Творчество Сервантеса и многослойность романа « Дон Кихот». Роль произведения в гуманистической литературе Возрождения

Сервантес

Мигель де Сервантес Сааведра (1547—1616) — величайший испанский писатель. Персональная модель Сервантеса оказала ог­ромное влияние на мировой литературный процесс. Созданный им образ Дон Кихота вошел в число «вечных образов» всемирной литературы.

Жизнь и творчество. Сервантес родился в 1547 г. (крещен 9 ок­тября) в Алькала-де-Энарес, в семье хирурга, бедного идальго. Он прожил героическую, полную тягот и лишений жизнь. Он уча­ствовал в знаменитой морской битве при Лепанто, в которой был ранен, затем попал в плен к пиратам, которые продали его в рабство туркам, и несколько лет он провел в Алжире, каждый день ожидая смерти. Выкупленный на свободу, Сервантес возвра­щается в Испанию. Став писателем, он создает несколько драма­тических произведений, из которых выделяется трагедия «Нуман-сия» (после 1588?). Среди его произведений — пасторальный ро­ман «Галатея» (1585), роман «Странствия Персилеса и Сихизмун-ды» (закончен незадолго до смерти, опубл. 1617), сборник «Нази­дательные новеллы» (1613),сатирическая поэма «Путешествие на Парнас» (1614) и др. Но его мировая слава связана прежде всего с «Дон Кихотом» (1-й том опубл. 1605, 2-й том опубл. 1615).

Роман «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Нет окон­чательного ответа на вопрос о том, когда писатель начал работу над романом. Сам он упоминает в прологе, да и современники об этом были осведомлены, что роман писался в тюрьме, куда он попал по ложному обвинению. Предположительно, в севильской тюрьме около 1597 г. Сервантес приступил к созданию романа «Дон Кихот».

Ученые считают первый выезд героя «Протокихотом» (термин Г.Торренте Бальестера) — первоначальной небольшой повестью, из которой постепенно развился роман. Отмечено, что основное место здесь занимает насмешка над рыцарскими романами и Дон Кихотом, утратившим рассудок из-за них, хотя отмечено и дру­гое: сам герой в первом своем путешествии ссылается не на рома­ны, а на романсы.

Образ Дон Кихота. Дон Кихоту в начале повествования около пятидесяти лет. Выдающийся американский поэт Генри Лон­гфелло, внимательнейшим образом изучивший роман Серванте­са, подсчитал, что первый выезд Дон Кихота начался 28 июля, а закончился 29 июля 1604 г. В том же году состоялись его второй и третий выезды: второй (с Санчо Пансой) начался 17 августа и закончился 2 сентября, третий длился с 3 октября по 29 декабря. Если это так, мы можем определить годы жизни героя Серванте­са: родился около 1554—1556 гг. (в эти годы Карл V передал ис­панскую корону своему сыну Филиппу II), умер в конце 1604 или в начале 1605 г.

Но на самом деле на первых страницах романа Дон Кихот только рождается, ему всего лишь один день, а пятьдесят лет — совсем другому человеку. Его звали Кихада (исп. — челюсть), или Кесада (исп. — пирог с сыром), или Кехан&. Повествователь уверяет, что последняя фамилия — правильная. Но в конце второго тома назы­вается, причем устами Дон Кихота, произносящего свое завеща­ние, совсем иное имя — Алонсо Кихано. Такой человек, Алонсо Кихада, действительно жил в начале XVI в. в ламанчском селении Эскивиас и был дальним родственником жены Сервантеса, про­исходившей из этих же мест. Он, подобно Дон Кихоту, начитался рыцарских романов, в правдивость которых свято верил.

Сервантесовский Алонсо Кихано — идальго, «чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке». В свое время он был влюблен в деревенскую де­вушку из соседнего селения Тобосо Альдонсу Лоренсо, но скры­вал свое чувство. Из его качеств отмечено, что он «любитель вста­вать спозаранку и заядлый охотник», да еще поклонник рыцар­ских романов, из-за которых «почти совсем забросил не только охоту, но и хозяйство» и для приобретения которых продал не­сколько десятин пахотной земли. Вот, собственно, и все, что о нем известно.

Перед нами зауряднейший человек, «человек без свойств», что подчеркнуто неясностью фамилии: никто точно не запомнил. Зато имя Дон Кихота человечество помнит уже несколько веков. Давно уже внимательные читатели попытались восстановить прошлое Дон Кихота по его речам. Он разбирается в лекарственных травах, в военном деле, в сложных филологических вопросах (например, может выказать глубокие познания в вопросе о влиянии арабско­го языка на испанский) — в общем, это прошлое не Алонсо Ки­хано, а именно Дон Кихота. С другой стороны, Дон Кихот как бы намеренно отрывается от Алонсо. Большое место в начале романа занимает эпизод посвящения героя в рыцари: хозяин постоялого двора на шутовской манер проводит обряд посвящения, после которого Дон Кихот считает себя настоящим рыцарем. Но следует заметить, что Алонсо Кихано и так им был: ведь идальго (hidalgo) — это испанское название мелкопоместного рыцаря (правда, hidalgo — это все же не caballero, знатный рыцарь, которого следовало име­новать доном). Алонсо принадлежал к древнему роду и хранил родовое рыцарское вооружение. Но это в обыденной жизни, а Дон Кихот рождается в иной (теперь бы сказали «виртуальной») ре­альности, и ему нужно такое посвящение, при котором бритвен­ный тазик оказывается лучше старинного шишака (шлема без за­брала), доставшегося ему от предков.

Сервантес показывает нам, как рождается литературный герой. Его три выезда, разделенные небольшими промежутками време­ни, соответствуют трем эпохам жизни человека — детству, зрело­сти, умудренной старости. Детство вызывает смех наивностью, ошибками. Первая же ошибка — в эпизоде спасения мальчика от наказывавшего его хозяина, когда безоглядная вера Дон Кихота слову любого человека приводит только к увеличению зла. И воз­никает стойкое убеждение, что «Дон Кихот» как бы саморазвива­ется, становясь все глубже по замыслу и сложнее по форме.

Однако это убеждение складывается у людей, воспитанных на реалистических романах XIX в., которые писались как бы от на­чала к концу, от причины к следствию. Так писал романы, на­пример, Лев Толстой. Но, если его замысел развивался, он пере­писывал романы, иногда с самого начала, и делал это много раз. А Сервантес оставил на своих местах романсы, хотя мог заменить их романами. Он ввел образ Санчо Пансы только во второй выезд Дон Кихота, а мог бы переписать начало и сразу поместить его рядом с героем во время его первого выезда. Даже такая деталь: пословицами Санчо начинает говорить не сразу, а через двенад­цать глав после того, как появляется в романе, в то время как нетрудно было бы ввести пословицы в речь Санчо прямо с седь­мой главы. Не сразу упоминает писатель о Сиде Ахмете бен-Инха-ли как рассказчике истории, а тем более о толе деком мориске — ее переводчике на испанский с арабского, в то время как на ти­тульном листе всех изданий начиная с первого стоит подлинное имя автора: Мигель де Сервантес Сааведра. Следовательно, все так и задумано с самого начала, и только кажется, что автор не знает, как разовьется его повествование.

Второй выезд показывает Дон Кихота в расцвете его рыцарства. Он полностью достроил свой воображаемый мир, о чем свиде­тельствует знаменитый эпизод сражения с ветряными мельница­ми, которые герой принимает за злобных великанов. Конечно, здесь Дон Кихот вызывает улыбку. Но, как писал французский философ Анри Бергсон, одно дело упасть в колодец, потому что смотришь куда-нибудь в сторону, другое — свалиться туда, потому что загляделся на звезды — «ведь именно звезду созерцал Дон Кихот»¹.

Перед нами не наивный ребенок начала романа, над которым можно только посмеиваться. Его помыслы благородны, он наде­лен достоинством. В сущности, Дон Кихот воплощает рыцарский идеал, сложившийся за много столетий до него. Куртуазная куль­тура требовала от рыцаря не только быть смелым, сильным, уме­лым воином, но и устанавливала другие правила его поведения. Во-первых, рыцарь должен быть вежливым, т.е. соблюдать все многочисленные правила этикета. Дон Кихот хорошо знает эти правила и неукоснительно их соблюдает, что выглядит комично на постоялом дворе, но является уместным в залах герцога. Во-вторых, рыцарь должен быть образованным. Здесь Дон Кихот аб­солютно безупречен, он знает не только рыцарские романы, но и античные источники, и средневековые хроники, и многое другое. Он, наверное, самый большой книжник из всех мировых литера­турных героев. В-третьих, рыцарь должен быть влюбленным. Дон Кихот любит Дульсинею Тобосскую по куртуазным правилам, согласно которым любовь должна быть верной, скромной, тай­ной, ради любви рыцарь должен совершать подвиги, но не требо­вать от дамы сердца каких-либо знаков внимания. Это идеальная («платоническая») любовь, возвышающая человека. И не случай­но именно такую высокую любовь называют рыцарской. В-четвер­тых, рыцарь должен быть поэтом и воспевать даму своего сердца в стихах. Дон Кихот научился и этому. В замке герцога он поет «сип­ловатым, но отнюдь не фальшивым голосом» (да еще и играя на виоле) романс, в котором воспевает Дульсинею и прославляет постоянство в любви.

Но дело не в том, что Дон Кихот может сочинять стихи, а в том, что он по самому своему существу — поэт. Его взгляд на мир поэтичен. Дон Кихот все воспринимает сквозь призму художествен­ных образов, взятых из романов. Он живет не столько в мире бла­городных идей, сколько в мире романных образов. Он выстраива­ет свою жизнь по образцам, которые воплощены в его любимых героях.

И на первое место в его подражании литературным персона­жам выдвигается не внешность, не их отдельные поступки и даже не идеальная любовь, а глубоко усвоенная Дон Кихотом цель — «искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможны­ми случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет».

Персонажи и художественный мир романа. В«Дон Кихоте», как подсчитали исследователи, действуют 250 мужских и 50 женских персонажей. Но, думается, их еще больше. Ведь в романе не один, а два мира: первый — реальный, второй — тот, который существует лишь в сознании Дон Кихота и при этом на­столько отличается от первого, что люди признают Дон Кихота сумасшедшим.

Многое как бы удваивается в романе Сервантеса. Есть Альдонса Лоренсо. И есть Дульсинея Тобосская. Об Альдонсе мы почти ниче­го сказать не сможем. А о Дульсинее — сможем. Это воплощение идеала женщины, как его понимает Дон Кихот. Происходит та­кое же раздвоение, как с Алонсо Кихано и Дон Кихотом. Еще до своего переименования («кихоте» — исп. набедренник, нечто, при всей своей комичности, более рыцарственное, чем челюсть или пирог с сыром) Дон Кихот меняет имя своего коня. Роси­нант (от «росин» — кляча и «анте» — впереди, т.е. «кляча, иду­щая впереди всех») — имя, почти столь же знаменитое, как и имя хозяина этого убогого коня. Заметим, что кляча, которая хромала на все четыре ноги, став Росинантом, верно служила и оказалась необыкновенно выносливой при всей своей незадач­ливости.

Возникает представление, что мир двоится, и достаточно пе­реименовать кого-то и при этом посмотреть на него по-иному, как возникает новое существо, Не случайно Сервантес называет Дон Кихота ingenioso, что неточно переведено как «хитроумный». Слово это пришло из латыни, где еще во времена Цицерона упот­реблялось в значении «щедро одаренный от природы», «талант­ливый», «остроумный», «изобретательный». Дон Кихот действи­тельно изобретает особый мир и новых существ, которые в рома­не оказываются более живыми и индивидуальными, чем реаль­ные. К реальному миру, как правило, относятся люди, имена ко­торых почти не упоминаются, а просто говорится: священник, цирюльник, ключница, племянница, хозяин постоялого двора, герцог, герцогиня. И почти все они — люди «без свойств», как Алонсо Кихано и Альдонса. Зато имена существ, населяющих вто­рой, воображаемый мир, стали известны всем — они стали обо­значать мировые литературные типы (Дон Кихот, Дульсинея То­босская и даже Росинант).

Санчо Пане а. В этом перечне должно быть упомянуто еще одно знаменитое имя — Санчо Панса. Вот герой, которого не при­думывал Дон Кихот, которого он не переименовывал, который во всем выглядит как противоположность Дон Кихота до такой степени, что еще романтики увидели в рыцаре и его оруженосце антиподов, воплощающих антитезу идеального и материального. Но на самом деле место Санчо Пансы в романе другое: антипо­дом Дон Кихота выступает Алонсо Кихано, а Санчо, столь зем­ной и практичный и в то же время мечтающий о губернаторстве на острове, становится связующим звеном между реальностью и фантастическим романным миром Дон Кихота. ребывание Дон Кихота в герцогском дворце и губернатор­ство Санчо Пансы — это уже период мудрой старости Дон Кихота. Литературная полемика с рыцарскими романами теперь не так важна. И Дон Кихот, и Санчо Панса демонстрируют глубокое понимание жизни. Насмешки над ними выглядят жестокими, и в смехе Сервантеса, трагикомическом по природе, все более слыш­ны трагические ноты.

Второй том романа. После периодов рождения, детства, зрелости, старости следует смерть Дон Кихота. Интересно, что герой умирает дважды. Ведь в конце первого тома, законченного в 1604 г., упоминается о смерти Дон Кихота, а также Санчо Пансы и Дульсинеи Тобосской.

Здесь же упоминается о третьем выезде Дон Кихота и высказы­вается надежда на опубликование его описания. Значит, Серван­тес заранее планировал второй том романа, смертью героев за­крывая возможность для других воспользоваться его героями для продолжения рассказа. Писал он второй том долго, отвлекаясь на другие замыслы. В 1613 г. вышли «Назидательные новеллы» Сер­вантеса, составившие важную страницу в истории европейской новеллы. Через два года появился сборник пьес «Восемь комедий и восемь интермедий», в котором Сервантес раскрывается как интересный драматург. Он начинает работу над своим последним романом «Странствования Персилеса и Сехисмунды». И в тот мо­мент, когда писатель был близок к завершению второго тома «Дон Кихота», в 1614 г. некий Алонсо Фернандес де Авельянеда выпу­стил в Таррагоне книгу под названием «Второй том хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского». Несмотря на усилия ученых, до сих пор неизвестно, кто же был автором этого произведения. Сложные, многозначные и загадочные образы Сервантеса поте­ряли там всякую загадочность, Дон Кихот оказался окончательно сумасшедшим, а Санчо Панса — примитивным донельзя.

Сервантес вынужден был вести спор с этим романом. Он по всему тексту, начиная с посвящения и пролога ко второму тому и кончая эпизодом смерти Дон Кихота, расставил выпады против Авельянеды, следовательно, когда надо, мог вмешиваться в по­чти готовое произведение (хотя как умирающий Дон Кихот мог осуждать произведение, появившееся через десять лет после его смерти!).

Сердобольные друзья нашли способ освободить Дон Кихота от его безумства. С этого момента он погиб, а остался его реальный двойник. Тот ли это человек, который появился в начале романа? Нет, в нем что-то изменилось. Прежде всего, появилось точное имя — Алонсо Кихано. Появилась мудрость. Но сохранилось жела­ние жить по литературным образцам: если не в соответствии с рыцарскими романами, то по канонам пасторальных романов (за­мечательно, что к этому же его призывает и Санчо Панса: «Пол- но вам в постели валяться, вставайте-ка, одевайтесь пастухом — и пошли в поле, как у нас было решено: глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную сеньору донью Дульсинею, а уж это на что бы лучше!»). Наконец, у этого «человека без свойств» появилось свойство, отразившееся в его прозвище: Алонсо Киха­но Добрый. Собственно, доброта и есть главное, что из рыцарско­го идеала должно быть перенесено в реальную жизнь.

Сервантес похож на своего героя в его лучших чертах. Дон Кихот, самый «книжный» из героев сервантесовского «романа о романе», умирает вместе с завершением повествования. И его со­здатель, Сервантес, покидает этот мир вскоре после завершения романа, 23 апреля 1616 г. в Мадриде. И хотя есть исследования, доказывающие, что этот день не совпадает с 23 апреля того же года в Англии, когда умер Уильям Шекспир, разница в несколь­ко дней несущественна: одновременно ушли из жизни два вели­чайших писателя эпохи Возрождения, которые в своих произве­дениях подвели ее итоги и проложили новые пути в литературе на целые века вперед.

Дон Кихот и Гамлет. В статье И.С.Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» (опубл. 1860) были сопоставлены два мировых литератур­ных персонажа. Отклики А.И.Герцена, Л.Н.Толстого, Н.С.Лес­кова и др. показывают, что предложенное И.С.Тургеневым сопо­ставление сразу же было принято и стало использоваться русской интеллигенцией. При этом Дон Кихот трактовался как воплоще­ние героического начала, Гамлет — как образ бездействующего мыслителя, в котором героическое подавлено эгоизмом.

Тургеневская трактовка — одна из многих точек зрения на эти мировые литературные типы. Существуют прямо противополож­ные версии, например, сентименталистекая и романтическая трактовки Гамлета, уверенность читателей XVII — XVIII вв. в том, что Дон Кихот отрицательный персонаж, сменившаяся на восхи­щение Дон Кихотом со стороны романтиков, и т.д. С позиций тезаурологии это объяснимо, но должны быть какие-то свойства самих произведений, обеспечивающие такое разнообразие интер­претаций.

Произведения Шекспира и Сервантеса написаны почти одно­временно и несут на себе следы переходной эпохи. Множествен­ность трактовок заложена в самой их структуре. Точка зрения ав­тора скрыта у Шекспира за счет драматической формы, у Серван­теса — с помощью игры точками зрения (рассказчики, арабский летописец Сид Ахмет бен-Инхали, толедский мориск — перевод­чик с арабского). Невозможность единой трактовки заложена и в героях. У Шекспира и Сервантеса мировые литературные персона­жи — это типы, совмещающие крайности. Человек здесь не сво­дим ни к разуму, ни к доброте. Для окружающего мира Гамлет и Дон Кихот — маргиналы. Их безумие носит философский харак- тер (открытие истинного лика мира в «Гамлете», создание вирту­альной реальности в «Дон Кихоте»).

Неоднозначность, многомерность мира и человека объясняет композиционные диспропорции в сюжете (кульминация в сере­дине «Гамлета», непредугадываемость сюжетных ходов и встав­ные новеллы в «Дон Кихоте»). Образ Гамлета так подан Шекспи­ром, что он стоит над зрителем (знает нечто, чего не знает зри­тель). Сервантес использовал противоположную разновидность того же приема: Дон Кихот намеренно расположен ниже читателя (бе­зумец, достойный осмеяния), и его великая вера и глубокие мыс­ли создают впечатление загадки.

Ни загадка Гамлета, ни загадка Дон Кихота не могут быть раз­гаданы, так как это — литературный прием, который подчерки­вает многомерность человека и мира.