Чрезмерной доброты твоей улыбки

Твоя доброта, и чрезмерная доброта, не хочет жаловаться и

Плакать: и все-таки, о душа моя, твоя улыбка жаждет слез и твои

Дрожащие уста рыданий.

Quot;Разве всякий плач не есть жалоба? И всякая жалоба не есть

Обвинение?" Так говоришь ты сама себе, и потому хочешь ты, о

Душа моя, лучше улыбаться, чем изливать в слезах свое

страдание, --

В потоках слез изливать все свое страдание от избытка

Своего и от тоски виноградника по виноградарю и ножу его!

Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою пурпурную

Тоску, то ты должна петь, о душа моя! -- Смотри, я сам

улыбаюсь, предложивший тебе петь:

Петь бурным голосом, пока не стихнут все моря, чтобы

прислушаться к твоему томлению, --

-- пока по тихим, тоскующим морям не поплывет челнок,

золотое чудо, вокруг золота которого кружатся все хорошие,

дурные, удивительные вещи, --

И много животных, больших и малых, и все, что имеет

легкие удивительные ноги, чтобы бежать по голубым тропам --

Туда, к золотому чуду, к вольному челноку и хозяину

его; но это -- виноградарь, ожидающий с алмазным ножом, --

-- твой великий избавитель, о душа моя, безымянный --

Только будущие песни найдут ему имя! И поистине, уже благоухает

твое дыхание будущими песнями, --

Уже пылаешь ты и грезишь, уже пьешь ты жадно из всех

Глубоких, звонких колодцев-утешителей, уже отдыхает твоя тоска

в блаженстве будущих песен! --

О душа моя, теперь я дал тебе все и даже последнее свое, и

Руки мои опустели для тебя: в том, что я велел тебе

Петь, был последний мой дар!

За то, что я велел тебе петь, скажи же, скажи: кто

из нас должен теперь -- благодарить? -- Но лучше: пой мне, пой,

о душа моя! И предоставь мне благодарить! --

Так говорил Заратустра.

Другая танцевальная песнь

Quot;В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь: золото мерцало

в ночи глаз твоих -- сердце мое замерло от этой неги:

Челн золотой, как в зерцале, мерцал там на водах

Ночных, точно качалка, ныряющий, и всплывающий, и все снова и

Снова кивающий челн золотой!

На стопу мою, падкую к танцу, ты метнула свой взор, свой

качально улыбчивый, дымчатый, вспыльчивый взор:

Только дважды коснулась ручонками ты погремушки своей -- и

уже закачалась нога моя в приступе танца. --

Пятки мои покидали уже землю, замер я на носках, тебе

Внемля: ведь уши танцора -- в цыпочках его!

К тебе прыгнул я -- ты отпрянула вмиг; и лизнули меня на

Лету зашипевшие змейки волос вдруг взлетевших твоих!

От тебя я отпрыгнул назад и от змей твоих прикасаний; ты

Стояла уже, обернувшись слегка, и глаза были полны желаний.

Глазами розня, учишь меня ты стезям криведным; на стезях

Криведных учится стопа моя -- козням!

Я люблю тебя дальней, ты вблизи мне пуще неволи; твое

Бегство манит меня, поиск твой полонит меня -- я страдаю, но

Ради тебя разве я не готов и к юдоли!

Ты, чей холод, как зуд, чье презренье -- искус, чей уход,

точно жгут, чья насмешка -- укус:

-- ты ль не была ненавистна всегда, ты, вязальщица,

Повивальщица, зазывальщица, домогальщица и находчица! Ты ль не

была и любима всегда, непорочная, нетерпячая, ветроногая,

Детоокая грехотворица!

Куда же ты тащишь меня, неугомонка и невиданка? И вновь

Избегаешь меня, сладкая-сладкая горлица и грубиянка!

Я в танце несусь за тобою, я с ритмом твоим неизбытно

Един. Где же ты? Протяни мне руку! Ну, хоть палец один!

Здесь пещеры и дебри -- мы же заблудимся вместе! Стой! Да

Потише! Не видишь ли ты, как мелькают вокруг стаи сов и летучие

Мыши?

Ты сова! Ты летучая мышь! Ты охоча меня дразнить? Где мы,

Где? У собак, видно, ты научилась так тявкать и выть.

Зубки белые скалишь прелестно на меня ты без слов, и

Сверлят меня злючие глазки из кудластых твоих завитков!

Что за пляс одурелый, точно буян; я охотник -- решай, кто

Мне ты: ловчий пес или лань?

Ну, злая прыгунья, ко мне! Да живее, мигом! Ну-ка вверх! И

Барьер! Горе мне! Я и сам вот плюхнулся, прыгнув!

О, взгляни, я лежу, ты, спесивица, и молю о милости! Мне

Бы с тобою бродить да бродить по тропинкам жимолостным!