Фаза игры, или фаза действия

Как только протагонист в фазе разогрева выбрал из круга участников группы партнера, детально описал и оборудовал имеющимися реквизитами пространство, в котором разыгрывается подлежащая исполнению сцена, начинается фаза игры. То, что до сих пор рассказывалось словами, теперь «превращается в образ». Прошлое, мечты и будущее переносятся в настоящее.

Пример: Представим себе, что после очередного психодраматического занятия или спонтанно протагонисту смутно припоминается сцена из его детства. В фазе разогрева ему вспомнилось прежде всего то ощущение позора, которое вызвало у него тогда поведение соперничающего с ним младшего брата. Он сообщает, что отчетливо помнит лишь исполненный доверия взгляд матери, обращенный на его младшего брата, тогда как сам он, испытывая разочарование, обиду и ревность, в сердцах убегает прочь. Он выбирает двух членов группы в качестве исполнителей ролей его матери и младшего брата. Затем оборудует на сцене кухню. Игра начинается.

Мать стоит за столом и месит тесто; протагонист в роли шестилетнего мальчика врывается на кухню, охваченный желанием чего-нибудь перекусить. Петер радостно рассказывает, как он проголодался во время игры. По мере того как взрослый протагонист, исполняя свою роль в психодраме, переносится в детство, можно пронаблюдать за двумя характерными для психодрамы феноменами; партнерша вскоре теряет для протагониста свою собственную реальность и становится просто носительницей образа его матери. За несколько минут возникает самый настоящий перенос. Параллельно ему в ходе игры происходит видимая невооруженным глазом возрастная регрессия протагониста, выражающаяся в его жестах и речи. Он начинает говорить и вести себя как ребенок.

Вот уже Петер украдкой лакомится пирогом, который как раз приготовила мать. Затем, поменявшись ролями, протагонист играет мать и демонстрирует, как она из-за этого злится. В роли матери он говорит: «Сначала ты почти ничего не ешь за завтраком, затем все утро носишься в саду, а теперь являешься и хватаешь лучший кусок! Скажи, а ты прополол сорняки, как я тебе велела?» Партнерша, находящаяся в роли Петера, не может знать реального положения вещей. Поэтому происходит очередной обмен ролями. В роли матери она повторяет: «Скажи, а ты прополол сорняки, как я тебе велела?» Смутившись, но все же слегка бравируя, протагонист в роли маленького Петера отвечает: «Нет, мама, но я уже это делаю!» Как естественно возражает ему партнерша в роли матери: «Я слышу от тебя это уже неделю. Знаешь, Петер, постепенно я перестаю вообще надеяться на тебя». После этого замечания протагонист выходит из своей роли ребенка: «Да, именно так разговаривала со мною мать». Теперь он снова меняется ролями с партнершей и в роли матери подзывает младшего брата Клауса, стоявшего до сих пор на заднем плане в качестве статиста: «Ступай, Клаус, не сомневаюсь, что ты справишься с прополкой лучше, чем Петер. Иди в сад и вырви сорняки на клумбе с розами, как это мы делали недавно вдвоем. Ты же мой маленький помощник! А мама даст тебе дополнительную порцию пирога, только тебе!» По знаку ведущего психодрамы партнерша в роли матери повторяет весь разговор с Клаусом. Протагонист так же, как когда-то, должен стоять рядом и наблюдать всю сцену. Вдруг дрожащим голосом он кричит матери: «Ты меня не любишь только потому, что глупый Клаус все время вертится возле тебя. Поэтому я ухожу из дома. Я не хочу больше видеть ни тебя, ни Клауса!» Взрослый протагонист тут же начинает горько плакать и только на краю сцены обнаруживает, что не бежит с кухни матери, а находится в психодраматической группе. «Да, именно так и было, когда я впервые убежал из дома!» — комментирует он сцену.

Во второй части забытый протагонистом эпизод полностью переносится в настоящее. Здесь можно увидеть еще два типичных для психодрамотерапии признака: вследствие возрастной регрессии протагониста в фазе игры вновь появляются прежние чувства. Он переживает свою ревность к младшему брату и свою обиду настолько реально, что в процессе психодраматического действия достигает катарсиса тех чувств, которые до сих пор по непонятным причинам возникали в его жизни в аналогичных ситуациях. При воспроизведении детского переживания протагонист, несмотря на вновь овладевающее им в игре чувство ревности, знает, что теперь эти эмоции переживаются и соответствующим образом упорядочиваются им уже не как маленьким, испытавшим разочарование мальчиком, а как взрослым мужчиной. Это «озарение реальности» (35), наряду с расширением переживания при обмене ролями, благодаря которому протагонист вынужден переживать сцену также с позиции матери и маленького брата, позволяет протагонисту не только воспроизвести детское переживание и попутно испытать катарсис, но и обеспечивает полное эмоциональное понимание межчеловеческой ситуации, одностороннее восприятие которой с детства определяло его поведение и обусловливало то, что аналогичным образом он вел себя и в отношениях с шефом. Происшедшее в полном смысле слова стало для него познанным.

Фаза игры описанной психодрамы завершилась, поскольку травматическое детское переживание стало в игре столь актуальным, что в результате произошел настоящий катарсис накопившихся в бессознательном чувств. Протагонист и партнеры пробуждаются от нее словно от сна. С возвращением в группу оживленные игрой и не утихшие детские чувства протагониста, массированный прорыв которых он только что пережил как огромное облегчение, сталкиваются с растущим ощущением неловкости. Протагонисту, возможно, стыдно перед группой за взрыв своих детских эмоций. Он растерян и, быть может, предполагает, что в общем-то чужие ему члены группы будут втайне над ним насмехаться. Более того, он может даже опасаться, что из-за изображенных в сцене с шефом, типичных для него тенденций к бегству они могут презирать его и считать инфантильным. Психодрама, построенная на свободных ассоциациях протагониста, в конечном счете вскрыла корни его неадекватного поведения. Его собственное неприятное чувство говорит ему, кроме того, что и сейчас он часто ведет себя так, как убегающий от матери обиженный ребенок, который был изображен в психодраме. Если протагонист — человек очень стеснительный, то его угнетает то, что он так долго находился в центре внимания. Само собой разумеется, закончить психодраматическое занятие на этом было бы врачебной ошибкой. Понимание протагонистом причин и следствий своего неадекватного порой поведения осталось бы оттесненным его сиюминутным смущением, облегчение после катарсиса было бы ослаблено чувством стыда по отношению к группе. Кроме того, он чувствовал бы себя весьма одиноким и был бы лишен важного опыта «Мы», который особенно дает третья фаза психодрамы. В тот самый момент, когда сразу после игры у протагониста, возможно, возникает сомнение, было ли оправданным проявленное им доверие к группе, начинается уже третья фаза психодрамы.