Там вдоль озера: в нем резвятся и пляшут рыбки золотые!
Ты устала? Взгляни, вон овцы, и в воздухе завечерело: ну
Разве не сладко уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты валишься с ног? Я тебя понесу, опусти только руки! И
Если ты хочешь пить, скажи -- я нашел бы, чем тебя утолить, но
Тебе не до этой услуги!
О, что за чертовка, плутовка, так ловко исчезла
змеею-скользянкой! Куда? Но от рук два пятна на лице горят,
Точно красные ранки!
Я, право, устал изрядно пастушить твоих ягнят! До сих пор,
О ведьма, я пел для тебя, нынче ты завизжишь -- у меня!
Будешь плясать и ахать плетке моей вслед! Я не забыл-таки
плетку? -- Нет!"
Так отвечала мне жизнь тогда и при этом зажала изящные
ушки свои:
Quot;О Заратустра! Не щелкай так страшно своей плеткой! Ты
Ведь знаешь: шум убивает мысли -- а ко мне как раз пришли такие
Нежные мысли.
Мы с тобою оба -- сущие недобродеи и незлодеи. По ту
сторону добра и зла обрели мы свой остров и зеленый свой луг --
Мы вдвоем, одни! Уже оттого и должны мы ладить друг с другом!
И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, -- то
Гоже ли злиться на то, что не любишь от чистого сердца?
И что я лажу с тобою, и часто слишком лажу, ты знаешь это:
И все оттого, что ревную тебя я к мудрости твоей. Ах, эта
Мудрость, полоумная старая дура!
Если бы мудрость твоя сбежала однажды от тебя, ах! тогда
Мигом сбежала бы от тебя и моя любовь".
Тут жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо сказала: "О
Заратустра, ты мне недостаточно верен!
Ты любишь меня вовсе не так сильно, как говоришь; я знаю,
Ты думаешь о том, что хочешь скоро покинуть меня.
Есть старый тяжелый-тяжелый колокол-ревун: он ревет по
ночам до самой твоей пещеры:
Когда ты слышишь, как колокол этот бьет полночь, тогда
между первым и двенадцатым ударом думаешь ты о том --
Ты думаешь о том, о Заратустра, я знаю это, что ты
хочешь скоро покинуть меня!"
Quot;Да, -- отвечал я робко, -- но ты знаешь также --" И я
Сказал ей нечто на ухо, прямо в ее спутанные, желтые, безумные
Пряди волос.
Quot;Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает
никто..."
И мы стояли лицом к лицу и глядели на зеленый луг, на
который как раз набегал прохладный вечер, и плакали вместе. --
И жизнь была тогда мне милее, чем вся моя мудрость когда-либо.
--
Так говорил Заратустра.
Раз!
О, внемли, друг!
Два!
Что полночь тихо скажет вдруг?
Три! "Глубокий сон сморил меня, --
Четыре!
Из сна теперь очнулась я:
Пять!
Мир -- так глубок,
Шесть!
Как день помыслить бы не смог.
Семь!
Мир -- это скорбь до всех глубин, --
Восемь!
Но радость глубже бьет ключом!
Девять!
Скорбь шепчет: сгинь!
Десять!
А радость рвется в отчий дом, --
Одиннадцать!
В свой кровный, вековечный дом!"
Двенадцать!
Семь печатей (или: пение о Да и Аминь)
Если я прорицатель и полон того пророческого духа, что
носится над высокой скалой между двух морей --
-- носится между прошедшим и будущим, как тяжелая туча, --
Враждебный удушливым низменностям и всему, что устало и не
может ни умереть, ни жить:
Готовый к молнии в темной груди и к лучу искупительного
Света, чреватый молниями, которые говорят Да и смеются, готовый
к пророческим молниеносным лучам, --
Но блажен, кто так чреват! И поистине, кто должен
Некогда зажечь свет будущего, тому приходится долго висеть, как
тяжелая туча, на вершине скалы! --
О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному
Кольцу колец -- к кольцу возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы
Иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю
Тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Если гнев мой некогда разрушал могилы, сдвигал пограничные
Столбы и скатывал старые, разбитые скрижали в отвесную
пропасть, --
Если насмешка моя некогда сметала, как сор, истлевшие
Слова и я приходил, как метла для пауков-крестовиков и как
очистительный ветер -- для старых удушливых склепов, --
Если некогда сидел я, ликуя, на месте, где были погребены
