Глава I. Семейные бури, национальный шквал

Не успел Карл IX испустить дух в Венсенне, как Екатерина тут же помчалась в Лувр. Она приказала закрыть все двери дворца, за исключением одной: в Лувре она стала регентшей королевства и оставалась ею с 31 мая по 6 сентября.

3 июня по ее приказу было сделано заявление в Парижском парламенте. Все правители, иностранные послы и государи об этом были извещены. Кроме того, все они получили письма от герцога Алансонского и короля Наваррского. Оба принца признали, что королева имела полное право на эту власть, потому что именно на нее указал покойный король. Благодаря этим письмам не было ни одного протеста со стороны правоведов, но зато очень скоро начали неистовствовать памфлетисты.

Первая акция регентши была направлена на то, чтобы остановить военные действия. Конечно, никто не собирался освобождать заключенных: Коссе и Монморанси останутся в Бастилии. Переведенный в тюрьму Консьержери Монтгомери очень поспешно осужден, обезглавлен и четвертован. Наконец, королева отомстила. По приказу Екатерины жителям Ла Роша и Ла Ну в Пуату предложено двухмесячное перемирие, которое было заключено в конце июня, а королевской казне пришлось выплатить 70000 ливров. Королева посчитала, что этого короткого срока будет достаточно, чтобы новый король Генрих III добрался до Франции и определил свои дальнейшие действия — продолжать или прекратить войну.

15 июня, будучи в Кракове, Генрих III получил известие о смерти своего брата. Накануне он присутствовал на [281] балу, который давала Анна Ягеллон — сестра его предшественника. Он решил было поухаживать за этой сорокавосьмилетней девой в монашеских одеждах, но разъяренные его бесстыдством польские вельможи лишили его, если так можно выразиться, куска хлеба. На следующий день после бала, около одиннадцати часов, посол императора Максимилиана II, несмотря на запрет, вломился в королевскую опочивальню, чтобы сообщить о смерти Карла IX — ему удалось ненамного опередить гонцов Екатерины — Шемро и Неви. Вскоре король уединился со своими приближенными — Вилькье, Пибраком, Бельевром и Мироном. Он решает тайно бежать в ночь с 18 на 19 июня. Поспешное бегство едва не сорвалось: гетман Тенщинский догоняет Генриха, но слишком поздно — король уже был на территории Империи, его кобыла замертво падает под ним, проскакав без остановки двое суток. Вскоре нового короля Франции в Вене встретил император — свекор Карла IX. Затем Генрих направляется в Италию и 11 июня оказывается на землях Венецианской республики. Он с почестями проезжает через провинцию Фриула, где его встречают герцог Невэрский, а потом герцог Феррарский. В Венеции к его свите присоединяется герцог Савойский. Екатерине в письмах сообщают об этой блестящей прелюдии к царствованию. 17 июля король останавливается в Мурано, а 18-го его встречает дож Мочениго, в сопровождении которого Генрих вступает в Венецию, пересекая лагуну, где стоит огромный флот патрицианских галер. Теперь он остановился во дворце Фоскари. Праздники — один великолепнее другого — сменяют друг друга. К этим удовольствиям добавляются ночные приключения короля и герцога Феррарского: он навещает знаменитых венецианских куртизанок, покупает драгоценности, золотые цепи, жемчужное ожерелье, мускус. Между официальными визитами — так, например, в знаменитом арсенале на его глазах строят галеру, он находит время встретиться с девяностасемилетним Тицианом, который пишет для него три картины, и позирует ему в мастерской Тинторетто. [282]

27 июля, после великолепного бала, где дамы в его честь надевают сказочно прекрасные драгоценности, он покидает город. В память о своем пребывании он дарит венецианскому дожу бриллиантовое кольцо, купленное за 1050 экю. Дож вручает ему очень дорогой подарок — книгу установлений ордена Святого Духа, написанную в 1352 году Людовиком I Анжуйским, королем Неаполя и Сицилии.

После Венеции триумфальное путешествие Генриха продолжилось по северной Италии. Он молится в Падуе, в базилике Святого Антония, которой он дарит бронзовый светильник. Он остается на несколько дней в Ферраре, куда прибывает 29 июля, потом в Мантуе, где герцог показывает ему свою знаменитую конюшню и дарит дюжину самых красивых коней. Екатерина постоянно подгоняет его, посылая ему депеши, но король не спешит. Через герцогство Миланское 12 августа он прибывает в Турин, где останется на двенадцать дней. В качестве благодарности за прием он необдуманно сделает своей тетке Маргарите и герцогу Эммануилу-Филиберту подарок, еще более разорительный, чем все оставленные в Венеции дары: он уступает Савойе последние французские владения в Пьемонте — Пинероло, Савиллано и Перузу, как если бы эти города были его личной собственностью! По ту сторону Альп у Франции осталось единственное владение — маркграфство Салюс. Благодаря непродуманному жесту Генриха III сомнительный союзник получил возможность подступа к Франции через Италию. Герцог Савойский, не решаясь поверить, что ему так легко досталось это значительное преимущество, решает проводить Генриха до Лиона, чтобы получить патенты, удостоверяющие эту передачу, но уже в дороге он узнает о смерти герцогини, своей жены, и вынужден вернуться в Турин. Не зря он был так недоверчив! Когда в Королевском совете узнали об этой королевской щедрости, канцлер де Бираг отказался выдать дополнительный подтверждающий документ. Правитель заальпийских провинций герцог де Невэр выразил протест. Но Екатерина, боясь вызвать неудовольствие своего сына, уступила. Она попыталась лично успокоить герцога Савойского письмом от 1 октября, в [283] котором выражала сожаление, что ее дорогая золовка «не может порадоваться такой удаче». Возможно, не сумев заставить короля изменить мнение, она решила, что благоразумнее подчиниться его воле. Она сохранила достоинство, скрыв этим разочарование, как и многие другие, которые начинал ей приносить ее любимый сын: впрочем, в сентябре, в качестве компенсации, она добилась от герцога Савойского того, что он прислал четыре тысячи солдат, нужных ей для возобновившихся в тот момент во Франции военных действий против бунтовщиков.

Наконец, 5 сентября новый король встретился со своей матерью в Бургони, проехав через Мон-Сени и Мориенну и Савойю. Екатерина выехала из Парижа еще 8 августа, увозя в своей карете герцога Алансонского и короля Наваррского, чтобы было удобнее за ними следить.

6-го Генрих вступил в Лион и собрал свой Совет. Впервые, после достаточно долгого промежутка времени, его членов назначал сам король, а не Екатерина, хотя он и руководствовался ее инструкциями, которые она передала ему в Турин через де Шеверни. Необходимо было срочно решить проблему — возобновлять ли военные действия после истечения срока короткого перемирия, которого добилась Екатерина. Сторонники войны смогли уговорить короля. А он мог бы легко договориться с Дамвилем, наместником Лангедока, приезжавшим в Турин для встречи с королем. Дамвиль хотел объяснить свое поведение в конце правления Карла IX и посоветовать Генриху вести политику уступок по отношению к протестантам. Освобождение маршалов Монморанси и Коссе позволило бы привлечь на свою сторону могущественного правителя. Но короля это нисколько не заботило, и он заявил, что единственное, что он может сделать — это предоставить свободу совести протестантам. После этого переговоры прекратились. В Лионе Генрих так же твердо разговаривал с послами курфюрста Пфальца и ландграфа Гессена, приехавшими вступиться за гугенотов. Эти действия были заслугой курфюрста Фридриха III — таким образом он подталкивал к миру. В Гейдельберге он принял принца Конде, который в июне [284] подписал договор с Яном-Казимиром — младшим сыном курфюрста, и пообещал ему, если тот начнет мятеж во Франции, выплатить долг протестантов за кампанию 1568 года. Помимо этого Конде пообещал ему отдать Три Епископства как передающуюся по наследству вотчину. Отказавшись вести какие бы то ни было переговоры, Генрих III тем самым выбрал войну, а Екатерина его не отговаривала — она верила в военный талант своего сына, способного, как она полагала, одержать победу над этой новой коалицией.

Очевидно, несмотря на альтернативу, которая, в принципе, у короля была, война, подготовленная заранее, была практически неизбежной. Когда Дамвиль, глава коалиции, вернулся в Монпелье без всякой надежды на примирение, 13 ноября он обвинил Генриха и его мать в грубом нарушении всех мирных эдиктов, в организации Варфоломеевской резни, изгнании Конде, в том, что герцог Алансонский не получил должности королевского наместника, и вообще в бедственном положении народа. Он требовал созыва Генеральных штатов, высылки иностранцев, а особенно Гонди и Бирага, а если эти требования не будут немедленно удовлетворены, призывал подданных короля и их иностранных союзников с помощью оружия установить религиозный мир. Чтобы выиграть время, он не побоялся, используя собственную власть, что было совершенно незаконно, созвать штаты Лангедока в Монпелье.

Чтобы ответить на бунт Дамвиля, король, издав 4 ноября патентные письма, созвал в Авиньоне те же самые штаты Лангедока, которые Дамвиль собирал в Монпелье. В это же время он отправил в Лангедок две армии, поручил принцу Дофину освободить дорогу на Авиньон с помощью четырех тысяч пьемонтцев, посланных герцогом Савойским, но принц потерпел неудачу, и командование было передано новому фавориту Генриха III — Бельгарду, которого в Турине он произвел в маршалы Франции.

16 ноября король и его мать сели на корабль, вооруженный пушками и окруженный флотилией кораблей с солдатами. Плавание оказалось неудачным: один корабль, [285] нагруженный багажом, посудой и со слугами королевы Наваррской на борту, затонул в Пон-Сент-Эспри. Но мятежники не остановили конвой, и Генрих добрался до Авиньона. Были получены добрые вести: королевские войска вошли в Пезенас и захватили в плен дочь Дамвиля. Все ждали, что Генрих III отдаст приказ о продолжении наступления. Но узнав о кончине Марии Клевской, принцессы Конде, в которую король был безумно влюблен, он погрузился в глубокую печаль. Три дня он пролежал в постели в сильной горячке, а потом появился на публике, одетый в черное, с бесчисленными похоронными символами на одежде: на его шнурках, на отделке камзола и даже на бантах туфель висели черепа. Его скорбь вылилась в исступленный приступ религиозности. Он присоединяется к ордену кающихся грешников, куда вместе с ним вступают главные придворные сановники, кардиналы, принцы и сеньоры. Чтобы доставить ему удовольствие, Екатерина присоединяется к Черным раскаявшимся грешникам. Холодными декабрьскими ночами устраиваются длинные процессии. Куртизаны идут в монашеских рясах с капюшонами, со свечами в руках. Во время такой процессии кардинал Лотарингский простудился, от чего и умер 26 декабря.

Королева не могла оставаться бездеятельной: она начала переговоры с мятежным правителем, но Дамвиль, извинившись, сказал, что не может в них участвовать. Он не хотел, как он написал, «вызывать ревность господина принца де Конде, нашего генерала, всех наших конфедератов и многих добрых людей, присоединившихся к нашему делу». Он был настолько не настроен вести переговоры, что направил в Авиньон двух эмиссаров, чтобы склонить герцога Алансонского бежать и присоединиться к нему. Оба гонца были арестованы, один был казнен немедленно, а другого пока не трогали, чтобы получить от него какие-нибудь сведения.

Приходилось смириться с провалом кампании: король одобрил акт о союзе и разрешил недовольным высказать ему свои претензии. Теперь уже ничто не удерживало его на юге: он решил как можно быстрее отпразиться в Реймс, чтобы [286] провести там церемонию своей коронации и там же вступить в брак с женщиной, от которой ждал утешений после смерти принцессы де Конде. Его избранницей была Луиза де Водемон, с которой он познакомился в Бламоне перед отъездом в Польшу. Она была внучатой племянницей Гизов, принцессой без состояния и без надежды на наследство, то есть полной противоположностью тем брачным партиям, которые Екатерина выбирала для своих детей.

Королеву-мать поразил такой выбор, сделанный как раз в тот момент, когда она вела переговоры о браке Генриха с дочерью шведского короля, что, возможно, и помогло сохранить польскую корону. Но, как обычно, она скрыла свои чувства, и постаралась, чтобы все поверили, что она сама устроила этот лотарингский брак.

Генрих и Екатерина ехали по Шампани. Они остановились в Романсе, где проходили штаты Дофине, потом — в Лионе и Дижоне, где король уверил посланников Польского сейма, что как только новая королева подарит ему сына, он вернется в Краков. 13 февраля состоялась коронация, а 15-го свадьба короля. В этот день служба началась только к вечеру, потому что целое утро король занимался тем, что украшал драгоценными камнями одежду, платье и королевскую мантию своей невесты. В этом занятии проявился совершенно женский темперамент этого короля, в котором некоторые надеялись увидеть военачальника. Во время церемонии коронации, когда ему на голову была возложена корона, он начал хныкать, что его поранили. Все чаще он будет проявлять склонность к кружевным воротничкам и драгоценностям и, не стесняясь, предаваться своим капризам, на радость злым языкам. Пребывание в Польше нисколько его не закалило, а только послужило тому, что отныне оправдывало его стремление не стеснять себя никакими условностями. Король был человеком умным и образованным, достаточно рассудительным и терпеливым, чтобы выслушивать и читать деловые отчеты и составлять письма и приказы. Но слишком быстро все это его утомило, и он больше не являлся на заседания Совета. Строгим советникам он предпочитал компанию храбрых и красивых молодых дворян, [287] которых называли его «миньонами». Среди них были Вилькье, дю Гаст, Келюс (или Кейлюс), Сен-Мегрен, д'Эпернон, Можирон и, наконец, д'Арк, которого позже он сделает своим шурином и герцогом.

«Миньонам» короля противостояли люди герцога Алансонского — группа дворян, одинаково любивших драки и женщин: Бюсси д'Амбуаз, к которому, как говорили, была очень милостива Маргарита де Валуа, Симье — утонченный придворный, которым увлеклась Елизавета Английская, Ла Шатр, де Прюно, Фервак и даже знаменитый финансист Клосс де Маршомон. Между двумя партиями — короля и его брата — шла постоянная борьба: дуэли, драки и постоянные сплетни, которые нравились королю и которые он сам распускал с удовольствием, насмехаясь таким образом над всеми знатными вельможами в королевстве: шла ли речь о герцоге де Монпансье и его сыне или даже о маршалах-пленниках. Генрих III не простил распутства своей сестре Маргарите. Она стала его любимой мишенью. Уже много раз он доносил Екатерине о настоящих или предполагаемых любовных интригах ее дочери, рассказал о ее страсти к герцогу де Гизу до свадьбы и о совсем недавнем любовном свидании во время пребывания двора в Лионе, на которое она отправилась, заявив, что едет в женский монастырь Сен-Пьер. Любимый фаворит короля Луи де Беренжер дю Гаст, которого Маргарита открыто презирала, отомстил ей, рассказав своему повелителю о связи королевы Наваррской с Бюсси д'Амбуазом: Генрих не замедлил передать это своей матери. Но выведенная из терпения Екатерина отказалась ему поверить. Тогда дю Гаст, получив одобрение короля, решил отомстить де Бюсси. Как-то ночью, когда тот выходил из Лувра, он напал на него с бандой убийц, ехавших верхом на испанских лошадях из королевских конюшен. Жертва чудом спаслась, но, как пишет Брантом, «его попросили отправиться подышать деревенским воздухом». Отправив в ссылку любовника Маргариты, король не прекратил преследовать свою сестру: он обвинил ее в слишком нежной дружбе с одной из ее придворных дам — Жилонной де Гуайон де Ториньи, дочерью маршала де Матиньона, [288] и заставил короля Наваррского отослать фаворитку его жены.

Так же отвратительно Генрих вел себя по отношению к своему брату Алансону. Он приказывал следить за ним, позволял своим «миньонам» оскорблять его. На улице Сент-Антуан дю Гаст прошел мимо герцога, не поздоровавшись с ним. Что касается короля Назаррского, Генрих над ним подтрунивал. Он старался разлучить его с герцогом Алансонским. Герцог Алансонский воспылал страстью к Шарлотте де Сов — жене государственного секретаря, знаменитой красавице, любовнице короля Наваррского. Их фавориты постоянно подбивали принцев на драку. Все вельможи носили кинжалы и кольчуги под плащами и придворными платьями, готовые в любой момент перерезать друг другу горло.

Маргарита решила отомстить и без труда превратила своего мужа и брата в союзников. Она уверила их, что король их одинаково презирает и с помощью этих постоянных ссор подвергает их жизнь опасности. Было решено, что оба принца покинут двор, а первым уедет герцог Алансонский. Маргарита тщательно подготовила бегство своего брата. Днем 15 сентября 1575 года под предлогом любовного свидания в пригороде Сен-Марсо герцог сел в карету. В доме было два выхода. Он вышел через задние двери, обманув следивших за ним шпионов короля, встретился в Симье с еще несколькими приближенными, вскочил на коня, скакал всю ночь, а на следующее утро въехал в Друэ — город его удела, где он был в безопасности.

Екатерина сразу же почувствовала опасность. Принц Конде, осознав, что мир во Франции так и не был установлен, только что заключил договор с Яном-Казимиром, сыном курфюрста Пфальца, который обязался привести во Францию армию из 16000 немецких и швейцарских рейтар и артиллерию (четыре пушки и около пятнадцати полевых орудий). Конде ему пообещал обеспечить оплату жалованья этим войскам и выплатить долги за кампанию 1568 года. Глава наемников должен был получить невиданное вознаграждение: должность пожизненного правителя [289] Трех Епископств, ежемесячное вознаграждение в размере 10000 талеров (15000 флоринов) в течение всей войны и ежегодное содержание в 6000 экю, которое будет выплачиваться протестантскими церквами Лангедока.

Королева-мать полагала, что король не сможет воспрепятствовать вторжению армии рейтар и их соединению с армией недовольных, особенно если на стороне бунтовщиков будет герцог Алансонский — принц королевской крови. 18 сентября она настолько обезумела, что приказала герцогу Невэрскому похитить своего сына. Пять или шесть верных людей должны отправиться к Алансону и предложить ему собирать кавалерийское войско. И тогда они смогут схватить герцога. Уловка была грубой. Королева рассудила, что лучше ей действовать самой: она отправляется в погоню за своим сыном. Она догоняет его в Шамборе (29-30 сентября) и предлагает ему следующие уступки: возвращение безопасных городов и освобождение маршалов, что и было сделано 2 октября. В это же время она пишет Дамвилю, чтобы он как можно быстрее прислал депутатов от Лангедока для заключения мира.

Но было уже слишком поздно — остановить немецких наемников нельзя. В октябре Торе, один из братьев Монморанси, переправляется через Маас с армией в 2000 рейтар, 500 французских всадников и многочисленными аркебузирами. Это авангард Конде. К великому для короля счастью, 10 октября в Дормансе он встречается с герцогом де Гизом, который охранял со своей армией в 10000 человек переправу через Марну. Рейтары потерпели поражение. Преследуя их, Гиз ранен в лицо: благодаря этой знаменитой ране, он получит прозвище «Меченый». Эта посланная самим провидением победа и вмешательство маршала де Монморанси, который, забыв о своем долгом пленении, думает только о том, чтобы избежать гражданской войны, позволяют королеве заключить со своим сыном перемирие в Шампиньи, которое должно продлиться в течение семи месяцев, начиная с 21 ноября 1575 года. По этому перемирию герцог Алансонский в качестве безопасных городов получил Ангулем, Ниор, Сомюр и Ла Шарите, а Конде — [290] Мезьер. Протестанты могут проводить свои богослужения во всех занимаемых ими городах и в двух других на каждое наместничество. Рейтары получат 500000 ливров в качестве вознаграждения, а основная часть их войск не перейдет через Рейн. В последний момент Екатерина предотвратила немецкое вторжение, но ее труды чуть было не были испорчены правителями Ангулема и Буржа, отказавшимися разместить в этих городах гарнизоны «недовольных». Оскорбленная Екатерина потребовала, чтобы король приказал выполнять соглашение, которое она заключила от своего имени. Необходимо, настаивала она, назначить цену, чтобы заключить мир и остановить немецкие орды. Любые средства были хороши, чтобы добиться их отступления, вплоть до того, чтобы предложить содержание и земли Яну-Казимиру. Она привела в пример Людовика XI, который отдал своему бургундскому врагу все свои владения на Сомме и даже назначил коннетаблем командующего вражеской армией графа де Сен-Поля, лишь бы заставить отступить врага! Но король не прислушался к ее совету и отказался отдать города, обещанные его брату. Ее это крайне раздосадовало и огорчило: «Сын мой, мне жаль вас. Я отдала бы свою жизнь, лишь бы поговорить с вами хотя бы один час и лишь бы вы не были со мной так холодны, потому что я люблю вас так, что мне кажется, что я проживу на шесть лет меньше, настолько тяжело мне видеть, как вам служат». В остальном у герцога Алансонского было достаточно причин для разрыва: в январе 1576 года он жаловался, что его отравили по приказу короля; 9 января он сообщил парламенту о своем намерении идти на Париж, потому что не были выполнены данные ему обещания. Таким образом перемирие было нарушено. Однако он пожалел свою мать, заболевшую в Шательро и пообещал ей задержать прибытие рейтар. Но от него уже ничего не зависело: 9 февраля Конде и Казимир переправились через Маас. Они располагали огромной армией: 9000 немецких рейтар, 8000 швейцарцев, 2000 ландскнехтов и около тысячи валлонцев. 20 февраля эта армия захватчиков дошла до Дижона. По [291] дороге она грабила Бургундию, вышла на территорию Бурбонне и собиралась остановиться в плодородном Лимане. Королевское окружение было в панике. Воспользовавшись растерянностью двора, король Наваррский сбежал во время охоты и поскакал в Вандом. Оказавшись в безопасности, он не без некоторого колебания решил вернуться в лоно протестантской религии. Возможно, Екатерина косвенно способствовала его бегству, чтобы посеять некоторое смятение среди командующих мятежными войсками. Но она обманулась в своих ожиданиях: король Наваррский вернулся в свое королевство, откуда уехал четыре года назад. Он снова занялся делами, продемонстрировав способности к управлению государством в двадцать два года, а главное — упорное стремление править вместе с католиками и протестантами, как это делал Дамвиль в Лангедоке.

Генрих III отомстил своей сестре, обвинив ее в подготовке бегства своего мужа после побега ее брата. Он хотел ее также наказать за то, что по ее приказу фаворит короля дю Гаст был убит бароном де Витто, известным дуэлянтом, считавшимся одним из самых грозных убийц того времени (30 октября 1575 года). Он приказал запереть Маргариту. «Если бы его не удержала королева, моя мать, — писала королева Наваррская, — то в своем гневе он приказал бы совершить какую-нибудь жестокость по отношению ко мне». Екатерине, действительно, удалось образумить короля, убедив его, что герцог Алансонский согласится начать переговоры только при условии, что его сестра будет освобождена.

Неутомимая королева-мать отправилась в Сане для переговоров с конфедератами. 20000 солдат их армии она противопоставила изящество привлекательных дам своей свиты: мадам де Сов, мадемуазель д'Этамп, де Бретеш, мадам де Керневенуа, бывшей любовницей Фервака, мадам де Вилькье, которую через год заколет кинжалом ревнивый муж, мадам де Монпансье — будущей лигистки, и красавицы, очаровательной королевы Наваррской. Это была ее собственная «армия». На этот раз весь «летучий эскадрон» был в полном составе. С этими красавицами, которые использовались [292] в качестве ширмы во время жестких переговоров, со своими советниками — такими как Помпони де Бельевр, например, Екатерина переезжает из аббатств в замки. С Алансоном, Конде и Наварром идет обмен записками и влюбленными взглядами. Король делает свои замечания к проектам. Наконец, договор заключен: это мир в Болье-ле-Лош, называемый еще «миром Монсеньора», потому что он оказался наиболее выгодным для брата короля. Это длинный эдикт из шестидесяти трех статей, в которых явственно ощущается великодушие и человечность Екатерины.

Над Францией больше не нависала угроза вторжения, но следовало как можно быстрее восстановить в государстве финансовую систему и избежать банкротства. Как обычно, для этого была использована собственность духовенства.

В июне 1576 года король самовольно решил продать имущество на 4800000 ливров (что соответствовало продаже собственности, приносящий духовенству ежегодный доход в 200000 ливров). Чтобы привлечь будущих покупателей, Генрих III решил, что будет благоразумнее получить разрешение на эту операцию от папы Григория XIII: булла от 8 июля 1576 года разрешала продажу, но на меньшую сумму, а в постановлении от 7 сентября 1576 года парламент указал, что будет осуществлена только одна продажа в силу двух королевских эдиктов и июльской буллы.

Но в действительности всем заимодавцам пришлось достаточно долго ждать, чтобы вернуть свои деньги. Внутренняя ситуация в королевстве не позволяла успешно осуществить эту продажу, а волнения на юге вынудили короля отказаться от 25% доходов, которых он ждал от южных епархий. Полный расчет по этому отчуждению собственности духовенства был сделан только в 1587 году. Доходы составили 4500000 ливров, но за вычетом всех расходов король и его кредиторы смогли получить только 3200000 ливров.

Помимо финансовых затруднений, положение осложнилось тем, что правитель Перонна д'Юмьер отказался отдать город Конде, а тот — униженный — отбыл в Ла Рошель к [293] королю Наваррскому. Все католическое дворянство Пикардии выступило против принца. Стремясь избежать провокаций, в августе 1576 года Екатерина предложила и в итоге уговорила короля уступить Конде город Сен-Жан д'Анжели взамен Перонна. Опасаясь возобновления военных действий со стороны принца и короля Наваррского, королева стала необыкновенно внимательна к своему зятю. Она попыталась помирить его с женой Маргаритой де Валуа, которая отказывалась ехать к своему супругу под тем предлогом, что у нее не было денег (и в доказательство того, что это не простая отговорка, она выставила на продажу одно из своих поместий в Нормандии). Но несмотря на все свои усилия, королева не смогла добиться встречи со своим зятем. Вскоре ей пришлось отправиться в Блуа, где должны были открыться заседания Генеральных штатов.

Большой зал Блуаского замка не был вовремя отремонтирован, поэтому только 6 декабря депутаты собрались там на торжественное открытие в присутствии короля, его жены, его матери и его брата — нового герцога Анжуйского. Сессия должна была продлиться до начала марта 1577 года. Ее ожидала сложная судьба, со множеством внезапных поворотов. Эта сессия отличалась тем, что депутаты постепенно стали осознанно воспринимать трудности королевства, что проявилось в явном изменении настроений — в начале воинственных, а по прошествии некоторого времени — решительно мирных.

Относящееся к Лиге большинство было настроено установить в стране католическую религию, пусть даже силой. Такая позиция напугала протестантов и «объединенных католиков». К концу декабря, почувствовав угрозу, они снова взялись за оружие в Пуату и в Гиени. Штаты направили к ним депутацию, чтобы узнать причины их выступления. Ответ был весьма пылким: протестанты требовали от Генриха III предоставить свободу отправлению их культа по всему королевству в соответствии с его обязательствами.

Казалось, что вот-вот снова начнется война. Король был удовлетворен. Но в тот момент, когда он уже был готов просить штаты о субсидиях, необходимых для новых войск, он [294] был неприятно удивлен, увидев, как они придирчиво разобрали счета королевства и сделали вывод о том, что страна не сможет вынести эти дополнительные расходы. Это открытие настолько их потрясло, что когда в середине февраля в Блуа вернулись депутаты, посланные в Аквитанию, то увидели, что их коллеги из третьего сословия присоединились к мнению Жана Бодена, депутата от Вермандуа: возвращение подданных в лоно католической религии должно происходить мирным путем.

Екатерина тем временем настойчиво убеждала своего сына разделить его врагов. Она посоветовала польстить королю Наваррскому: предложить ему выдать его сестру за герцога Анжуйского. Герцог де Монпансье, которому было поручено передать это предложение, остановится в Бордо и созовет туда все верное королю дворянство. Тогда Генрих де Бурбон будет вынужден уехать к себе в Беарн. Конде, оставшись только со своими силами, уедет в Германию или Англию. Но чтобы добиться такого результата, необходимо было отделить Дамвиля от его союзников, государей-гугенотов: «Именно его, — писала королева, — я боюсь больше всего, потому что он рассудительнее, опытнее и у него много сторонников. Нельзя скупиться, чтобы привлечь его на нашу сторону, потому что именно от него, по моему мнению, будет зависеть наше благополучие или несчастье». Вместе с маршалом все «объединенные католики» будут повиноваться королю.

Переговоры не помешали подготовить три сильные армии: одна, которой мог бы командовать герцог Анжуйский вместе с Невэром, отправится в Лангедок; другая — в Бургундию и Шампань под командованием правителей этих провинций будет подкреплена четырьмя тысячами рейтар, собранными для короля: эта армия будет наготове, чтобы помешать соединению с немецкими наемниками, которых вызвали протестанты. Третья армия из 300 вооруженных дворян, 3000 швейцарцев и 4000 французских гвардейцев отправится в Гиень под командованием самого короля, чтобы соединиться с Монпансье, а тот, в свою очередь, в Бордо соберет «семьсот вооруженных дворян, десять или [295] двенадцать тысяч пеших воинов, десять пушек, четыре пищали, пять тысяч пистолетов для стрельбы». Разумеется, этот прекрасный военный план предполагал, что будет решена проблема финансирования. Екатерина (это было в начале января) все еще строила иллюзии по поводу доброй воли Генеральных штатов. Когда стало очевидно, что от них ждать нечего, пришлось просить у всех: 50000 экю у папы Григория XIII, который, наконец, дал их после долгих колебаний; 25000 — у герцога Мантуанского; другие крупные суммы у дружественных итальянских княжеств. Екатерина даже решила попросить 2000000 золотых экю у «короля Феса» — считалось, что в его сундуках хранится 20000000: королева полагала, что торговля с этой африканской державой могла бы принести 4000000 в год.

Генрих III согласился, что с помощью подкупа надо заполучить Дамвиля в союзники. Герцог Савойский выступил в роли посредника. Чтобы преодолеть нерешительность правителя Лангедока, Екатерина попросила вмешаться Антуанетту де Ла Марк, его жену, ревностную католичку. Получив в подарок маркграфство Салюс, Дамвиль, наконец, решился. Он согласился принять «войска и другие средства», чтобы принудить к повиновению «сторонников новой религии». Измена Дамвиля стала первой победой. В остальном план Екатерины совершенно удался.

Королевская армия, которая находилась в подчинении герцога Анжуйского, но которой на самом деле командовал герцог Невэрский, отличилась в мае во время взятия Ла Шарите-сюр-Луар, а в июне — захватила Иссуар. Эти победы вызвали неудовольствие короля, потому что, ревнуя своего брата, он отозвал его из армии и полностью передал командование герцогу Невэрскому. Герцог дю Мэн со своей стороны осложнял жизнь гугенотам Пуату и Они. «Круглые суда» короля под командованием «сеньора де Лансака младшего» и его галеры творили чудеса, пытаясь удержать Ла Рошель и преследуя пиратов. Маршалы Дамвиль и Бельгард уничтожили один за другим двадцать пять городов и замков Лангедока. Укрепленные города — Андюз, ключ к Севеннам, и Донзер-ан-Дофине были также захвачены. [296]

Король не стал дожидаться окончательной победы своих войск, чтобы отпраздновать их триумф. Освободившись от пристального контроля уже распущенных Генеральных штатов, он пригласил своего брата на праздник в сады Плесси-ле-Тур: это был пир травести — ни один из приглашенных не был в одежде, соответствующей его полу. Был указан обязательный цвет — зеленый — любимый цвет королевы-матери, а также цвет шутов. Праздник обошелся в 60000 ливров.

Екатерина, радуясь согласию между своими сыновьями, решила устроить по этому случаю еще один праздник. Она надеялась покорить короля своим мастерством в организации удовольствий, стремясь оградить его от влияния «миньонов»: устроила ночной прием в Шенонсо, желая затмить его великолепием все празднества, которые когда-либо устраивались при дворе. Еще одной целью было поиздеваться над скряжничеством Генеральных штатов.

9 июня с наступлением ночи, при свете факелов, королева-мать встретила короля, надевшего платье из узорчатой шелковой ткани и увешанного драгоценностями — ожерельями и серьгами с жемчугом, изумрудами, бриллиантами. Его волосы были посыпаны фиолетовой пудрой. Молодая королева Луиза в очень простом платье, королева Маргарита Наваррская и герой дня герцог Анжуйский заняли места за столом для почетных гостей вместе с Екатериной. Гостям прислуживали сто самых красивых молодых женщин двора. Брантом пишет, что они были «полуобнаженные и с распущенными волосами как невесты». Пир закончился вакханалиями в рощах: современники увидели в них возрождение оргий времен упадка Римской империи. Говорили, что было потрачено 200000 ливров. Отдых воинов и радость будущего мира обошлись слишком дорого. Но Екатерина по опыту знала, насколько сильно привлекала мужчин придворная жизнь и с помощью этого средства хотела обеспечить королю союз вельмож, выражавших недовольство. Больше она не беспокоилась по поводу военных действий. [297]

Итак, королевское правительство, казалось, сумело найти путь к благоразумию и навязать его своим подданным, даже если неумеренная роскошь двора и его скандалы могли породить некоторое сомнения в возможности этого. Когда утихли страсти, между разделенными религиозными общинами вполне мог бы установиться на продолжительный срок приемлемый modus vivendi, что дало бы возможность противостоять возрождающейся внешней опасности. [298]

Глава II. Кавалькада мира

«Мир короля» не смог детально решить все проблемы. Его условия были одинаково неприемлемы как для протестантов, так и для католиков. Первые не собирались лишаться полной свободы отправления культа во всем королевстве, которую им даровал «мир Монсеньора (брата Короля)». А вторые не могли согласиться с тем, что король прекратил военные действия, когда победа была уже одержана, и не воспользовался своими успехами, чтобы наложить полный запрет на реформистскую религию. Всеобщее недовольство не давало возможности восстановить авторитет государства и исправить финансовое положение — ни в коем случае нельзя было допустить банкротства Короны.

Советники Монетного двора предложили восстановить доверие подданных путем стабилизации денежной единицы — эта спасительная мера должна была покончить с инфляцией, привести в равновесие расходы королевства за границей и обеспечить поступление налогов в форме соответствующей денежной массы. Огромная прореха в бюджете, появившаяся из-за рейтар и увеличения военных расходов весной 1577 года, повлекла за собой «огромное пламя», в котором сгорел золотой экю. В марте 1577 года, перед окончанием работы Генеральных штатов, курс этой денежной единицы был поднят до 65 су — до этого — в 1575 году — он был равен 60 су (3 ливра). Но этого повышения оказалось недостаточно: в июне пришлось официально поднять курс до 66 су, хотя при обмене между купцами обменный курс неуклонно и с головокружительной скоростью увеличивался до 80, 100, 120 и даже 140 су (от 4 до 7 ливров!). Серебряные деньги, как и золотые, также росли в цене, хотя и не так быстро: тестон, курс которого в [299] 1575 году был равен 14 су 6 денье, дошел до 16 су 4 денье в июне 1577 года.

Ордонанс, зарегистрированный 18 ноября 1577 года, заменил турский ливр на экю, ставший расчетной монетой. Была установлена окончательная стоимость экю — 60 су. Таким образом была сделана попытка навязать для сделок постоянную и незыблемую денежную единицу. Попытка сама по себе смелая, но сделана она была в тот момент, когда в обороте оставалось все меньше золотых монет, а количество серебряных увеличивалось, потому что к 1590 году их чеканили в огромном количестве, в основном из-за ввоза значительных партий белого металла из Америки. Поэтому золотой экю тоже стал монетой теоретической — при расчетах суммы выражались как раз в экю. Но, по крайней мере, по поводу находившихся в обращении монет — золотых, или серебряных, или мелких разменных монет — сомнений никаких не оставалось. Биллоны¹⁹⁾ могли использоваться только при покупках на сумму, не превышающую 100 турских су: для удовлетворения нужд народа были отчеканены медные лиары, дубли и денье. Было разрешено хождение некоторых доброкачественных иностранных монет: испанских и португальских дукатов. Обесцененные иностранные монеты могли приниматься, но только по цене марки и по их весу и пробе. Их хождение было запрещено: монеты следовало разрезать и отправлять на переплавку.

Эта реформа внесла необходимую ясность в наведение порядка в национальной экономике. Когда вышел соответствующий указ, в 1578 году правительство попыталось воспользоваться ею, чтобы наполнить свои сундуки с помощью штатов провинций, полагая, что они будут более сговорчивы, чем Генеральные штаты. Но отовсюду правительство получило резкий отказ. В штатах Нормандии Никола Клерел, каноник Собора Руанской Богоматери, заявил королевскому наместнику, что жестоко облагать непосильным налогом [300] «бедных деревенских жителей Нормандии, худых, истерзанных, изможденных, голых и босых, больше похожих на мертвецов из могилы, чем на живых».

А двор тем временем продолжал жить в ритме праздников и ставших привычными споров. Король позволял своим фаворитам самое разнузданное распутство. 9 февраля 1578 года на свадьбе Сен-Люка, одного из его «миньонов», королевские любимцы вызывающе вели себя по отношению к герцогу Анжуйскому. Оскорбленный герцог разозлился и покинул праздник, отправившись жаловаться своей матери. Екатерину очень рассердил это неприятный инцидент, и она посоветовала сыну поехать на несколько дней на охоту, чтобы «утешиться и немного отвлечься от придворных ссор». Он удалился в свои апартаменты. Однако, поразмыслив, король решил, что в таком внезапном уходе его брата есть нечто внушающее тревогу: не решил ли его брат с досады бежать и начать еще один бунт? Чтобы выяснить это, он послал разбудить мать, а сам в сопровождении капитана гвардейцев и шотландских стрелков приказал открыть спальню своего брата. Он обыскал мебель и даже кровать: вырвал из рук герцога бумагу, которая, как он подозревал, была планом заговора и которая в итоге оказалась всего лишь любовным письмом мадам де Сов. Королева-мать, пытаясь закутаться в свой ночной халат, поспешно прибежала — она боялась, как бы разгневанный Генрих «не покалечил» своего брата. Ошеломленная Екатерина присутствовала при этой сцене и удалилась вместе с королем, который приказал хорошенько охранять принца и не позволять ему ни с кем разговаривать. Герцог провел очень тревожную ночь.

На следующий день Екатерина собрала заседание Совета — присутствовавших при дворе канцлера, вельмож и маршалов Франции. По общему мнению, королю надлежало помириться со своим братом. Такого же мнения придерживались королева-мать и ее зять — герцог Карл III Лотарингский. Генрих, несколько успокоившись и осознав свое заблуждение, согласился на примирение: он извинился, сказав, что «сильно взволновался, думая исключительно о мире в [301] своем государстве». Герцог заявил, что раз его невиновность признали, то он удовлетворен, а королева завершила эту церемонию, приказав сыновьям поцеловаться. Но Монсеньора это совершенно не успокоило. По-прежнему оставаясь в большой тревоге, пять дней спустя он ускользнул из Лувра, где его продолжали охранять, через окно апартаментов своей сестры Маргариты Наваррской, и спрятался в Анжере, своей вотчине.

Екатерина помчалась вслед за беглецом, «боясь, как бы он не натворил каких-нибудь безумств». Но когда она его догнала, он уверил ее, что не собирался вызывать немилость короля и смущать покой королевства, но при этом не желает возвращаться ко двору. Его оправдывала дерзость «миньонов»; теперь же, лишенные удовольствия издеваться над Монсеньором, они обратили свои насмешки против герцога де Гиза и убедили короля забрать у него его должность и передать ее одному из них — г-ну де Келюсу.

Преданные Гизам люди не снесли такого оскорбления: 27 апреля 1578 года д'Антраг, Риберак и Шомберг вызвали на дуэль «миньонов» короля — Келюса, Можирона и Риваро и убили первых двух. Через некоторое время еще один королевский любимец — Сен-Мегрен, бесстыдно волочившийся за герцогиней де Гиз, был захвачен и убит 21 июля. Как говорили, бандой убийц командовал герцог Майеннский — брат герцога де Гиза. Сам же де Гиз, покинувший двор, заявил королю, что в будущем он не собирается поднимать оружие против герцога Анжуйского, его брата.

Но, по правде говоря, Монсеньор совершенно не собирался пускаться в какие-либо авантюры во Франции. Уже несколько месяцев перед ним маячил призрак трона.

8 ноября 1576 года южные католические провинции Нидерландов, пока еще хранившие верность Филиппу II, были разграблены испанской армией, которую король оставил без содержания. Эти провинции объединились с северными кальвинистскими провинциями — Голландией и Зеландией, заключив «Гентский мир». И те, и другие стремились к одному — добиться ухода иностранных войск, сохранить привилегии страны и установить религиозный [302] мир. Назначенный правителем дон Хуан Австрийский, внебрачный сын Карла V, сразу же отказался принять эти требования. Вильгельм Оранский, организовавший бунт северных провинций, начал искать покровительства какого-нибудь иностранного принца. Он обратился к Англии, Австрии и Франции и предложил герцогу Анжуйскому взять на себя эту роль. Заинтересованный Монсеньор отправил в Брюссель своего канцлера Бониве, чтобы тот добился от Генеральных штатов Нидерландов декларации в его пользу.

Дипломатические маневры герцога раздражали Генриха III. Его привело в ярость то, что принц позволил себе подготовить нападение на государя, с которым он сам был в мире. Видя, что события развиваются крайне неблагоприятно, Екатерина, снова смирив свои эмоции, 2 мая отправилась к герцогу в Бурже, чтобы просить его не подвергать королевство опасности новой войны. Эта встреча продолжалась три дня — с 7 по 9 мая. Королеве-матери удалось доказать сыну, что у него нет никаких гарантий, что он получит княжество Нидерланды, а всего лишь устное обещание о передаче нескольких городов, поэтому она заставила его подписать обязательство, что он оставит свои планы, если штаты не провозгласят его их «государем и сеньором», отдав ему все занятые ими города, — что было возможно, но все-таки маловероятно. А пока герцог ждал такой уступки, она позволила ему держать армию в 2400 солдат на границах Нормандии.

Но королева была уверена, что нужно нечто большее, чем смутная надежда, чтобы удержать ее сына. И принялась строить планы о браке с какой-нибудь принцессой, способной принести ему сразу же те выгоды, которые он надеялся найти в Нидерландах. Она приказала маршалу де Коссе представить ему записку, где были предложены шесть прекрасных партий: дочь курфюрста Саксонского (но этот государь был лютеранином и союз с ним никоим образом не помог бы помешать периодическим появлениям кальвинистов в королевстве); принцесса Клевская (которая, возможно, позже получит в наследство Гельдер); дочь великого герцога Тосканского (из семьи Медичи, за которой дают в [303] приданое большие деньги); дочь герцога Мантуи (она в приданое вполне может получить Монферра, который король сможет присоединить к маркграфству Салюс, и тогда его брат получит весьма обширное княжество); одна из инфант, дочь Филиппа II, внучка Екатерины и, следовательно, племянница герцога (королева-мать не сомневалась, что король Испании отдаст своему зятю Франш-Конте, а позже, когда появятся наследники, — Нидерланды или Милан); наконец, сестра короля Наваррского (которая не имела почти никакого состояния и была протестанткой: она была включена в список «для проформы»).

Самая выгодная партия — брак с одной из инфант — была абсолютной химерой. Было совершенно невероятным, чтобы Филипп II согласился на этот брак и тем самым завещал бы огромную часть своих земель иностранному принцу. Однако Екатерина снова предложила этот брак своему сыну, когда приехала к нему в июне, прибегнув к помощи Маргариты Наваррской, чтобы склонить его в пользу этого союза. Она отправила секретаря Клода де л'Обепина в Рим к папе Григорию XIII: королева просила его вести переговоры с Испанским двором по поводу этого брака! Но будучи, в отличие от своей матери, реалистом, герцог, продолжавший готовить свой поход и располагавший 20000 солдат, потребовал прерогатив главного королевского наместника, пообещав при этом отказаться от фландрской затеи. Естественно, Генрих III не мог никоим образом на это согласиться: в ответ он предложил своему брату маркграфство Салюс в обмен на вотчины герцога, расположенные под Парижем, а также Авиньон и Конта-Венессен (позже он попросит папу уступить ему эти владения). Кроме того, король обещал продолжить поиски подходящей партии для Франсуа Анжуйского.

Эти встречные предложения были слишком уж несерьезными. Герцог решил, что над ним издеваются, и продолжал вооружаться. В июле король был вынужден отдать своим наместникам приказ разогнать войска брата, но королева-мать тихонько им посоветовала дать возможность солдатам добраться до границы Фландрии. Приличия были [304] соблюдены: Франция во всеуслышание заявляла, что не причастна к экспедиции Монсеньора, а сама в это время тайно ему помогала, чтобы не допустить гражданской войны. Ход событий ускорился: 7 июля герцог Анжуйский покинул свою вотчину, проехал через Пикардию, а 11-го вступил в Монс в Эно. Вскоре он начал военные действия и бросил своего фаворита, де Бюсси, на осаду Мобежа и соседних городов, захваченных один за другим.

Екатерина решила снова сыграть роль великой примирительницы, которую она когда-то сыграла во время великого путешествия по Франции с Карлом IX в 1564 году. Она добилась от короля разрешения уехать, чтобы проводить Маргариту Наваррскую к мужу, который требовал ее приезда не потому, что любил ее, а из соображений чести. Таков был внешний предлог, на самом же деле королева намеревалась вести очень серьезные переговоры, что доказывает состав ее свиты: государственный секретарь Пинар, бывшие послы в Риме и Испании — Поль де Фуа и де Сен-Сюльпис, Жан де Монлюк, который так ловко поработал на выборах в Польше, кардинал Бурбонский и герцог де Монпансье, который присоединился к ней по дороге. Полезный совет могли дать герцогиня д'Юзес, вдовствующая принцесса Конде, и герцогиня де Монпансье. Но в свите находились также придворные дамы и девицы, изящество, красота и любовный пыл которых доказали, что при необходимости они способны творить чудеса: итальянка Атри, гречанка Дайель и знаменитая мадам де Сов.

В таком окружении королева прибыла 18 сентября в Бордо, где сразу же стало ясно, какова была ее цель — она упразднила братство, объединявшее всех ревностных католиков города. В Ажане, куда прибыли 11 октября, королева собрала представителей провинциальной католической знати в большом зале епископского дворца и объявила им, что по приказу короля собиралась восстановить все губернаторские полномочия своего зятя короля Наваррского. Она выразила готовность вместе с ними потрудиться над достижением искреннего примирения всех подданных; если при этом они столкнутся с какими-либо трудностями, предлагала [305] им обратиться к ее дочери, чтобы Генрих III смог их выслушать. Она изображала добрую мать семейства, обращающуюся к своим детям.

Первая встреча Екатерины и Маргариты с королем Наваррским состоялась 2 октября у Ла Реоль. Она была весьма сердечной. Были выработаны общие условия мира, в частности касавшиеся возвращения захваченных укрепленных городов. Но их было более 200, а некоторые капитаны, как знаменитый Мерль, были «разбойниками», которые ни за что не дали бы лишить себя владений. С другой стороны, внешне приветливый Генрих Наваррский нисколько не доверял королеве-матери и королю Франции: он продолжал искать поддержку за границей, которая могла бы оказаться полезной, и поддерживал отношения как с Яном-Казимиром, так и с Филиппом II. Присутствие маршала де Бирона в Бордо по-прежнему вызывало его крайнее раздражение: их встречи, происходившие всегда в присутствии королевы-матери, заканчивались громкими спорами. Все это практически не давало возможности вести плодотворный диалог. Заявив, что страдает «от фурункула на ягодице», Генрих Наваррский отменил встречу со своей тещей. Вместо себя он прислал виконта де Тюренна, с которым она вела переговоры в Тулузе. Разговор казался бесконечным. Потеряв терпение, королева уехала и 20 ноября остановилась в Оше. Она надеялась завлечь туда Наварра, который там почувствовал бы себя в безопасности. Это ей удалось и она смогла его удержать там благодаря своим придворным девицам. Пылкий в любви Беарнец не смог устоять против чар красавицы Дайель. Праздники не прекращались. Вечером 22 ноября, в разгар бала, король Наваррский вдруг узнал, что католики захватили Ла Реоль. Он немедленно улизнул, сделав это как можно незаметнее, и отправился захватывать католический городок Флеран: 4 декабря Екатерина была вынуждена «в публичном акте» вернуть Ла Реоль протестантам.

Атмосфера удовольствий и подозрения сменилась в начале 1579 года серьезными переговорами. Они состоялись [306] в Нераке. Прибывшая туда 15 декабря 1578 года Екатерина терпеливо ждала делегатов протестантских церквей. Конференция открылась 3 февраля 1579 года. Впервые со времени начала гражданских войн главные заинтересованные стороны должны были свободно обсудить исполнение королевского эдикта. Этот способ действий удовлетворял гугенотов, привыкших сообща рассматривать документы, упорядочивающие коллективную дисциплину. Кроме того, он отвечал тайному желанию Екатерины: заставить заинтересованные стороны принять положения мирного урегулирования, с тем чтобы оно соблюдалось в течение длительного времени. Еще было необходимо сохранить занятые позиции. Протестанты направили в ее адрес многочисленные наказы и претензии. Она заставила своих советников ознакомиться с ними и в течение многих часов обсуждать их со своими партнерами. Как-то Монлюк почувствовал себя дурно. В другой раз он и Поль де Фуа слегли в постель, обессиленные, после окончания заседания. Их собеседники начали требовать свободного отправления культа во всем королевстве, как это было записано в «мире Монсеньора», что шло вразрез с положениями эдикта. Они заговорили о требовании предоставить шестьдесят безопасных городов, доказывая на примере Ла Рошели, насколько такая безопасность была необходима во время Варфоломеевской ночи: для них это было так важно, что однажды вечером они явились к королеве просить об отставке, потому что не получили те города, которые требовали. Екатерина как раз ужинала. На этот раз она прореагировала весьма высокомерно: пригрозила им, если они будут по-прежнему упорствовать в своих требованиях, повесить их как бунтовщиков. Маргарите Наваррской пришлось вмешаться: она плакала, пытаясь смягчить гнев своей матери.

Наконец, договоренность была достигнута: подписанная 28 февраля 1579 года Неракская конвенция передавала гугенотам девятнадцать безопасных городов, но только на полгода. В конце концов король Наваррский и виконт де Тюренн согласились с мнением Екатерины. [307]

Постоянную тревогу Екатерины вызывал близлежащий Лангедок, где противостояли наместник Дамвиль и капитаны-протестанты, самым буйным из которых был сын Колиньи — наместник Монпелье. Королева неоднократно заверяла Дамвиля в своей поддержке и поддержке короля. Она заставила короля Наваррского вмешаться, чтобы тот отвлек Колиньи от захвата некоторых важных городов, таких как Бокер. Ее присутствие и непрекращающаяся деятельность способствовали возрождению веры в правосудие королевской власти: в Кастельнадори в апреле королева-мать была приятно удивлена, когда получила от штатов Лангедока субсидии, о которых она просила.

Постепенно в провинции устанавливалось спокойствие. Конечно, привычная борьба между семьями и кланами продолжалась под прикрытием религиозных расхождений, но Екатерина полагала, что выполнила свою роль, на месте определив, что кому было позволено. В мае она попрощалась со своим зятем и дочерью, проливавшей при расставании горькие слезы.

В течение девяти с половиной месяцев королева-мать отсутствовала и теперь думала, что может вернуться в Париж. 16 марта 1579 года туда возвратился герцог Анжуйский после провала своей затеи в Нидерландах: южные провинции бросили его и примирились с новым испанским правителем Александром Фарнезе, герцогом Пармским. Уже в январе Екатерина посоветовала Монсеньору возобновить переговоры о браке с королевой Англии. Как она писала, для него это было единственное средство надеть «корону на свою голову». Если необходимо, была готова лично встретиться с Елизаветой, чтобы устроить этот брак, как она доверительно сообщила своей старой подруге, герцогине д'Юзес: «Даже если наш возраст больше располагает к отдыху, чем к поездкам, придется все-таки совершить еще одну в Англию».

Но перед тем как пересечь Ла-Манш, королева должна была закончить свою миротворческую миссию на юге. Зима для нее оказалась очень тягостной, она страдала от «колик» и хронического катара, который сменяли ревматические [308] приступы. Резкие колебания температуры, которые она испытала в Лангедоке, не улучшили положения. Екатерина страдала от сухой и жаркой тулузской весны. Она уже отвыкла от Италии и привыкла к сезонным ритмам Иль-де-Франса. А в Тулузе, в марте, она с радостью увидела «цветущие бобы, твердый миндаль и крупные вишни». Королева ехала в носилках и иногда, несмотря на свой ишиас, садилась верхом на маленького мула, чтобы лучше видеть прекрасную местность. «Я думаю, — писала она герцогине д'Юзес, — что король посмеется, когда увидит, что я прогуливаюсь с ним на муле как маршал де Коссе!» Путешествовать по южным живописным дорогам совершенно неудобно. Королева, которой уже было за шестьдесят, проезжает через провинции, довольствуясь жалким ночлегом. Иногда она спит в палатке: так было, когда ехали вдоль средиземноморского побережья, между прудами и морем. Она очень экономно тратит свое скромное содержание в 339 экю 1/3, которое каждый месяц вручает ей «казначей ее случайных увеселений». Как далеко все это от той роскоши, которая окружала ее во время великого путешествия по Франции вместе с юным Карлом IX, когда они проезжали по этим же местам! Королева ведет «суровую» жизнь — как мелкие дворяне и буржуа тех гордых обнесенных стенами городов, разногласия которых она должна разрешить как добрая советчица, а не как агрессивная государыня.

29 мая она храбро въезжает в Монпелье, оставшийся протестантским и переданным гугенотам. Еще совсем недавно город бунтовал против короля. Королева-мать бесстрашно едет вдоль крепостных стен между двух рядов аркебузиров, которые оставили совсем немного свободного места, для того чтобы проехала ее карета. Судьи и жители города, вначале настроенные крайне враждебно, покорены мужеством Екатерины и кланяются ей. Она пользуется их почтительностью, чтобы вынудить согласиться на проведение месс в церкви Богоматери — единственной уцелевшей в городе. Католики получат право приходить туда каждое воскресенье после протестантской службы, становясь у подножия кафедры священника-министра. Она горда достигнутыми [309] результатами. «Я видела всех гугенотов Лангедока, — пишет она герцогине д'Юзес. — Господь, который всегда мне помогает, сделал так, что я добилась почти всего, что получила в Гиени, здесь тоже достаточно вредных птиц, которые с удовольствием вырвали бы ваши волосы, если бы у вас они по-прежнему были красивыми: а вообще, это очень общительные люди, которые хорошо танцуют повороты». Накануне отъезда из Монпелье она держится очень мужественно, но при этом совершенно не уверена, что дальнейшее путешествие окажется благополучным: «Меня настолько измучили ссоры в Провансе, что я только и делаю, что гневаюсь... Не знаю, будут ли в Дофине люди добрее. Если права пословица, что весь яд в хвосте, то боюсь, что мне там и придется его обнаружить: но я всегда уповаю на Господа».

30 мая она приезжает в Бокер, а 7 июня на корабле по Роне направляется в Марсель. Находясь далеко от нее, король отдает должное ее достойной восхищения преданности. Так, например, в письме к своему послу в Венеции Арно дю Феррье он пишет: «Королева, моя мать и повелительница, сейчас в Провансе, где, как я смею надеяться, она установит мир и союз среди моих подданных, как уже это сделала в Гиени и Лангедоке, и сможет сделать то же самое в Дофине, когда будет там проезжать. Через свои благие деяния она оставит в сердцах моих подданных нетленную память и признательность, и поэтому они сочтут своим вечным долгом вместе со мной молить Господа о ее благоденствии и здравии».

Так, больше благодаря мягкости, нежели силе, в провинции был восстановлен порядок. Екатерина посоветовала королю, чтобы его представители и впредь вели себя так на всей территории королевства, а особенно в Гиени, где, как она ему напомнила, нужно следить за тем, чтобы ни одна партия не покушалась на позиции другой и заставить короля Наваррского восстановить отправление католического культа.

Кроме того, королева одержала еще одну победу. Ей удалось убедить короля, что его сводный брат, великий [310] приор, был человеком, достойным доверия, и будет ему преданно служить. Великий приор был назначен наместником в ущерб предыдущему обладателю этой должности графу де Сюзу, который, в свою очередь, получил ее от маршала де Реца. Оба вельможи решили, что их ограбили. При дворе у них были могущественные друзья, которые настроили короля против Генриха Ангулемского. Королева не спеша уладила спор: Реца умилостивили присвоением его сыну чина генерала галер, а Сюз оставил себе шесть тысяч ливров, которые он получил, чтобы освободить должность. Кроме этого, его сын получил аббатство. Екатерина считала, что Генрих слишком легкомысленно относится к жалобам, и сделала ему внушение: «Эти особые пристрастия вашего сердца разрушают все наши дела... Я люблю всех, но я не люблю, когда нам мешают, и я добьюсь того, чтобы в этих провинциях не вы испытывали страх, а сами в нем держали других, и так должно быть, иначе вы никогда не будете иметь того положения, какое имела я, когда вам было всего десять лет при покойном короле, вашем брате... Благо государства охраняет ваш авторитет».

Этот политический урок был явно необходим, чтобы возродить волю короля, находящуюся в полном подчинении его «миньонов». Впрочем, некоторые из них были весьма стоящими молодыми людьми. Он посылал их в качестве связных к своей матери и королеве и, искренне или желая польстить, подкладывал всегда в свои письма записочки для своих фаворитов. В апреле 1579 года Арк (будущий герцог де Жуайез) сумеет, пишет она, «очень хорошо и разумно» сказать королю, что она думает о делах на юге и переговорах об английском браке Монсеньора. В октябре Сен-Люк тоже заслужит ее одобрения. Нужно давать ему поручения, чтобы он приобрел опыт, «потому что старые уходят и нужно дрессировать молодых». Точно так же она довольна де Вилькье — любимым фаворитом и тестем одного из «миньонов» — д'О. Он смог «весьма порадовать ее... своим осторожным советом и мнением». Прекрасная похвала человеку, который в 1577 году из ревности заколол свою беременную жену. [311]

Несмотря на то, что Екатерина не смогла договориться с предводителем протестантов Ледигьером 20 октября, ей удалось подписать еще один акт о мирном урегулировании с несколькими депутатами протестантских общин Дофине, которые обязались отказаться от ведения любых военных действий. Королева-мать заверила их, что уговорит короля принять их особые замечания. Она разрешила им в течение шести месяцев занимать девять безопасных городов: Гар, Ди, Ла Мюр, Лерон, Шатонеф-де-Мазен, Понтуаз около Ди, Пор-де-Руайян, Серр и Нион. Кроме того, она взяла на себя обязательство заплатить месячное содержание командующим гарнизонов этих городов, или 1733 экю 1/3 при условии, что католикам этих городов и деревень разрешат вернуться в свои дома.

Бельгард, назначенный гарантом исполнения соглашения, в ноябре 1579 года установил перемирие с Ледигьером. Этот новый акт обеспечил действенность прекращения военных действий. Для Екатерины как раз наступило время завершить свою долгую и тягостную поездку по югу. Она отовсюду получала тревожные известия. Мир, который королева с таким трудом установила на юге, был нарушен на востоке и севере королевства. Начались крестьянские волнения в Нижней Нормандии. Рассказывали, что в Руане начался бунт. По слухам, несколько сеньоров — Ла Рош-Гюйон, Кантелу, Пон-Белленжер готовили похищение короля. Один лотарингский сеньор, протестант Ла Пти-Пьер, собирался сделать то же самое в Страсбурге и позвал туда своих единоверцев. В пограничных районах испанского Франш-Конте хозяйничали банды грабителей, беспокоя швейцарцев в соседних кантонах. Складывалось впечатление, что к этим бунтам народ подстрекали сторонники герцога Анжуйского, пытаясь отвлечь внимание от Испании в тот момент, когда принц готовился снова начать военную кампанию в Нидерландах. Екатерина попыталась объяснить это Генриху III, который к несчастью, в это время был в отвратительных отношениях со своим братом: он выказал ему оскорбительное презрение, когда тот вернулся из Англии, куда отправился в августе на переговоры с королевой по [312] поводу брака. В конце сентября возмущенный принц воспользовался паломничеством короля в Шартр и укрылся в своей вотчине Алансоне. Королева-мать обезумела: неужели снова начнется гражданская война? Но как только стало понятно, что мир в Дофине будет установлен, она поспешила отправиться в путь. Наконец-то она с радостью могла приветствовать короля, который приехал встретить ее в Орлеан 9 октября. Он высказал ей «свое огромное удовольствие и радость видеть, что она вернулась, и в добром здравии, из такого долгого и утомительного путешествия, во время которого, как писал он своему послу в Венецию, я много раз воздавал хвалу Господу, что именно этой женщине я обязан тем благом, которое она посеяла на всем своем пути».

После тягостных и продолжительных переговоров такой прием вознаграждал шестидесятилетнюю королеву за ее труды. К благодарности короля добавилось всеобщее восхищение. Парламент и жители Парижа вышли встречать королеву за лье от городских стен. Они устроили ей триумфальную встречу. Очевидец — венецианский посол Джироламо Липпомано — писал: «Королева-мать вернулась в Париж 14 ноября после полуторагодичного отсутствия, по правде говоря, скорее притушив, чем уладив, разногласия в Гиени, Лангедоке, Провансе и Дофине. Она неутомима в делах и действительно рождена, чтобы укрощать и управлять таким непоседливым народом, как французы: теперь они признают ее заслуги, ее заботы об объединении и раскаиваются, что раньше этого не оценили».

Но по-прежнему была велика опасность начала новой гражданской войны между королем и его братом. Отдохнув несколько дней в Париже, Екатерина снова в пути — она едет к герцогу Анжуйскому. Принц, сославшись на «желудочный понос», не встретил ее. Ей не удалось привезти его ко двору, однако она заручилась его обещанием, что он не будет делать попыток объединять недовольных, как он делал это раньше.

Этот двусмысленный результат был как бы символом всего того, что смогла сделать королева в течение своего [313] долгого путешествия: прочность «мирного урегулирования» зависела от доброй воли ее партнеров. Такое хрупкое равновесие могло существовать только при условии, если исчезнут причины для недовольства и если каждый будет стремиться поддерживать порядок в государстве.

Весьма своевременно, пока Екатерина отсутствовала, король принял некоторые меры, направленные на национальное примирение.

Первой такой мерой стало учреждение королевского ордена Святого Духа. В ноябре 1574 года королю пришла в голову мысль создать «орден и ополчение», нечто вроде рыцарского учреждения, напоминающее воинствующие религиозные ордена средневековья. Он заставил вступить в него принцев и вельмож, которые дали обет защищать и оберегать католическую религию. Скорее всего, на Генриха оказали большое влияние рассуждения, содержащиеся в труде, который ему дал дож, когда он проезжал через Венецию, и который содержал установления ордена Святого Духа, созданного Людовиком Анжуйским, королем Неаполя и Сицилии. Король начал переговоры, чтобы получить поручительство по векселю в Риме, но препятствием к этому стала дотация, которую король хотел дать новым рыцарям в ущерб собственности духовенства в форме команд (пользование доходами с аббатства). Начавшиеся позже волнения заставили его временно отказаться от своего замысла, но после эдикта в Пуатье Генрих III с прежней настойчивостью возобновил переговоры со Святым Престолом. Его идея прояснилась: он хотел окружить себя тремя сот