Будь оно божеским, будь оно человеческим состраданием

Оно перечит стыду. И нежелание помочь может быть

Благороднее, чем эта путающаяся под ногами добродетель.

Но сострадание называется сегодня у всех маленьких людей

самой добродетелью -- они не умеют чтить великое несчастье,

Великое безобразие, великую неудачу.

Поверх всех их смотрю я, как смотрит собака поверх спин

овец, копошащихся в стадах своих. Это маленькие, мягкошерстные,

Доброхотные, серые люди.

Как цапля, закинув голову, с презрением смотрит поверх

Мелководных прудов, -- так смотрю я поверх копошения серых

Маленьких волн, воль и душ.

Давно уже дано им право, этим маленьким людям, -- так

Что дана им наконец и власть -- теперь учат они: "Хорошо

Только то, что маленькие люди называют хорошим".

И "истиной" называется сегодня то, о чем говорил

Проповедник, сам вышедший из них, этот странный святой и

Защитник маленьких людей, который свидетельствовал о себе: "Я

Истина".

Этот нескромный давно уже сделал маленьких людей

Горделивыми -- он, учивший огромному заблуждению, когда он

Учил: "Я -- истина".

Отвечал ли кто нескромному учтивее? -- Но ты, о

Заратустра, прошел мимо него и говорил: "Нет! Нет! Трижды нет!"

Ты предостерегал от его заблуждения, ты первый

Предостерегал от сострадания -- не всех и не каждого, но себя и

Подобных тебе.

Ты стыдишься стыда великих страданий; и поистине, когда ты

говоришь: "От сострадания приближается тяжелая туча,

берегитесь, люди!"

Когда ты учишь: "Все созидающие тверды, всякая великая

Любовь выше их сострадания", -- о Заратустра, как хорошо

Кажешься ты мне изучившим приметы грома!

Но и ты сам -- остерегайся ты сам своего

Сострадания! Ибо многие находятся на пути к тебе, многие

страждущие, сомневающиеся, отчаивающиеся, утопающие,

замерзающие. --

Я предостерегаю тебя и против меня. Ты разгадал мою

Лучшую, мою худшую загадку, меня самого и что свершил я. Я знаю

Топор, сразивший тебя.

Но он -- должен был умереть: он видел глазами,

Которые все видели, -- он видел глубины и бездны человека, весь

Его скрытый позор и безобразие.

Его сострадание не знало стыда: он проникал в мои самые

грязные закоулки. Этот любопытный, сверх-назойливый,

Сверх-сострадательный должен был умереть.

Он видел всегда меня: такому свидетелю хотел я

Отомстить -- или самому не жить.

Бог, который все видел, не исключая и человека, --

Этот Бог должен был умереть! Человек не выносит, чтобы

Такой свидетель жил".

Так говорил самый безобразный человек. Заратустра же встал

И собирался уходить: ибо его знобило до костей.

Quot;Ты, невыразимый, -- сказал он, -- ты предостерег меня от

Своего пути. В благодарность за это хвалю я тебе мой путь.

Смотри, там вверху пещера Заратустры.

Моя пещера велика и глубока, и много закоулков в ней; там

Находит самый скрытный сокровенное место свое.

И поблизости есть сотни расщелин и сотни убежищ для

Животных пресмыкающихся, порхающих и прыгающих.

Ты, изгнанный, сам себя изгнавший, ты не хочешь жить среди

Людей и человеческого сострадания? Ну что ж, делай, как я! Так

Научишься ты у меня; только тот, кто действует, учится.

И прежде всего разговаривай с моими животными! Самое

Гордое животное и самое умное животное -- пусть будут для нас

обоих верными советчиками!"

Так говорил Заратустра и пошел своей дорогою, еще

Задумчивее и еще медленнее, чем прежде: ибо он вопрошал себя о

многом и нелегко находил ответы.

Quot;Как беден, однако, человек! -- думал он в сердце своем.

Как безобразен, как он хрипит, как полон скрытого позора!

Мне говорят, что человек любит себя самого, -- ах, как

Велико должно быть это себялюбие! Как много презрения

Противостоит ему!

И этот столько же любил себя, сколько презирал себя, --

По-моему, он великий любящий и великий презирающий.

Никого еще не встречал я, кто бы глубже презирал себя, --

А это и есть высота. Горе, быть может, это был