Глава 31. Общая характеристика 7 страница

Презирая буржуазию, Флобер, однако, не доверяет и ее единственному реальному антагонисту – пролетариату, сближая их в моральном отношении («Аксиома: ненависть к буржуа – начало добродетели. Под словом «буржуа" я имею в виду как буржуа в блузах, так и буржуа в рединготах»). Отсюда резко отрицательное отношение Флобера и к июньскому восстанию рабочих 1848 г., и к Парижской Коммуне 1871 г. Критически относится он и к современным ему теориям социализма, считая, что «социализм такой же пережиток прошлого, [511] как иезуиты... в основе всех социальных утопий лежит тирания, изуверство, смерть духа».

Социальный скептицизм писателя во многом объясняется особенностями его времени. Сам Флобер воспринимает свое время как некий переход. «Мы с тобой явились на свет слишком рано и в то же время слишком поздно,- пишет он своему другу поэту Л. Буйе в 1850 г.- Нашим делом будет самое трудное и наименее славное: переход». Закономерный финал этого «перехода» – крушение Луи Бонапарта, поражение во франко-прусской войне (1870), Парижская Коммуна и утверждение Третьей республики – еще более усугубляет флоберовский пессимизм: «Буржуазия ошалела до того, что утратила даже инстинкт самозащиты, а те, что придут ей на смену, будут еще хуже... Я чувствую, как поднимается откуда-то снизу неодолимое Варварство. Надеюсь помереть раньше, чем оно подчинит себе все. Но пока что жить совсем невесело. Никогда еще так мало не считались с интересами духа. Никогда еще так открыто не проявлялась ненависть ко всему высокому, презрение к Прекрасному, словом, никогда не осквернялась до такой степени литература».

Свою главную цель Флобер и видит в том, чтобы защитить «интересы духа», оградить литературу от тлетворного влияния буржуазии. Отсюда ставший теперь хрестоматийным его образ «башни из слоновой кости», возвышающей художника над хозяевами жизни – буржуа: «Закроем дверь, поднимемся на самый верх нашей башни из слоновой кости, на самую последнюю ступеньку, поближе к небу. Там порой холодновато... зато звезды светят ярче и не слышишь дураков». Однако желанное затворничество в поднебесье не удается Флоберу: «гвозди сапог» тянут его «обратно к земле». Своими произведениями художник-реалист неизменно оказывается втянутым в решение злободневных проблем современности.

Ранние произведения Флобера (1835-1849), составившие в общей сложности три объемистых тома, свидетельствуют о том, что начинает он свой путь в русле «старой романтической школы» («Мы были красными романтиками,- напишет он позднее Ж. Санд,- нелепыми -в полном смысле слова»). Самые первые его сочинения несут на себе следы безусловного влияния «неистовой» литературы с ее поэтизацией анархического' бунта против общества – его законов и морали («исторические» [512] новеллы «Смерть Маргариты Бургундской», «Чума во Флоренции», «Два претендента на корону» и др)- Более поздние творения юного Флобера, в особенности повести «Записки безумца» (1838) и «Ноябрь» (1842), во многом автобиографические и обращенные к современности, уже ориентированы на лирическую романтическую прозу и представляют собою варианты исповеди молодого человека, едва начавшего жить, но уже пресытившегося жизнью, разочаровавшегося в людях, тоскующего по неясному и недосягаемому идеалу. Личностное начало, связанное с мироощущением самого автора, преобладает и в первых редакциях (в будущем существенно измененных) двух произведений, заключающих ранний период творчества. Символическая философская драма «Искушение святого Антония» (1849), проникнутая духом безнадежного пессимизма, отражает восприятие Флобером современности, в частности событий 1848 г., завершивших целый период в жизни Франции. Роман «Воспитание чувств» (1845), открывающий одну из центральных тем в творчестве Флобера, обозначенную в заглавии, примечателен сопоставлением двух вариантов мировосприятия и соответственно-двух жизненных позиций, характерных для молодого поколения флоберовских времен. Примечательно и то, что образ одного из двух героев открыто связан с бальзаковской традицией. Молодой провинциал Анри, подобно Растиньяку, устремляется в Париж с намерением сделать карьеру и в конце концов он делает ее в журналистике, аморальные законы которой были беспощадно разоблачены в «Утраченных иллюзиях» Бальзака. Удачливому в делах и Любовных увлечениях Анри противопоставлен его «неудачливый» друг Жюль. Пройдя путь утраты юношеских иллюзий, веры в возвышенную вечную любовь и гражданские идеалы, он не только не лишился природной нравственности, но в испытаниях укрепил ее, чтобы обрести смысл своего бытия в служении высокому и свободному искусству. Именно с Жюлем связано глубоко личное флоберовское начало в романе. На смену отрицающим мир романтическим бунтарям или разочарованным мечтателям прежних произведений Флобера приходит герой, обретающий духовную опору в пантеизме, вере в Природу, противопоставленную в ее бесконечности и величии конечному и ничтожному миру стяжателей, карьеристов, нравственных уродов и глупцов. И это весьма знаменательно. [513] Пантеизм отныне составит основу мировоззрения самого писателя и во многом определит его позиции в жизни и в искусстве. Вопрос о кричащих противоречиях и уродствах буржуазного общества для Флобера не снят. Но борьба с ними представляется бессмысленной, коль скоро все в мире предопределено вечными законами Природы. Отсюда жизненный принцип Флобера (впрочем, не однажды нарушаемый им) – отстраненность от общественных конфликтов современности. С пантеизмом связан и утверждаемый Флобером принцип «объективного письма», противопоставляющий «личному» искусству «безличное». Не самовыражение (как на романтическом раннем этапе), а познание закономерностей объективного мира – такова цель творчества, сближаемого Флобером с наукой, предельно объективной и беспристрастной. Наука убеждает своими открытиями, а не сентенциями. Подобно ей, искусство должно исключить всякую тенденциозность и уж тем более – прямое поучение. «Самые великие, редкие, истинные мастера – выражают суть человечества: не думая ни о себе, ни о своих страстях, отбрасывая прочь собственную личность»,- пишет Флобер, предпочитая Байрону Шекспира, у которого учится «объективному письму». В эстетике Флобера оно предполагает устранение субъективного авторского начала и «перевоплощение», вживание писателя в создаваемый им характер. Путь познания действительности для художника – в пантеистическом слиянии с миром. Нужно «перестать быть собою, но жить в каждом существе, создаваемом тобою». «Необходимо усилием воображения поставить себя на место персонажей, а не подтягивать их к себе. В этом должен... заключаться метод»,- настаивает Флобер, утверждаясь на реалистических позициях.

В эстетике Флобера следует особо отметить необычайно высокую требовательность к совершенству стиля произведения, которая была «настоящей болезнью» писателя, «истощавшей его и останавливающей его работу» (Э. Золя). Критики называли Флобера «фанатиком стиля». Однако его требовательность – не причуда эстета. Убежденный в нерасторжимом двуединстве формы и содержания, Флобер подчеркивает: «Сама по себе закругленность фразы ничего не стоит, а все дело в том, чтобы хорошо писать, потому что „хорошо писать значит одновременно хорошо чувствовать, хорошо мыслить [514] и хорошо выражать" (Бюффон)». Для Флобера «стиль – это способ мыслить», язык – основа, первоэлемент художественной формы, неотделимой от самой сути произведения: «Форма – сама суть мысли, как мысль – душа формы, ее жизнь». Отсюда – и те «нечеловеческие усилия» (Мопассан), которые затрачивает Флобер в поисках единственно нужных ему слов для точного выражения истин, открываемых в жизни.

«Время Красоты миновало»,- пишет Флобер, итожа свое изучение современности. Реальный мир, с которым теперь имеет дело художник,- мир «цвета плесени». Именно этот мир и должен стать предметом изображения в сегодняшнем искусстве, призванном – как и во времена Бальзака – «исследовать» современность, выявляя ее закономерности и облекая их в типические формы.

Первое произведение, отразившее миропонимание и эстетические принципы зрелого Флобера,- роман «Мадам Бовари» (1856), которому писатель отдает пять лет напряженного, мучительнейшего труда. «Провинциальные нравы» – таков подзаголовок романа. Перед читателем предстает французское захолустье: Тост, где начинаются события, Ионвиль, где они завершаются. Эти города как две капли воды похожи один на другой. «Каждый день в один и тот же час открывал свои ставни учитель в черной шелковой шапочке, и приходил сельский стражник в блузе и при сабле. Утром и вечером, по трое в ряд пересекали улицу почтовые лошади – они шли на водопой. Время от времени дребезжал колокольчик на двери кабачка, да в ветренную погоду скрежетали на железных прутьях медные тазики, заменявшие вывеску у парикмахера». Это Тост. Таков же и Ионвиль- с его трактиром «Зеленый лев», где каждый вечер собираются обыватели города; церковью, где регулярно совершает богослужения или готовит к первому причастию местных сорванцов кюре Бурнисьен, погруженный в дела мирские больше, чем в заботы духовные; аптекой, принадлежащей вездесущему и всеведущему краснобаю – «идеологу» города фармацевту Омэ. «Больше в Ионвиле смотреть не на что. На его единственной улице, длиною не более полета пули, есть несколько торговых заведений, потом дорога делает поворот, и улица обрывается». Однообразие, серость, застой, трясина, засасывающая каждого, кто в нее попадет. Таков фон, избранный Флобером для его «буржуазного [515] сюжета», герои и события которого естественно вписываются в мир цвета плесени.

Когда редактор упрекнул писателя за скучный, малопоэтический сюжет, Флобер взорвался: «Неужели вы думаете, что неприглядная действительность, воспроизведение которой вам так претит, не вызывает у меня такое же отвращение?.. Как человек я всегда уклонялся от нее насколько мог. Но как художник я решился на этот раз... испытать ее до конца».

«Буржуазный сюжет» флоберовского романа основан на банальной коллизии: жена, нелюбимый муж, которого она обманывает сначала с одним любовником, затем со вторым, коварный ростовщик, улавливающий в свои сети жертву, чтобы нажиться на чужой беде. Несложное взаимодействие этих фигур приводит к драматической развязке. Разочаровавшись в любовниках, вконец разоренная ростовщиком, убоявшаяся публичного скандала, не смеющая раскрыться в своих обманах доверчивому до слепоты мужу, жена-прелюбодейка кончает жизнь самоубийством, отравившись мышьяком.

Настаивая на праве художника обращаться к самым пошлым и тривиальным сюжетам, Флобер говорив: «Поэзия, подобно солнцу, заставляет и навозную кучу отливать золотом». Именно это и происходит в «Мадам Бовари». Поднятая на высочайший уровень правдивого аналитического искусства банальная история жены-прелюбодейки обретает в романе неожиданную, на первый взгляд, идейно-философскую глубину и подлинную эстетическую значимость. Перед зорким оком писателя-реалиста Эмма Бовари, оставаясь героиней буржуазного адюльтера, раскрывается как личность трагическая, пытавшаяся восстать против ненавистной пошлости, но в конце концов поглощенная ею.

Образ героини внутренне противоречив. Неоднозначно и авторское отношение к ней. Погруженная в трясину обывательского бытия, Эмма стремится вырваться из нее. Вырваться силой любви – единственного чувства, которое (в воображении героини) может поднять ее над опостылевшим серым миром. Поэтому она, не задумываясь, принимает предложение Шарля и становится его женой. Поэтому же, обманувшись в муже, она, словно в омут, бросается в объятья Родольфа, а затем, тяжко пережив измену любовника, с вновь возродившейся надеждой и страстью отдается Леону. Однако везде Эмму как рок преследует жестокое разочарование, [516] ибо в адюльтере она в конечном итоге обнаруживает ту же претящую ей инерцию пошлого сожительства, что и в законном браке; Будто подводя итог своей жизни, Эмма размышляет: «Счастья у нее нет и никогда не было прежде. Откуда же у нее ощущение неполноты жизни, отчего мгновенно истлевало то, на что она пыталась опереться?» (Использованная здесь форма несобственно-прямой речи характерна для «объективного письма» Флобера.) Неудовлетворенность обывательским существованием в мире уютно устроившихся мещан и поднимает над трясиной буржуазной пошлости Эмму, приближая ее к близким Флоберу героям его ранней лирической прозы. Эта особенность мироощущения Эммы, надо полагать, и позволила писателю заявить: «Мадам Бовари – это я!» Однако характер Эммы нов, и автор относится к ней иначе, чем к своим романтическим героям, абсолютно свободным от пошлости и бескомпромиссным в противостоянии ей. Одновременно иным стало и отношение Флобера-реалиста к увлечениям романтической литературой, которым он отдал дань в юности.

В одном из писем Флобер говорит о героине нового романа: «Это натура в известной степени испорченная, женщина с извращенными представлениями о поэзии и с извращенными чувствами». «Извращенность» натуры Эммы – результат «романтического» воспитания. Основы его были заложены еще в период монастырского обучения девушки, когда она впервые пристрастилась к чтению модных в ту пору романов. «Там только и было, что любовь, любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках... темные леса, сердечное смятенье, клятвы, рыданья, слезы и поцелуи, челноки при лунном свете, соловьи в рощах, кавалеры, храбрые, как львы, и кроткие, как ягнята, добродетельные сверх всякой возможности». Эти романы (их остро пародирует Флобер) и воспитали чувства Эммы, определив ее стремления и пристрастия. Романтические штампы обрели для нее статус критериев истинной любви и красоты.

Крушение романтических иллюзий началось буквально с первых дней замужества. Таким ли рисовался Эмме в ее девических мечтах медовый месяц, проводимый с Шарлем теперь – после шумной, похожей на деревенскую ярмарку свадьбы – в убогом, скучном Тосте. Вот они, эти мечты, с которыми не может расстаться [517] героиня: «Перед заходом солнца дышать бы на берегу залива ароматом лимонных деревьев, а вечером сидеть бы на террасе виллы вдвоем, рука в руке, смотреть бы на звезды и мечтать о будущем!.. Как бы хотела она сейчас облокотиться на балконные перила в каком-нибудь швейцарском домике или укрыть свою печаль в шотландском коттедже, где с нею был бы только ее муж в черном бархатном фраке с длинными фалдами, в мягких сапожках, в треугольной шляпе и кружевных манжетах!» Но разве может все это дать Шарль – жалкий провинциальный лекарь, одетый во что попало («в деревне и так сойдет»), лишенный светских манер, не умеющий взволновать выражением своих чувств (его речь была «плоской точно панель, по которой вереницей тянулись чужие мысли в их будничной одежде»). Все попытки Эммы «поднять» Шарля до своего идеала любви кончаются неудачей. Надежды на супружеское счастье испаряются, уступая место тупому равнодушию, а затем полному отчуждению. Ослепленная презрением к мужу, Эмма не в состоянии увидеть и оценить ни глубины его непритязательной, но сильной любви, ни его самоотверженности и преданности.

Тогда-то в жизни героини и появляется Родольф – провинциальный Дон-Жуан, ловко обрядившийся в тогу байроновского героя, запасшийся всеми атрибутами, которые угождали бы вкусу его любовницы, не замечающей их вульгарного оттенка. Эмма вновь полна надежд. Однако после первого же серьезного испытания ей открывается лживость, жестокое равнодушие и даже элементарная скаредность Родольфа, покинувшего ее ради новых любовных утех и развлечений. Последняя из иллюзий мадам Бовари связана с Леоном, некогда представшим перед Эммой в ореоле безмолвно влюбленного романтического юноши. Встретившись после трех лет разлуки с «ионвильским Вертером» (успевшим за это время поднабраться в Париже житейского опыта и навсегда расстаться с невинными грезами юности), Эмма снова вовлечена в преступную связь. И вновь пройдя через первые порывы страсти, чтобы вскоре пресытиться ею, флоберовская героиня убеждается в духовном убожестве своего очередного любовника. | Но ведь именно в Родольфе и Леоне воплощен! извращенный и пошлый в своем существе «романтический» идеал Эммы... Спасаясь от окружающей пошлости, мадам Бовари сама неизбежно проникается [518] ею. И не только в бытовых привычках, разорительном увлечении дорогостоящими нарядами и побрякушками. Пошлость проникает в святое святых этой женщины – в любовь, где определяющим началом становятся вовсе не высокие порывы, а жажда плотских наслаждений. Пошлость извращает даже материнские чувства Эммы.

Флобер, сожалея о загубленной судьбе, одновременно строго судит свою героиню. Суровость его приговора особенно очевидна в жестокой картине смерти и похорон мадам Бовари. В отличие от романтических героинь, Эмма умирает не от разбитого сердца и тоски по так и не состоявшемуся счастью. Причина ее самоубийства предельно прозаична. Убедившись в тщетности попыток достать деньги для расплаты с ростовщиком, угрожающим ей описью имущества, Эмма идет в аптеку Омэ, чтобы выкрасть яд, в котором видит единственное спасение от нищеты и позора. Мучительная смерть от мышьяка, описанная в подчеркнуто сниженных тонах; непристойная песенка слепого нищего за окном, под звуки которой уходит из жизни Эмма; нелепый спор, затеянный у гроба покойной «атеистом» Омэ и священнослужителем Бурнисьеном; наконец, сама нудно-прозаическая картина церковного отпевания и похорон... Да, Флобер имел все основания сказать: «Я весьма жестоко обошелся со своей героиней».

Рисуя окружение мадам Бовари, писатель создал целый ряд впечатляющих образов. Среди них стоит особо выделить образ аптекаря Омэ, ибо в нем Флобер сатирически сконцентрировал то, против чего с таким отчаянием, но безуспешно восставала Эмма. Омэ не просто типичный буржуа-обыватель. Он – сама пошлость, заполонившая мир, самодовольная, торжествующая, воинствующая. В течение многих лет Флобер работал над «Лексиконом прописных истин», представляющим своеобразную «апологию человеческой низости во всех ее проявлениях, от начала и до конца ироническую». Именно таков лексикон Омэ, претендующего на энциклопедическую образованность, широту и независимость суждений, вольнодумство, либерализм и даже политическое фрондерство. Твердя о своей «революционности» («Я... за бессмертные принципы восемьдесят девятого года»), Омэ зорко следит за властями, «вскрывает злоупотребления», в местной печати сообщает о всех «значительных» событиях («не было такого случая, чтобы в округе задавили собаку, или сгорела рига, [519] либо побили женщину,- и Омэ немедленно не доложил бы обо всем публике, постоянно вдохновляясь любовью к прогрессу и ненавистью к попам»). Не удовлетворяясь этим, «рыцарь прогресса» «занялся глубочайшими вопросами: социальной проблемой, распространением морали в неимущих классах, рыбоводством, каучуком, железными дорогами и прочим». Лишь в финале романа раскрывается истинная подоплека чрезмерной «гражданской активности» Омэ и его политической принципиальности: ярый оппозиционер «перешел на сторону власти... продался, проституировал себя» ради собственных выгод. В конце концов Омэ добивается страстно желаемого – получает орден Почетного легиона и после смерти Шарля Бовари постепенно прибирает к своим рукам всю врачебную практику в Ионвиле. «Власти смотрят на него сквозь пальцы, общественное мнение покрывает его»,- заключает романист.

О том, насколько типичен Омэ, можно судить по читательским реакциям. «Все аптекари в Нижней Сене, узнав себя в Омэ,- пишет Флобер,- хотели прийти ко мне и надавать пощечин». Но были угрозы посерьезнее, теперь уже – за роман в целом. Правительство, напуганное его беспощадной правдой, затеяло против Флобера беспрецедентный судебный процесс. Автору «Мадам Бовари» предъявили обвинение в «нанесении тяжкого ущерба общественной морали и добрым нравам». И хотя в итоге писатель был оправдан, он, потрясенный лицемерием, «гражданской» злобой и тупостью судей, принимает решение: как можно дальше бежать от мерзкой и ненавистной ему буржуазной современности.

Уже в марте 1857 г. Флобер погружается в мир древнего Востока, штудируя многочисленные фолианты, посвященные Карфагену. Сбывается наконец давняя мечта художника «писать большие и роскошные вещи... работать над привольным и чистым сюжетом». В ноябре уже была закончена первая глава «Саламбо». Писатель с увлечением живописует легендарный Восток, поражающий его воображение полыханием ярких красок, кипением сильных и грозных страстей, могучими цельными характерами.

«Саламбо» (1862) – роман исторический. В основу его сюжета положены реальные события, происходившие в Карфагене эпохи Пунических войн (III в. дон. э.). Однако внимание Флобера привлекает не противоборство Карфагена и Рима, а конфликт внутри самого [520] Карфагена – «домашняя война» аристократической республики и восставших против нее наемников и присоединившихся к ним рабов и плебса окрестных областей. Главным источником для «Саламбо» послужила «Всеобщая история» Полибия, которая под пером Флобера из научной хроники преобразуется в живописную динамическую картину воскрешенного мира древности. Существенно корректируется в романе и концепция античного историка. Если в оценке Полибия выступление наемников – ничем не оправданный бунт, то в изображении Флобера оно обусловлено серьезными социально-экономическими причинами. «К античности я применил приемы современного романа»,- замечает писатель Сент-Бёву, имея в виду реалистический характер этих «приемов».

Исследуя истоки несметных богатств правителей Карфагена, обеспечивших политическое могущество аристократической республики, Флобер заключает: «Эти старые пираты возделывали... поля руками наемных рабочих; эти купцы, накопившие деньги, снаряжали...суда, а землевладельцы кормили рабов, знающих разные ремесла. Все они были хитры, беспощадны и богаты». Типичный представитель, этого мира власть имущих в романе Гамилькар Барка – хитрый государственный деятель, беспощадный в своих действиях военачальник, алчный купец, свирепый эксплуататор принадлежащих ему рабов, семьянин, рьяно защищающий свои отцовские права. Против Гамилькара и ему подобных и обращен гнев восставших наемников и рабов. Оправдывая это восстание самими условиями жизни, Флобер, однако, изображает его как стихийное бедствие, угрожающее основам цивилизации, как разгул жестоких страстей, низводящих человека до примитивного уровня страшного в своей кровожадности зверя. Не знающая границ «животная» жестокость и уравнивает – в восприятии Флобера – восставших с их врагами. Изображению войны-бойни, представленной в беспощадно натуралистическом виде, отведена значительная часть романа. Именно в этой «домашней войне», обескровившей Карфаген, писатель и видит едва ли не главную причину поражения республики в борьбе с Римом.

Рассуждая о поэтике исторического романа, Флобер настаивает на необходимости его органической связи с проблемами современности. Глазами француза 60-х [521] годов XIX в. и смотрит на события легендарного прошлого автор «Саламбо». В исторически достоверном изображении «домашней войны» Карфагена писатель открывает общность с главным конфликтом современности – антагонизмом ущемленных в законных правах пролетариев и их эксплуататоров, власть имущих буржуа. Этой общность и определяется актуальность романа.

Детально воспроизводя картину войны, Флобер пишет: «Это История, я понимаю. Но если роман так же скучен, как научная книга, то прошу прощения, значит, искусство в нем отсутствует». Сделать роман увлекательным для читателей призвана любовная интрига «Саламбо». В основе ее постоянный для писателя интерес к миру чувств и в особенности к чувству любви, так многое определяющему в жизни человека. В изображении этого чувства Флобер стремится всегда быть максимально правдивым. Но какой была любовь в давнопрошедшие времена Карфагена? И как сделать «язык» этого чувства понятным современному читателю? «Я отдал бы полстопы заметок, которые сделал за пять месяцев, за то, чтобы хоть на три секунды ощутить настоящее волнение от страсти моих героев»,- пишет Флобер, признаваясь, насколько трудным является для него на этот раз перевоплощение не просто в другого человека, но в человека несхожей с его временем дохристианской эпохи. Во имя постижения психологии античных героев писатель погружается в изучение древнейшей религии, отразившейся, по его убеждению, на особенностях духовного мира и нравственности человека той поры. Именно через религию открывается Флоберу специфика любви его героев, принадлежащих к разным социальным мирам и потому фатально разъединенных жизнью: Саламбо – дочь военачальника Карфагена, Мато – вождь восставших.

Воспитанная в строгих нормах религиозной морали верховным жрецом Шагабаримом дочь суффита Гамилькара мистически предана богине любви Танит. Мато для нее – варвар. Его, осмелившегося похитить священное покрывало Танит, Саламбо – жрица богини, должна ненавидеть. Однако чувство, пробужденное в ней мужественной красотой и страстью юного варвара, совсем не похоже на ненависть. Испытывая дотоле неведомую ей истому и трепет, Саламбо принимает пробуждающуюся любовь за мистическое влечение к богу [522] войны Молоху, принявшему облик Мато, который впервые предстал перед девушкой с прекрасным лицом, обагренным кровью. Осложнено, преображено религией и чувство Мато. В противоположность юной жрице, он, не однажды познавший любовь, охвачен всепоглощающей страстью к Саламбо, но отказывается от физического обладания ею. Опьяненный мистическим экстазом, Мато принимает девушку за саму богиню Танит, полонившую его неземной красотой.

Роман завершается смертью героев. Разделенные пропастью социальных различий Мато и Саламбо уходят из жизни как жертвы необоримой в своем могуществе любовной страсти.

Официальной критикой новое произведение было встречено холодно. Церковью его автор был предан анафеме. Но роман нашел своих почитателей. Среди них был В. Гюго, писавший Флоберу: «Это прекрасная, сильная и содержательная книга. Вы воскресили давно ушедший от нас мир и этот изумительно воскрешенный мир обогатили... захватывающей драмой».

Какой бы отвратительной ни казалась Флоберу его современность, едва закончив «Саламбо», он вновь берется за «буржуазный сюжет»: начинает работать над «Воспитанием чувств». Взяв лишь название своего юношеского романа, писатель создает совершенно новое произведение, закончив его в 1869 г. «Хочу написать историю души людей моего поколения, правильнее было бы сказать, „историю чувств",- сообщает Флобер в октябре 1864 г.- Это книга о любви, о страсти, но о страсти такой, какою она может быть в наше время, то есть бездеятельной». Носителем «бездеятельной страсти» Флобер делает главного героя романа Фредерика Моро, выделив значимость его судьбы подзаголовком: «История одного молодого человека». Вместе с тем писатель раскрывает и судьбы многих сверстников Фредерика, рисуя портрет того поколения, жизнь которого началась во времена буржуазной Июльской монархии, молодость совпала с революцией 1848 г. и быстрой сменой исторической ситуации в 1851 г., когда в результате контрреволюционного переворота на троне утвердился Луи Бонапарт, властвовавший в течение двух десятилетий. Эпоху, в которую довелось жить героям романа, Флобер воспринимает как сложный «переходный» период, как безвременье, затруднившее самоопределение личности и породившее немало человеческих драм.[523] Фредерик Моро – типичный герой безвременья, лишенный представления о своем жизненном предназначении, безвольный, не сумевший осуществить ни одного из своих намерений, не нашедший своего места в жизни. Это один из последних романтиков флоберовского поколения, предстающий в строго объективном и суровом изображении писателя-реалиста. В Моро уже нет ни бунтарства и неистовства страстей ранних героев Флобера, ни неутолимой жажды познания святого Антония, ни беззаветной преданности искусству Жюля, ни даже неуемной любовной тоски Эммы Бовари. Тем не менее генетически Фредерик связан с ними, так как он тоже живет возвышенными мечтами, делающими его в глазах окружающих неисправимым романтиком. Главная из них – мечта о великой и вечной любви. Свою надежду герой связывает с женщиной, действительно прекрасной и близкой ему по духу – Мари Арну. Однако уже соединенная браком и детьми с другим – ничтожнейшим – человеком, Мари никогда не сможет связать свою судьбу с судьбой Фредерика. Герой понимает всю призрачность своих надежд на счастье с Мари, но ни в чем ином он не находит смысла своей жизни. Безвременье предопределило общественную бесполезность флоберовского героя, отсутствие воли и целеустремленности, разбросанность интересов. Все попытки Фредерика посвятить себя какому-либо делу кончаются безрезультатно. Решив стать писателем и уже задумав роман, он быстро остывает к этим планам и увлекается живописью. Ничего не достигнув и здесь, Моро хочет осуществить давний замысел и написать историческое сочинение, но бросает его, чтобы заняться композиторством. Попутно он сдает экзамены по юриспруденции, слушает лекции по другим предметам, но наука его не увлекает. В дни революции он готов вмешаться в политику и даже баллотироваться в правительство от партии республиканцев. Однако и это не состоялось. Он не заражен карьеризмом и честолюбием, жаждой приобретательства, хотя мог бы стать обладателем миллионов, женившись на Луизе Рокк или овдовевшей графине Дамбрез. Но Фредерик довольствуется наследством умершего дяди, достаточным для безбедной свободной жизни в Париже, не стесненной материальной зависимостью от кого бы то ни было. Итог жизни флоберовского героя печален: не состоялась большая любовь, не реализовались природой данные способности, бесследно в [524] бесплодной суете промелькнула молодость, на смену которой уже идет тусклая и безнадежная старость.

По-своему типичны для времени, описываемого в романе, и истории других молодых героев. Делорье – полная противоположность Фредерику, другу детства и юности. Он целеустремлен, рационалистичен и деятелен. Однако попытки сделать карьеру в Париже привели его к моральной деградации. Применяясь к обстоятельствам, Делорье становится то сторонником монархии, то республиканцем, то защитником пролетариев, то сателлитом буржуа. Нечистоплотен он и в личной жизни, добиваясь обманным путем богатств невесты, любившей его «лучшего друга». Однако и здесь, как и на политическом поприще, его ждет неудача. Безрадостен и финал истории другого приятеля Фредерика. Парижский художник Пеллерен, мечтавший о революции в искусстве, о создании грандиозных полотен, разменивает свой талант на пошлые поделки и жалкие подделки. Среди сверстников Фредерика, стремящихся сделать карьеру, добиваются своей цели угодливый дипломат Мартинон и беспринципный журналист Юссонэ. Первый становится сенатором, второй «ведает всеми театрами, всей прессой». Причина их успехов ясна. В мире флоберовского романа действует тот же закон, что и в мире «Человеческой комедии» Бальзака,- закон буржуазной конкуренции.