Нельзя сохранить надежное основание, не научившись распознавать великую ложь постмодернизма

даже непреклонным постмодернистам приходится признать тупик, в котором они оказались из-за собственных убеждений.

Несколько лет назад, в период бума высоких технологий, я по- сетил Кремниевую долину — место, в котором тогда бурно росли цены на недвижимость, повышалась стоимость акций, рождались новые мечты и ожидания. Казалось, процветанию и счастью обита-

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

телей этой многообещающей долины не будет конца. Мой близкий друг по имени Марк организовал в одном из изысканных ресторанов приватную встречу за обеденным столом для узкого круга своих дру- зей и участников проводимого им библейского класса. По пути в ре- сторан Марк предупредил, что один из приглашенных не разделяет мое мировоззрение. Этот человек был чрезвычайно влиятелен — из- вестный на всю страну футуролог, способный предсказать, какое нижнее белье будут носить люди через двадцать лет. Его информа- ционные бюллетени высоко ценились производителями, маркетоло- гами и инвестиционными компаниями.

Нашу группу препроводили в приватный кабинет и разместили за большим квадратным столом по три-четыре человека с каждой сто- роны. Как и все остальное в Кремниевой долине, обстановка была не- принужденной. После непродолжительного разговора ни о чем мой друг представил меня, и следующие двадцать минут я рассказывал о тюрьмах, служении, культурологических проблемах и тому подобном. Не успел я договорить, как прославленный футуролог, который сидел рядом со мной, смерил меня хмурым взглядом и произнес:

«Вот именно за это я вас, христиан, и не люблю. Вы думаете, что знаете ответы на все вопросы, что только вам известен путь на не- беса».

Неприятно удивленный его враждебностью, я попытался мягко объяснить, во что верят христиане. Я сказал ему, что слова: «Никто не приходит к Отцу, как только через Меня», — принадлежат Иисусу, а не мне,11 и напомнил, что Иисус твердо заявлял об истинности Своих слов.

Презрительно отмахнувшись, футуролог заявил: «Нет, нет, это же абсурд. Мы знаем, что все религии одинаковы, и все окажутся в одном и том же месте».

Я ответил, что все религии претендуют на свою исключитель- ность. Евреи верят, что только они обладают исключительной исти- ной, и, чтобы быть принятым Богом, человек должен находиться среди обрезанных, принадлежать народу Завета. Мусульмане также претендуют на исключительную истину: что никто не сможет попасть в рай, не угождая Аллаху. Буддисты же утверждают, как несомнен- ную истину, что наши желания не приносят ничего, кроме страданий, и потому должны быть отвергнуты. Как любая другая религия, хри- стианство придерживается определенного набора верований — утвер- ждений о реальности.

«Нет, нет, — опять возразил футуролог с улыбкой, дающей по- нять, что он обладает более просвещенным взглядом на эти вопросы. И продолжил тоном, напомнившим мне Стэнли Фиша. — На самом деле, все это — не претензии на истину, а всего лишь предпочтения

 

 

Г Л А В А 1 8

 

или убеждения отдельных групп. Между ними нет никаких разли- чий». И он пожал плечами, явно желая показать, чего, по большому счету, стоит эта смесь предпочтений.

«Но это невозможно, — заметил я. — Один набор утверждений исключает другие».

Футуролог опять покачал головой.

Тогда я вынул ручку и бросил ее на стол. «Обратите внимание: она упала, — сказал я, после чего бросил ручку еще несколько раз. — Как видите, она все время падает. Не было ни одного случая, чтобы она не упала. Разве мы не называем это законом гравитации?»

«Но на самом деле это не падение, — засмеялся мой оппо- нент. — Я достаточно осведомлен в квантовой механике, чтобы пони- мать, что частицы находятся в постоянном движении, скорость которого превышает скорость света, и эти частицы просто пронизы- вают друг друга».

На это я ответил одним коротким словом: «Вздор», — после чего объяснил: «То, что вы видите, — это падение ручки, соударение масс. Если при этом частицы пронизывают друг друга, — пускай, это все равно ничего не меняет. Мы по-прежнему имеем одну массу, со- ударяющуюся с другой. Так что, как видите, истина существует».

Теперь лицо моего соседа по застолью вспыхнуло розовыми от- тенками гнева. Но я не унимался: «Одна претензия на истинность исключает другую. Обе могут быть ошибочными, но обе не могут быть одновременно справедливыми. Все дороги не могут вести на не- беса. В противном случае, мы должны отменить закон непротиворе- чия. Уверен, вы читали об Аристотеле — он идет в учебной программе гораздо раньше квантовой механики».

Мой оппонент, у которого уже побагровела шея, выглядел очень разгневанным и смущенным. Он сосредоточенно уставился на свою чашку с кофе, словно ища в ней успокоение. «Претензии рели- гий противоречат здравому смыслу», — буркнул он сквозь зубы.

Современные элиты считают людей веры иррациональными? По правде говоря, именно постмодернизм во многом отбросил здравый смысл и в процессе этого оставил своих приверженцев «крепко за- стрявшими обеими ногами в воздухе».

 

Очень важно понимать это, чтобы даже подсознательно не втя- нуть себя в иррациональность постмодернизма, не вывесить в витрине своего разума транспарант: «Толерантность — мой бог». Нельзя со- хранить надежное основание, не научившись распознавать великую ложь постмодернизма.

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

Культурные элиты и силы могут навязывать нам транспаранты, отвергающие возможность познать истину, но мы должны возвышать свой голос в поддержку очевидного: истина существует, и ее можно познать. По большому счету, это куда важнее, чем проблемы сексу- альной ориентации, социальной терпимости или общественных вы- ступлений. Это важно, потому что, в буквальном смысле слова, определяет жизнь и смерть.

А это уже становится глубоко личным вопросом. По крайней мере, для меня.

 

 

Глава 19

 

 

Насколько ценна жизнь?

 

 

М

ы с моей женой Пэтти получили волнующее напоминание о том, почему истина важна, когда однажды посетили «Мел- марк» — специализированную школу нашего внука-аутиста. Она располагалась в двухэтажном здании из красного кир-

пича на пересечении двух больших автомагистралей примерно в три- дцати километрах от Бостона. В центре этого здания была башня с внутренним двориком, крытая светоотражающим стеклом. Кирпич- ные крылья здания расходились по обе стороны от башни. На их голых стенах виднелись лишь два ряда маленьких окон с большими промежутками между ними. Подобные закрытые, душные строения были типичными для фабрик, и в подвале этой школы действительно располагалась механическая мастерская. Классы, в которых зани- мался Макс, находились на первом этаже, где администрация школы смогла арендовать достаточно места, чтобы создать условия для учебы восьмидесяти детей с особыми потребностями, — в основном с серьезной формой аутизма. Здание находилось посреди промышлен- ной зоны. Единственное, что было зеленым на сотни метров вокруг — это дорожные указатели на автомагистрали.

Мы с Пэтти приехали как раз к окончанию занятий. Как пра- вило, дети из этой школы жили в общежитиях. Макс был одним из немногих счастливчиков, которые после занятий уезжали домой — отчасти, благодаря тому, что Эмили удавалось очень эффективно справляться с ним. Когда мы вошли через парадный вход, одна из сотрудниц школы быстро взяла нас под руку и отвела в сторону.

«Подождите здесь, — сказала она. — Когда дети направятся к выходу, они могут вас затоптать». Через несколько секунд мы услышали на- растающий грохот. Это к выходу спешили ученики. Большинство из них были младшего и среднего подросткового возраста. Поначалу я подумал, что сотрудница школы чересчур предусмотрительна, но

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

затем вспомнил, что Макс, желая переместиться из пункта А в пункт Б, никогда не обходит никого и ничто. (Дети-аутисты плохо осознают свое собственное физическое присутствие. Они могут наступить вам на ногу, и даже не заметить этого.) Ученики хаотической толпой на- правлялись к школьным автобусам, которые должны были развезти их по пригородным общежитиям. Мы с Пэтти пытались с ними здо- роваться, но почти никто не отреагировал. Казалось, они нас вообще

не замечают. Сотрудница школы была права, посоветовав нам уйти в сто-

рону с их пути!

Сколько времени я уделяю

тому, чтобы что-то делать – зачастую, просто отвлекаясь от главного, – и сколько тому, чтобы кем-то быть

Аутизм — это не то же самое, что синдром Дауна или врожденные патологии, ведущие к физическим де- фектам. Большинство детей-аутистов выглядят точно так же, как их обыч- ные сверстники. Правда, у некоторых из них пустой, отрешенный взгляд, а у других неуклюжая походка из-за нарушений моторики. У нескольких

человек в толпе были компьютерные планшеты, помогавшие им от- вечать на вопросы с помощью специальной голосовой программы. Если бы не эти устройства, то из-за своего неврологического рас- стройства дети были бы практически немыми.

Толпа понемногу рассеивалась, и в ее хвосте мы увидели Макса. Заметив нас, он расплылся в улыбке и побежал к нам с широко рас- ставленными в стороны руками, готовясь заключить нас в объятия. Макс — очень любвеобильный ребенок, и мы с радостью одарили его знаками внимания. Затем он схватил меня и Пэтти за руки и потащил нас вглубь школы. Ему не терпелось показать нам свой класс и по- знакомить с учителями.

Эти люди, терпеливо трудившиеся над Максом час за часом, день за днем, произвели на меня сильное впечатление. Они работали по многу часов в напряженных условиях за весьма скромную зар- плату. Присмотр за детьми-аутистами —отнюдь не простая задача. Макс, будучи очень коммуникабельным, требует постоянного внима- ния. Он нуждается в прикосновениях, объятиях и любви. Многие дети-аутисты даже в подростковом возрасте не умеют контролиро- вать свой кишечник, и им приходится менять подгузники.

В конце каждого учебного дня, когда ученики в три часа разъ- езжаются по домам, рабочая смена педагогов еще далеко не завер- шена. Преподавательский состав собирается, чтобы обсудить поведение каждого из детей и тщательно распланировать график на следующий день. Количественное соотношение персонала и учеников

 

 

Г Л А В А 1 9

 

в этой школе высоко: в классе Макса на семь детей приходится чет- веро преподавателей. Эта работа требует большой физической вы- носливости. Дети временами бывают агрессивными, и их надо мягко обуздывать. В таких ситуациях мягкость зачастую требует серьезных усилий сразу нескольких человек. Макс весит 60 килограмм и иногда, не зная, как выразить свои потребности или недовольство, он просто падает на парту или на пол и отказывается сдвинуться с места. По сравнению же со многими одноклассниками, Макс требует еще не так много физических усилий от своих учителей.

Преимущественно женский преподавательский состав демон- стрировал неподдельную жизнерадостность. Они буквально лучились радостью. «Где находят таких людей для работы в подобных школах?» — недоумевал я. Опросы среди педагогов на предмет их удовлетворенности своей работой показывают, что основной моти- вирующей силой для них является помощь детям. В этой профессии альтруизм живет и процветает.1

Мне была понятна их радость. Я тоже ощущал ее, когда учился проявлять любовь к Максу, ухаживая за ним. Мой внук научил меня гораздо большему, чем я научил его. Для меня это была хорошая школа, показавшая, что значит быть дедушкой. Когда мои дети росли, меня большую часть времени не было дома — я был слишком занят делами спасения этого мира. И потому далеко не так часто, как сле- довало, наслаждался кувырканием с детьми по траве. Теперь же, когда Макс гостит у нас или мы гостим у него, моя жизнь сосредо- точивается всецело на нем. Я не могу оставить его перед телевизо- ром, а сам отправиться работать в свой кабинет. Вечером я не могу просто почитать Максу книгу, помолиться с ним, погладить по голове и велеть идти спать. Чтобы помочь ему заснуть, мне иногда прихо- дилось часами играть с ним в одни и те же игры. Когда Макс при- езжает к нам, мой распорядок дня становится его распорядком.

Режим дня Макса заставляет меня пересматривать свои прио- ритеты. Это позволяет мне размышлять о том, сколько времени я уделяю тому, чтобы что-то делать — зачастую, просто отвлекаясь от главного, — и сколько тому, чтобы кем-то быть.

В тот день, когда мы навестили школу Макса, он провел нас по тесным, устланным серым линолеумом коридорам к своему классу. Комната не пестрела картинками смешных зверюшек и человечков на стенах, таблицами алфавита, тематическими плакатами, стендами

«Ученик недели» и грудой наглядных пособий, обычных для боль- шинства современных начальных школ. Этот класс выглядел крайне строго. Для детей-аутистов окружающий мир — слишком сильный раздражитель. Одна из особенностей их недуга заключается в том, что они хуже обрабатывают сенсорные стимулы, поэтому в классе

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

Макса было только семь парт на металлической раме с деревянной столешницей. Календарь на стене перед ними содержал четкий и под- робный распорядок дня. Упорядоченность жизни дает детям-аути- стам ощущение безопасности. Кроме того, у каждого ребенка есть собственный график заданий, обозначенный его фотографией. В зад- ней части комнаты располагалась застеленная ковром зона отдыха с книжным шкафом и корзинами для хранения игрушек. В день нашего приезда Макс работал над тем, чтобы самостоятельно читать в тече- ние пяти минут. Само по себе, чтение не составляло для него про- блем. Величайшей трудностью для Макса было научиться работать самостоятельно, и потому его преподаватель наметила для него цель: двадцать минут работы без посторонней помощи.

Для того чтобы сделать эту комнату максимально удобной и уютной для детей, было приложено немало усилий. Эти внимание и забота никогда не встретят взаимной сердечности — по крайней мере, не в той форме, как мы обычно это понимаем. Детей-аутистов не только приводит в смятение и пугает водоворот стимулов окружаю- щего мира. Еще в меньшей степени они способны выразить инфор- мацию, которую в силах воспринять.

Оставшись на минуту наедине, я стоял посреди классной ком- наты, как вдруг меня посетила непрошенная мысль. Точнее, это был вопрос. Почему мы, как общество, тратим столько сил на этих детей? Зачем школьная система расходует 65 тысяч долларов в год на об- служивание одного ребенка, подобного Максу? Мой внук никогда не сможет получить среднее образование, поступить в колледж и за- няться продуктивной работой. Конечно, Макс достиг огромного про- гресса, но сможет ли он когда-нибудь сам заботиться о себе — это большой вопрос. Скорее всего, ему суждено всегда зависеть от своей семьи и государства. Чтобы просто занимать его и развлекать, а также создать для него комфортные условия жизни, требуются ог- ромные финансовые затраты. Если бы Макс не посещал школу, то на одно лишь его содержание в специализированном интернате в год уходило бы более 50 тысяч долларов.

Я невольно подумал о Питере Сингере — профессоре этики из Принстона, утверждающем, что руководящей философией общества должно быть достижение максимума счастья или удовольствий для максимального числа живых существ — как людей, так и животных. Журнал «New Yorker» назвал Сингера самым влиятельным из всех ныне живущих философов.2 Представьте, сколько удовольствий и счастья можно принести десяткам тысяч голодающих африканских детей за те 65 тысяч долларов, которые тратятся на обучение Макса в этой школе. От осознания того, насколько весомо — и как есте- ственно — звучат доводы Сингера, у меня по спине пробежал холодок.

 

 

Г Л А В А 1 9

 

Моральная философия Сингера — это одна из форм утилита- ризма, который развился до его современного состояния из трудов Джона Стюарта Милла, написанных еще в XIX веке. Милл оказал значительное влияние на современную либеральную философию, ко- торая рассматривает свободу как отсутствие ограничений. Описывая взгляды Сингера, один из созвучных ему писателей говорил, что нравственность не является с небес или со звезд — она приходит тогда, когда вы даете максимальному числу людей то, чего они хотят и в чем нуждаются.3 Большинство атеистов и представителей постре- лигиозной европейской цивилизации принимают эту идею, как наи- более разумный способ служить социальным нуждам общества. Если удовольствия и счастье — это смысл или истинная цель жизни, то нравственность должна заключаться в рациональном распределении удовольствий и счастья между теми, кто больше всего способен ими насладиться. Этот тезис выглядит настолько разумным, что его при- няли даже многие христиане.

 

Питер Сингер характеризует свою философию как этику, вы- текающую из неизбежных следствий дарвинизма. Он доводит свою теорию до логических, хотя и скандальных заключений. Например, Сингер выступает в поддержку умерщвления детей, родившихся с де- фектами.4 Он говорит, не смягчая выражений: «Мое мнение о мла- денцах с тяжелыми отклонениями неизменно: если жизнь настолько несчастна, что теряет какую-либо ценность, то для них допустима смертельная инъекция». Сингер задает риторический вопрос: «Зачем ограничивать убийство утробой?» Словно отвечая на собственный вопрос, он говорит: «Умерщвление младенцев заслуживает отверже- ния не больше, чем аборты».5

Выводы Сингера вполне логичны, хотя у большинства людей они вызывают интуитивное отвращение — по крайней мере, пока. Воз- ражения против своей философии Сингер отметает, как пустую сен- тиментальность.

И все же — что делать с детьми вроде Макса и всех его одно- классников, которым удалось избежать щипцов в абортарии и смер- тельных инъекций из рук врачей? В конце концов, Макс — человек, подросток, красивый, крепкий парень, любящий жизнь и людей. Ко- нечно же, вы не захотели бы избавиться от него.

Но подумайте еще раз о том, что можно было бы сделать с по- мощью 65 тысяч долларов в год, причем каждый год, — и не только для голодающих детей в Африке, но и для детей из бедных кварталов американских городов, нуждающихся в лучших общественных школах.

 

 

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

 

А как насчет медицинского обслуживания малоимущих? Только пред- ставьте, сколько полезного можно было бы сделать в системе бесплат- ной медпомощи, которая всегда страдает от недофинансирования.

Те, кто думают, что гуманизм никогда не посягнет на людей с серьезными дефектами — и особенно, детей, — просто не знают исто-

рию западной цивилизации в просве- щенном XX веке. Возьмем, к примеру,