От конкретного к абстрактному

В одной из своих работ французский лингвист А. Мейе писал: «Просматривая этимологический словарь, мы получаем такое впечатление, будто индоевропейский язык обладал словами и корнями абстрактного и общего значения, между тем как каждый из индоевропейских говоров надо представлять себе вроде какого-нибудь современного литовского говора, бедного общими понятиями и изобилующего точными названиями конкретных действий и мелочей домашнего обихода». На эту распространённую ошибку этимологов указывали и другие языковеды. Психологически подобная ошибка объясняется довольно легко.

Сравнивая общие по своему происхождению слова из разных индоевропейских языков, этимолог реконструирует предполагаемую индоевропейскую праформу. Наряду с фонетической и словообразовательной реконструкцией, ему при этом приходится восстанавливать и древнейшее значение слова. Но поскольку очень часто значения исконно единого слова существенно изменяются в различных языках, стремясь найти в них что-то общее, этимолог иногда начинает пренебрегать конкретными деталями значения. В результате реконструированное индоевропейское значение оказывается более «расплывчатым», более абстрактным, чем в реальных, исторически более поздних, языках. А отсюда складывается ошибочное представление о том, что развитие значений[65] шло от общего, абстрактного значения к частному, конкретному.

На самом деле, многочисленные языковые факты говорят о том, что развитие значений слова в индоевропейских языках шло от конкретного к абстрактному. Подобно тому как в истории мышления абстрактные понятия формируются сравнительно поздно на базе конкретных представлений, так же и в языке слова с более или менее абстрактным значением обычно развиваются на основе слов с конкретным значением.

 

Точка, арена и поприще. Справедливость высказанных положений может быть подтверждена многочисленными примерами из древнейшей истории индоевропейских языков. Впрочем, для этого нам не обязательно обращаться к индоевропейской эпохе. Закономерности развития значений от конкретного к абстрактному могут быть наглядно проиллюстрированы на таких примерах из современного русского языка, где этимологические связи между словами достаточно ясны. Просто мы обычно не обращаем внимания на этимологию многих слов, которые употребляем в нашей повседневной речи.

Вдумайтесь в буквальное значение таких, например, слов, как воспитание, отвращение, предыдущий. Их этимология достаточно прозрачна, воспитание буквально означает ‘вскармливание’', отвращение — ‘'отворачивание’ (от неприятного предмета или лица), предыдущий — ‘идущий впереди’. Во всех этих случаях исходное конкретное значение приобретает в языке более абстрактный смысл. Даже такие слова, обозначающие отвлечённые понятия, характерные для языка математики, как отрезок, касательная, секущая, представляют собой производные совершенно конкретных глаголов действия: резать, касаться, сечь (‘рассекать’).

Максимально, казалось бы, абстрагированные от реальных предметов геометрические понятия ‘точка’ и ‘линия’ также, как правило, этимологически восходят к словам совершенно конкретным: русск. точка (из тъчька) — к др.-русск. тъкнути [66] ‘воткнуть, пронзить’, чешск. bod [бод] ‘точка’ — к bodati [бóдати] ‘колоть’ (сравните болгарск. бод ‘укол’), др.-греч. stigmē [стигмé:] ‘точка’ этимологически восходит к значению ‘укол’, латинск. punctum [пýнктум] ‘точка’ — к pungo [пýнго:] ‘колю’. Литовское слово taškas [тáшкас] ‘точка’ — к teška [тяшка] ‘капает, брызгает’ — отражает иную семантическую модель: здесь ‘точка’ восходит к значению ‘капля’ (или ‘брызга’), а не ‘укол’. То же самое можно сказать об украинском слове крапка ‘точка’ (к крапати ‘капать, брызгать’).

Наконец, русское слово линия, как и ряд его европейских «сородичей», представляет собой заимствование из латинского linea [лúнеа]. Буквальное же значение этого латинского слова — ‘льняная (нить)’.

Интересно в этом же плане проследить историю слова арена, которое в русский язык попало из латинского языка. Исходным значением латинского слова (h)arena [(х)арé:на] было значение ‘песок’, затем — ‘песчаное место’, ‘площадка, посыпанная песком’, и, наконец, ‘поприще, область деятельности’. Второе и третье значения мы находим и у русского слова арена.

Близкую сумму значений имеет также русское слово поприще. Обычно это слово означает ‘область или сфера деятельности, род занятий’. Однако это уже более позднее, вторичное значение слова поприще, которое этимологически связано с глаголом попирать ‘топтать’. Ближе к этимологическим истокам этого слова его более древнее, теперь уже устаревшее значение, ‘место для бега, борьбы и других состязаний’. Здесь абстрактный характер современного значения слова поприще проявляется уже в том, что это поприще обычно не попирают ногами.

 

Горе, печаль, скорбь. Очень многие слова, обозначающие разного рода ощущения и чувства человека, также явились результатом развитая их семантики от конкретного к абстрактному. Так, например, в основе слов со значением ‘горький’ очень часто лежит понятие ‘режущий, кусающий’. Именно такую этимологию имеют: литовск. kartus [картýс] ‘горький’ — к корню *ker -‘резать’, др.-русск. бридкыи ‘терпкий, горький’ — к брити ‘резать’, английск. bitter [бúтэ] ‘горький’ — к to bite [ту байт] ‘кусать’. Русское прилагательное горький имеет иную, но также конкретную этимологию: к глаголу гореть. Иначе говоря, слово горький этимологически означает ‘жгучий, обжигающий (вкус)’.

Столь же конкретные значения лежат в основе многих абстрактных слов, связанных с выражением внутреннего душевного состояния человека. Так, с глаголом гореть этимологически связано не только прилагательное горький, но и существительное горе. Сходную этимологию имеет также слово печаль (к глаголу печь).

Нередко слова, означающие ‘горе, печаль’, образуются от глаголов со значением ‘грызть’, причём образ душевного состояния здесь опять складывается на основе совершенно конкретного действия. К примерам подобного рода можно отнести украинское грижа ‘печаль’ (к гризти), ряд литовских слов, образованных на основе grauž - [грáуж-] ‘грызть’, русское угрызения (совести) и, быть может, грусть. Одна из наиболее правдоподобных этимологии последнего слова связывает его с глаголом грызть. Наконец, скорбь, по-видимому, этимологически может быть сопоставлено с древнеанглийским глаголом sceorfan [скéорфан] ‘грызть, кусать’.

 

Стыд и срам. И в древнерусском языке, и в диалектах современного русского языка слово стыд(ъ) засвидетельствовано также с гласным у в корне, студ(ъ). Эти два варианта слова отражают древнее славянское чередование y — ы, которое мы находим также в случаях дух ‑ - дых (сравните от- дых, дых-ание), слух — слых, у-пруг-ий — прыг-ать и т.п.

Форма слова студ(ъ) позволила этимологам сопоставить его с такими словами, как про-студ-а и стужа (из *студ-ja). В результате этого сопоставления этимология слова студъ/стыдъ была истолкована следующим образом. Первоначально это слово имело значение ‘холод’, затем — физическое ощущение холода, которое испытывает лишённый одежды человек. Однако обнажённый человек испытывает не только физическое ощущение холода, но и чувство нравственного смущения, которое также стало обозначаться словом студъ/стыдъ. Таким образом, слово из области физических ощущений перешло в более абстрактную сферу ощущений нравственно-этического порядка. Дальнейшее развитие значений слова студъ/стыдъ приводит к тому, что оно начинает обозначать чувство смущения, возникающего у человека, когда «обнажаются» какие-то его недостойные поступки. А отсюда недалеко до таких значений, как ‘позор’ и ‘угрызения совести’, — значений, которые в наши дни стали у этого слова наиболее распространёнными.

В сравнительно позднее время (уже в историческую эпоху развития русского языка) за основой студ - закрепилось преимущественно значение ‘холода’, а за основой стыд - ‑ значение ‘чувство стыда’. Хотя такие примеры, как чешское stydnouti [стыднути] ‘стынуть’ и русское диалектное студ ‘срам, поругание’, говорят о том, что это разграничение не всегда и не везде было проведено последовательно.

Опираясь на этимологию слова стыд, а также на другие примеры использования слов со значением ‘холод’ при формировании лексики морально-этического характера[67], замечательный русский языковед Б.А. Ларин предложил новую этимологию слова срам. Эта новая этимология основана на сопоставлении старославянского срамъ и древнерусского соромъ с литовским šarma [шармá] ‘иней’. Оба слова могут быть возведены к одной и той же основе *k’orm - (см. таблицу фонетических соответствий). Семантическая же модель здесь аналогична случаю со словом студъ/стыдъ. Кстати, литовское sarma ‘иней’ относится к старославянскому срамъ так же, как старославянское мразъ ‘иней’ и другие славянские слова с тем же значением относятся к слову мразь.

 

‘Короткий’ и ‘поперечный’. Случаи, когда в основе наших современных абстрактных понятий и выражающих их слов лежат понятия и слова конкретные, уже встречались нам неоднократно. Вспомните хотя бы пример со словами ловить, схватывать и (→) понимать или оплот ‘стена’ → ‘защита’. Кстати, и самое слово защита содержит в своём корне не менее конкретную основу слова щит.

Но особенно много примеров развития значений от конкретного к абстрактному можно найти среди слов, обозначающих форму предметов или выражающих пространственно-временные отношения. Выше мы уже сталкивались с такими словами, как кривой, косой, предыдущий. Русское слово глубокий становится этимологически ясным при сопоставлении с древнегреческим глаголом glyphō [глюпхо:] ‘выдалбливаю’. Это сопоставление позволяет значение ‘глубокий’ возвести к более древнему и более конкретному значению ‘выдолбленный’, так же, как, например, в случае с сербским дýбок ‘глубокий’ (к дýбим ‘долблю’) или болгарское дълбóк ‘глубокий’ (к дълбам ‘долблю, выдалбливаю’).

Слово овальный представляет собой заимствование в конечном счёте из позднелатинского ovalis [овá:лис] ‘яйцевидный’. Последнее слово в свою очередь образовано от существительного ovum [óвум] ‘яйцо’. Сходное происхождение имеет слово спиральный. Его основой послужило латинское существительное spira [спú:ра] ‘изгиб, виток’, заимствованное из греческого языка.

В плане формирования абстрактных понятий и отражающих их слов не лишены интереса этимологии ряда прилагательных со значениями ‘короткий’ и ‘поперечный’. Старославянское кратъкъ и русское короткий отражают древнюю основу *kor-t -, в которой - t - такой же суффикс, как в словах би-т-ый, коло-т-ый, поро-т-ый и т.п., a *kor — это уже знакомый нам корень *ker-/*kor - ‘резать, рубить’, который мы находим, например, в таких словах, как кор-н-ать (первоначальное значение ‘резать’), чер-т-а (этимологически значит: ‘нарезка’[68]) и др. Иначе говоря, современное значение у слова короткий является вторичным, восходящим к более древнему значению ‘обрезанный, усечённый’. Точно такую же семантическую модель отражает английское short [шо:т] ‘короткий’ — к to shear [ту шиэ] ‘резать’, а также латинское curtus [кýртус] ‘обрезанный, короткий’ и, видимо, литовское trumpas [трýмпас], латышское strups [струпс] ‘короткий’.

Однако значение ‘обрезанный, срезанный’ не всегда развивается в сторону ‘короткий’. Выше мы уже видели, что ту же самую исходную семантику могут иметь прилагательные со значением ‘кривой, косой’. Причём это последнее значение также может изменяться. Одно из возможных направлений дальнейшего семантического развития представляет собой схема: ‘кривой, косой’ → ’криво, косо (наискось) положенный’ → ‘поперечный’.

Именно такие семантические изменения имели место в случае с литовским словом (s)kersas [(с)кярсас] ‘поперечный’ — ближайшим «родственником» нашего предлога через (др.-русск. чересъ), исходное значение которого ‘поперёк’ (сравните: мост через реку). В этимологическом плане литовское (s)kersas и древнерусское чересъ могут быть сопоставлены с древнерусским чьрту ‘рублю’, русским диалектным чересло ‘плужной нож, идущий впереди лемеха’ (буквально: ‘резец’), литовским kertu ‘рублю’, kerslas [кярслас] ‘долото, резец’, skersti [скярьсти] ‘резать (свиней)’.

Таким образом, мы видим, что при формировании слов с абстрактным значением в языке не создаются совершенно новые образования, а используются в более широком, в более общем смысле уже существующие конкретные слова или же создаются новые, легко воспринимаемые как производные старых конкретных слов. Особенно важную роль в формировании абстрактной лексики играли глаголы, означающие различные трудовые процессы («рубить», «резать», «выдалбливать» и др.).

 

«Поби мразъ обилье по волости». В этих словах Новгородской I летописи сообщается о том, что мороз побил в стране обилье. Подобного рода места из древнерусских памятников письменности, а также данные диалектов свидетельствуют о том, что современное нам слово обилие имело некогда совершенно конкретное значение: ‘хлеб на корню’.

Очень интересную этимологию этого слова предложил известный этимолог О.Н. Трубачев, который считает, что основа слова обилье — обил → представляет собой производное глагола о-би-ти, би-ти ‘оби(ва)ть, обмолачивать’. Суффиксальное -л - в основе обил - того же происхождения, что и в основах гнил-(ой), был-(ой) — к гни-ти, бы-ти. Следовательно, исходное значение собирательного существительного обилье (сравните: гнилье, тряпье и т.п.) — ‘обитое, обмолоченное (зерно)’.

Казалось бы, этой семантической реконструкции противоречат данные русских народных говоров и древнерусских памятников письменности, где обилье — это как раз ‘необмолоченный (и даже несжатый) хлеб’, ‘хлеб на корню’. Однако, во-первых, сумма значений, например, современного русского слова хлеб (на корню, в зерне, выпеченный)[69] говорит о том, что здесь возможны и более серьёзные семантические сдвиги. Во-вторых, в древнерусском языке обилье может иметь также значение ‘хлеб в зерне’, древность которого подтверждается соответствиями в ряде славянских языков, где эти соответствия имеют значения ‘хлеб в зерне’ (словацк. obilie, словенск. obilje).

Таким образом, перед нами ещё один яркий пример развития древних конкретных значений в сторону более поздних абстрактных.

 

«Было, да быльем поросло». Попробуйте представить себе какой-нибудь глагол, который обладал бы большей степенью абстракции, чем глагол со значением ‘быть, существовать’. Любой другой глагол придаёт подлежащему, к которому он относится, те или иные очертания реальной действительности. Например, глаголы идёт, бежит, летит создают определённый образ передвижения; сидит, лежит, стоит — образ положения в пространстве. Каждый из этих глаголов обычно сочетается далеко не с любым подлежащим. Вода идёт, бежит — сказать можно, а вот вода сидит — нельзя. Время обычно идёт, бежит, летит, стоит, но не сидит и не лежит. Подобного рода примеров из окружающей нас жизни можно привести великое множество. Поскольку каждый глагол в каком-то отношении характеризует субъект действия или состояния, определённые конкретные черты этой характеристики не всегда совпадают со свойствами субъекта. Отсюда «несовместимость» подлежащего и сказуемого.

В этом смысле глагол быть занимает особое положение в языке. Именно отсутствие индивидуальной окраски, большая степень абстракции позволяет этому глаголу сочетаться практически с любым предметным или абстрактным подлежащим. По той же самой причине глагол быть во многих языках употребляется в качестве глагола-связки.

Поскольку, как мы уже видели, слова с абстрактным значением обычно формируются на базе конкретных слов, интересно было бы узнать, какие же конкретные значения могут лежать в основе такого абстрактного глагола, как быть.

Если говорить о русском глаголе быть (др.-русск. быти), то для выяснения его этимологии нам придётся вернуться к той пословице, с которой мы начали разговор об интересующем нас глаголе: было, да быльем поросло. Что же это за былье, которым поросло то, что было? У глагола быть имеется несколько производных, внешне сходных со словом былье: былой, быль, былина, глагольная форма прошедшего времени был. Как же они связаны со словом былье, и что означает это последнее слово?

У этой пословицы есть вариант и без слова былье: было, да травой поросло. Следовательно, былье по своему значению могло быть близким к слову трава. Допустив такое предположение, мы сразу же вспоминаем, что слово былинка в русском языке означает ‘травинка’, а чернобыл (вид сорной травы) имеет буквальное значение: ‘чёрная трава’.

Заглянув в словари родственных славянских языков, мы найдём там такие слова, как старославянское и древнерусское быль и былие ‘трава’, словенское bilje [бúлье], чешское býlí [бы:ли:] ‘сорная трава’ и др. В диалектах русского языка слово былина означает ‘травинка’, а былие, былье — ‘трава’.

Теперь стало понятным выражение быльем поросло, но всё ещё неясно, как связать между собой слова быль ‘что было’ и быль ‘трава’, былина ‘эпическая песня’ и былина ‘травинка’. Что это — случайное совпадение, исконная омонимия или же между приведенными словами существует какая-то внутренняя связь? На этот вопрос ответ дают родственные индоевропейские языки.

Литовское слово būti [бý:ти], как и древнерусское быти, означает ‘быть’. То же самое значение мы встречаем у латинского глагола fuit [фý:ит] ‘был’. А вот древнегреческие соответствия дают несколько неожиданную сумму значений: phyō [пхюо:] ‘рождаю, выращиваю’, причём ряд форм этого глагола означает ‘расти, вырастать’; phyma [пхю:ма] ‘нарост’; phyton [пхютóн] ‘растение, побег, отпрыск’; phykos [пхюкос] ‘морская трава’.

Все эти слова явно перекликаются с нашими былье, былинка, быль, причём их исходное значение определяется как ‘нечто выросшее’. Неразрывно связаны с нашими словами и такие древнегреческие образования, как phylon [пхю:лон] ‘род, племя’ и physis [пхюсис] ‘природа’. Первое из этих слов совпадает со славянскими соответствиями по своему словообразовательному типу (суффикс - l -), а второе является ключевым для понимают семантического развития от конкретного значения ‘рождать(ся), расти(ть)’ к абстрактному ‘существовать, быть’. Именно глаголы с первым конкретным значением лежат в основе как древнегреческого physis (сравните phyo ‘рождаю’), так и русского при-род-а (к род-ить). Связь понятий ‘природа’ и ‘сущность’ достаточно ясно выступает и в современном русском языке (сравните, например, выражения природа вещей и сущность вещей).

Следовательно, пример с быльем и былью свидетельствует о том, что исходным у нашего глагола быть было значение ‘расти(ть), рождать(ся)’. Существует, есть то, что рождено или что выросло, — таков в несколько упрощённой форме путь развития значений от конкретного к абстрактному.

 

‘Делать’, ‘творить’, ’создавать’. Глаголы с перечисленными значениями также отличаются крайне высокой степенью абстракции. На вопрос Что делает X? теоретически возможны самые различные ответы, число которых практически неограниченно: сидит, стоит, лежит, бежит, спит, читает, пишет, слушает, ест, зевает, строгает... Если принять во внимание многочисленные варианты типа пишет мелом, карандашом, кистью, в тетради, на доске, на стене, быстро, медленно, задумчиво и т.д., и т.п., то трудно себе даже представить, сколь емким является содержание слова делать, которое охватывает все эти значения с их бесконечными вариантами.

В несколько меньшей мере сила абстракции проявляется у глаголов со значениями ‘творить’, ‘создавать’, но и они сами по себе не выражают какого-либо одного определённого действия. Между тем именно какое-то одно конкретное действие, как правило, лежит в основе подобного рода глаголов. Возьмём несколько примеров.

Наше слово со-зд-ать (др.-русск. со-зьд-ати) содержит в себе ту же основу, что и старославянское зьдъ ‘глина’, древнерусское зьданыи ‘глиняный’, зьдарь ‘горшечник’ и др. (см. выше). Следовательно, наше абстрактное слово созда(ва)ть восходит к более древнему глаголу со значением ‘лепить из глины’.

Готский глагол skapjan [скáпьян] и немецкий schaffen [шáфен] ‘создавать, творить’ сформировали своё сравнительно новое значение на базе более древнего конкретного значения ‘резать (по дереву), вырезать, выдалбливать’. Об этом свидетельствуют такие соответствия, как литовское skaptas [скáптас] ‘кривой нож для вырезания ложек’, skopti [скó:пти] ‘вырезать ножом’ и др.

Наше слово мазать сохранило своё древнее значение, которое в германских языках было уже давно утрачено: др.-английск. macian [мáкьян] ‘делать, созидать’, английск. to make [ту мейк], немецк. machen [мáхен] ‘делать’.

Литовский глагол daryti [дарú:ти] ‘делать’ — того же происхождения, что и наше деру (корень *der-/ *dor -), а dirbti [дúрьбти] ‘работать’ и darbas [дáрбас] ‘работа’ этимологически связаны с древнеиндийским глаголом dŗbhati [дрбхáти] ‘плетёт’. Таким образом, и здесь сквозь общие понятия ‘делать’ и ‘работать’ мы различаем с помощью родственных языков контуры конкретных трудовых процессов.

 

Плотник и ткач. Если мы возьмём русский глагол тесать, то наиболее близкие индоевропейские соответствия этого слова будут также обладать семантикой, связанной с плотничьим искусством: литовск. tašyti [ташú:ти] ‘тесать’, др.-индийск. takšati [такшáти] ‘плотничает’, taštar [тáштар] ‘плотник’, др.-греч. tektōn [тéкто:н] ‘плотник’. А вот в латинском языке слово, восходящее к тому же глагольному корню, имеет значение... ‘ткач’. Как объяснить такое расхождение?

На базе конкретного значения ‘тесать, плотничать’ в древнегреческом языке возникло слово с абстрактным значением: technē [тéхне:] ‘искусство, мастерство; ремесло’.

О большей древности значения ‘тесать’ свидетельствуют соответствия в индоевропейских языках. Для слова же technē с его более отвлечённым значением таких соответствий в родственных языках нет. Кстати, аналогичную семантику можно отметить и у нашего слова ремесло, этимологию которого проясняет латышское слово remesis [рéмесис] ‘плотник’.

Полное совпадение значения ‘тесать’ (как и производного значения ‘плотник’) в основных индоевропейских языках говорит о том, что именно это значение является древнейшим. В латинском же языке имел место позднейший семантический сдвиг, следы которого в нем хорошо сохранились: texo [тéксо:] ‘тку, сплетаю’ и ‘строю’, textrinum [текстрú:нум] ‘ткацкая мастерская’ и ‘верфь’ (где работали, разумеется, не ткачи, а плотники). Возможно, что связующим звеном в семантическом развитии от ‘тесать’ к ‘ткать’ явилось значение ‘сплетать’, ‘связывать’, которое встречается как в ткаческой, так и в плотничьей лексике (сравните: др.-русск. плету и оплоть ‘стена’, литовск. sieti [сúэти] ‘связывать’ и siena [сúэна] ‘стена’). Кстати, плотничье выражение пришить доску является наглядной иллюстрацией тесной связи между разными областями ремесленной лексики.

Общая тенденция семантического развития от конкретного к абстрактному отражает реальные сдвиги, происходившие в мышлении человека на протяжении многовековой истории человеческого общества. Учёт этой важной особенности семантической истории слов имеет первостепенное значение для этимологии, ибо позволяет во многих случаях поставить семантические реконструкции на вполне реальную основу.

Оглавление

 

Глава тринадцатая