Глава V. Урожай корон и слез 2 страница

Последние события свидетельствовали о том, что адмирал пока одержал победу в своем стремлении вторгнуться в Нидерланды и навязал слабому суверену свою личную волю: объединить всех французов — католиков и протестантов — в наступательной войне против короля Испании.

Отдавая себе отчет в неравенстве сил, зная по опыту, насколько переменчива военная фортуна, Екатерина не могла допустить краха Французского королевства, уничтожения достояния своих детей, которое она с таким трудом сохранила. Не только действия Колиньи возмущали Екатерину — ее злило то, что в течение многих лет адмирал открыто мешал ей и организовывал гугенотские мятежи, направленные против ее мирных эдиктов. Так может быть, этот вчерашний враг собирается занять ее место возле ее сына и — кто знает? — хочет отправить ее в изгнание во Флоренцию, как она сама весьма неосмотрительно предложила десять дней назад. Оставался единственный выход — убить адмирала. [218]

Смерть Колиньи была бы не только личным спасением для Екатерины, но и спасением для всего королевства. Приняв такое решение, она сразу же начинает увлеченно готовить его исполнение, снова обретя вкус к мести, который когда-то побуждал ее давать деньги убийцам и колдунам для уничтожения адмирала.

Ей не нужно долго искать статистов, чтобы самой остаться в стороне. Она может рассчитывать на Гизов: они собрались в Париже со своими многочисленными сторонниками по случаю свадьбы Маргариты де Валуа. Их гораздо больше, чем дворян-гугенотов, но Екатерина предпочитает, чтобы убийство произошло как бы невзначай во время вооруженной драки. Она договаривается с матерью юного герцога де Гиза Анной д'Эсте, герцогиней Немурской, которая хочет заставить Колиньи заплатить за смерть своего первого мужа. Наемный убийца Лувье де Морвер, которому ранее уже поручали убить адмирала, получает приказ герцогини совершить это преступление.

Было условлено, что покушение состоится после церемонии венчания Маргариты и Генриха Наваррского. Когда адмирала не станет, молодого короля Наваррского можно будет сделать заложником и удерживать при дворе, чтобы помешать протестантским репрессивным действиям. Церемония проходила 18 августа перед Собором Парижской Богоматери. Кардинал Бурбонский вел службу на улице и провозгласил о вступлении супругов в брак, несмотря на отсутствие разрешения на брак при кровном родстве, так и не выданное Римом. На свадебную мессу в собор Маргарита входит сама в сопровождении своего брата Анжу. Свадебные празднества должны продлиться четыре дня. То в Лувре, то в Городской ратуше устраиваются турниры, пиры, балы и балеты. Своим великолепием они затмевают свадьбы дочерей Генриха II.

21 августа во дворе Лувра состоялся грандиозный турнир. Карл IX и его братья являются в костюмах амазонок, переодевшись в женщин-воительниц, вооруженных луками. Этим фальшивым амазонкам противостоят турки. Это [219] Генрих Наваррский и его спутники, таким образом уподобившие себя неверным. Совершенно очевидно, что в этих играх, не стыдясь, стремились высмеять протестантов — к великой радости зрителей.

Вечером 21 августа во время этого праздника де Шальи, мажордом герцога д'Омаля, ввел Морвера в дом каноника Вильмура, бывшего наставника герцога де Гиза в монастыре Сен-Жермен-л'Осера. Место для стрельбы было выбрано с тем расчетом, чтобы убийца оказался на дороге, по которой Колиньи, отправляясь в занимаемый им дом — особняк Бетизи, едет в Лувр и потом обратно. В пятницу 22 августа, около одиннадцати часов утра, после заседания Королевского совета, адмирал вышел из дворца и направился к своему дому. Он читает прошение. В тот момент, когда он наклоняется, чтобы поправить сапог, раздается выстрел. Одна пуля оторвала ему указательный палец левой руки, другая попала в руку. Если бы он случайно не наклонился, рана оказалась бы смертельной. Дворяне из его свиты бегут в дом, где расположился убийца, но находят только дымящуюся аркебузу. Убийца скрылся через задние ворота дома.

Екатерина узнала эту новость, садясь за стол: она встает и с невозмутимым видом удаляется в свои покои вместе с герцогом Анжуйским. По ее спокойствию наблюдающий за ней испанский посол понимает, что она ожидала этого события. При дворе уже знают, что адмирал не умер, а тяжело ранен. Срочно посылают за Амбруазом Паре; тупыми ножницами он отрезает свисавшую часть указательного пальца и достает пулю из левого локтя жертвы. Встревоженные и разъяренные дворяне-протестанты бегут в особняк Бетизи. Днем король навещает адмирала, который его сам об этом попросил, чтобы поговорить с ним. Екатерина, боясь, что в этой личной беседе будут говорить о ней, лично сопровождает сына к адмиралу вместе с самыми знатными вельможами, принцами крови и даже врагами Колиньи — Монпансье, Гонди, Невэром и Таванном — не хватает только Гизов. Адмиралу все-таки удается сказать несколько слов королю, который клянется отомстить. Немедленно начинается [220] следствие. Оно поручено первому председателю де Ту и советнику Кавешо, другу адмирала.

Днем 22 августа Карл IX сообщает о покушении всем своим послам за границей. Письмо, полученное Ламотт-Фенелоном, послом в Англии, показывает, кого король считал виновником этого нападения: «Сообщите королеве Англии, что я сам буду вершить суд над виновными, чтобы никому в моем королевстве было неповадно повторить это и чтобы мой эдикт о мирном урегулировании полностью соблюдался и не нарушался». В субботу 23 августа в результате следствия было собрано достаточно сведений, чтобы определить виновных в преступлении: после допроса служанки и лакея де Вильмура арестовали Шальи, который указал место убийце. Был найден человек, приведший лошадь, на которой убийца скрылся. К тому же стало известно, что это была верховая лошадь из конюшен герцога де Гиза! Не дожидаясь обвинений, герцог сам явился к королю просить у него разрешения покинуть Париж. Король говорил с ним сурово, но уехать разрешил, заметив, что он сумеет разыскать герцога, если выяснится, что тот виновен. Гиз сделал вид, что выехал из города через ворота Сент-Антуан, но по дороге остановился в своем особняке и в нем заперся.

Когда он проезжал через народные кварталы, он увидел, насколько возбужден и враждебно настроен по отношению к гугенотам парижский люд. Эта толпа была для него лучшей защитой от суровости короля. Когда-то волнения вокруг Гастинского Креста и совсем недавний взрыв радости после разгрома Жанлиса испанцами доказали, как легко разжечь страсти этой кишащей толпы, доведенной до фанатизма многочисленными священниками церквей и монастырей. В эти жаркие августовские дни в город потоком хлынули дворяне-протестанты на свадьбу Маргариты; их разместили в основном в Лувре и поблизости от дворца, но также и в пригороде Сен-Жермен. Парижане приглядывались к этим гугенотам, вчерашним врагам, сегодня окружающим короля. Их удивляет и возмущает, что они смешались с католиками. Перенаселенный город бурлит: все свободные [221] дома, постоялые дворы, таверны заняли конюхи, лакеи, солдаты. К постоянному городскому населению в большом количестве присоединились бедняки, которых голод погнал из деревень.

Это огромное количество обнищавшего населения становится свидетелем братания вельмож — католиков и протестантов и наблюдает за пышными праздниками по случаю свадьбы Маргариты и Генриха. Бедняки видят, как по деревянным мосткам проезжают великолепно одетые дамы и придворные. В глухие переулки доносятся отзвуки пиров и турниров: для фанатичных проповедников настала пора разжигать народное недовольство против протестантов.

Знаменитый проповедник Вигор возвещает о гневе Господа, который не перенесет «этого мерзкого брачного союза». Даже при дворе проповедник Сент-Фуа обещает герцогу Анжуйскому, посвященному стороннику католицизма, корону его брата: подобно Иакову он унаследует право первородства. Отовсюду раздаются призывы к убийству. Всем ясно: готовится бунт. В пятницу, после покушения на Колиньи, новость об этом распространяется по всему городу подобно пороховому приводу. Горожане закрывают лавки, вооружаются, собираются в кварталах. Городской голова и городские старшины передают приказ ополченцам: под командованием своих капитанов явиться в городскую ратушу «тайно и не привлекая ничьего внимания». Они должны быть наготове, чтобы сдержать фанатичную и голодную толпу и предотвратить как грабежи и насилие, так и полное разграбление города вражескими войсками, которых так боятся добропорядочные коммерсанты.

Подобно Гизу, Колиньи не надо было дожидаться этого дня, чтобы понять, что толпа настроена на убийство. Он получал предупреждения со всех сторон. Самые осторожные из его верных сторонников покинули город на следующий день после свадьбы, посоветовав ему как можно быстрее последовать их примеру: Лангуаран, потом Монморанси, уехавший в Шантильи. Но адмирал остался в Париже, сделавшись пленником отведенной ему роли: он должен выполнить возложенную на него миссию. Облаченный доверием [222] короля, он считает, что сможет положить конец политике проволочек и полумер королевы-матери. Карл IX сам пригласил его в Королевский совет. Адмиралу, наконец, удалось примирить в нем антагонистические группировки, чьи разногласия раздирали Совет еще с самого начала гражданских войн. Он стал главным советником короля, считая, что его имя и происхождение дают ему право на такое положение, и хочет проследить за приведением в исполнение эдикта в пользу протестантов. Колиньи нашел удобный способ, как вывести агрессивность двух религиозных группировок за пределы королевства: выступление Франции в Нидерландах против Испании.

Через двадцать три года после имевшего для Франции гибельные последствия Като-Камбрезийского мира наступит момент для национального реванша. Колиньи убедил короля в справедливости своих рассуждений. Только воля Екатерины могла противостоять его влиянию, но он все еще надеялся втянуть Карла IX в войну с Испанией. Поэтому ему постоянно нужно находиться при дворе. Малейшее отсутствие — и непостоянный монарх тут же изменит свое мнение. Когда 22 августа король навещает адмирала, он пользуется своей встречей с ним, чтобы призвать его царствовать единолично и не поддаваться королеве, его матери: но она заставит своего сына признаться в этом.

Но Екатерина (по личному опыту и помня о предыдущих волнениях) нисколько не сомневалась, что за неудавшимся покушением непременно последует вооружение протестантов. Она советуется со своими приближенными. «Раз уж после ранения адмирала война становится неизбежной, — поделился де Таванн, — она первая, а за ней все остальные пришли к мнению, что лучше начать битву в Париже». Это решение было принято на тайном совещании, которое Екатерина провела днем в своем саду Тюильри. В нем участвовали Невэр, Гонди, Бираг — ее итальянские наперсники, в которых она была уверена. В это решение были посвящены маршал де Таванн, герцоги Анжуйский и Гизы. Придется снова взяться за дело, с которым не смог справиться Морвер. Будет убит не только Колиньи, но и [223] капитаны и главные дворяне-протестанты, которые так вовремя собрались в Париже. Так изначально будет обезглавлен будущий бунт.

Из-за ожесточения гугенотов пришлось ускорить выполнение этого плана. Протестанты в кольчугах патрулируют дома Гиза и д'Омаля. Они надоедают Екатерине в Тюильри, ходят под стенами ее сада и выкрикивают угрозы, которые слышал Брантом. Обещают наносить удары и убивать. Во время ужина у королевы гасконский дворянин Пардальян громко сказал, что виновники покушения на адмирала получат по заслугам. Екатерина решает действовать этой же ночью.

Так как оказалось слишком много предполагаемых жертв, пришлось получать согласие короля. Королева направила к нему своего фаворита графа де Рец, Альбера де Гонди, который только что присутствовал на тайном совещании в Тюильри. Около девяти часов вечера Гонди допущен в кабинет короля. Он сообщает Карлу IX, что королева-мать вместе с Гизами и Анжу участвовала в неудавшемся покушении на Колиньи, и напоминает, что уже давно Екатерина разгадала пагубные намерения адмирала: добиться торжества протестантской группировки и возобновить бунт. Королева должна отомстить за убийства своих верных слуг — герцога Франсуа де Гиза и храброго и верного капитана Шарри, совершенные сторонниками Колиньи. Она воспользовалась приездом адмирала в Париж, чтобы снова подослать к нему Морвера, но к несчастью, его покушение не удалось. И тогда Рец, как об этом сообщается в мемуарах Маргариты де Валуа, сообщает об ужасном заговоре. «Гугеноты, — говорит он, — были в таком отчаянии, что обвинили не только де Гиза, но и королеву, его мать, и короля Польского, его брата, и даже полагали, что король Карл согласился с этим, и поэтому решили прибегнуть к оружию в ту же ночь».

Глубокой ночью во дворец были срочно вызваны два главных чиновника магистратуры — Клод Марсель и купеческий старшина Ле Шаррон. Им сообщили о якобы существующем заговоре протестантов и поручили закрыть [224] городские ворота, лодками перегородить Сену, вооружить горожан и подготовить пушки для защиты Городской ратуши. В каждом доме, где живет ополченец, должен быть вооруженный часовой с факелом, а его левая рука должна быть обернута белым шарфом. Все пути к бегству будут перекрыты ополчениями, которые займут площади и мосты, проходы и ворота.

Названы и исполнители: католики дворяне из свиты Гиза и гвардейцы короля. К раннему утру все готово. В последний момент королева вдруг испугалась: по словам де Таванна, она бы «охотно от этого отказалась». Не забудем об этой запоздалой гуманности, скорее всего продиктованной тревогой и страхом. Ее сообщники ободряют ее. В эту ночь в Лувре почти никто не спал. Казнь началась на заре 24 августа, в воскресенье, в праздник Святого Варфоломея. Сигнал должны были дать с дозорной башни Дворца Правосудия. Его опередил набатный колокол Сен-Жермен-Л'Осера. Его заунывный звон раздался в три часа ночи. Первыми были убиты дворяне, разместившиеся в Лувре, — этим занялся капитан королевских гвардейцев Нансе. Протестантов стянули с постелей и протащили через весь замок к большому двору, где стрелки толкали их на алебарды швейцарцев, прокалывавших насквозь. Один из них, де Леран, окровавленный, ускользнет от своих преследователей и спрячется в постели Маргариты де Валуа. В страхе он бросится в объятия обезумевшей юной королевы, что его и спасет. Его убийц чрезвычайно развеселит это зрелище, и Маргарита заставит их убраться. Она беспокоится за своего мужа. Накануне Генрих Наваррский очень долго совещался со своими друзьями-гугенотами, встревоженными приготовлениями, происходившими вокруг дворца. Он решил утром, не мешкая, отправиться к королю и потребовать суда над виновниками неудавшегося убийства Колиньи. Взвинченный беарнец встал очень рано, чтобы поиграть в мяч, ожидая пробуждения Карла IX: по дороге его арестовали и по приказу короля заперли в апартаментах вместе с его кузеном Конде, а в Лувре тем временем началась казнь. [225]

В соседнем квартале герцоги Гиз и д'Омаль, бастард Ангулемский, Таванн, Невэр решили сами заняться уничтожением Колиньи и его приближенных. Охранявший дом Коссен открыл им ворота. Адмирала быстро отправили на тот свет: особенно старались наемники Яновиц и Тосиньи, которые его и ограбили. Его тело, выброшенное через окно на мостовую, опознал Гиз и позволил черни надругаться над ним. Обезглавленное и кастрированное тело протащили по сточным канавам: Колиньи как будто предчувствовал это. То, что осталось от тела, бросили в Сену, потом выловили, снова подвергли истязаниям и подвесили за ноги на виселице Монфокона. Убийцы нацепили на себя вещи своей жертвы: нунций написал в Рим, что видел, как Пьетро Паоло Тосиньи похвалялся большой золотой цепью адмирала и его кошелем.

Большинству дворян-протестантов, жившим в городе, перерезали горло в их постелях или расстреляли из пищалей, как Телиньи, который пытался спрятаться на крыше. Их тела были свалены в кучу во дворе Лувра. Спастись удалось только тем протестантам, которые остановились в пригороде Сен-Жермен, среди них были Монтгомери и видам Шартрский. Заслышав набат, они успели собраться и бежать через кордоны ополченцев по Вожирарской дороге. Попытки герцога де Гиза организовать их преследование оказались тщетными. Было уже пять часов утра. Казнь, разрешенная Карлом IX по предложению Екатерины, закончена: убито около двухсот человек, в основном аристократы, мелкие дворяне и солдаты.

Именно в этот момент исступленный и голодный народ, выйдя из-под контроля, превратил в резню полицейскую акцию. Уже давно назревал бунт. Об этом свидетельствовали слишком многие признаки. Екатерина и ее сын не могли не знать, что Париж превратился в пороховую бочку и что одной только искры хватило бы, чтобы произошел взрыв. Сознавая опасность, они все-таки приняли некоторые меры предосторожности: призвали ополчение для охраны кварталов и отправили герцога Анжуйского обеспечивать неприкосновенность богатых лавок. [226]

Когда голодная и исступленная беднота вдруг понимает, что казнь, осуществленная по приказу короля, направлена на тех же самых гугенотов, которых обвиняют католические проповедники, врожденный инстинкт охотника побуждает нищих начать травлю протестантов. Власти духовные и светские как бы дают разрешение на убийства и грабежи. Голод и нужда вместе с ненавистью распаляют народную жестокость.

Это смертоносное безумие продлится три долгих дня, в течение которых королевская семья в ужасе закроется в Лувре, откуда король тщетно будет отдавать приказы прево, старшинам и ополчению прекратить зверства. Не особенно разбираясь в религиозных настроениях своих жертв, толпа, в которой смешались ополченцы, солдаты охраны короля, фанатики и бродяги, бросается в лавки и зажиточные дома. Жертвами становятся аристократы и буржуа. «Очень многие, — пишет нунций Сальвиати, — вечером смогут стать владельцами лошадей и карет, пить и есть из серебряной посуды, о которой даже не могли мечтать». Солдаты герцога Анжуйского — восемьсот всадников и тысяча пехотинцев, в обязанности которых входило поддержание порядка, отличились в разграблении ювелирных лавок, а некоторые скажут потом, что делали это с согласия своего хозяина — большого любителя жемчуга и драгоценных камней.

24 августа двор направил депеши послам и правителями провинций: в них сообщалось о начале в Париже уличных сражений между двумя соперничающими семьями — Гизами и Шатильонами; не имея возможности повлиять на ход событий, король укрылся в Лувре; он обязуется усмирить волнения, как только сможет. Герцог Анжуйский уверяет Матиньона, правителя Нормандии, что ссора касается исключительно этих двух домов; в намерения короля не входит что-либо менять в своем эдикте о мирном урегулировании.

Но продолжительность и размах резни не позволяют ограничиться таким объяснением. 25-го в письме к своему послу в Англии Ламотт-Фенелону король констатирует, что [227] «возбуждение», то есть народный бунт, «еще не успокоилось»; он добавляет, что выявился «заговор, который так называемые сторонники новой религии замышляли против меня самого, моей матери и моих братьев».

Сначала герцог де Гиз согласился подтвердить объяснение короля, но потом, видя размах бедствия, отказался брать ответственность только на себя: 26-го Карл IX вынужден провести в парламенте заседание со своим участием и заявить, что Гиз действовал по его приказу, не из религиозных побуждений, а чтобы наказать заговор. Он призывает парламент начать судебный процесс против сообщников адмирала. Советники одобряют требование государя. Первый советник де Ту прославляет короля, приведя слова, приписываемые Людовику XI:⁺⁾ «Кто не умеет притворятся, не умеет царствовать». В ответ на просьбу главного защитника Пибрака Карл IX приказывает возвестить на всех перекрестках о запрещении убийств и грабежей. Король в Лувре, а Гиз в своем особняке, дают приют сотням беженцев. 27 августа в королевских повелениях наместникам в провинциях приказывается следить за тем, чтобы «не было никаких волнений между жителями и не происходили убийства». Он хочет предотвратить резню, вызванную местью. Гонцы, посланные во все верноподданные города королевства, оповестили о королевском указе, и вскоре, по выражению Мишле, начался «сезон» Варфоломеевской ночи. С 24 августа происходит взрыв народной жестокости в городах, расположенных недалеко от Парижа. Начинается резня гугенотов в Ла Шарите, Мо, Бурже, Орлеане, Анжере, Сомюре, Труа и, наконец, в Руане 17 и 28 сентября. После некоторой передышки наступает очередь юга: 3 октября — Бордо, 4-го — Тулуза, Гайяк и Альби — 5-го. Соперничающие семьи и кланы этих древних городов сводят между собой счеты. Сколько же всего погибло людей во время этих событий? Цифры очень разнятся. По всей Франции могло быть убито от двадцати до тридцати тысяч человек. Но такая оценка не может считаться точной и проверить ее невозможно. [228]

Конечно, для Французской короны было большим искушением потребовать от католических держав почестей за уничтожение такого значительного количества врагов истинной религии и заставить их поверить, что Франция действовала с заранее обдуманным намерением. Позже увлеченные писатели выдвинут предположение, что Рим и Испания вместе с Екатериной подготовили Варфоломеевскую ночь. Но в действительности первые депеши короля и его матери, направленные за границу, сообщали о борьбе между Гизами и Шатильонами. В последующих уже говорилось о заговоре гугенотов с целью уничтожения королевской семьи: опережая события, король и его мать прибегли к законной защите. Для пущей убедительности были казнены два предполагаемых зачинщика заговора — Брикмо, доверенный человек Колиньи, и Кавень — советник парламента, сумевший ускользнуть от убийц.

Тем временем новость очень быстро распространилась по Европе. Католики всех стран радовались ей, как великой победе над еретиками.

Никого не интересовал страх и возмущение протестантов. Только пасторы могли теперь своими пламенными проповедями возродить в верующих стремление защитить истинную веру. Укрепленные города протестантского юга — Монтобан, Ним, Обена и Прива, пытаясь защититься от жестокости католиков, закрыли городские ворота и приготовились к сопротивлению. В Сансере, самом сердце королевства, буржуа, намеревавшиеся подчиниться королю, были вынуждены присоединиться к большинству простого люда, решивших защищаться. Ла Рошель — главный оплот протестантов запада, отказалась принять наместника Бирона, бывшего, однако, человеком терпимым и спасшим жизнь многим протестантам в Варфоломеевскую ночь: город стал убежищем для огромного количества гугенотов; пятьдесят спасшихся во время бойни дворян организовали там армию из тысячи пятисот солдат — дезертиров флота Строцци. Ассамблея пятидесяти пяти пасторов направила торжественный призыв Елизавете Английской, умоляя ее прийти на помощь своим подданным в Гиени — провинции, принадлежавшей [229] ей «испокон веков». Опасность была велика: главный город бунтовщиков становился плацдармом для вторжения. На осаду города король отправил своего брата, герцога Анжуйского. С ноября 1572 года по июль 1573 года тот без передышки, но и без особого результата, пытался взять штурмом крепостные стены. В армии осаждавших перемешались католики, бывшие протестанты, обращенные насильно, протестанты-верноподданные, как Лану, например. По ту и другую сторону крепостных стен царила полная сумятица в определении целей.

Осада Ла Рошели продолжалась уже восемь месяцев, когда вдруг герцог Анжуйский был избран королем Польши. Жану де Монлюку удалось получить для брата короля Франции большинство голосов польского сейма выборных, в который входило сорок тысяч дворян. Они собрались 5 апреля 1573 года на Каменной равнине, к юго-востоку от Варшавы, где стояли роскошные шатры, чтобы выбрать преемника Сигизмунда-Августа II. Монлюк смог изменить их настроение: все были шокированы, узнав о Варфоломеевской ночи. Он приказал написать и распространить многочисленные уведомления. В одном из них — «Защитном слове Жана де Монлюка» — утверждалось, что в Париже было убито не больше сорока дворян. В другом, приписываемом якобы протестанту Пьеру Шарпантье, излагались доводы, оправдывающие бойню. Самым изящным было «Письмо к Эльвидию», автором которого был Ги дю Фор де Пибрак. Он одобрял законное наказание предводителей гугенотов-мятежников, совершенное в соответствии с королевским приказом, но высказывал сожаление по поводу разнузданной и слепой ярости толпы, в которой король был не виноват.

Кандидаты-протестанты — эрцгерцог Прусский Альберт-Фридрих и король Шведский Ян III, могли рассчитывать только на голоса протестантской партии — среди поляков их было меньшинство. Других претендентов — русского царя Ивана IV Грозного и эрцгерцога Альберта Австрийского — просто боялись. Такая ситуация оказалась выгодной для французского кандидата. Император попытался [230] было ему навредить в глазах терпимо настроенных поляков, распространяя по своим государствам высокопарные памфлеты. Среди них был панегирик, сочиненный иезуитом Ингольштадтом, прославлявшим Генриха как истинного героя Варфоломеевской ночи и поздравлявшего его с тем, что он один смог убить десять тысяч человек! Но Карл IX отбил эту коварную атаку, оказав брату весьма существенную помощь: в случае избрания Анжу он предложил выделить деньги, необходимые для строительства флота на Балтийском море и предложил начать переговоры о соглашении между Польшей и султаном — одним из ее самых постоянных врагов. Своеобразная кампания в прессе, обещания и широкие жесты Франции сотворили чудо.

9 мая 1573 года Генрих был избран королем. 11-го об этом было объявлено народу. Он должен был принести торжественную клятву гарантировать свободу религии в своем новом королевстве, где меньшинство протестантов было очень активно. 1 июня Карл IX разрешил своему брату уехать. Он позволил отправить в Польшу четыре тысячи гасконцев из армии герцога. Следствием этого стало прекращение 26 июня осады Ла Рошели, а через некоторое время король Франции издал Булонский эдикт, по которому на всей территории королевства протестантам предоставлялась свобода совести и свобода культа в трех городах — Ла Рошели, Ниме и Монтобане. Сансер получил право на почетную капитуляцию.

Выборы в Польше обошлись дорого — как говорили, в несколько миллионов. Но расходы только начались. Генрих не мог уехать просто так: для воевод надо было подготовить многочисленные подарки. Кроме этого, престиж Франции и нового короля требовал, чтобы польское посольство, которое должно было привезти в Париж торжественную весть, было встречено с наибольшей роскошью.

Когда финансовые проблемы были временно решены, а мир внутри королевства установлен, Екатерина и Карл IX отправились встречать нового короля. 24 июля они присутствовали при его вступлении в Орлеан. Затем Генрих отправился в Мадридский замок, в Булонский лес, где принял [231] послов при французском дворе, прибывших его поприветствовать: но ни император, ни короли Испании и Португалии никого не прислали. Новый король получил поздравительные письма султана Селима II и королевы Елизаветы Английской. Он принял личных посланников Венеции и Рима: папа Григорий XIII прислал к нему нунция Винченте Лаурео, епископа Мондови, который должен был сопровождать его в Польшу, и еще одного эмиссара — Серафико Оливиери, которому было поручено вручить Генриху как знак особого расположения золотую розу, благословленную папой. Государи жаловали свои награды не только Генриху Анжуйскому, но и его матери, с удовлетворением наблюдавшей за успехами своего любимого сына.

Основным событием лета 1573 года стало прибытие торжественного посольства поляков. Они должны были вручить корону избранному королю, принять торжественную клятву в соответствии с конституцией и получить его согласие по некоторым пунктам, в частности, на брак с Анной Ягеллон, сестрой покойного короля, — требование сейма выборных. 2 августа 1573 года Жан де Монлюк, епископ Баланса, прибыл на границу империи для встречи торжественного кортежа, вступившего в Мец 14 августа. Среди десяти послов, самых знатных аристократов, был епископ Познани Адам Конарский, воевода Серадза Альберт Ласки и гетман Николай-Христофор Радзивилл. Их сопровождали двести пятьдесят дворян, представлявших сейм, духовенство, сенат, провинции и протестантские и католические партии. Все они ехали в пятидесяти польских экипажах, в каждый из которых были запряжены семь-восемь лошадей, на которых верхом ехали пажи.

Вступление посольства в Париж 19 августа было великолепным. Первый камергер короля де Вилькье выехал навстречу полякам в Пантен вместе с дворянами королевских покоев, скакавших на маленьких испанских лошадях и турецких конях. У ворот Сен-Мартен дофин, герцог де Гиз и его братья, городской голова и городские старшины встретили их с почестями. Их приветствовали залпами из тысячи двухсот аркебуз. [232]

21 августа посольство было принято королем, королевой-матерью и царствующей королевой. В этот день вельможи были одеты в длинные платья из золотой ткани, подражая величественным сенаторам Древнего Рима. На следующий день роскошная кавалькада послов, разодетых в разноцветные шелка и сверкавших драгоценностями, снова отправилась в Лувр, где их принимал король. Епископ Познани приветствовал Генриха от имени Польских воеводств. Он пригласил его прибыть в Польшу в сентябре вступить во владение своим королевством и защитить его от «Московита, их соседа, извечного врага». 23 августа послы с официальным визитом прибыли к Генриху, королю Наваррскому, и его супруге Маргарите. Она единственная из всех членов королевской фамилии смогла без переводчика ответить на торжественную речь, произнесенную епископом Познанским на латыни. Страдавший от лихорадки Франсуа Алансонский не явился на прием. Затем поляки, за исключением нескольких протестантов, отправились поприветствовать кардиналов Бурбонского и Лотарингского.

Великолепие этих церемоний стало торжеством Екатерины. Елизавете Английской она описала свой восторг, который испытала при встрече с этими знатными вельможами — «чрезвычайно учтивыми и собой воплощающими величие королевства, из которого они прибыли и которое вручили моему сыну. Вы сами можете судить о радости, наполнившей мое сердце». Но радоваться у нее времени нет. Она прежде всего должна разработать условия, на которых ее сын будет царствовать: она начнет с поляками долгие переговоры о конституционных клятвах. Во-вторых, дипломатическими путями она должна получить от немецких князей разрешение для нового короля на свободный проезд в его владения. Наконец, и это самое важное для будущего, она должна потрудиться, чтобы обеспечить права Генриха на французский трон.