Семантические закономерности

С емантический анализ — это, пожалуй, наиболее сложная часть этимологического исследования. Мы уже видели, что фонетические изменения в языке и различные типы словообразования обычно носят ярко выраженный системный характер. Это обстоятельство в значительной мере облегчает работу этимологов. В этом отношении более сложным является семантический аспект этимологического анализа, где системность и закономерность изменений далеко не столь очевидны, как в области фонетики или морфологии.

И всё же, несмотря на это, определённая закономерность может быть прослежена и в изменениях значения слова. Эта закономерность проявляется уже в наличии отдельных типов и общих причин семантических изменений, в чём мы имели возможность убедиться, знакомясь с предыдущей главой. Но наиболее важным для этимолога является типовой, «стандартный» характер целого ряда семантических изменений.

 

Достигать и постигать. Так, например, в некоторых языках значение ‘хватать, схватывать’ развивается в сторону значения ‘понимать’: латинск. comprehendo [компрехéндо:] ‘схватываю, ловлю’ → ‘понимаю, постигаю’; немецк. greifen [грáйфен] ‘хватать’ —* begreifen [бегрáйфен] ‘понимать’.

Подобное же изменение значения (возможно, под влиянием западных языков) произошло и у русских слов схватывать, улавливать. Сравните, например, выражения: схватывать на лету, улавливать смысл. Аналогичное явление мы имеем также в случае с глаголом понимать, который состоит из приставки по- и простого глагола имать ‘брать’, однокорневого с иметь. Но откуда у глагола по-н-имать взялось - н -? Оказывается, его этот глагол «позаимствовал» у образований с другими приставками, сравните: древнерусское сън-имати (→ снимать) и вън-имати (→ внимать, внимание). В результате в русском языке появилось два слова-близнеца: древнерусское по-имати → русское поймать и понимать. Причём первое из этих слов сохранило своё прямое значение, несколько изменив его (‘брать’ → ‘ловить’), а второе стало употребляться только в переносном значении (понимать — это, собственно: ‘ловить, схватывать мысль’).

Другим семантическим источником значения ‘понимать’ могут служить глаголы движения, достижения какой-то цели. В частности, в грубовато-ироническом стиле разговорной речи такое значение может иметь глагол дойти. Представим себе, например, что один ученик объясняет другому решение задачи. «Ну как — дошло?» — спрашивает он своего товарища.

Однако глагол дойти в значении ‘понять’ (или близком к нему) употребляется только в определённых словосочетаниях. Дойти своим умом — значит самостоятельно понять что-либо. Дошло как до жирафа — говорят о человеке, понявшем объяснение, мягко выражаясь, с некоторым опозданием. Более того, глагол дойти не утратил в русском языке своего исходного значения (дойти до какого-то пункта), которое и в наши дни остаётся у него основным.

Иное дело — глагол постигать. В древнерусском языке он имел примерно такое же значение, как и глаголы достигать (однокорневое с постигать), доходить. Но в современном русском языке это древнее исконное значение глагола постигать утрачено. Постигать теперь значит ‘понимать, уяснять смысл чего-либо’. Там, где глагол дойти сделал лишь первые шаги в направлении к значению ‘понимать’, синонимичное ему слово постигать (постигнуть, постичь) прошло весь этот путь, утратив своё древнее значение.

Иную семантическую модель отражает развитие значений слова от ‘взвешивать’ к ‘обдумывать, размышлять’. Такого рода изменение можно обнаружить у латинского слова delibero [де:лú:беро:] и у французского penser [пансé]. Русское взвешивать, взвесить (например, в выражении взвесить все обстоятельства), по-видимому, явилось результатом западного (французского) влияния[39].

Немецкое слово sehr [зе:р] имело когда-то значение ‘мучительно, больно’; сейчас это слово означает ‘очень’. Сходное семантическое изменение можно наблюдать и в русском языке: «Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь» (М.Ю. Лермонтов). В современном разговорном языке это значение слова больно имеет широкое распространение.

Значения ‘зависть’ и ‘завидовать’ часто развиваются на основе глагола ‘видеть’. Взять хотя бы русское зависть (из *за-вид-ть, сравните за-вид-овать), латинское in-vīd-ia [инвú:диа] и литовское pa-vyd-as [павú:дас] ‘завист’. Все три слова образованы на основе одного и того же глагольного корня *veid / *vīd - ‘видеть’, то есть семантическое развитие шло здесь в одном и том же направлении. В то же время формирование этих слов проходило независимо во всех трёх языках, о чём говорят различные приставки и разные суффиксальные модели приведённых образований.

Рассмотренные примеры говорят о том, что в разных языках нередко происходят одинаковые, часто независимые друг от друга семантические изменения. Этот типовой характер изменений значения слова объясняется общностью мышления, человека, общностью, которая проявляется несмотря на различия, существующие между языками.

 

Семантические ряды. До сих пор мы в основном останавливались на случаях типового, «стандартного» изменения значений слова. Но особенно ярко сходство семантических типов проявляется в самом процессе формирования слов. Например, большое количество слов со значением ‘мука’ представляют собой образования от глаголов, означающих, ‘молоть, толочь, размельчать’:

 

русск. молоть — помол

сербск. млети ‘молоть’ — млёво ‘размолотое зерно’

литовск. malti [мáльти] ‘молоть’ — miltai [мúлтай] ‘мука’

немецк. mahlen [мá:лен] ‘молоть’— Mahlen ‘помол’, Mehl [ме:ль] ‘мука’

др.-инд. pinasti [пинасти] ‘дробит, толчёт’ — pistam [пистáм] ‘мука’.

 

Во многих языках значения ‘зрелище, театр’ развиваются на базе глаголов ‘смотреть, видеть’. Ниже приводится ряд примеров, иллюстрирующих эту семантическую модель:

 

др.-греч. theaomai [тхеáомай] ‘смотрю’ → theatron [тхéатрон] ‘зрелище, театр’

латинск. spectare [спектá:ре] ‘смотреть’ → spectaculum [спектá:кулум] ‘зрелище, спектакль’

чешск. divati [дú:вати] ‘смотреть’—* diwadlo [дú:вадло] ‘зрелище, театр’

русск. зреть → зрелище

литовск. regeti [рягé:ти] ‘видеть’ → reginys [рягинú:с] ‘зрелище’

латышск. skatīt [скáти:т] ‘смотреть’ → skats [скатс] ‘зрелище’.

 

Русское слово остров образовано с помощью приставки о - от основы стров -, родственной слову струя и латышскому strava [стрáва] ‘течение’ (к корню *s(t)reu — ‘течь’). Иначе говоря, остров — это ‘то, что обтекается (со всех сторон водой)’. По той же самой семантической модели образовано древнепольское и сербское óток, русское диалектное отóк ‘остров’ и украинское диалектное обтiк ‘маленький остров’. Все эти слова образованы от глаголов, родственных русскому теку, течь.

Очень часто слова со значениями ‘считать’ и ‘число’ этимологически оказываются связанными с глаголами, означающими ‘рубить, резать’. Так, древне-исландское слово skora [скóра] означает и ‘резать’, и ‘считать’. Сербское слово брôj и болгарское брой имеют значение ‘число’, а образованы они были от глаголов, родственных русскому брить, но в его более древнем («неспециализированном») значении: ‘резать’. В основе этой семантической закономерности лежит очень древний обычай считать по зарубкам, по насечкам, которые вырезались для памяти и для счёта.

Древнейшие письмена также представляли собой разного рода зарубки, вырезанные и выцарапанные знаки. Отсюда — связь глаголов «писать» и «читать» со значениями ‘резать’, ‘царапать’ и т.п. Так, например, нам известно, что древнейшие письмена на Руси представляли собой черты и резы. Этимология последнего слова достаточно очевидна. А слово черта находится в ближайшем родстве с литовским глаголом kertu [кяртý] ‘рублю’. Иначе говоря, слово черта этимологически означает ‘зарубка, насечка, рез’. Аналогичные случаи можно привести и из других индоевропейских языков.

Примеры, подобные рассмотренным нами, дают достаточно ясное представление о семантических рядах, анализ которых позволяет внести некоторые элементы системности в такую трудную область этимологического исследования, какой является изучение значений слова.

 

От значения ‘резать’ до значения ‘судьба’. В одних случаях связь между словами с двумя значениями устанавливается непосредственно и без особых затруднений. Например, такие слова со значением ‘водка’, как украинское горiлка, чешское pálenka [пá:ленка], литовское degtinė [дягтúне:], легко возводятся к соответствующим глаголам: горiти ‘гореть, пылать’, paliti [пá:лити] ‘палить, жечь’, degti [дягти] ‘гореть’. Точно так же слова элегантный и изящный оказываются непосредственно связанными с глаголами, означающими ‘избирать’.

Первое слово, пришедшее к нам из французского языка, в конечном счёте, восходит к латинскому elegans [э:леганс] ‘изысканный’ — причастному образованию от глагола eligo [э:лиго:] ‘избираю’. Второе слово было заимствовано из старославянского языка, где оно также было образовано от глагола со значением ‘избрать’ — из#ти. Таким образом, исходным значением слов элегантный и изящный является значение ‘избранный, изысканный’.

Но не всегда развитие значений слова бывает столь же очевидным и прямолинейным. Возьмём, к примеру, несколько слов, синонимичных слову судьба: доля, участь, жребий. Первое из этих слов, наряду со значением ‘судьба’, имеет также значение ‘часть’. Слово участь (кстати, так же, как и счастье) является приставочным образованием, в основе которого лежит слово часть. Но особенно отчётливо значение ‘часть, кусок (чего-либо)’ выступает у слова жребий: старославянское слово жрhбъ означает ‘отрезанный кусок’, в диалектах украинского языка жереб — это ‘участок земли’, а буквально: ‘отрезок’, о чём свидетельствуют такие соответствия в родственных индоевропейских языках, как, например, немецк. kerben [кéрбен] ‘делать зарубки’ или английск. carve [ка:в] ‘резать; делить’[40].

Все эта (а также и другие) данные позволяют восстановить следующую общую картину семантического развитая: ‘резать’ → ‘делить‘ → ‘часть’ → ‘доля, участь, судьба’. Здесь семантическое развитие идёт в направлении постепенной абстрактизации значений. Однако наряду с перечисленными возникали и иные— более конкретные — значения. Так, значение ‘резать’ могло дать производные ‘кусок; отрезок’, а значение ‘делить’ — производные ‘надел, участок земли’. Причём, эти значения могли развиться на основе одного и того же по своему происхождению слова.

Например, для славянской именной основы * gerb - выше были приведены значения ‘отрезанный кусок’, ‘участок земли’ и ‘судьба’.

 

Об удилах и ранах. Иногда ряды семантически однотипных связей могут поставить исследователя в затруднительное положение. Например, в некоторых языках одно и то же слово или общие по своему происхождению слова имеют одновременно значения ‘удила’ и ‘рана (от укуса)’: сербск. жва  ле, итал. morso [мóрсо], испан. bocado [бокáдо], англ. bit [бит] ‘удила’ и bite [байт] ‘рана от укуса’ и др.

Анализ этих примеров позволяет выделить семантический ряд ‘удила’ — ‘рана’. Но как связать между собой эти два столь далёких друг от друга значения? Трудно себе даже представить, чтобы одно из этих значений превратилось в другое в результате какого-нибудь семантического изменения. Вопрос о связи между значениями ‘удила’ и ‘рана’ решается иначе. Здесь нужно найти то общее третье значение, которое было исходным для обоих случаев.

В данном конкретном примере таким исходным пунктом явилось значение глаголов «кусать» и «жевать»:

 

сербск. жвá(та)ти ‘жевать’ → 1) жвале ‘удила’, 2) жвале ‘заеды, ранки в углах рта’

итал. mordere [мóрдере] ‘кусать’ → 1) morso ‘удила’, 2) morso ‘рана (от укуса)’

англ. to bite [ту байт] ‘кусать’ → 1) bit ‘удила’, 2) bite ‘рана (от укуса)’

 

Приведённые семантические ряды позволяют объяснить не только этимологию слов со значениями ‘удила’— ‘рана (от укуса)’, но и выявить характер отношений между этими двумя значениями.

Когда взнуздывают лошадь, ей в рот вкладывают удила (обычно железные). К кольцам удил прикрепляют поводья, с помощью которых всадник управляет лошадью. Всем известно выражение закусить удила. Поскольку удила обычно находятся во рту у лошади, она может их кусать, грызть, жевать. Отсюда — такие названия удил, как итальянское morso — к mordere ‘кусать’, нижнелужицкое[41] gryzalo [грúзадло] — к ‘грызть’, сербское жвале — к ‘жевать’.

Ещё проще объясняется семантическая связь между значениями ‘кусать’ → ‘рана от укуса’ → ‘рана’.

Рассмотренные примеры показывают, как важно при семантическом анализе слов выделить то исходное третье значение, которое позволяет связать между собой, казалось бы, совершенно различные в этимологическом отношении значения. Приведённый случай — далеко не единственный в этом плане. Выше мы уже встречались и с другими случаями подобного рода. Например, русское слово гость и латинское hostis ‘враг’ восходят к общему третьему значению ‘чужой, чужеземец’. Болгарское слово стая ‘комната’ и русское стая имеют в качестве единого источника значение ‘хлев, стойло’, восходящее в свою очередь к глаголу стоять.

 

Семантика и родство языков. Закономерности фонетические и словообразовательные наблюдаются, как правило, в рамках родственных языков. Напротив, семантика, связанная неразрывными нитями с мышлением человека, обычно не признаёт языковых границ. Смысловые связи между словами отражают связи между понятиями, а эти последние в свою очередь опираются на связи между предметами и явлениями окружающего нас реального мира. Вот почему закономерности семантического развития могут проявляться совершенно одинаково в языках, не связанных друг с другом общностью своего происхождения.

Так, семантический ряд ‘кусать’ — ‘удила’ (и ‘узда’) — ‘рана (от укуса)’ может быть дополнен примером из монгольского языка: хазах [хáдзах] ‘кусать’— хазаар [хáдза:р] ‘узда’ — хазах ‘укус’. Латинское слово cubitus [кýбитус], монгольское тохой и русское диалектное локоть претерпели одинаковое семантическое развитие от значения ‘локоть’ к значению ‘изгиб, излучина (реки)’. Монгольское нáран цэцэг и латинизированное греческое helianthēs [хелиáнтхе:с] ‘подсолнечник’ имеют одно и то же буквальное значение: ‘солнечный цветок’.

Все эти примеры говорят о том, что в процессе семантического анализа этимолог может привлекать материал не только родственных языков, хотя и в области семантики сравнение с родственными языками обычно даёт более эффективные результаты, так как общность происхождения и исторических судеб наложила на близкородственные языки определённый отпечаток.

 

Журавли и лебёдки. Интересные ряды семантических отношений могут быть обнаружены во многих языках у слов со значением ‘журавль’. В русском языке и его диалектах журавль —это не только птица, но и особого рода колодезный рычаг для подъёма воды. Впрочем, в диалектах русского языка слово журавль употребляется также для обозначения крана, который используют при подъёме не только воды, но и других тяжестей. В литературном русском языке это приспособление получило наименование по имени другой птицы: лебёдка (от слова лебедь). Столь же образные названия крана мы встречаем и в других языках: англ. crane [крéйн], | греч. geranos [геранóс], литовск. gerve [гярьве:] — все эти слова означают и ‘журавль’, и ‘кран, лебёдка’. Совершенно ясно, что семантическое развитие во всех этих случаях[42] шло от значения ‘журавль’ к значению ‘кран, лебедка’ и что определяющим здесь явилось внешнее сходство.

Изосемантичеекие ряды[43], которым в основном и посвящена настоящая глава, могут послужить важным подспорьем в работе этимолога, особенно в тех случаях, когда имеются две или более примерно равноценные этимологии. Тогда наличие надёжного ряда одинаковых или сходных семантических связей может послужить решающим аргументом в пользу одной из этих этимологий. Посмотрим же, как это происходит, обратившись к одному из таких примеров.

 

Журавли и клюква. В диалектах русского языка широкое распространение имеют слова журавúка, журавúца, журавúна, имеющие значение ‘клюква’. Обычно было принято считать, что этимологически журавúка — это ‘журавлиная ягода’. Но в середине XX века появились статьи, авторы которых выражали сомнение в правильности этимологического сопоставления слов журавúка и журавль, считая, что связь между этими словами была не исконной, а вторичной. Взамен была предложена новая этимология.

Наличие диалектных форм ж е равика, ж о равица, ж а рав(л)ика и т.п. стало рассматриваться как аргумент в пользу сопоставления этих названий клюквы со словом жар в значении яркого огненного цвета. Тем более что в некоторых говорах русского языка клюква называется красницей. В пользу новой этимологии можно было бы привести материал древнерусского языка, в котором жеравъ означало ‘журавль’, а жеравыи — ‘горящий, раскалённый’.

И всё же новая этимология, по-видимому, должна быть отвергнута. Прежде всего, наличие в диалектах русского языка вариантов названия клюквы с гласными е, а и о в корне (жерав-, жарав-, жорав-ика), наряду с более распространённой формой журав-ика, - ица, совсем не говорит о том, что эти формы образованы от слова жар. Как раз наоборот: слово жар и его производные не имеют такого богатого «набора» фонетических вариантов, а поэтому сопоставление его с диалектными вариантами названия клюквы оказывается фонетически неубедительным. В то же время все перечисленные — отличные от литературного — варианты (жеравика, жаравика, жоравица) полностью совпадают с вариантами древнерусского слова ‘журавль’: жеравь, жаравь, жоравь. Кстати, названия журавля с гласными е и о в первом слоге засвидетельствованы также в целом ряде родственных славянских языков, а о значительной древности формы с гласными е свидетельствует литовск. genrė [гярве:] ‘журавль’.

Но главный аргумент против этимологии жар → жаравика → журавика — это наличие надёжного и широко распространённого изосемантического ряда ‘журавль’→ ‘клюква’ (как ‘журавлиная ягода’). Неразрывная связь между частями этого ряда может быть наглядно представлена с помощью следующей таблицы.

 

Язык	‘Журавль’	‘Ягода’	‘Клюква’
Английский	crane [крейн]	berry [бéри]	cranberry [крéнбери]
Шведский	trana [трáна]	bär[бер]	tranbär [трáнбер]
Эстонский	kure [кýре]	man [мáри]	kuremari [кýремáри]
Ненецкий	харё	нгодя	харё нгодя
Марийский	турня	пöчиж ‘брусника’	турня пöчиж
Латышский	dzёrve [дзé:рве]	—	dzёrvene [дзé:рвене]
Русский	журав(л)ь	—	журавика

 

Разумеется, приведённый список является далеко не полным. Но он ясно указывает на бесспорную семантическую связь между названиями журавля и клюквы. В первых пяти случаях мы имеем дело со словосложением (‘журавль’ + ‘ягода’), в последних двух примерах — с суффиксальным словообразованием. Но по значению клюква во всех этих случаях оказывается ‘журавлиной ягодой’. Следовательно, жар здесь ни при чём, ибо семантическое явление, с которым мы сталкиваемся в диалектных названиях клюквы, выходит далеко за пределы русского языка. Не нужно только думать, что клюква во всех языках обязательно называется ‘журавлиной ягодой’ или, напротив, что сочетание «журавлиная ягода» во всех случаях непременно будет обозначать клюкву. В литовском языке, например, словом gervuoge [гярвуоге:] ‘журавлиная ягода’ называется ежевика. Изосемантический ряд отражает определённую закономерность, тенденцию, а не закон.

 

Необычный словарь. На примере со словом журавика мы убедились в том, что выявленные семантические закономерности могут явиться важным аргументом в пользу одной из двух спорных этимологии. В отдельных случаях наличие изосемантического ряда может даже послужить своего рода «отправным пунктом» при решении той или иной этимологической задачи.

Например, известный литовский этимолог А. Сабаляускас, опираясь на изосемантический ряд ‘белый, светлый’ → ‘пшеница’, предложил новую интересную этимологию литовского слова kvietys [квиетú:с] ‘пшеница’, связав его с основой šviet - [ швиет -] ‘светить, быть светлым’ (сравните русские слова цвет и свет)[44]. Закономерный характер предложенной А. Сабаляускасом этимологии может быть подтверждён примерами типа английского white [уайт] ‘белый’ → wheat [уú.т] ‘пшеница’ и немецкого weiß [вайc] ‘белый’ → Weizen [вáйцен] ‘пшеница’.

Рассмотренные нами примеры с рядом одинаковых семантических изменений или отношений показывают, что в области семантики далеко не всё столь хаотично и бессистемно, как это может показаться. Наблюдая определённые закономерности в области формирования и развития значений слова, лингвисты выдвинули интересную идею. Они предложили создать несколько необычный словарь, в котором слова не переводятся с одного языка на другой (как в двуязычных словарях), не объясняются (как в толковых словарях) и не располагаются в алфавитном порядке (как почти во всех «обычных» словарях). В новом словаре должны быть собраны все наиболее распространённые «стандартные» типы семантических изменений, а также «стандартные» модели формирования семантики слова. Иначе говоря, здесь должны быть собраны не слова, а значения слов.

Например, под единой рубрикой «клюква» здесь окажутся такие внешне непохожие, разные по своему происхождению слова, как русское диалектное журавика, английское cranberry, эстонское kuremari и т.д. Но все эти слова объединены не только общим значением ‘клюква’, но и общим буквальным смыслом ‘журавлиная ягода’, то есть все они построены по одной и той же семантической модели.

Создание такого словаря, несомненно, даст в руки этимолога ключ к решению многих этимологических задач, облегчит самую сложную — семантическую — часть этимологического анализа. Но пока что создание подобного словаря — это дело будущего.

Оглавление

 

Глава восьмая