Глава III. Миражи и иллюзии 1 страница

1580 год начался с блестящих придворных праздников. Королева-мать с удовольствием наблюдала, как ее сын раздавал 1 января знаки отличия нового королевского ордена своим верным советникам. В середине февраля начались праздники по случаю масленицы. В течение многих дней балы и пиры сменяли друг друга, организованные по просьбе короля королевой-матерью и тремя кардиналами, вновь посвященными в рыцари Святого Духа. Вынужденный присутствовать на маскарадах и балетах нунций был чрезвычайно возмущен тем, что король заставлял кардиналов принимать в них участие, что не помешало ему самому поздравить Генриха III, танцевавшего в маске с одиннадцатью вельможами. Екатерина не присутствовала на этих празднествах. Ее приковал к постели ревматизм. Король также был не совсем здоров: развлечения его настолько утомили, что встревоженная мать продиктовала у себя в спальне письмо д'Обену, послу в Риме, чтобы папа освободил Генриха от поста. Бреве было вскоре получено, согласовав это с предсказателем короля, были организованы обеды, на которых король делал вид, что ест рыбу. Затем Генриху потребовалось очиститься. Под этим предлогом он уехал из Парижа, который считал очагом заразы. Его странный темперамент развил в нем склонность к монахиням. Он принялся посещать аббатство в Мобюиссоне с таким усердием, что нунций Дандино приказал исповеднику аббатства расспросить его о природе отношений с одной из монахинь. Духовный наставник, нарушив на сей раз тайну исповеди, отчитался перед представителем папы: несмотря на то, что король поддерживает со многими монахинями близкие отношения, ни с одной из них он не предавался «никакому предосудительному акту» и ограничивался частными беседами. [318] В апреле Екатерина решила отправиться к своему сыну, уехавшему в Бурже, около Шинона. Официально цель ее поездки состояла в том, чтобы вместе с ним рассмотреть различные брачные проекты и, в частности, новое предложение графа Сассекса от имени королевы Елизаветы французскому двору. Для проформы королева-мать напомнила герцогу, что она мечтала женить его на Христине Лотарингской. Она напомнила ему также о проекте брака с Екатериной де Бурбон, сестрой короля Наваррского, но для того лишь, чтобы показать, что он был бы невыгодным, потому что принес бы не больше 50000 ливров ренты, тогда как королева Елизавета давала корону. Герцога долго уговаривать не потребовалось: поверив, он показал своей матери несколько писем, собственноручно написанных английской королевой, свидетельствовавших об очень большой привязанности. Он согласился, чтобы король, королева-мать и он сам сделали официальное предложение Елизавете и чтобы были направлены к ней послы для улаживания всех вытекающих отсюда проблем, например — религиозные обряды, которые будут разрешены герцогу.

После этого Екатерина смогла приступить к более насущному вопросу — отношениям ее сына и гугенотов. Когда королева-мать показала ему, что всеобщее вооружение протестантов кажется неизбежным, Монсеньор заверил ее, что он с ней не согласен. Взамен он предложил свои советы, как утихомирить протестантов, однако при условии, что Генрих III поручит это ему и даст титул королевского наместника. Он убедил свою мать, что все уладится, когда король, в присутствии парламента, даст дворянству клятву поддерживать мир: после этого суверен дарует всеобщее прощение и искупление всех ошибок. Таким образом он сможет нейтрализовать всех недовольных. Такие рассуждения, если, конечно, они были искренними, были, по крайней мере, наивными.

Принц, занятый своими собственными тщеславными планами — английским браком и возможным возобновлением военных действий во Фландрии, больше не поддерживал отношений с гугенотами. 14 апреля их раздражение [319] проявилось в манифесте и письме Генриха Наваррского к Генриху III от 20 апреля, в котором осуждалась агрессия католиков: он окончательно отказался вернуть безопасные города, удерживаемые его партией. Внезапность этого заявления чрезвычайно удивила современников, а затем — позднейших историков, таких как Мезере и Анкетиль: они вообразили, что королем Наваррским руководила месть. Его любвеобильная супруга Маргарита обманула его с его лучшим лейтенантом Анри де Ла Туром, виконтом де Тюренн. Сам не без греха, Беарнец был готов закрыть на это глаза. Но новость об этом дошла до французского двора, а Генрих III, обрадовавшись возможности злословить по поводу своей сестры и своего шурина, начал публично над этим издеваться. Поэтому война, начатая королем Наваррским, была нечто вроде способа потребовать удовлетворения за нанесенное оскорбление с помощью оружия. Последовавшие за этим военные действия получили название войны Влюбленных. Но гугенотам не нужны были предлоги личного порядка, чтобы вооружиться. Всеобщее столкновение было всего лишь выражением многочисленных нарушений локальных конвенций о мирном урегулировании.

Как только Екатерина узнала, что король Наваррский взялся за оружие, она написала ему письмо, пытаясь его образумить: «Сын мой, я не могу поверить, что вы хотите уничтожения этого королевства, ведь это будет означать и вашу гибель, если война начнется». Для волнений не было никаких причин. Подвергались сомнению решения, о которых она уже договорилась со своим зятем на равных. Со своей стороны, французский король был настроен оставить их в силе. Протестанты должны признать его добрую волю и «преследовать тех, кто захочет нарушить общественный покой». Если Наварр и дальше будет настаивать на своей воинственности, она не сомневается, что Господь его покинет. «Вы окажетесь в одиночестве, — писала она ему, — с вами останутся только разбойники и люди, которые заслуживают виселицы за свои преступления... Я прошу вас поверить мне и действовать разумно, чтобы это бедное королевство жило в мире, и никто бы не смог сказать, что именно [320] вы его нарушили. Я прошу вас поверить мне, и тогда вы увидите разницу между советом любящей вас матери и советом тех, кто не любит ни себя, ни своего хозяина, а стремится только все разграбить, погубить и уничтожить». Екатерина заставила вмешаться свою дочь Маргариту, чтобы «исправить эту ошибку», которую она считала очень серьезной. Но Генрих Наваррский был непоколебим в своем намерении. Он ограничился тем, что выразил своей жене сожаление, что вызывает таким образом ее неудовольствие.

Вынужденный наступать, 4 мая Генрих III назначил своего брата герцога Анжуйского главным королевским наместником, но не передал ему командования. Он бросил свои армии на гугенотов. 20 мая маршал де Матиньон выбил Конде из Ла Фера. Принц бежал в Англию. В Гаскони маршал де Бирон яростно преследовал короля Наваррского, в конце мая захватившего город Каор. Перепуганная королева Маргарита умоляла свою мать просить герцога Анжуйского выступить в качестве посредника. Летом герцог де Майенн вел бои в Дофине и очень быстро одержал несколько побед. Екатерина рассудила, что положение королевских войск было достаточно благоприятно, чтобы начать переговоры. Но когда она собиралась этим заняться, в первую неделю июня на Париж обрушилась ужасная эпидемия, вызвавшая недомогание всей королевской семьи и, к несчастью, прервала миротворческую деятельность королевы-матери. «Я уже четыре дня больна и меня так мучает насморк, — писала она 12 июня герцогу де Монпансье, — что боюсь, как бы я не ослабела, как когда-то от другой болезни».

Несвоевременная война Влюбленных была не единственным роковым событием этого года. Болезни и стихийные бедствия обрушились на страну. 6 апреля, между шестью и семью часами вечера, на северо-западе Франции произошло достаточно сильное землетрясение. В Шато-Тьерри обезумевшим жителям пришлось спасаться бегством из своих домов, в которых падали предметы с буфетов и этажерок. Стекла и стеклянные витражи в церквах были разбиты. В Руане произошло то же самое, и говорят, что в некоторых соборах обрушились своды. В Кале были частично [321] разрушены крепостные стены и рухнули многие дома: с ужасающим грохотом разверзлась огромная трещина. Толчки ощущались и в других местах — в Суассоне, Лоне — деревни недалеко от Ла Фера, Бовэ, Сен-Жермен-ан-Лэ, Пуасси, Понтуазе. Тем не менее человеческих жертв не было.

Через некоторое время после землетрясения, 8 апреля, Бьевр вышел из берегов в черте Парижа — в пригороде Сен-Марсель. Конечно, погода была «достаточно неустойчивая и дождливая», но ничто не говорило о том, что вода настолько поднимется. Потоки были невиданной силы — такого не бывало даже во время таяния снегов. Монахини-францисканки оказались заточенными в своей церкви в момент ночной службы. В одно мгновение обрушилось около дюжины домов, мост и мельница. Погибло двадцать пять человек: мужчины, женщины и маленькие дети, было около сорока раненых. Утонуло огромное количество рогатого скота, лошадей и свиней. Убытки были оценены в 60000 экю.

В этом году свирепствовали заразные болезни. С февраля эпидемия поразила большое количество людей в Париже. После недолгого затишья со 2 по 8 июня новой болезнью оказались поражены столица и большая часть королевства. Говорили, что зараза пришла из Португалии. Италия и Англия тоже были поражены. Болезнь, которую сначала посчитали обыкновенным гриппом («насморком», или «катаром»), затем была названа «коклюшем». Ее симптомы были описаны современниками. Наиболее точное описание дал де Ту: болезнь «поражала сначала нижний отдел позвоночника, потом появлялся озноб, потом ощущение тяжести в голове и слабость во всех членах, все это сопровождалось сильной болью в груди, и если на четвертый или пятый день больной не выздоравливал, то начиналась лихорадка, в результате которой больные почти всегда умирали». Вероятно, речь шла об одной из разновидностей холеры.

Уже в первые дни эпидемии болезнью оказались поражены 10000 человек, а также король, его мать, герцог де Меркер, герцог де Гиз, г-н д'О. Сначала врачи лечили больных очищением желудка и кровопусканием, но все, кого так лечили, в итоге умирали. Затем выяснилось, что лучшее [322] лекарство — очень простое: не вставать с постели, немного есть и воздержаться от употребления вина.

В июле наблюдался спад болезни, но за этой краткой передышкой вскоре последовала эпидемия чумы. Ею были поражены 50000 парижан, не оправившиеся от «коклюша» и ослабленные от диеты. Бедные укрылись в парижских больницах. Мест не хватало. В августе были поставлены палатки в пригороде Сен-Жермен, Шартре и Сен-Марселе, а также в деревнях Вожирар, Монмартр и Монфокон. В долине Гренель была построена больница. В день умирало до 60 больных. Все именитые граждане Парижа — председатели парламента и суда, советники, адвокаты, военные, буржуа со своими семьями, купцы — устремились прочь из города на фермы, хутора, в загородные дома, принадлежавшие им лично или их знакомым. Эти беглецы спасались в Провен, Корбей, Мелен, Сане, Ланьи, Шато-Тьерри, Ножан-сюр-Сен. Торговля замерла, а международные связи оказались разрушены. В Лионе и Турине отказывались принимать парижских беглецов. Даже почта, если она не была плотно закрыта, запечатана испанским воском и обвязана железной проволокой, сжигалась в пути.

Королева Екатерина бежала от парижских миазмов и поселилась в своей загородной резиденции Сен-Мор. По приказу Генриха III двор переехал в Фонтенбло. Сам он заперся в своем поместье Оленвиль, чтобы там очиститься, а правящая королева в это время отправилась на воды в Лотарингию, пытаясь излечиться от бесплодия. Совет, как и двор, распался на многочисленные группы. Правительство работало из рук вон плохо, от чего прежде всего страдали мирные переговоры. Вести их было поручено Монсеньору, брату короля, назначенному посредником до начала военных действий.

Встречи проходили во Флексе, перигорском городке. Они быстро завершились, потому что сила была на стороне короля. Гугенотам, которые, по мнению Бельевра, были «более нелюдимыми и более заблуждающимися», чем королева их описала, пришлось согласиться подписать положения мирного договора 26 ноября 1580 года. Неракские [323] соглашения оставались в силе: еще в течение шести лет протестанты будут удерживать безопасные города, им будет возвращено их имущество, титулы и должности. Как только о мире будет объявлено, Монсеньор получит Менд, Каор, Монсегюр, Сен-Эмильон и Монтегю-ан-Пуату и тем самым закончит свою деятельность миротворца. Ла Реоль будет передана виконту де Тюренну, который обязуется возвратить город королю, если по прошествии двух месяцев договор не будет приведен в исполнение в Гиени и Лангедоке по вине протестантов.

Конец переговоров и подписание мира совпали с появлением кометы. Как пишет нунций Дандино, который наблюдал ее 14 и 15 ноября, она была «в форме косматой звезды, не очень большая». Астрологи, добавляет он, не замедлили увидеть в этом знак гнева божьего. В действительности, это небесное тело появилось еще месяц назад, но так как оно было почти не видно в первые дни, то его наблюдали только ученые: так, великий датский астроном Тихо Браге описывал его эволюцию с 10 октября по 13 декабря. 12 ноября свечение кометы усилилось и ее можно было наблюдать ночью даже при свете луны: она была подобна звезде второй величины и ее сравнивали с Сатурном.

Как только положения мирных договоров были выработаны, Вильруа и маршал де Коссе повезли их тексты королю для получения его одобрения. Герцогу Анжуйскому пришлось остаться в Кутре и ждать изъявления королевской воли. Он не находил себе места от нетерпения, когда узнал, что Алессандро Фарнезе перекрыл подступы к городу Камбре, был настолько растерян и нервничал из-за того, что не мог прийти на помощь своим сторонникам, что от этого заболел: у него началась желтуха и пришлось очищать ему желудок. Помня об обязательстве, данном ему королем 26 ноября — помогать и поддерживать его правление в Нидерландах, как только тот заключит мир, он начал собирать армию и попросил солдат даже у короля Наваррского. Бельевр тщетно попытался его образумить, объяснив ему, что у герцога Пармского было 1500 албанских всадников, «очень хорошо вооруженных — это была лучшая кавалерия [324] во всем христианском мире», 1500 всадников из Нидерландов и 7000 «пеших солдат, ландскнехтов и других». Гораздо благоразумнее было бы воздержаться от сражения с такой армией! Но никакие доводы не могли убедить упрямого принца.

Наконец, 6 января 1581 года, Вильруа вернулся в Кутре с одобренными королем положениями договора, за исключением статьи, касающейся Ла Реоль. Он также привез собственноручно написанное Екатериной письмо к сыну, датированное 23 декабря. Королева призывала своего сына остаться на юге до полного установления мира. Она знала, что это будет долгий процесс: и действительно — Бельевр будет вынужден остаться в Аквитании до ноября 1581 года и позже признается, что «он скорее предпочел бы жить в Польше, чем среди этих народов и заниматься этими делами». Екатерина советовала своему сыну оставить фландрскую затею. Ее письмо можно считать образцом домашней дипломатии. «Для начала я хочу сказать вам, сын мой, — писала она, — что никогда мать, желающая согласия и блага для своих детей, что меня заботит больше, чем моя собственная жизнь, не радовалась так, как я, тому, что король был совершенно доволен вами и вашим похвальным поведением во время мирных переговоров... Но узнав, что вы послали Фервака сюда собирать силы, чтобы идти на помощь городу Камбре, что всем своим слугам приказали садиться на коней и что просили короля помочь вам, дав солдат и деньги, должна сказать, что после этого моя радость сменилась величайшим недоумением. Этот поход повлечет за собой только разрушение и горе, ненависть и всеобщую неприязнь; а меня, как мать, это безмерно опечалит». Невозможно было выбрать более неудачного момента для нидерландской авантюры.

Герцог возразил, что у него есть обязательства по отношению к жителям Камбре. Но ведь он взял их на себя, не получив на то согласия своей матери и короля: неужели он осмелится уничтожить французское королевство, чтобы их выполнить? Об этом не может быть и речи. «Даже если вы имеете честь быть братом короля, все равно остаетесь его [325] подданным, вы обязаны ему подчиняться и должны прежде всего предпочесть благо этого королевства, являющегося личным наследием ваших предков и заранее назначенным наследником которого вы являетесь, любому другому соображению: сама природа с рождения вас к этому обязывает». Поэтому герцог должен отказаться от этих планов или, по крайней мере, отложить их на более поздний срок, когда момент будет более благоприятным, мир установится в королевстве, а король сможет найти союзников и деньги, чтобы «ввязаться в иностранную войну». Это поучающее письмо ставило интересы Франции выше личных интересов принца. В нем отразилась тревога по поводу того, что, возможно, герцогу Анжуйскому придется скоро стать преемником своего брата. Екатерину очень тревожило здоровье короля. Этот год был крайне неблагоприятным для Генриха III. Он плохо чувствовал себя на масленицу, затем в июне 1580 года заразился во время эпидемии, уже много месяцев подряд был практически постоянно болен. В январе 1581 года он был вынужден оставить двор, находившийся в Блуа. Король спрятался в Сен-Жермен-ан-Лэ, чтобы в течение сорока дней там «очиститься». Реньери, посланник великого герцога Тосканского, записывает, что «король сидел на диете из-за французской болезни». Его слуги видели, насколько он поражен болезнью, и считали, что жить ему осталось недолго.

Перед отъездом Генрих поручил своей матери «отправлять, приказывать и подписывать все в течение шести недель (полутора месяцев)». Говорили даже, что она была назначена регентшей, что она опровергла, чтобы положить конец спекуляциям по поводу возможной смерти короля. Но из-за неуверенности — никто не знал, что же в действительности происходит с королем, авторитет королевы-матери значительно упал, что позволило Монсеньору безнаказанно возобновить подготовку своего вторжения в Нидерланды.

Воспользовавшись отсутствием короля, который вернулся ко двору только 11 апреля, герцог Анжуйский отправил своего фаворита Фервака на помощь Камбре. 1 апреля он [326] сам предупредил Екатерину, что больше не может откладывать свой отъезд: он отчаялся дождаться окончания возвращения городов на юге. Поэтому решил оставить свой пост посредника. Через три недели он приехал в Алансон для подготовки своего наступления. При дворе полагали, что в его распоряжении могут оказаться 2500 солдат, находившихся в Пикардии, и контингент дворян-добровольцев. Но Камбре осадили 8000 пехотинцев и 2000 всадников. Кроме того, сообщали о прибытии подкреплений для увеличения войска Алессандро Фарнезе: полк немецкой пехоты и 4000 немецких и итальянских всадников. В панике королева-мать направила своего доверенного человека, аббата Гуаданьи, чтобы остановить своего сына. Она сама поехала в Алансон. Все три дня, пока шли эти переговоры — с 12 по 15 мая, она умоляла его остаться. Но ей пришлось отступить: миньоны герцога присутствовали при этих разговорах и только смеялись, видя ее усилия. Герцог собирался присоединиться к своим войскам в Шато-Тьерри. Крупные вельможи разного вероисповедания прибыли в его лагерь: Карл Лотарингский, маркиз д'Эльбеф, обер-шталмейстер Франции; Ги де Лаваль, сын д'Андело, племянник Колиньи; маркиз де Лаварден и виконт де Тюренн, оба — фавориты короля Наваррского; Франсуа д'Эпине, сеньор де Сен-Люк, бывший фаворит Генриха III, впавший в немилость; Клод де Ла Шатр, Филибер де Ла Гиш, Антуан де Ла Рошпо. Сосредоточение в одном месте недисциплинированных солдат, среди которых смешались католики и протестанты, приведенных этими вельможами, очень быстро превратилось в настоящее бедствие. Не получившие жалованья бандиты грабили и разоряли сельскую местность, как если бы они находились в оккупированной ими стране.

И снова королева-мать пожертвовала собой. В начале июля она направилась к своему сыну в Мант и последовала за ним 7 августа в Ла Фер, чтобы попытаться остановить его. Сопровождавший Екатерину маршал де Матиньон позволил себе сказать принцу, что он движется к катастрофе. В ответ разъяренный Анжу крикнул, что если бы его матери здесь не было, он приказал бы избить его палками и [327] выбросить в окно. Видя, что все старания напрасны, королева решила оставить его в покое. Она посоветовала королю тайно оказать небольшую помощь его брату. Но Генрих III не собирался этого делать. Он приказал своим личным гвардейцам, находившимся в Компьене, сделать все, чтобы разогнать войска Монсеньора, а также де Ла Мейере при необходимости использовать «дворянство, народ, бить в набат» и уничтожить эти банды. Король не допускал неподчинения своего брата. Чтобы обезопасить себя от вторжения испанцев, он отправил маршала Бирона на границу Пикардии.

Екатерина была не согласна с действиями короля. В мае, после встречи с Анжу, она попыталась найти для него 300000 экю. Когда же увидела, что ничто не остановит ее сына, она приказала Жану де Пюигайару, командующему королевскими войсками в Пикардии, окружить армию, которую герцог вел в Камбре, чтобы помочь ей продвигаться вперед, помешав испанцам ее атаковать. Под такой защитой герцогу Анжуйскому не стоило никакого труда вступить 18 августа 1581 года в Камбре и снять осаду. Затем он направился к Като-Камбрези и захватил его 7 сентября. Но имея в распоряжении только свои собственные средства, долго продолжать кампанию не мог. После первых побед он был вынужден отступить до города Катле.

Пока он трудился, завоевывая княжество во Фландрии, его мать стремилась ускорить переговоры о его браке с королевой Елизаветой. В июле последняя в качестве условия для заключения брака потребовала подписать союз против Испании, ставшей еще более опасной после недавней аннексии Португалии. 30 августа, беседуя об этом с Екатериной в саду Тюильри, Уолсингейм выразил удивление по поводу того, что король медлит с оказанием помощи «деньгами и советом» герцогу Анжуйскому в его нидерландском походе. В ответ королева-мать заметила, что Генрих III сможет вмешаться только в том случае, если заключение брака с Елизаветой принесет его брату действенную поддержку Англии. Казалось, что ключ к успеху Монсеньора находится в Лондоне. Принц решил подтолкнуть судьбу и сам отправиться [328] через Ла-Манш, чтобы одновременно добиться согласия на брак и помощи в Нидерландах.

Это было полной неожиданностью для Елизаветы. На какой-то момент потеряв голову перед натиском юношеской страсти, которую демонстрировал герцог, 22 ноября она заявила де Мовисьеру, послу Франции, что герцог станет ее мужем. Эта сцена происходила в галерее Гринвичского замка в присутствии Уолсингейма и Лестера, фаворита королевы. Внезапно королева притянула герцога Анжуйского к себе, поцеловала в губы и надела ему на палец свое кольцо. Правда, на следующий день она ему доверительно сообщила, что всю ночь проплакала от мысли, что разница религиозных убеждений ее и будущего мужа вызовет недовольство народа. Но ему удалось ее успокоить, и она решила отметить будущий брак праздниками в Вестминстере. Шумиха, устроенная по случаю этого решения, представленного как окончательное, успокоила французскую сторону. Генеральные штаты, напуганные тем, что 30 ноября испанцы захватили Турне, звали герцога Анжуйского на помощь. Принц понял, что он обязан откликнуться, и решил уехать из Лондона, к тайному удовольствию его венценосной невесты. Он уже успел надоесть ветреной Елизавете, но на людях она изображала глубокую грусть по случаю близкого расставания, а оставшись одна, плясала от радости при мысли, что скоро она будет снова свободна.

12 февраля 1582 года она проводила Монсеньора до Кентерберри. Со слезами на глазах она поклялась ему, что выйдет за него замуж. Она попросила его адресовать письма «Королеве Английской, моей жене». Английский флот, переданный в распоряжение герцога, высадил его в Зеландии вместе с Лестером и сотней дворян. 19 февраля 1582 года в сопровождении свиты, в состав которой входили принц Оранский и городское ополчение, герцог торжественно вступил в Антверпен как государь Брабанта и водворился во дворце Святого Михаила.

Подготовка большой морской экспедиции должна была занять целый год, в течение которого военные действия герцога Анжуйского в Камбре, его приезд в Англию и, наконец, [329] высадка в Антверпене, позволили несколько отвлечь внимание Испании. По просьбе герцога Анжуйского Генеральные штаты Нидерландов предоставили 12 больших военных кораблей с экипажем в 1 200 человек, 134 маленьких корабля, 300000 фунтов пороха и заем в 350000 флоринов на вооружение: взамен провинции Голландия и Зеландия, а также город Антверпен просили, когда победа над врагами Филиппа II будет обеспечена, об уменьшении наполовину таможенных сборов при въезде в Португалию. Английская королева предоставляла субсидии дону Антонио, который в июне 1581 года нашел приют в ее королевстве, попросив в качестве залога драгоценности Короны, которые беглец привез с собой.

Командование экспедицией было поручено внучатому племяннику королевы Фелиппе Строцци. Сыну маршала в то время было сорок лет, у него не было никакого опыта морских сражений, потому что до сих пор он служил как генерал-полковник французской инфантерии. Его адъютант Шарль де Коссе, граф де Бриссак, тоже сын маршала, такого опыта также не имел. Оба должны были столкнуться с грозным испанским адмиралом Альваро де Базаном, маркизом де Санта Крус, который когда-то отличился в битве при Лепанте.

До мая 1582 года в Нормандии — в Руане и Гавре — шло вооружение армии. Строцци собрал армию в 5000 человек в Гиени, а Бриссак — в 1 200 человек в Нормандии. В сентябре 1581 года посол Филиппа II Жан-Батист де Тассис выразил свое недовольство королеве в связи с тем, что она готовилась напасть на территории, принадлежавшие его повелителю. Екатерина возразила, что Португалия принадлежит ей и что она посылает туда войска, чтобы заставить признать армию. Напрасный труд! Посол даже не соизволил выслушать объяснение и потребовал, чтобы королева выдала ему дона Антонио. Но того рядом не оказалось (он укрылся в Англии). Она воскликнула, что принц является подданным не Филиппа II, а ее и что ей нет никакого интереса отдавать то, что ей принадлежит. Причиной такой стойкости были, скорее, расчет и стремление поторговаться, [330] чем забота о достоинстве. На этой же аудиенции королева приоткрыла свои карты. Она дала понять, что откажется от Португальской короны, если Филипп II согласится отдать одну из своих дочерей замуж за герцога Анжуйского. Она надеялась получить Нидерланды в качестве приданого невесты.

Королевские претензии Екатерины оказались связаны с военными затеями ее сына. Скорее всего из-за того, что она ждала ответа от Филиппа II (который она так и не получила), а также потому, что надеялась на быстрое заключение брака в Англии (благодаря которому Монсеньор мог бы получить средства на победоносное вторжение во Фландрию), осенью 1581 года она приостановила подготовку экспедиции Строцци. 10 декабря у нее все еще не было необходимых для экспедиции денег: она попросила их у духовенства и населения Парижа. Король ничего не мог ей дать: он должен был держать войска на юге, где еще далеко было до полного установления мира, и к тому же был разорен из-за своей щедрости по отношению к своим «миньонам». Теперь он был особенно милостив к д'Арку и Ла Валетту, а Сен-Люку и д'О в милости отказал. Чтобы обеспечить своим любимым фаворитам положение, равное рангу принцев крови, он сделал их герцогами и пэрами. Д'Арк стал герцогом де Жуайезом, а Ла Валетт получил титул герцога д'Эпернона.

В марте 1582 года Франсуа Анжуйский был признан Генеральными штатами Нидерландов государем. Королева-мать, уверенная, что его брак с Елизаветой, которая постоянно его откладывала, не осуществится, снова приказала просить у Филиппа II руку одной из инфант для своего сына. Испанский король ограничился ответом, что расценивает это предложение, по меньшей мере, как экстравагантное. Оставалось прибегнуть к силе. 18 марта Екатерина в длинной речи попыталась убедить Генриха III. Конечно, Франция не имела возможности вторгнуться напрямую: жалкое финансовое положение не позволило бы вынести очередных военных расходов. Но тем не менее нельзя было «дать погибнуть» герцогу Анжуйскому. Экспедиция к Азорским [331] островам, которую готовила королева, была отвлекающим маневром для Филиппа II, который в этот момент остался без денег и солдат вследствие ведения каких-то военных действий. В такой ситуации, в общем-то, достаточно выгодной, король Франции мог бы попросить Елизавету потрудиться, чтобы устроить брак для своего бывшего жениха через заключение общего мира с Испанией, что привело бы к свадьбе Монсеньора с одной из инфант и передачей Нидерландов! «Комбинация» была весьма необычная.

Двум фаворитам Генриха не стоило никакого труда уговорить его. Впрочем, король был крайне раздражен грабежами, устроенными солдатами его брата во Фландрии. Королеве-матери пришлось действовать в одиночку. Она отправила на помощь Монсеньору Бельевра, зная о его способностях организатора и финансиста: она облегчила задачу рекрутирования свежих войск, а чтобы им заплатить, продала часть своих доходов и своего наследства, даже не обратив внимания на упреки короля и его «миньонов» в адрес герцога Анжуйского.

После того как она сделала все от нее зависящее, чтобы разжечь очаг войны в Нидерландах, она ускорила отправление экспедиции Строцци. Филипп II так и не смог воспользоваться выгодной для себя передышкой, предоставившейся ему из-за затянувшейся подготовки французов. После поражения Педро де Вальдеса в Терсейра, по-французски — Терсер, — самом большом острове Азорского архипелага, в ноябре 1580 года ему удалось захватить только остров Сан Мигель. Завоевать острова было выгодно по нескольким причинам: это означало символически овладеть частью португальского королевства и позволяло захватывать галионы, ежегодно привозившие американское золото и серебро в Испанию.

Но Строцци, вместо того чтобы выполнить приказ — захватить острова, овладеть которыми не мог Филипп II, решил вместе со всем своим флотом атаковать остров Сан Мигель на Азорах — единственный, где испанцы могли закрепиться. 16 июля он пристал к берегу и начал атаку форта. Штурм только начался, когда ему сообщили о подходе испанского [332] флота из 28 крупных кораблей и еще около двадцати других судов, на борту которых было 6700 солдат. Командовавший флотом адмирал де Санта Крус привел его для сражения в главную бухту острова. Французам хватило времени только на то, чтобы погрузить свои войска на корабли. Мнения в военном совете, собранном Строцци, разделились и много времени было потеряно из-за ненужных споров. Выведенный из себя командующий, боясь, что будет окружен, 26 июля решил атаковать силами всего 7 или 8 кораблей, одним из которых командовал Бриссак. Силы были неравными. Бросившись на флагманский корабль, Строцци погиб или был добит, пока его вели к испанскому адмиралу, который тут же приказал выбросить тело за борт. Испанцы потеряли около 1000 людей убитыми, французы — 1200. Санта Крус взял в плен 80 дворян и 300 солдат и моряков. Он приговорил их к смерти «как врагов общественного мира, нарушителей торговли и бунтовщиков», потому что при них не было никакого приказа французского короля, разрешавшего эту экспедицию. Через пять дней после сражения, 1 августа, все они были хладнокровно казнены: дворяне обезглавлены, а простолюдины повешены. Среди жертв, помимо Строцци, был граф де Вимиозо. Бриссак чудом избежал смерти. Дон Антонио, находившийся на острове Терсейра, смог увести туда 37 уцелевших кораблей в ожидании подкреплений.