Счастливая жизнь не измеряется нашим суммарным вкладом в этот мир

Ее суть – в любви.

проблема значительно усугубляется. Макс часто по каким-то абсо- лютно загадочным причинам внезапно становится несговорчивым. Он начинает метаться по комнате, демонстрируя мучения, суть которых совершенно неспособен передать. Он не может выразить в словах свои мысли и чувства.

Как я уже рассказывал, Эмили обнаружила, что, рисуя для Макса, она дает ему образы, которые служат мостами к его внут- реннему миру, и он обретает способность разобраться в происходя- щем вокруг него. Эмили удается выяснить, что метания Макса по комнате связаны с головной болью или с тем, что ему не нравятся неожиданные изменения в его одежде.

С помощью своих рисунков Эмили достигла феноменальных ус- пехов в том, чтобы помочь Максу, когда ему было два-три года, по- нимать происходящее вокруг — события, которые пугали его, потому что он не мог понять их значения. Благодаря рисункам мой внук обрел способность расспрашивать Эмили о смысле этих событий и о

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

том, должен ли он их бояться и впредь. Эмили берет кисть или ка- рандаш и разукрашивает рисунок Макса, придавая картинке более радостный вид. Максу больше не нужно страшиться этого случая. Они рисуют вместе со слезами на глазах, радуясь своему открытию и той новой свободе, которую оно принесло в жизнь Макса.

С утилитарной точки зрения, подобные переживания бессмыс- ленны, потому что жизнь Макса бессмысленна. Почему же тогда Эмили, рисуя и беседуя с Максом, достигая его на каком-то более глу- боком уровне, испытывает огромную радость? Почему я могу сказать, что научился у Макса гораздо большему, чем он научился у меня, что я искренне считаю его Божьим даром? Не хочу, чтобы меня поняли превратно. Аутизм Макса не есть нечто хорошее. Это — элемент над- ломленности нашего мира. Тем не менее, эта надломленность послу- жила тому, чтобы расширить мои способности любить. И это — великий дар. Как ни парадоксально, Макс привнес радость в жизнь его учите- лей, его мамы, его дедушки и бабушки и многих других, благодаря их усилиям и всем жертвам. Как это можно объяснить?

Что Макс мог бы сказать в свою защиту, и почему он вообще должен это делать? Он более, чем счастлив от того, что жив — боль- шое спасибо за это. Максу знакомы радость и восторг, которые мне, к великому стыду, были неведомы. Но почему так происходит?

Позвольте предложить вам ответ на этот вопрос. Причина в том, что счастливая жизнь не измеряется нашим суммарным вкладом в этот мир. Ее суть — в любви. Утилитаризму ничего не известно о любви, однако счастливая жизнь — это от начала и до конца любовь, и именно на любви должны быть сосредоточены наши жизни.

Истина важна, потому что без нее любовь нереальна. Она ста- новится всего лишь очередной сентиментальностью. Но в своих серд- цах мы знаем, что внутри нас есть любовь, взывающая к той Любви, которая, как мы верим, сформировала вселенную. В противном слу- чае, мы погибли. Именно из-за нежелания признать существование этой любви, выходящей за рамки нас самих, одаренная Гарриет Макбрайд Джонсон проиграла свои дебаты с Сингером, как проиграл бы их кто угодно другой.

 

Несколько раз перечитав статью Джонсон, я написал ей письмо. По моему убеждению, ее история содержит скрытую печаль жен- щины, интуитивно понимающей больше, чем признает ее философия. В заключительных абзацах своей статьи она отходит от аргумента- ции, апеллирующей к правам меньшинств, чтобы обратиться к другим доводам, хотя формально им нет места в ее мировоззрении.

 

 

Г Л А В А 1 9

 

Моя цель — не навязать вам точку зрения, которая проистекает из моего личного опыта, но озвучить ее… В качестве защиты от ужасной чистоты взгля- дов Сингера, я буду смотреть на упадок, к которому приводит взаимосвязанность. Дабы оправдать мои надежды на то, что теоретический мир Сингера с его вполне логичными сценариями не станет реаль- ностью, я напомню о грязи и хаосе, а также о той неоспоримой реальности, что жизнь инвалидов тоже может быть прожита хорошо. Это самое лучшее, что я могу сделать.17

 

Как трагично! Упадок взаимосвязанности, о котором говорит Джонсон, — это всего лишь упадок ее нескрываемого атеизма. Она слишком хорошо знает собственную жизнь и жизнь своих друзей- инвалидов, чтобы согласиться с Сингером, хотя ее неверие в сотво- ренный порядок лишает ее способности возразить, что вешать ценник на человека является бесчеловечным. История мисс Джонсон — хо- рошая метафора той дилеммы, с которой мы сталкиваемся.

 

Проблема, которую необходимо решить, очевидна, если только мы согласны увидеть ее. Если мы появились вследствие некоего хао- тического, случайного процесса, то Сингер прав. Как он сам говорит, его этика — это логическое продолжение дарвинизма. С другой сто- роны, если мы — творения, созданные по Божьему образу, то жизнь обладает огромной ценностью, которую невозможно понять в кон- тексте анализа цены и выгоды. Сколько стоит человеческая жизнь? Является ли она бесценной или же обусловлена предпочтениями сильных? Все зависит от того, что стало источником человеческой жизни, и, как мы увидим в следующей главе, этот вопрос породил в нашем обществе яростные дебаты.

 

 

 

Глава 20

 

 

Разумный замысел

 

 

И

так, откуда же мы появились? Это самый важный вопрос, ко- торый только могут задать себе люди, поскольку ответ на него не только определяет, что значит быть человеком, и почему мы здесь, но и влияет на все сферы человеческой деятельности.

Среди ученых и философов не прекращаются дебаты о том, как за- родилась жизнь: случайно или по замыслу. Давайте же внимательно проследим, куда ведут нас свидетельства, потому что вопрос — не просто в науке, а в вас. Как началась ваша жизнь: случайно или как плод разумного замысла? Ваш ответ на этот вопрос напрямую опре- деляет, как вы живете и какие решения принимаете. Не дав правиль- ный ответ на этот вопрос, вы не сможете, как выразился Гавел, узнать правду и жить в соответствии с ней; вы не сможете достичь счастливой жизни.

Ньен Чен ответила на него так же, как многие из нас. Во время своего тюремного заключения, когда тяжесть ее дней достигала пре- дельной точки, она часто сидела на койке, тоскуя о своей дочери. Временами Ньен казалось, что она задыхается. Из-за тугого комка, постоянно стоявшего у нее в горле, она теряла аппетит. Один раз тоска заставила Ньен голодать чуть ли не до смерти.

Но затем она обрела неожиданную компанию. Однажды вече- ром она подняла взгляд на зарешеченное окно своей камеры и уви- дела маленького паука размерами не больше копеечной монеты. Взобравшись по одному из железных прутьев решетки, он на мгно- вение замер, а затем перемахнул, держась за шелковую паутинку, на соседний прут. Закрепив второй конец паутинки, паук, словно кана- тоходец, перебрался по ней к исходной точке, а затем опять совер- шил прыжок над бездной, но теперь приземлился на соседнем пруте чуть ниже, чем в первый раз. После этого он еще раз вернулся к стартовой площадке и повторил свой трюк.

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

Создав внешнее обрамление новой паутины, паук начал плести ажурную сеть хитроумных узоров. Промежутки между отдельными нитями были удивительно равномерными, а вся паутина в целом — безупречно симметричной. Завершив работу над ней, паук устроился на свое неусыпное дежурство в ее центре.

Ньен осознала, что стала свидетелем «создания архитектурного шедевра чрезвычайно умелым мастером».1 Она подумала о размере мозга этого паука. Действовал ли он, исключительно повинуясь ин- стинкту? И что именно мы подразумеваем под словом «инстинкт»? Достиг ли этот паук своего мастерства в процессе эволюции или же он получил свои дарования от Бога?

Размышляя над источником талантов паука, Ньен обнаружила, что его виртуозность в создании паутины оказала тонизирующее дей- ствие на ее душевное состояние. Созерцание красоты этой паутины необычайно поднимало ей настроение.

Ближе к вечеру, оказавшись в лучах клонящегося к закату солнца, паутина превратилась в яркий, сверкающий всеми цветами радуги диск. Чувство одиночества и подавленности начало покидать Ньен. Громкоговоритель на расположенном напротив здании школы мог по-прежнему выкрикивать обвинения в адрес врагов государства, но паук и его паутина, какими бы хрупкими они ни были, вложили в сердце Ньен веру в то, что, в конечном итоге, вселенной правит Бог, а не Мао. «Мао Цзэдун и его революционеры теперь выглядели не такими уж зловещими», — отмечает она в своей книге. Как ни пара- доксально, тончайшая паутина обладала долговечностью, совершенно недосягаемой для Культурной революции. Этот образец потрясаю- щего мастерства побудил Ньен Чен возблагодарить Бога за паука и за все творение. Паутина даровала ей «обновление надежды и уве- ренности».

Ньен Чен дала себе слово, что если ее выпустят из тюрьмы, то она обязательно обратится к какому-нибудь энтомологу за консуль- тацией о пауках. Исполнив это обещание, она обнаружила бы нечто совершенно удивительное. По данным исследований немецкого уче- ного Вернера Гитта, «каждый паук — разносторонний гений. Он пла- нирует свою паутину точно так же, как настоящий архитектор, а затем реализует свой план, как умелый ткач. Кроме того, он еще и химик, который синтезирует шелк в ходе управляемого компьютером производственного процесса, а затем использует этот шелк для по- лучения пряжи».

«Паук настолько умел, — продолжает Гитт, — что создается впечатление, будто он окончил курсы по строительному проектиро- ванию, химии, архитектуре и информатике». Но мы знаем, что пауки не учатся в колледжах, так где же они обрели свое мастерство? Гитт

 

 

Г Л А В А 2 0

 

отвечает на этот вопрос: «Все дело в генетической информации», — и переходит к описанию анатомии крошечных пауков рода Uroctea.

«У самки прядильный орган состоит из 1500 паутинных бородавок… Шелковая нить с требуемым уровнем прочности на разрыв произво- дится внутри ‘фабрик’, расположенных сразу же под паутинными бо- родавками. Все эти сложные процессы управляются ‘компьютером’, а все необходимое ‘оборудование’ в высшей степени миниатюризи- ровано». Гитт объясняет, что этот сложный, распланированный по- минутно производственный процесс может протекать без сбоев потому, что система содержит «программу управления, содержащую всю требуемую для обработки информацию». В своем учебнике Гитт изображает графически чрезвычайную сложность обычного крошеч- ного паука и те удивительные произведения искусства, которые по- лучаются в процессе плетения паутины.2 Воистину, чудо природного дизайна.

Неудивительно, что Ньен Чен возблагодарила Бога. Она была движима не только своей верой, но и очевидным откровением о том, что природа, действующая хаотически, не смогла бы произвести столь сложную систему, способную создавать такую выдающуюся красоту.

У большинства из нас бывали аналогичные переживания. Мы поднимаем взгляд на усеянное звездами темно-фиолетовое небо, уку- танное в покрывало Млечного Пути, и понимаем, что должен суще- ствовать какой-то разум, подвесивший Землю в пустоте. Помните астронавтов на космическом корабле «Аполлон-8», которые впервые взглянули из открытого космоса на нашу планету и увидели яркую, живописную сферу, наполненную жизнью и красотой, на фоне пу- стынной, необитаемой вселенной? Они тогда сказали, что все это мог сделать только Бог. Когда мы смотрим на образчики биологических хитросплетений, которые производят грандиозные архитектурные структуры, наподобие паутины, демонстрирующие совершенную и осмысленную гармонию, они словно взывают к нам: «разумный за- мысел!»

Сопоставьте открытие Ньен Чен с философией Питера Син- гера, которая коренится в убеждении, что вселенная не отражает ни- какого замысла и не имеет цели, что мы появились случайно. Несмотря на внешнюю привлекательность доводов Сингера, они не могут привести к жизни, обладающей внутренним достоинством. Верим ли мы, что жизнь является следствием разумного замысла, или что мы появились по случайному стечению обстоятельств, — есть ключевой фактор, определяющий, как мы живем. Этот великий спор чуть ли не ежедневно всплывает в заголовках масс-медиа и стал се- годня полем настоящего сражения в учебных заведениях.

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

 

Впрочем, в наших школах не учат той стороне спора, которая утверждает о «разуме и замысле». Большая часть современной науки и почти вся образовательная система сегодня рассказывают нам о том, что вселенная возникла случайно, а космос — это все, что есть и будет всегда, как выразился астроном Карл Саган в своем популяр- ном телевизионном сериале «Космос». Эффектная мультимедиа-пре- зентация в тематическом парке «Epcot» Всемирного центра Уолта Диснея говорит посетителям о том, что жизнь возникла вследствие космического взрыва. Он создал материю вселенной, а затем в морях появилась первая форма жизни — крошечные одноклеточные расте- ния, улавливающие энергию солнца. Нам предлагают поверить, что нечто появилось из ничего, просто по случайному стечению обстоя- тельств.

Труды по биологии предлагают самые разные объяснения этого процесса, но все они опираются на фактор случайности. Они утвер- ждают, что вследствие миллиардов хаотических мутаций и естествен- ного отбора в процессе эволюции возникла сложная природная система и даже — еще более ошеломляющая по своей сложности че- ловеческая жизнь. Как нам рассказывает Национальная ассоциация преподавателей по биологии, жизнь — это результат «неконтроли- руемого, безличностного, непредсказуемого, естественного про- цесса».3 Такая точка зрения не оставляет места для возможности вмешательства некой разумной силы. Нам говорят, что дарвинизм — это научная теория, а наука исключает веру.

Я обнаружил, как действует эта монополия и зыбкое основание, на которой она покоится, когда однажды из колледжа позвонила моя внучка Каролина — милая и одаренная девушка. Она была в смя- тении. Каролина поверхностно верила в Бога с раннего детства, но осознанно стала христианкой во время одной из евангелизационных кампаний Билли Грэма. Позже ее вера укрепилась во время учебы в библейской школе «Молодая жизнь». В колледже Каролину запи- сали на семинары по эволюции, обязательные для первокурсников. Позвонив мне, она с печалью в голосе объяснила, что профессор от- вергает христианство как предрассудок, полностью дискредитиро- ванный современной наукой. Каролина хотела знать, как ей согласовать взгляды профессора со своей верой.

Моя внучка столкнулась с очень распространенной дилеммой, с которой в колледжах (а то и в старших классах школы) знакомятся сотни тысяч студентов. Те, кто в процессе этого не утратил своей веры, часто приходят к своеобразному компромиссу, веря и в Бога, и в построенную на случайности дарвинскую эволюцию. Такое воз-

 

 

Г Л А В А 2 0

 

можно, если вы согласны одновременно удерживать в разуме две противоречащих друг другу мысли, что в наш век сегментированного мышления не так уж и сложно. Некоторые люди верят в теистиче- скую эволюцию, для которой можно создать доказательную базу, но сложность заключается в том, что она не принимается научными кру- гами дарвинистов, отвергающих центральную предпосылку теистиче- ской эволюции.4

Что касается Каролины, то я предложил ей рассмотреть ряд вопросов, выявляющих в теории эволюции, которой придерживался ее профессор, зияющие дыры. Она задавала эти вопросы на следую- щих нескольких занятиях, пока профессор не понял, что для него будет самым лучшим просто игнорировать ее. Для меня очевидно, что сегодня предметом спора между дарвинизмом и «разумом и за- мыслом» стала не столько истина, сколько власть. Сражение ведется за то, кто должен управлять отношением общества к данному во- просу, и чему следует позволять учить в школах.

Печально, когда ученые круги, которые по идее должны под- держивать научный поиск, оставляют без ответа вопросы студента о науке.

 

Дарвинисты утверждают, что никто не проводил серьезных на- учных исследований, опровергающих дарвинизм. Это откровенная ложь. Претензии дарвинизма на истинность оспаривали, опираясь на научные основания, многие интеллектуалы и высокообразованные люди, и это — факт. Многие из них начинают задавать вопросы, на которые дарвинисты, подобные профессору Каролины, зачастую не могут ответить. Все больше ученых изобличают слабые места в тео- рии Дарвина, выдвигая абсолютно научные аргументы в пользу ра- зумного замысла при создании вселенной. Впервые за последние сто лет возобновились научные дебаты о происхождении мира.

Первая трещина в сплоченных рядах дарвинистов возникла в середине 1980-х годов в виде книги «Эволюция — теория в кри- зисе», написанной относительно малоизвестным австралийским уче- ным-агностиком Майклом Дентоном. Особенно скептически он отнесся к утверждению дарвинистов, что накопление медленных, постепенных изменений внутри видов (которые, в основном, объ- ясняются дупликацией генов и мутацией) ведет к развитию сложных биологических систем. Дентон указал на отсутствие в палеонтоло- гической летописи переходных форм, а также — на сложность био- химических изменений, которые должны предшествовать любым изменениям в анатомии.

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

Эта книга вызвала небольшой всплеск энтузиазма среди тех, кто скептически относился к Дарвину, и неожиданно привлекла вни- мание одного случайного наблюдателя — причем, не ученого, а не- притязательного книголюба: профессора права из Калифорнийского университета в Беркли по имени Филип Джонсон. Во время отпуска в Англии ему захотелось пройтись по книжному магазину, где он и наткнулся на книгу Дентона. Его разум юриста начал задавать ост- рые вопросы, и Джонсон решил перечитать труды Дарвина — просто в качестве интеллектуальной гимнастики, — и вскоре с головой ушел в исследование. Имея незаурядный юридический опыт, Джонсон без труда увидел, что аргументы Дарвина, — по крайней мере, те, что ка- саются происхождения жизни, — можно легко опровергнуть. Про- консультировавшись с Фрицем Шефером — выдающимся химиком из Беркли, разделявшим его сомнения, — Джонсон приступил к написа- нию книги, в которой подверг дарвинизм детальному анализу. Она была опубликована в 1991 году под названием «Суд над Дарвиным». Книга вызвала огромную полемику, и Джонсон начал проводить дебаты с дарвинистами, которые, к своему разочарованию, обнару- жили, что этого блестящего профессора права невозможно запугать своими регалиями и авторитарной манерой поведения. Им приходи- лось отвечать на его доводы, в процессе чего они обычно терпели

поражение.

Джонсон посвятил жизнь формированию школы из студентов и последователей из числа молодых ученых — таких, как автор книги

«Заключение о замысле» Уильям Дэмбски, доктор наук по матема- тике и философии.5

Одним из первых соратников Джонсона был профессор Лехай- ского университета по имени Майкл Бихи. С торчащими из лысеющей головы во все стороны пучками седых волос и всклокоченной седой бородой, доктор Бихи, который зачастую появлялся на публике в джинсовом комбинезоне с подтяжками поверх фланелевой рубашки, выглядел для окружающих, как гость из 1960-х. Бихи, выросший в Гаррисберге, штат Пенсильвания, всегда увлекался исследованиями в области естествознания. Свое призвание он обнаружил в старших классах на уроках химии. «Это же так интересно, — признавался он, — смешивать вещества и наблюдать за тем, как все это взрывается».6

Получив диплом бакалавра по химии, Бихи затем закончил ас- пирантуру по биохимии в Пенсильванском университете и проходил постдокторантуру в Национальном институте здравоохранения. Там он познакомился с одной христианкой, сомневавшейся в дарвинизме. Майкл подшучивал над ней по этому поводу. От родителей-католи- ков он научился, что Бог в качестве процесса сотворения мира вполне мог избрать эволюцию. Будучи практикующим ученым, Майкл не

 

 

Г Л А В А 2 0

 

видел причин оспаривать это удобное предположение. Все его по- знания в химии и биохимии подкрепляли дарвинизм как главную опору в мировоззрении настоящего ученого.

В 1985 году Бихи стал преподавателем Лехайского универси- тета, и вскоре после этого прочитал книгу Дентона. Удивленный чет- костью и убедительностью представленных в ней аргументов, ученый задался вопросом: почему он никогда не слышал подобных возраже- ний ни во время аспирантуры, ни более поздних исследований, ни в академических кругах, ни в своей научной практике? Книга Дентона произвела на Бихи необычный эффект — она его разозлила. Он чув- ствовал себя глупцом. Еще бы: столько лет изучать химию и биохи- мию и никогда не задумываться о подобных вещах, никогда их не исследовать! Почувствовав себя обманутым, Бихи сначала просто не- довольно бормотал себе под нос, но затем начал рассказывать о своем открытии студентам и коллегам. Но отвечать на аргументы Дентона никто не хотел.

И вот, в один из дней 1991 года Бихи, проходя по коридору своего отдела, увидел на столе номер журнала «Science» со статьей о книге Филипа Джонсона «Суд над Дарвиным». Прочитав ее, Бихи снова разозлился — по его словам, в нем течет слишком много ир- ландской крови. Журналист «Science», совершенно никак не отреа- гировав на аргументы Джонсона, просто привел ряд осуждающих цитат Юджени Скотт из Национального центра научного образова- ния — организации, осуществляющей надзор за научными изданиями на предмет их соответствия дарвинистской ортодоксии. Бихи написал главному редактору журнала гневное письмо, потребовав от «Sci- ence» разбираться с аргументацией критиков, а не просто подвергать их нападкам.

Как биохимик, Бихи специализируется на клетках. Он пони- мает, что каждая клетка — это миниатюрный мир, наполненный очень сложными и чрезвычайно эффективными системами и микромаши- нами, которые должны работать строго синхронно, чтобы клетка могла жить. Имея такие познания, позже Бихи пришел в восторг от еще одной книги о происхождении жизни: «О пандах и людях».7 В ней была приведена иллюстрация послания, написанного на мокром песке: «Джон любит Мэри». Автор книги отмечает, что в повседнев- ной жизни, видя независимые элементы (в данном случае — буквы), упорядоченные таким образом, чтобы получилось послание, которое по отдельности эти элементы передать не могут, мы признаем участие разума. «Я с этим согласен, — сказал Бихи. — В биохимии мы тоже постоянно с этим сталкиваемся. Отдельные элементы в упорядочен- ной совокупности формируют систему, которая совершает то, что по отдельности эти элементы совершить не могут».

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

Чем больше ученые, подобные Бихи, открывают определяющую для жизни роль информации, тем очевиднее становятся доводы в пользу существования Творца. Информация не способна к самоорга- низации. Она не возникает случайно. Вы когда-нибудь видели, гуляя по пляжу, чтобы ветер создал на песке хотя бы простейшее утвер- ждение, вроде «Джон любит Мэри»? А ведь эта фраза — детский лепет по сравнению с миллионами генетических посланий, содержа- щихся в одной лишь нити ДНК.

Прочитав «О пандах и людях», Бихи задался целью написать собственную книгу. Она получила название «Черный ящик Дарвина». В ней Бихи отстаивает концепцию, которую он назвал «несократи- мой сложностью». Ее суть в том, что многие биологические системы состоят из элементов, которые полностью зависят друг от друга в том, чтобы обеспечивать жизнедеятельность системы. Эволюция никак не может объяснить это, поскольку составляющие не могут действовать независимо. Если одна из них эволюционирует, то без участия остальных это бессмысленно. Эволюционировать должна вся система в целом, что, согласно учению Дарвина о постепенности про- цессов эволюционного развития, невозможно.

Бихи сравнивает такие биологические системы с мышеловкой. Для того чтобы мышеловка работала, у нее должно быть основание, пружина, фиксатор и прижимная рамка, достаточно крепкая, чтобы удержать потенциальную жертву. Ни одна из этих составных частей в отдельности от других не может реализовать что-либо подобное ловле мышей. Основание само по себе бесполезно для таких задач. Пружина, фиксатор и рамка, хотя являются компонентами меха- низма, по отдельности — не более, чем бесполезный хлам. Аналогич- ным образом, многие структуры внутри клетки зависят от протеинов и аминокислот, которые друг без друга по сути бесполезны. Они эф- фективны только тогда, когда упорядочены в определенной струк- туре. Зачастую такие структуры чрезвычайно сложны. Опять-таки, по сравнению с ними фраза «Джон любит Мэри» выглядит детской игрой. Несократимая сложность системы — бесполезность ее отдель- ных частей без структуры, приводящей их в действие — это доказа- тельство того, что данная система не могла появиться вследствие долгого, медленного, хаотического процесса. Напротив, это четко указывает на существование разумного Творца.8

Но что стало настоящим холодным душем для дарвинистских кругов и, наконец-то, заставило их встрепенуться, так это — труд Бихи по исследованию механизма свертывания крови у человека. Наша кровь способна свертываться — причем, строго в той мере, на- сколько это необходимо — благодаря процессу, состоящему из десяти этапов, в который вовлечены около двадцати различных молекуляр-

 

 

Г Л А В А 2 0

 

ных компонентов.9 Если бы наша кровь не свертывалась (как у людей, страдающих гемофилией), то малейший укол приводил бы к леталь- ному исходу. В то же время, если бы она продолжала свертываться после того, как рана уже закрылась, то все мы превратились бы в кровавое желе.

Ключ — в регулировании механизма свертывания крови. Для создания идеально сбалансированной системы свертывания должны быть одновременно введены скопления протеиновых компонентов. Бихи описывает это, как каскадный процесс, во многом напоминаю- щий эффект домино. Если вы выставите костяшки домино в ряд через малые промежутки между ними, а затем толкнете первую костяшку, то она толкнет вторую, а та — третью, третья — четвертую, четвер- тая — пятую и так далее. Для того чтобы этот процесс стал возможен, все костяшки должны быть на своих местах. Таким образом, — за- ключает Бихи, — свертывание крови в человеке — пример несократи- мой сложности, который доказывает несостоятельность подхода дарвинистов с его постепенностью эволюционных процессов и под- тверждает гипотезу о существовании разумного Творца.10

 

Когда уважаемые и серьезные ученые, наподобие Бихи, начали оспаривать теорию Дарвина на научной основе, они также стали об- наруживать, что дарвинисты зачастую не настолько внимательны к фактам, как это утверждают. Видимо, дарвинистская наука — не все- гда наука в полном смысле слова.

Вопрос приобрел новые масштабы, когда выводы Бихи были оспорены всемирно известным ученым доктором Расселом Дулит- лом — биохимиком из Калифорнийского университета в Сан-Диего и членом престижной Национальной академии наук. Дулитл изучал ме- ханизм свертывания крови в человеке на протяжении сорока лет. В исследовании под названием «Хрупкое равновесие», которое было опубликовано в журнале «Boston Review» Массачусетского техно- логического института, он доказывал, что механизм свертывания крови возник в результате естественного эволюционного процесса, ссылаясь на другое исследование из журнала «Cell».11 В завершение своего анализа Дулитл отметил: «В полной совокупности протеинов нет необходимости. Музыку и гармонию может создавать и неболь- шой оркестр». С помощью этой иллюстрации Дулитл якобы опроверг доводы Бихи.12

Бихи воспринял этот вызов серьезно, но, прочитав исследова- ние, на которое сослался Дулитл, был потрясен. Хотя Рассел Дулитл действительно был экспертом по механизму свертывания крови, он

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

оказался не особо внимательным читателем — или же слишком убеж- денным в том, что эксперименты непременно должны подтверждать теории, которых он придерживается. Как бы там ни было, он неверно интерпретировал результаты исследования, опубликованного в жур- нале «Cell», которое в действительности свидетельствовало в под- держку доводов Бихи: уберите один из этих элементов, и весь механизм выйдет из строя с летальным исходом для человека.

Бихи отправил Дулитлу письмо по электронной почте, предло- жив еще раз внимательно перечитать упомянутый исследовательский отчет и его результаты. Дулитл прислал ответ, в котором признал, что неверно интерпретировал этот отчет, но настаивал на том, что остальных теоретических аргументов, изложенных в его статье, до- статочно для опровержения точки зрения Бихи. Никаких опровер- жений доводов своей публикации он так и не сделал.

 

Кроме небрежности в интерпретации исследований, некоторые дарвинисты не брезгуют очернительством и запугиванием — лишь бы избежать необходимости признать правду.

Один из главных защитников дарвинизма — профессор Ричард Докинз из Оксфорда, — ответил на вопросы журналиста о теориях Бихи следующим образом: «Представьте, что существует хорошо ор- ганизованная и щедро финансируемая группа психов, твердо убеж- денных, что Римской империи никогда не существовало, что вал Адриана, Веруламий, Помпеи и сам Рим — это подделки, в которые нас заставили поверить, а латынь, несмотря на богатейшее литера- турное наследие и влияние на языки романской группы, — это фаб- рикация времен викторианской эпохи. Безусловно, люди, отвергающие существование Римской империи, — это безобидные мракобесы; они куда безобиднее тех, кто отвергает существование Холокоста, хотя в чем-то на них похожи. Улыбайтесь и будьте тер- пимы, точно так же, как вы улыбаетесь, слыша об ‘Обществе плоской Земли’. Впрочем, ваше терпение может иссякнуть, если вы — ученый, который всю жизнь преподает историю, язык и литературу Рима».13Хотя сравнение с людьми, отрицающими Холокост, и ярлык

«мракобесов» едва ли кому-то приятны, однако Бихи понимает, что подобная риторика отчаяния выявляет неспособность критиков опро- вергнуть его аргументы. Ему радостно осознавать, что почти за де- сять лет, прошедших после издания книги «Черный ящик Дарвина», оспорить его доводы так никому и не удалось.14

Предложите дирекции любой школы обсудить на уроках изъяны дарвинизма или рассмотреть теории разумного замысла — и

 

 

Г Л А В А 2 0

 

вам, скорее всего, не просто откажут, а еще и обольют вас грязью, обвинят в антиконституционной деятельности и заклеймят невеже- ственным фундаменталистом. Возможно, вас даже сравнят с Тали- баном. Только взгляните на жаркую полемику, которая разгорелась по всей стране и освещалась национальной прессой, как какая-то сенсация. С честной аргументацией, которая включает в себя и на- учные доказательства, ведут непримиримую борьбу.

Но почему? Почему бы не выслушать обе стороны? Не в этом ли заключается суть науки: оспаривать гипотезы и искать истину?

Правдоподобное объяснение этому предлагает Родни Старк — профессор социологии из Бейлора, а в прошлом — из Вашингтонского университета и Калифорнийского университета в Беркли. Он утвер- ждает, что не причисляет себя ни к эволюционистам, ни к поборни- кам разумного замысла. Старк называет себя просто ученым, исследующим исторические свидетельства. Он провел глубокое ис- следование трудов защитников дарвинизма, результаты которого были опубликованы Принстонским университетом в виде книги под названием «Для славы Божьей». Старк пришел к заключению, что битва за эволюцию далека от ситуации, когда «героические» ученые отбиваются от преследований со стороны религиозных «фанатиков». Он отмечает это с самого начала своей книги: «В первую очередь, это была атака на религию со стороны воинствующих атеистов, обла- чившихся в мантию науки в попытках опро-

вергнуть все религиозные утверждения относительно Творца. При этом они зачастую

пытались подавить и всякую научную критику трудов Дарвина».15

Например, Томас Генри Хаксли, полу- чивший прозвище «бульдог Дарвина», принял на вооружение тактику выдвижения всего лишь двух альтернатив: дарвинизма и библей- ского буквализма. Интеллектуалов его дней ничего не страшило так, как ярлык библей- ского буквалиста. Хаксли высмеивал рассказы его оппонентов о том, что виды возникли без биологических предшественников, хотя пре-

Хотя дарвинисты

доказывают, что их позиция – это чистая наука, по сути, она представляет собой мировоззрение

красно знал, что именно это предположительно произошло в кем- брийский период, характеризующийся резким всплеском новых форм жизни. Как отмечает Старк, после 150 лет непреклонной дарвинист- ской ортодоксии в научных кругах дарвинисты так и не смогли за- полнить пробелы, существующие между формами жизни.

Искажение правды со стороны семейства Хаксли проявлялось из поколения в поколение. Так, в 1958 году Джулиан Хаксли, внук

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

Томаса Хаксли, смело заявил, что Дарвин «представил эволюцию не- преложным фактом».16 Старк утверждает: Хаксли прекрасно пони- мал, что это не так, но верил, что «его ложь послужит великому делу ‘просвещения’».17

Эта схема умышленного обмана действует и сегодня. Например, Ричард Докинз, подвергший злобным нападкам труды Бихи, говорит:

«Даже если бы в поддержку теории Дарвина не было реальных доказательств, то для нас