в делах религиозной миссии.

Вместе с тем реализм Бронте отнюдь не был результатом копирования жизни, как у позднейших натуралистов. Правдивость изображения жизни в «Джейн Эйр» [595] органично сочеталась с вымыслом. В споре с теоретиком английского натурализма Д. Г. Льюисом Ш. Бронте. отстаивает право писателя на использование воображения – «мощной и беспокойной творческой способности», и это сближает эстетику Бронте с эстетикой романтизма.

Роль романтических традиций особенно велика в изображении центрального эпизода романа – любви Джейн Эйр и Рочестера. Сам демонический облик хозяина Торнфилда – «черные густые брови... массивный лоб в рамке черных волос», а также завеса тайны, окружающая его прошлую жизнь, полную бурных страстей и заблуждений, заставляли вспоминать «байронических» героев Ангрии – юношеской страны грез Шарлотты и ее брата Брэнуэлла. А образ мрачного торнфилдского замка, в коридорах которого по ночам слышны таинственный душераздирающий хохот и стоны, говорили об интересе Бронте к романам В. Скотта и готическому роману А. Радклиф.

Романтическое начало проявляется и в приемах композиции романа «Джейн Эйр» – в неожиданных поворотах сюжета, в недосказанности, таинственности мотивировок событий. Так, тайна прошлого Рочестера (он женат, и жена его безумна) выясняется только в церкви, когда Джейн уже готова соединить его судьбу со своей судьбой. Романтическое начало проявляется и тогда, когда Джейн, уже согласившись принять доводы Сент-Джона и выйти за него замуж, слышит за многие мили призывный голос Рочестера и спешит к нему, ослепшему и изувеченному пожаром в Торнфилдхолле, с тем чтобы навсегда остаться с ним.

В большей степени с просветительским, чем с романтическим романом, связан финал «Джейн Эйр», где героиня не только обретает родственников в лице брата и сестер Риверсов, но и получает наследство, обеспечивающее ей независимость.

Но реалистическое начало доминирует в романе. Оно проявляется и в глубоко типических образах антагонистов главной героини, и в четкости и строгости психологического рисунка ее образа, и в подчеркнуто суховатой манере повествования, а главное – в созвучности ее образа революционной атмосфере 40-х годов XIX в., когда необычайно актуально прозвучали слова героини романа Бронте – сельской учительницы Джейн Эйр: «Я не должна забывать, что эти бедно одетые маленькие [596] крестьянки – такие же существа из плоти и крови, как и отпрыски самых знатных фамилий, и что зачатки природного благородства, чуткости, ума и доброты живут в их сердцах, так же как и в сердцах детей знатного происхождения».

Мысль о том, что «каждый человек имеет свою долю прав», прозвучит и со страниц романа «Шерли» (1849), над которым Бронте работает после завершения «Джейн Эйр». По первоначальному замыслу предметом изображения в романе должен был стать чартизм, но по совету друзей писательница решила обойти эту острозлободневную тему и обратиться к недавней истории Англии – к луддитскому движению и эпохе наполеоновских войн. Но это не снизило актуальности романа, писавшегося в период нового обострения классовых противоречий в стране, и сочувственные слова Бронте о луддитах – «страдальцах», чьим единственным достоянием «был труд, и которые его потеряли и не могли найти работы... и, следовательно, не имели хлеба» вполне могли быть отнесены к сотням тысяч современников Бронте.

Непосредственное обращение к изображению социальных конфликтов изменяет творческую манеру писательницы. Она должна рассказать читателю горькую правду, и поэтому романтические тенденции в «Шерли» отходят на второй план. «На лесных равнинах Йоркшира уже нет места феям»,- заявляет Бронте. Уроки романтизма проявились в ином – в создании обобщенной картины катастрофы, нависшей над Англией – «страной лавочников». «Отчаяние достигло предела, под землей северных районов слышались первые раскаты землетрясения»,- размышляет Бронте.

Работая над «Шерли», она внимательно изучает газеты и журналы 1812-1814 гг., смело вводит в повествование реальные факты действительности. Так, в основе одного из центральных эпизодов романа – нападения рабочих на фабрику Роберта Мура, лежит эпизод разрушения луддитами фабрики промышленника Картрайта. С точностью газетного отчета она пишет о введенной на фабрике системе штрафов, которым подвергались даже дети, о разрушении рабочими «рам» – машин.

Газетные и журнальные публикации помогли Бронте разобраться в сложности и противоречивости луддитского движения. Среди луддитов есть и «горячие головы», [597] и опасные демагоги, и те, кто, подобно рабочему Уильяму Феррену, видят, что в бедах рабочих виновны не машины, а хозяева: «Изобретения изобретениями, их не остановишь. И все же неверно, что бедняки вынуждены умирать с голоду». В словах Феррена слышны отголоски размышлений самой писательницы, уверенной в том, что в Англии прогресс индустриальный не способствует прогрессу социально-нравственному.

Зрелость и сила реализма Ш. Бронте в «Шерли» проявилась в том, что характеры и поступки героев романа логически вытекают из внешних обстоятельств, из их социального положения. Так, Роберт Мур – человек добрый и великодушный, однако он проявляет черствость и бессердечность, вырывая скудные пенни из детских рук – штраф за опоздание на работу. Он же, повинуясь власти «голого чистогана», готов предать любящую его девушку и просить руки аристократки Шерли Килдар, на чьей земле стоит его фабрика, чтобы с ее помощью поправить свои пошатнувшиеся финансовые дела.

При всей симпатии, с которой Ш. Бронте рисует Шерли (а прототипом этой героини была ее сестра Эмилия), она не может закрыть глаза на то, что Шерли – собственница. «Я буду драться за принадлежащее мне, как тигрица»,- говорит заглавная героиня романа. Сложность, противоречивость характеров – свидетельство возросшего психологического мастерства писательницы.

Психологическое начало определяет центральную сюжетную линию романа, повествующую о любви племянницы пастора Хелстоуна Кэролайн к Роберту Муру, о его измене, ставшей причиной болезни девушки, и его финальном преображении, когда, оправившись от ранения, нанесенного ему рабочим Майклом Хартли, Мур возвращается к Кэролайн и, став «добрым хозяином» для своих рабочих, мечтает о реформах и преобразовании родного края. Подобная «эволюция» героя, противоречащая логике жизни, была вызвана не только желанием писательницы «наградить» Кэролайн браком с любимым ею человеком, но и попытками Бронте найти решение социальных проблем в сфере нравственности, что выглядит утопией. Подобное преображение характерно для многих героев романа 40-х годов – это и Скрудж в «Рождественской песне» Диккенса, и фабрикант Карсон в «Мэри Бартон» Гаскелл. [598] Усиление нравственно-психологического начала- характерная черта английского романа середины века, и романам Ш. Бронте здесь принадлежит особая роль. Она исследует женский характер в обстоятельствах драматических, и напряженность социальной жизни ее героинь позволяет писательнице раскрыть сложную картину их внутренней, духовной жизни.

Эмилия Бронте (1818-1848) по праву разделяет славу со своей старшей сестрой Шарлоттой – ее другом и учителем.

Она воспитывалась в том же пансионе для детей бедных священников, что и ее сестры Шарлотта и Анна.

В 18 лет Эмилия стала учительницей. Неудачей окончилась попытка Шарлотты и Эмилии вырваться из нужды и открыть свою школу. С этой целью в 1842 г. они приехали в Брюссель, чтобы изучить французский язык и литературу. За обучение сестры платили уроками английского и музыки. Но «тяжелый труд с 6 часов утра до 11 ночи с одной лишь получасовой прогулкой между уроками» не принес им материальной независимости, лишь подорвал здоровье.

Трагически оборвалась жизнь писательницы. Ухаживая за братом, больным туберкулезом, она заразилась и сама. Однако, узнав об этом, Эмилия не покинула умирающего. В сентябре 1848 г. умер Брэнуэлл, а через три месяца не стало и Эмилии. Ей было 30 лет.

Творчество Эмилии Бронте разнообразно. Она оставила многочисленные стихотворения, несколько поэм и прославивший ее имя роман «Грозовой перевал».

Сестры Бронте вступили в литературу в 1846 г., издав за собственный счет небольшой сборник стихов. Лучшими в сборнике, по замечанию рецензента, были стихи Эмилии, посвященные природе.

Природа привлекает поэтессу не в состоянии покоя, умиротворенности, а в движении, завораживающем своей дикой силой. В соответствии с таким пониманием природы у Э. Бронте часто присутствует образ бунтаря, способного противопоставить себя стихии, буре. Его властная душа утверждает не гармонию с миром природы и человека, а его индивидуальную власть.

Поэзия Э. Бронте отличается простотой языка, позволяющей поэтессе создавать образы привычные, каждым узнаваемые, как у Бернса, но оригинальность поэтического сознания Э. Бронте привела к появлению емкого символа. Ветерок может быть и наперсником [599] одиночества, но может и избавить от него, однако чаще он ассоциируется с началом бури, он ее предвестник.

Художественную программу, сложившуюся в поэзии, Э. Бронте перенесла в роман «Грозовой перевал» (1847).

Роман открывается датой – 1801 г., но события, описанные в нем, происходят в течение последних десятилетий XVIII столетия. Это было время разорения дворянских усадеб в «старой доброй Англии».

В центре произведения – образ Хитклифа, бунтаря, все разрушающего на своем пути, напоминающего романтических героев Байрона и Шелли – борцов против насилия и несправедливости. Писательница прибегла к оригинальному приему: читатель впервые видит героя в момент трагедии, приближающейся к развязке. Рассказчик поражен мистическим призывом Хитклифа, обращенным к его умершей возлюбленной. В последующих главах романа рассказывается о судьбе Хитклифа.

Это погружение в прошлое осуществляется двумя рассказчиками: Локвудом, невольным свидетелем мистического призыва, и Нелли Дин, постоянной участницей событий. Ее монолог обширнее и полнее, в то время как Локвуд лишь констатировал изменения в событиях, оставаясь сторонним наблюдателем. Композиция романа – это своеобразный диалог рассказчиков, который в свою очередь драматизирован чувствами повествователей, возникшими в той или иной ситуации, что в определенной степени усложнило произведение писательницы.

Любовь Хитклифа к Кэти Эрншо, дочери человека, приютившего его в своей семье, была естественна и свободна в ранней юности, прошедшей среди цветов и трав вересковой пустоши. Когда же они вынуждены были подчиниться социальным и моральным устоям общества, исчезла красота и свобода чувства. Члены семьи Эрншо, толкнувшие Кэти на предательство, на брак с Эдгаром Линтоном, разбудили в душе Хитклифа силы зла и мести. Постепенно все они становятся жертвами Хитклифа, испытавшими на себе его разрушающую власть, ибо он действует в соответствии с теми законами, по которым живет общество, где подчиняются обладателю большего, нежели у них, капитала.

Таким образом, конфликт романа социален. Герои романа Э. Бронте реально отражают, а скорее – обнажают, ту духовную атмосферу, в которой они жили. Они, [600] наделенные исключительными страстями, появились как отрицание этого времени, этого состояния общества.

Кэти такая же сильная и незаурядная личность, как и Хитклиф. Она понимает, что ее брак с Эдгаром не что иное, как лицемерие перед окружающими. Наедине с собой она цинично откровенна. Возвращение Хитклифа после долгого отсутствия удручающе подействовало на героиню. Насилие над собственной любовью привело к столь сильному взрыву чувств, что это разрушило рассудок и жизнь Кэти. Ее инстинктивное стремление к гармонии любви стало возможным для героини только после смерти.

Месть Хитклифа, внося смятение в семейства Эрншо и Локвудов, постоянно борется с любовью к Кэти. Проявление ненависти у героя разрушает его личность. Соперничество любви и ненависти приводит его к смерти. Но сама смерть отступает перед их любовью. Кэти стала призраком, который так страстно призывал герой в начале романа. План реальный вобрал в себя мистическое начало, сделал его своей частью. Поэтому, когда умирает Хитклиф, его смерть воспринимается как восстановление гармонии естественной и свободной любви некогда юных влюбленных с вересковых пустошей. Даже имя героя означает «утес, поросший вереском». У них, как в старинном кельтском предании о Тристане и Изольде, вопреки законам общественным, могилы рядом. Свидетельница их драмы – Нелли Дин – считает, что там их мятежный дух должен обрести покой.

Ограниченное небольшим числом действующих лиц пространство романа также замкнуто двумя усадьбами – фермой «Грозовой Перевал» сквайров Эрншо и поместьем «Мыза Скворцов», принадлежащим судье Линтону. Это имеет определенную смысловую нагрузку. Писательница не конкретизировала обстоятельства бегства Хитклифа. Она описала его возвращение в хорошо известной читателю обстановке, тем самым контрастно усилив резкое изменение героя. Постоянные возвращения Локвуда, сбежавшего от суеты столицы, позволяют ему увидеть в провинции «кипение страстей», которые своей динамикой оттеняют статичность его образа.

Тема мести исчерпала себя, уступив место теме торжествующей любви, которая получает дальнейшее развитие в образах дочери героини – Кэтрин и Гэртона. Если трагедия старшего поколения занимает основное пространство романа, то повествование о Кэтрин и Гэртоне несколько скромнее. Писательница как бы вновь проиграла прежнюю ситуацию: Гэртон в роли подкидыша Хитклифа, Кэтрин на месте ее матери. Но молодые герои иначе отнеслись к социальным и нравственным нормам общества, в котором они живут. В их душах торжествует любовь, она уравнивает их, возрождая добро, уничтожая силы зла и разрушения. Появившийся после годового отсутствия Локвуд поражен гармонией этой пары.

Внутренняя связь поэзии и романа Э. Бронте проявилась через преемственность мотивов лирического героя-бунтаря, через концепцию гармонии красоты природы и человека, подчас выраженную писательницей в поэтических символах.

В романе тесно переплетаются реалистические и романтические элементы, они гармонично сочетаются, обогащая друг друга, но в оценке своих героев, в изображении окружающей их среды писательница проявила себя зрелым мастером-реалистом.

Сестры Бронте в своем творчестве поставили важные социальные и нравственные проблемы, внеся тем самым значительный вклад в развитие английской и мировой литературы. Последующие поколения писателей будут опираться на художественные достижения писательниц.

Глава 40. Э. Гаскелл

В ряду романистов английской «блестящей плеяды» особое место занимает Элизабет Гаскелл (1810 -1865), которая в своих романах, повестях и новеллах одной из первых обратилась к изображению социально-политических потрясений 30-50-х годов XIX в., и в частности к изображению чартизма. Социальные конфликты эпохи стали материалом „ее романа «Мери Бартон». Они составляют фон ее нравоописательных романов «Кренфорд», «Север и Юг», «Жены и дочери», многочисленных рассказов, новелл, очерков. Э. Гаскелл, чье незаурядное дарование и личность привлекали к себе внимание крупнейших писателей и мыслителей эпохи – Диккенса, Ш. Бронте, Теккерея, Карлайля, находилась в самом центре литературно-художественной [602] жизни Англии, и ее творчество иллюстрирует важнейшие процессы, происходившие в английской литературе той поры,- борьбу Прогрессивных художников против социальной несправедливости, против догм «викторианской» морали, за углубление реалистических традиций в английской литературе. Гаскелл вошла в историю литературы и как автор жизнеописания Шарлотты Бронте, которое Л. Н. Толстой считал интереснейшим свидетельством взаимоотношений наиболее выдающихся английских писателей середины XIX в.

Элизабет Стивенсон родилась в Лондоне. Рано осиротев, она воспитывалась в семье родственников в провинциальном городке Натсфорде, послужившем впоследствии прототипом Кренфорда («Кренфорд») и Холлингфорда («Жены и дочери»). В конце 20-х годов Элизабет переехала в Шотландию, где в 1832 г. вышла замуж за священника Уильяма Гаскелла. Вскоре молодая семья переселилась в Манчестер, индустриальное сердце Англии, колыбель чартизма.

Широкая образованность, признанный литературный талант и человеческое обаяние супруги приходского священника сделали впоследствии манчестерский дом Гаскеллов центром литературной жизни не только Ланкашира, но и всей Англии.

Здесь же, посещая вместе с мужем кварталы манчестерских рабочих, будущая писательница впервые сталкивается с бедственным положением английского пролетариата, становится свидетелем ожесточенных классовых битв, центром которых Манчестер был в 30-40-е годы. Отныне образ «Вавилона Великого» – Манчестера, «Дантова ада», как вслед за Карлайлем называет этот город Гаскелл, становится одним из центральных в ее творчестве.

Общительная, абсолютно лишенная «викторианского» снобизма, Гаскелл быстро завоевывает доверие манчестерских рабочих. Она занимается благотворительностью, преподает в ежедневных и воскресных школах для рабочих, близко сходится с их семьями. Беседы с рабочими, сочувствие их бедственному положению – все это способствовало тому, что в конце 30-х годов Гаскелл была создана серия стихотворных очерков «Среди бедных». Эти очерки послужили своеобразной прелюдией к первому и самому известному произведению писательницы – роману «Мери Бартон», который вышел в свет в октябре 1848 г. и сразу поставил [603] начинающего писателя в один ряд с крупнейшими художниками слова середины века.

Роман «Мери Бартон» – одно из первых произведений о судьбе рабочего класса в английской литературе XIX в. и наиболее полное художественное осмысление «политических и социальных истин», связанных с жизнью английского пролетариата. Причем, уведомляя читателя о том, что она не знакома с современными экономическими и политическими теориями, руководствуясь лишь безошибочным чутьем реалиста, Гаскелл «выходит» на самые острые и современные проблемы экономической и социальной жизни. В центре романа – процесс становления чартизма и борьба чартистов за свои социально-политические права. Зоркость Гаскелл-художника была подтверждена временем – в предисловии к роману она отмечает, что ее наблюдения над жизнью манчестерских рабочих вскоре подтвердились революционными событиями на континенте, в которых ведущую роль играли представители класса рабочих.

Первый вариант «манчестерской повести» Гаскелл назывался «Джон Бартон» и повествовал о горестной и героической судьбе рабочего, которого страдания и размышления о социальной несправедливости сделали «чартистом и коммунистом». По требованию издателей Гаскелл перерабатывает свое произведение – на первый план выдвигается история дочери чартиста Бартона, что осложняет повествование о чартизме введением любовно-приключенческого сюжета, психологизацией конфликта, а также морализаторскими тенденциями, идущими в английской литературе от Ричардсона и поэтов-сентименталистов XVIII столетия.

Роман обращен к событиям 1839-1842 гг., когда после краткого периода благополучия английскую промышленность начал сотрясать кризис. Сотнями закрываются фабрики, выбрасывая на улицу тысячи рабочих, обреченных на голодную смерть. Рабочие поднимаются на борьбу, кульминацией которой были апрельский поход на Лондон и августовская всеобщая стачка (1842). Эти события легли в основу первой части романа, связанной с социально-политической проблематикой. Авантюрно-психологический план романа связан с судьбой Мери Бартон, хорошенькой модистки, которой пытается вскружить голову молодой фабрикант Гарри Карсон, с нравственным становлением героини, которая [604] предпочитает ухаживаниям светского волокиты любовь и верность рабочего.

«Мери Бартон» – многоплановое, а порой и противоречивое произведение, отразившее как сложность рабочего движения в Англии, так и противоречия в мировоззрении писательницы. В ее сознании сострадание к неимущим, чьи горе и слезы она видела вокруг себя, уживалось с идеями христианского социализма и с отголосками «манчестерской доктрины», идеологи которой проповедовали идентичность интересов рабочих и предпринимателей. Но если Гаскелл и следовала в своих размышлениях идеям Оуэна, Бентама, Кобдена, Брайта, то объективно ее роман стал приговором носителям «манчестерской доктрины».

Воспринятые современниками как документ, свидетельствующий о бедственном положении рабочих и истоках их возмущения, лучшие страницы романа пронизаны болью и негодованием писательницы: «Не хватает только Данте, чтобы описать их страдания»,- восклицает она, рассказывая о зловонных манчестерских трущобах, где свирепствуют голод и тиф, где дети появляются на свет в сырых подвалах, куда стекает грязь из уличных канав, где отец, обезумев от отчаяния, может убить собственное дитя, лишь бы не видеть его страданий.

Использование принципа контраста позволяет Гаскелл показать глубокую пропасть, разделившую Англию на две нации, на две культуры – рядом с убогими жилищами бедняков она рисует роскошные дворцы фабрикантов, перед яркими витринами фешенебельных магазинов – голодных рабочих, у которых, как у Бартона, нет ни пенни, чтобы купить еды умирающим от голода детям.

Через систему контрастных противопоставлений раскрывается центральный конфликт эпохи – конфликт труда и капитала, рабочих и предпринимателей. Противостоящие силы воплощены в романе в образах фабрикантов отца и сына Карсонов и рабочего-чартиста Бартона. Причем симпатии писательницы явно на стороне рабочих. Убежденная, вслед за Бернсом и Шелли, в том, что именно простолюдин является носителем «ума и чести» нации, Гаскелл с любовью и сочувствием рисует образы рабочих – Бартона и его дочери, их друзей – Джоба Легга и его внучки Маргарет, влюбленного в Мери молодого механика Джема Уилсона. Обремененные [605] нуждой, эти люди сохранили в своих сердцах представления о долге и чести. Они талантливы и трудолюбивы. «Пусть зарабатывает себе на хлеб в поте лица своего, как сказано в писании; лучше есть его без масла, чем быть бездельницей»,- говорит о дочери суровый Бартон.

Но не хлебом единым живы рабочие. Среди них есть математики-самоучки, которые, «пробрасывая челнок между петлями основы», порой заглядывают в труды Ньютона, ботаники, знакомые с классификацией Линнея, талантливые поэты, певцы и музыканты. Таковы энтомолог Джоб Легг, певица Маргарет, ослепшая от непосильного труда в мастерской, изобретатель Джем Уилсон.

Главный же талант рабочих, по мнению Гаскелл, состоит в умении словом и делом оказать помощь ближнему, попавшему в беду. Спасая от голодной смерти семью рабочего Дейвенпорта, закладывает у ростовщика последнюю одежду Джон Бартон; рискуя жизнью, выносит из здания горящей фабрики незнакомого рабочего Джем Уилсон, выхаживает тяжело больную Мери семья ливерпульского лодочника Стэрджиса. В этом и проявляется моральное превосходство рабочих над фабрикантами, ибо хозяева не способны на бескорыстную помощь страдающим. Бартон ненавидит хозяев; ибо ни один из них не протянул ему руку помощи, когда умирал от голода его сын Том: «Разве богач поделится со мной своим достатком, как он должен был бы сделать, если б вера его не была притворством?» – заявляет он.

Социально-политический конфликт романа, таким образом, предстает как конфликт этический, причем для рабочих критерием нравственности становятся истины, которые они могли найти в единственно доступной им книге – Библии. Размышления и речь рабочих насыщены христианскими образами и фразеологией – здесь и притча о бедняке Лазаре, апокалиптический образ Всадника на бледном коне, который топчет и косит народ, и т. д.

Религиозно-этическая проблематика романа была отчасти связана с убеждениями самой писательницы: «Во мне живет несколько „я",- пишет она в письме подруге.- Одно из них, я считаю,- подлинная христианка, только люди почему-то называют его во мне социалистическим и даже коммунистическим». Но не только и не столько убеждениями писательницы определяется [605] изображение рабочих в романе. Гаскелл сумела реалистически точно отразить специфические национальные особенности английского освободительного движения, которое, начиная с крестьянских восстаний и буржуазной революции 1640-х годов, в решении земных проблем пользуется лозунгами религиозными. Религиозная аргументация была характерна и для речей чартистских агитаторов в 30-40-е годы, часто они были основаны на материале Библии, а сами собрания чартистов проходили в церквях.

Тем не менее в трактовке образа Бартона Гаскелл выходит за узкие рамки идей христианского социализма. Критически и смело мыслящий Бартон видит несоответствие религиозных догм о божественном милосердии и несправедливости, царящей в мире. Через религиозный скепсис и отчаяние он подходит к отрицанию религии и атеизму.

Образ Джона Бартона – одно из лучших созданий литературы середины века, обращавшейся к теме чартизма. В ряду других героев – рабочих, появившихся в английском романе этой поры (Джеральд из романа Б. Дизраэли «Сибилла, или Две нации», Барракло из «Шерли» Ш. Бронте, Стивен Блэкпул из романа Ч. Диккенса «Тяжелые времена»), он выделяется своей убежденностью, последовательностью в защите интересов своего класса, психологической достоверностью.

В романе, раскрывающем своеобразие чартистской идеологии во всей ее сложности, впервые право голоса получают ранее безгласные «руки» (hands), как уничижительно называют рабочих предприниматели. Некоторые эпизоды романа читаются как политический роман-дискуссия. Так, отправляя своего делегата Бартона в Лондон, где должно состояться вручение Хартии парламенту, рабочие дают ему свой наказ. Среди них есть и методисты, уповающие на милосердие Господа, и луддиты, и трезво мыслящие рабочие, как Бартон, которые считают, что зло заключено не в машинах, а в хозяевах; высказываются и обсуждаются различные экономические проекты – от самых здравых до самых утопических.

Поездка Бартона в Лондон – кульминационный момент в развитии политического конфликта в романе. Рабочие обмануты в своих ожиданиях – их унижают полицейские, охраняющие съезд аристократов к королевскому дворцу, оскорбляют члены буржуазного парламента, [607] не внявшие просьбам о помощи и выставившие рабочих депутатов за дверь. Отчаявшись, манчестерские бедняки решают пойти на крайние меры. Поводом для открытого столкновения становится получение промышленниками выгодного заказа с континента. Стремясь к сохранению высоких прибылей, они предлагают рабочим «голодные ставки» и, получив отказ, нанимают штрейкбрехеров. Оскорбленные насмешками хозяев рабочие организуют террористический акт, жертвой которого становится молодой Гарри Карсон, а исполнителем, по жребию,- Джон Бартон.

Убийство Карсона-младшего сводит воедино политический и авантюрный сюжеты романа. Стремясь соблазнить хорошенькую ученицу портнихи, вступая в соперничество с влюбленным в Мери Джемом Уилсоном, молодой Карсон, казалось бы, выступает как традиционный повеса-злодей сентиментально-нравоописательного романа. Но Гаскелл «ломает» традиционные законы жанра, делая убийцей Карсона не Джема, а Джона Бартона, даже не подозревающего об ухаживаниях молодого фабриканта. Подобный поворот сюжета позволяет писательнице раскрыть сложную психологическую коллизию: возлюбленному Мери, на которого падает подозрение, грозит гибель на виселице, в то время как оба они знают (и не могут выдать полиции и суду) имя истинного убийцы. Только доказав алиби Джема, Мери удается отвести от него опасность.

Явным диссонансом к общему обличительному тону романа «Мери Бартон» звучит его финал, в котором наиболее полно воплотились абстрактно-гуманистические, христианско-примирительные идеи Гаскелл. Бартон, по воле автора, не принимающего идеи революционного насилия, понял, что убил не врага, но «человека и брата», понял, что зло никогда не принесет добра даже тем страдальцам, чье дело он так слепо защищал. Сломленный нравственными муками, он открывает тайну убийства отцу своей жертвы, и Карсон-старший, ранее жаждавший мести, вполне в духе диккенсовской «рождественской философии» прощает убийцу у его смертного одра: «Богатый и бедный, хозяин и рабочий стали теперь братьями, ибо им равно было ведомо страдание». Страдания, по мысли автора, делают Карсона другим человеком – он меняет свое отношение к рабочим, вводит на своих фабриках новые, более гуманные условия найма рабочих, Так, предпочитая следовать не логике [608] жизни и характеров, но отвлеченной этической идее, Гаскелл в финале романа начинает изменять реализму.

Очевидно, осознавая утопичность подобного финала, писательница связывает судьбы Мери и Джема Уилсона, отправляя их в Канаду,- Англия не место для супружеской идиллии, которую она предлагает в награду своим героям.

Несмотря на примиренческий характер финала, буржуазные критики сразу почувствовали «взрывную» силу романа, появившегося в год жестоких расправ над чартистами и их массовой ссылки в Австралию. На Гаскелл «обрушились» рецензенты реакционных «Манчестер Гардиан» и «Эдинбург ревю». Вместе с тем книга Гаскелл получила высокую оценку знаменитых современников Гаскелл. «Умной и печальной» книгой назвала «Мери Бартон» Ш. Бронте. Диккенс пригласил Гаскелл сотрудничать в его журнале «Домашнее слово», где до середины 50-х годов она публикует свои произведения. Но самое главное – роман нашел своего читателя в среде тех, о ком он был написан: гордясь «своим» автором, манчестерские рабочие показывали дом писательницы детям и внукам.

В романе «Мери Бартон» воплощены важнейшие темы, получившие развитие в более позднем творчестве Гаскелл в ее романах, повестях и новеллах.

Так, уже здесь писательница в духе традиций, идущих от Руссо и Вордсворта, противопоставляет мрачный закопченный Манчестер сценам сельской жизни. Это противопоставление, несущее ясный социально-политический подтекст, перешло затем в стойкую символическую антитезу: «промышленный север – сельский юг» (патриархальный Кренфорд и промышленный Драмбл в романе «Кренфорд», сельский Нью-Форест и Мильтон-северный в романе «Север и Юг»). Если город для Гаскелл – воплощение худших сторон современной цивилизации, то сельская Англия с ее чистыми травами – место, где живут прекрасные люди, цельные натуры, заслуживающие всеобщей симпатии (повесть «Коттедж среди вереска», 1850). В этом Гаскелл не только следует традиции Вордсворта, но и предвосхищает идеи, положенные в основу романов Т. Гарди, написанных в конце века.

Мир патриархальной идиллии, окрашенной легкой авторской иронией, воспроизведен в романе «Кренфорд», который с 1851 по 1853 г. печатался в «Домашнем [609] слове» Диккенса. Кренфорд – обиталище «амазонок» – чудаковатых вдов и старых дев, над чьими причудами и аристократическими претензиями иронизирует автор. Следуя правилам «элегантной экономности», кренфордская «аристократка» вдова миссис Форрестер, проведя полдня у плиты, за чаем делает вид, «что не знает, какие пирожные были принесены из кухни, хотя она знала, и мы знали, и она знала, что мы знаем, и мы знали, что она знала, что мы знали, как она все утро провела за изготовлением чайных хлебцев и бисквитных пирожков». Та же «экономность» заставляет миссис Форрестер дать слабительное кошке, проглотившей ее единственное украшение – кусок кремовых кружев, о чем «элегантно», с демонстрацией спасенного сокровища она повествует в кругу подруг-«аристократок». Каждому англичанину (а роман «Кренфорд» – хрестоматийное чтение в школах Англии) знакома история о несчастной корове, свалившейся в яму с известью и потерявшей там всю шерсть, после чего хозяйка, по совету лукавого шутника, шьет ей фланелевые панталоны и жилет, в которых она щеголяет в холодное время года. Писательница ясно видит смехотворность претензий кренфордских дам на «респектабельность» и аристократизм, но здесь нет и тени того резкого осуждения снобов, которое мы видим у Теккерея,- чудаковатые обитательницы Кренфорда бескорыстны и, более того, беззащитны перед суровой реальностью жизни; сюда, в патриархальный мир Кренфорда может прийти и горе и бедность. Так, на краю бедности оказывается одна из главных героинь романа мисс Мэтти Дженкинс, утратившая все свои сбережения в результате краха банка. Так утопические мотивы «Кренфорда» переплетаются с темой социально-политической, заявленной в «Мери Бартон».

Разрабатывая эту тему в сборнике рассказов «Жизнь в Манчестере» (1848), повестях «Сердце Джона Миддлтона» (1850), «Исчезновения» (1851), «Мор-тон Холл» (1853), романе «Север и Юг» (1855) и других произведениях, Гаскелл все более озабочена проблемой мирного решения социальных конфликтов, и решение это она ищет чаще всего в сфере христианской этики. Связано это с тем, что начиная с 50-х годов в идеологии освободительного движения все большую роль начинают играть идеи христианского социализма, воздействия которых не избежал даже Эрнст Джонс. [610]

Так, рисуя в повести «Сердце Джона Миддлтона» тяжелую судьбу безработного, силою обстоятельств поставленного на краю преступления и гибели, Гаскелл делает его членом христианской общины и заставляет отказаться от мести врагу (надсмотрщику) под влиянием религиозно настроенной жены-калеки.

Иной выход – нравственное совершенствование человека под облагораживающим воздействием любви предлагается в повести «Мортон Холл», где любовь молодой аристократки мисс Мортон «перевоспитывает» ставшего ее мужем молодого фабриканта.

Более подробно эта тема разрабатывается в романе «Север и Юг». Несмотря на то что фоном, на котором разыгрывается действие романа, становятся массовые выступления трудящихся, бунт в армии и на флоте, главное внимание Гаскелл уделяет раскрытию нравственно-психологического конфликта. Воспитанная в презрении к грубым «толстосумам» Маргарет Хейл влюбляется в фабриканта Торнтона, которому также стоит немалого труда преодолеть свои предубеждения против общества, к которому принадлежат Маргарет и ее отец. Под влиянием глубокого чувства к Маргарет, Торнтон меняется сам и меняет свое отношение к рабочим.

Повесть «Сердце Джона Миддлтона», написанная в жанре психологической исповеди, романы «Север и Юг», «Жены и дочери», некоторые другие повести и новеллы последнего периода творчества Гаскелл (как, например, повесть «Бедная Клэр», где, предвосхищая психологические находки Р. Л. Стивенсона в «Странной истории доктора Джекиля и мистера Хайда», Гаскелл разрабатывает тему двойничества) свидетельствуют об углублении психологического начала в прозе писательницы – процессе, характерном для английской литературы середины – конца XIX в. и отразившемся в творчестве позднего Диккенса, Дж. Элиот, Дж. Мередита и других писателей-реалистов.

Глава 41. Д. Элиот

Джордж Элиот (1819-1880) (наст, имя Мэри Энн Эванс) относится к другому поколению романистов, нежели писатели «блестящей плеяды». Иначе складывалась ее писательская судьба, сложнее были взаимоотношения с современным литературным процессом, где все отчетливее давало о себе знать влияние идей позитивизма и эволюционного развития. Эпоха Элиот – хотя и продолжение викторианской, но в ней видны приметы нового, грядущего века.

Всесторонне образованная женщина, прекрасно знавшая философию, математику, естествознание, переводившая немецкого теолога Д. Ф. Штрауса, Фейербаха, Спинозу, она была превосходной музыкантшей и познакомила английскую читательскую публику с переводами статей Листа о Мейербере. Элиот была хорошо знакома с Гербертом Спенсером; с философом-позитивистом Генри Льюисом она состояла в гражданском браке, в течение многих лет навлекая на себя гнев и родственников и представителей так называемого высшего света, не принимавшего ее в своих кругах. Воспитанная в строгой вере, она впоследствии (в начале 40-х годов) отказывается посещать' церковь и все чаще задумывается над нравственным смыслом религии. Это был период раскола в церковном движении, когда четко обозначилось так называемое оксфордское направление, католицизм нового типа (Ньюмен).

Долгое время Элиот сотрудничала в журнале «Вестминстерское обозрение», была талантливым публицистом и- серьезным философом-популяризатором. Вместе с Льюисом она познакомила своих соотечественников с современной немецкой философией. Писательница была горячей поклонницей таланта В. Скотта и романтиков. Еще в 20 лет она заявила, что Вордсворт и английские романтики помогли ей понять и выразить себя, свои чувства.

Проза в 50-х годах становится статичной, а значит, требует более тщательного детального воспроизведения будничной, обыкновенной жизни. Зато это дает возможность читателю внимательнее и пристальнее разглядеть человека, разобраться в его действиях, поступках, взаимоотношениях с другими людьми. К середине XIX в. [612] роман уже «пропитался» философией позитивизма и натурализма. Психология героя обогатилась изображением наследственных факторов, влияющих на характер человека, его темперамент и общественное поведение. Д. Элиот, знакомая с новейшими открытиями в естествознании, использовала фактор наследственности при изображении характера. Изменение структуры романа было закреплено новациями Элиот. Сюжет перестал существовать как таковой. Его функцию стал, по существу, выполнять характер персонажа. Сцены провинциальной жизни, списанные Элиот с натуры, равно как и портреты ее ближайших родственников, ставшие прототипами героев ее произведений, созданы рукой мастера прозы второй половины XIX столетия. Ею вводятся в художественные произведения производственные процессы, она одинаково скрупулезно исследует протоколы судебных заседаний и фиксирует сплетни провинциальной Минервы, с равной степенью добросовестности изображает сквайра или сельского священника, члена парламента или простого столяра. Представители различных профессий заполняют страницы ее произведений – моряки, часовщики, столяры, священники, гувернантки и представители богемы. Отдавая дань творчеству В. Скотта и Ж. Санд, она создает исторические романы, использует уже известные сюжетные мотивы и идеи. Мир романов Элиот как бы состоит из двух концентрических окружностей. Одну, внутреннюю, составляет небольшая группа действующих лиц, непосредственно причастная к разрешению моральных проблем, другая – это внешний мир, обычно представленный провинциальной средой. Здесь, как и в «Человеческой комедии», есть свои врачи и священники, банкиры и журналисты, философы и практики, люди не от мира сего, а также герои, хорошо вписавшиеся в деловые буржуазные круги.

В творчестве Элиот можно выделить два периода.

Первый – 1858-1861 гг., когда были созданы романы: «Сцены провинциальной жизни» (1858), «Адам Вид» (1859), «Мельница на Флоссе» (1860), «Сайлес Марнер» (1861).

Разделяет два периода ее творческой деятельности исторический роман «Ромола» (1863), действие которого происходит во времена Савонаролы.

Второй этап творчества Д. Элиот открывается романом «Феликс Холт, радикал» (1866). К этому периоду [613] относятся романы «Мидлмарч» (1871 -1872), «Даниэль Деронда» (1876).

Произведения первого периода посвящены в основном жизни провинции, в них отразились детские и юношеские впечатления Элиот, проведшей 1819-1835 гг. в Варвикшире.

Первое произведение Элиот «Сцены провинциальной жизни» было высоко оценено Диккенсом, который писал автору: «Я никогда не встречал такой правды и такого изящества, какими дышат юмористические и патетические сцены этих повестей». В «Сцены провинциальной жизни» входили три повести: «Амос Бартон», «Любовная история Гилфила» и «Покаяние Дженет». Элиот выбирает заведомо заурядных персонажей. В V главе повести «Амос Бартон» она даже извиняется перед читателем за то, что ее герой такой неинтересный и посредственный человек. Но главное достоинство героев Элиот состоит именно в их простоте, даже заурядности, которые являются залогом их нравственной чистоты и порядочности. Иронические и сатирические страницы этой повести связаны с главным ее персонажем – графиней Чарлацкой. Неслучайно Элиот знакомит нас сначала не с самой графиней, а с ее собачкой. Туалеты, особенно модные,- слабость графини, а у кого нет слабостей, отмечает повествователь. Читатель охотно верит этому, так же как он воспринимает различие между скромной жизнью семьи священника Бартона и светской львицы.

В повести тщательно и любовно выписан быт провинции, ее размеренный образ жизни, неторопливые беседы обывателей. Часто используемый автором прием несобственно прямой речи прекрасно характеризует персонажа, обогащает наше представление о его характере и месте в обществе. Так, графиня Чарлацкая постоянно кичится своим преимуществом перед всеми остальными, но вместе с тем она лицемерно оправдывает все свои проступки, беспокоясь о загробной жизни.

Роман «Адам Бид» по праву можно считать программным произведением писательницы, поскольку здесь реализуются основные художественные принципы, высоко оцененные современниками писательницы. Элиот изображает обыденное и прозаичное как достойное самого изысканного художественного воплощения. Она с большим мастерством описывает столярную мастерскую Адама и заставляет читателя физически ощутить [614] ритм работы, почувствовать запах сосновых стружек. Здесь используются также протокольные записи судебного заседания, что свидетельствует о внимании автора к документу, факту, становящемуся объектом художественного изображения. В основе сюжета романа «Адам Бид» – соперничество столяра Бида и дворянина Артура Донниторна из-за работницы с фермы Хетти Сорел. Однако писательницу больше интересуют нравственные проблемы, которые она и ставит в этом романе, сталкивая две морали – мораль ремесленника и мораль дворянина. Оба претендента на сердце Хетти обладают достоинствами. Адам Бид честен, трудолюбив, откровенен и чистосердечен.

Артур Донниторн – образованный, обаятельный человек, но совершенно не считающийся с другими, даже близкими людьми. Привлекательная Хетти становится его любовницей, а затем, брошенная им, совершает преступление – убивает собственного ребенка и попадает на каторгу. Некоторые современники Элиот видели в этом ее романе налет вульгарности и натурализма. Отвечая своим оппонентам, Элиот писала, что нужно любить ту красоту, которая заключена не в гармонии внешней, броской привлекательности, а в гармонии внутреннего мира человека, в натруженных ладонях людей труда. В этом источник своеобразного демократизма Элиот, которая вслед за романтиками видела красоту там, где она незаметна и невидима,

Из второстепенных персонажей романа необходимо отметить миссис Пойзер, получившую в аренду землю, принадлежащую Донниторну, деду Артура. В характере этой женщины много от вальтерскоттовских народных персонажей, бойких и метких в выражениях, смелых и принципиальных, не боящихся ссор с хозяином, всегда ощущающих свое нравственное превосходство перед ним. Вопрос о влиянии В. Скотта на творчество Элиот недостаточно изучен в нашем литературоведении, но необходимо отметить, что следы влияния творчества «шотландского волшебника» заметны в «Адаме Биде». В романах «Эдинбургская темница» и «Адам Бид» есть схожие сюжетные мотивы, сходные характеры – Хетти и Эффи Дине. За жизнь и судьбу Хетти и Эффи борются две женщины – обе решительные и настойчивые. Однако у Скотта сестра Эффи Дженни добивается свидания с королевой Каролиной, чтобы вымолить у нее прощение для легкомысленной Эффи, в романе Элиот на Хетти [615] пытается воздействовать моральными увещеваниями Дина Моррис. Однако героини Скотта и Элиот различны по своим нравственным принципам. Методистка Моррис, стремясь направить заблудшую овечку на путь истинный, хочет добиться от Хетти раскаяния в детоубийстве, тогда как героиня Скотта по-человечески жалеет сестру, желая спасти ее. Нравственная сторона позитивистского учения, которая особенно приветствовалась Элиот, состояла в том, чтобы напомнить человеку не только о его правах, но и об обязанностях.

Критерий оценки поступков героев обусловлен именно тем, насколько нравственно или безнравственно его поведение. Так, в «Сайлесе Марнере» в центре романа судьба Сайлеса Марнера, ограбленного сыном помещика Касса Дэнетаном и приютившего у себя незаконную дочь второго сына Касса – Годфри. Безнравственный поступок Годфри наказан тем, что он бездетен, а когда ощущает свое полное одиночество, обращается к Сайлесу с просьбой вернуть ему дочь, от которой он когда-то отказался.

Простые люди у Элиот оказываются носителями высшей справедливости и нравственности, но они предпочитают оставаться в своей среде! Лучшим романом Элиот первого периода является «Мельница на Флоссе» (1860), которому предшествует небольшая повесть «Поднятая вуаль» – меланхолическое повествование о судьбе Латимера, женившегося на невесте своего погибшего брата Берте, которая была жестока и бездушна по отношению к нему. Повесть «Мельница на Флоссе» заслуживает внимания потому, что в ней писательница не просто изучает природу двух типов наследственности в двух семействах – Талливеров и Додсонов, к которым принадлежат главные герои Мэгги и Том. Кстати, прототипами Додсонов и Талливеров явились родственники самой Элиот. Среда одних – это буржуазная, мещанская обстановка, в которой царит культ предпринимательства, наживы, торгашества, респектабельности (Додсоны). Совершенно противоположны по духу Додсонам Талливеры – добрые, доверчивые, непрактичные люди. Они не думают о количестве факельщиков на похоронах, часто следуют голосу чувства, а не рассудка, поэтому оказываются в беде. Том унаследовал черты родственников – ему трудно дается учение (в занятиях ему помогает Мэгги), он недалек, но практичен и трудолюбив. Благодаря своему практицизму и деловитости он [616] восстанавливает состояние отца, добивается возврата мельницы. Единственное, что роднит его с Мэгги,- это его привязанность к сестре, уважение и восхищение ее незаурядной натурой.

Мэгги – полная противоположность Тому. Это умная, эмоциональная девушка, свободная от предрассудков среды, в которой выросла, не боящаяся пересудов соседей, смелая и отважная, не задумывающаяся над последствиями своих часто рискованных поступков. Мэгги подкупает непосредственностью, свободой, энергией, разнообразием своих духовных запросов. Она может убежать в цыганский табор, увлечься женихом своей кузины, влюбиться в сына адвоката, разорившего их семью. Но в критический момент Мэгги находит в себе силы подавить свои чувства во имя долга. Нравственное начало в ее характере питается своеобразной жизненной философией, отличной от наследственных факторов. По существу, Элиот, создавая характеры своих персонажей, не до конца верна теории наследственности, как это может показаться на первый взгляд. И Тома и Мэгги, несмотря на сложность их взаимоотношений, примиряет их общий конец – оба они тонут в волнах Флосса. Но главное – осуществляется их намерение никогда не расставаться. В письмах к друзьям Д. Элиот писала, что характеры главных героев выписаны с одинаковой мерой тщательности. Основное внимание писательница уделяет внутреннему миру героев, той динамичной острой борьбе, которая происходит в душе Мэгги, когда она открывает для себя мир, отличный от ее собственных представлений и идеалов.

Большие перемены происходили в мировоззрении самой Д. Элиот. Все дальше и дальше она отходила от ортодоксального христианства. Она пришла к признанию любой веры, способствующей нравственному совершенствованию человека. По мере того как писательница готова была признать различные церковные учения, ее рационализм становился все отчетливее, что приводило иногда к особенно ясному и тщательному воспроизведению реалий внешнего мира в ее произведениях. Она была одной из первых писательниц викторианской Англии, которая приблизилась к изображению механизма интеллекта, процесса мышления, что стало потом достоянием психологического романа.

Это обстоятельство рождает известную наукообразность в описании деталей быта и обстановки, архитектуры, [617] интерьеров Флоренции XV в. в историческом романе «Ромола».

Образы Савонаролы, равно как и Ромолы, и ее мужа Тито Мелема нарисованы достаточно объективно в полном соответствии с требованием писательницы изображать характеры объективно и бесстрастно, чтобы читатели поняли, в чем они плохи, а в чем хороши. Характеры несомненно закрывают собой фон, включающий исторические события. Пожалуй, именно в воспроизведении исторических событий Элиот ближе к Теккерею, чем к Диккенсу или В. Скотту, если иметь в виду исторический жанр. Ее интересуют характеры, а не сюжет, факты человеческой судьбы, а не факты истории. Народная жизнь в переломные кризисные моменты истории осталась за пределами художественного изображения Элиот. Однако ее романное творчество второго периода развивается в соответствии с теми изменениями, которые претерпевает жанр романа во второй половине XIX в.

Об этом свидетельствует ее роман «Феликс Холт, радикал» (1866), где ставятся важные вопросы политического, социального и нравственного характера. Расширяется тематический диапазон ее творчества – в романе изображены все круги общества 30-х годов, период да борьбы буржуазии за избирательную реформу. Феликс Холт – сын ткача, научившийся ремеслу часовщика. Этот образованный молодой человек отнюдь не стремится попасть в средние слои общества, как ему советует священник м-р Лайон. Он гордится своим происхождением, является подлинным выразителем народных интересов. Его радикализм истинный, а не ложный. Ему противопоставлен «радикал» от помещиков Хэролд Трэнсом, наживший огромное состояние на Востоке и вернувшийся на родину для участия в избирательной кампании. Он не брезгует никакими методами, чтобы заполучить побольше избирателей. В этом романе Элиот повествовательная линия усилена ироническими и сатирическими выпадами против карьеристов-политиканов вроде Хэролда Трэнсома, адвоката Джермина. Описания чрезвычайно живописны, хорошо передают эмоциональное состояние героев, атмосферу, в которой происходит действие (например, сцена, повествующая об ожидании миссис Трэнсом своего сына). И пейзаж, и обстановка в доме, поведение слуг – все подчеркивает напряженность момента, драматизм которого усиливается [618] по мере того, как герой подъезжает к своему дому. Интересны диалоги Феликса Холта с Лайоном и его дочерью Эстер. В них отражены литературные вкусы эпохи, которые проникли даже в рабочую среду. Феликс Холт – начитанный молодой человек, но он не кичится своим образованием, обо всем имеет собственное мнение и внимательно выслушивает других. Русские революционеры-народники (например, П. Н. Ткачев в литературно-критической статье «Люди будущего и герои мещанства») увидели в характере Феликса Холта черты человека будущего. Но они не всегда верно оценивали взаимосвязь персонажей с позицией автора произведения. А здесь совершенно очевидны позитивистские взгляды Элиот, стремящейся напомнить каждому классу общества о выполнении его обязанностей (только тогда, по мнению автора, общество будет усовершенствовано). Главное – это то, что каждый класс должен думать о благе всей нации. Феликс Холт тем не менее один из значительных положительных героев писательницы.

Особое место в творчестве Элиот второго периода занимает роман «Мидлмарч» (1871 – 1872). Перед нами тщательно выписанные картины быта провинциального города с большими и мелкими страстями его обитателей, со смертями и рождениями, со свадьбами и политическими дебатами. В этом романе реализуется эстетическая программа писательницы – передать поток жизни, остановленный волей художника: «Здесь один тихо сползает по лестнице общественного положения: рядом с ним другой, напротив, лезет вверх, переходя со ступени на ступень. Кругом мы видим несчастных искателей счастья, разбогатевших бедняков, гордых джентльменов, представителей своих местечек: одних увлекает политический поток, других – церковное движение, и они, сами того не сознавая, сталкиваются между собой целыми группами среди этого общего волнения... Словом, в старой Англии мы видим то движение, ту же смесь людей, которую мы встречаем в истории Геродота. Этот древний писатель, начав свое повествование о прошлом, взял за исходную точку, так же, как и мы, положение женщины в свете и семье».

Главная героиня романа – Доротея Брук – незаурядная энергичная женщина, умная и независимая, иногда она даже производит впечатление «эмансипе», напоминающей тургеневскую Евдоксию из «Отцов и детей». [619] Но деятельная натура Доротеи чужда пустых мечтаний и беспочвенных проектов – героиня стремится к общественно полезной деятельности, хочет видеть в своем избраннике духовного собрата, хочет быть ему верной помощницей. Однако Доротея в чем-то сродни Эмме Бовари Г. Флобера. Она боготворила жалкого эгоиста, самовлюбленного и недалекого педанта, мнимого ученого Кейсобона, который не понимает широты и богатства натуры своей супруги. Она жертвует для него обществом, ведет замкнутый образ жизни, помогая ему создавать «бессмертный» труд, оказавшийся плодом несостоявшегося ученого, незрелого интеллекта, а когда Кейсобон умирает, некоторое время не может принять предложение любящего ее Уилла Лэдислоу.

Элиот убедительно передает духовную атмосферу эпохи, погружая читателя то в узкий захолустный мирок обывателей и мещан, то в богатый внутренний мир героини. Доротея Брук создает вокруг себя удивительную интеллектуальную атмосферу. Она заряжает своей энергией и самопожертвованием даже глубоко безынициативных людей, инертных и вялых. Она не может быть сопоставлена с великими христианскими мучениками, ибо век иной – обществу таковые не нужны, но она готова к совершению подвига во имя идеи и дела.

Как и в предыдущих романах Элиот, в этом романе несколько сюжетных линий. Полицентрическое построение хорошо подкреплено главными характерами – Доротеи, ее сестры Селии, доктора Лидгейта, Розамунды. Мастерство композиции и структуры романа проявляется в стиле повествования. В огромной по объему книге повествование разбивается на эпизоды, каждый из которых мог бы стать самостоятельной повестью, но вместе с тем они воспринимаются как единое целое. Особое место принадлежит банкиру Балстроду, нажившему свое состояние мошенничеством и даже преступлениями. Балстрод – ханжа и лицемер, прикрывающий свои подлые делишки разглагольствованиями о частной филантропии.

По мере совершенствования своего мастерства писательница отказывалась от прямого морализаторства, хотя ей были далеко не безразличны характеры, которые она создавала с такой убедительностью. Она стремилась запечатлеть поток жизни, богатой и разнообразной даже в провинциальном скучном городе. Интерес Элиот [620] к естественным, точным наукам помогал ей проникнуть в тайны человеческой природы, какой бы сложной она ни казалась. Методы раскрытия характеров у Элиот различны, как непохожи и сами характеры. Они могут развиваться (например, Доротея Брук). Они могут быть статичными, но каждый раз производить впечатление своей неповторимости и кажущейся текучести (например, Селия), они могут быть предельно схематичны, как, например, характер Кейсобона или Балстрода. В результате перед читателем возникает разнообразно представленный механизм поступков и действий человека, аналитически и критически преподнесенный, причем этот критический настрой передается читателю, стремящемуся постичь сущность натуры героев. Несмотря на обилие персонажей, сюжетных мотивов, эпизодов и сцен, многочисленных деталей, черточек быта, пересказанных сплетен и оценок, вся книга составляет гармоничное целое. Это энциклопедия английской провинциальной жизни, она представлена тонко, умно, беспристрастно и вместе с тем доходчиво. Нравственный урок преподан автором и в этом произведении. Не случайно к концу романа повествование вновь возвращается к Доротее. В ее судьбе сосредоточено общечеловеческое и типичное. У нее благородное сердце, она сумела выразить свой протест против несовершенства окружающей среды, а «в таких коллизиях великие чувства нередко оборачиваются ошибками, а великая вера заблуждениями. Ее восприимчивая ко всему высокому натура не раз проявлялась в высоких порывах, хотя многие их не заметили. В своей душевной щедрости она, подобно той реке, чью мощь сломил Кир, растеклась на ручейки, названия которых не прогремели по свету. Но ее воздействие на тех, кто находился рядом с ней,- огромно, ибо благоденствие нашего мира зависит не только от исторических, но и от житейских деяний...»

В этих словах заключена правда и о самой писательнице, и о судьбе ее творений, спустя несколько десятилетий после ее смерти переживших свое второе рождение, что еще раз подтвердило ту простую истину, что все гениальное остается для истории и для человечества.

Глава 42. А. Троллоп

Антони Троллопа (1815-1882) английские критики называют меньшим Теккереем, однако это вряд ли справедливо, так как Троллоп при всей своей симпатии к учителю и другу (именно Теккерей ввел Троллопа в большую литературу, напечатав его романы в «Карнеги мэгэзин») занимает свое достойное место в истории английской литературы.

Начав свой творческий путь в 50-е годы, Троллоп явился выразителем идей своего времени. В своих произведениях он убедительно показал несовершенство романной формы этого периода, чрезвычайно рыхлой, рассчитанной на джентльменскую читательскую аудиторию и необходимость ее коренного улучшения.

Подобно многим своим соотечественникам, Троллоп шел в ногу с викторианским веком, критиковал его отдельные недостатки, хотя в целом поддерживал и одобрял.

Потребовалось не одно десятилетие, прежде чем Троллоп стал писателем. Однако в отличие, скажем, от Стендаля, также начавшего писать в зрелом возрасте, Троллопа в меньшей степени занимает творческая лаборатория художника. Он был рожден веком позитивизма и хорошо понимал, что современный роман должен отражать повседневную жизнь, оживленную юмором и подслащенную пафосом. Писатель оказался целиком во власти этого повседневного жизненного материала, и не его вина, что он иногда бывает скучен, монотонен и лишен оригинальности. Троллоп признавал, что структура его романов, их композиция неудачны, но он был блестящим импровизатором и создателем живого человеческого характера, воплотившим свои представления о человеческой природе в своеобразной хронике жизни провинциальной Англии, английском варианте «Человеческой комедии».

А. Троллоп родился и вырос в семье, достаточно обеспеченной благодаря постоянным усилиям его матери, автора многочисленных романов. Антони не был любимым ребенком в семье, и родители не возлагали на него больших надежд. Более того, миссис Троллоп [622] решила, что ему нужно стать австрийским кавалеристом, а затем поступить в почтовое ведомство. Мальчику дали хорошее образование, и он отчасти сумел оправдать надежды матери, а именно – стать чиновником почтового ведомства.

С 1841 г. Троллоп занимал престижную должность в Западной Ирландии и ревностно служил делу, введя практические новшества в почтовое обслуживание населения.

Щедрый на проявление доброты и любви к людям, Троллоп мучительно переживал полное равнодушие к себе со стороны самых близких ему людей. Позднее в «Автобиографии» он писал: «Я признал всю слабость неутом