Учиться дергаться и биться на кончике счастья моего

Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут

Вынуждены подняться на высоту мою, самые пестрые пескари глубин

К злейшему ловцу человеческих рыб.

Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий,

Привлекающий, поднимающий и возвышающий, воспитатель и

Надсмотрщик, который некогда не напрасно говорил себе: "Стань

таким, каков ты есть!"

Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я

Еще знамения, что час нисхождения моего настал, еще сам я не

Умираю, как я должен среди людей.

Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких

Горах, не будучи ни нетерпеливым, ни терпеливым, скорее как

Тот, кто разучился даже терпению, ибо он не "терпит" больше.

Ибо судьба моя дает мне время: не забыла ли она меня? Или

Сидит она за большим камнем в тени и ловит мух?

И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не

Гонит, не давит меня и дает мне время для шуток и злобы: так

Что сегодня для рыбной ловли поднялся я на эту высокую гору.

Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И

Пусть даже будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что

Делаю: все-таки это лучше, чем если бы стал я там внизу

торжественным, зеленым и желтым от ожидания --

Гневно надутым от ожидания, как завывание священной

Бури, несущейся с гор, как нетерпеливец, который кричит в

долины: "Слушайте, или я ударю вас бичом Божьим!"

Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши

Лишь для того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что

Нетерпеливы они, эти большие шумящие барабаны, которым

Принадлежит слово "сегодня", или "никогда"!

Но я и судьба моя -- мы не говорим к "сегодня", мы не

говорим также к "никогда": у нас есть терпенье, чтобы говорить,

И время, и даже слишком много времени. Ибо некогда он должен же

Прийти и не может не прийти.

Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш

Великий Хазар, наше великое, далекое Царство Человека, царство

Заратустры, которое продолжится тысячу лет.

Далека ли еще эта "даль"? что мне до этого! Она оттого не

Пошатнется -- обеими ногами крепко стою я на этой почве.

На вечной основе, на твердом вековом камне, на этой

Самой высокой, самой твердой первобытной горе, где сходятся все

Ветры, как у грани бурь, вопрошая: где? откуда? куда?

Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С

Высоких гор бросай вниз свой сверкающий, презрительный смех!

Примани мне своим сверканием самых прекрасных человеческих рыб!

И что во всех морях принадлежит мне, что мое и для

Меня во всех вещах, -- это выуди мне, это извлеки

Ко мне наверх: этого жду я, злейший из всех ловцов рыб.

Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка

Счастья моего! Источай по каплям сладчайшую росу свою, мед

Сердца моего! Впивайся, моя удочка, в живот всякой черной

Скорби!

Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня,

Сколько зажигающихся человеческих жизней! А надо мной -- какая

Розовая тишина! Какое безоблачное молчание!

Крик о помощи

На следующий день Заратустра опять сидел на камне своем

перед пещерою, в то время как звери его блуждали по свету,

Чтобы принести домой новую пищу, -- а также и новый мед: ибо

Заратустра истратил старый мед до последней капли. Но пока он

так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою тень на земле,

Погруженный в размышление, и поистине! не о себе и не о тени

Своей, -- он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел

Рядом со своею тенью еще другую тень. И едва он успел

оглянуться и быстро встать, как увидел вблизи себя прорицателя,

того самого, которого он однажды кормил и поил за столом своим,

Провозвестника великой усталости, учившего: "Все одинаково, не

Стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит". Но тем

Временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в

Глаза, вторично испугалось сердце его: так много дурных