Швейцер А. Благоговение перед жизнью как основа этического миро- и жизнеутверждения

Мир не состоит из одних лишь событий; кроме них в нем есть еще и жизнь, и с этой жизнью, насколько она находится в пределах моей досягаемости, я должен иметь связь не толь­ко пассивную, но и активную. Посвящая себя служению тому, что живет, я достигаю положения, при котором моя деятельность в этом мире имеет смысл и цель...

Благоговение перед жизнью содержит в себе три суще­ственных элемента мировоззрения — смирение, миро- и жизнеутверждение и этику — как взаимосвязанные резуль­таты мышления.

Среди мировоззрений прошлого и настоящего есть ми­ровоззрения смирения, мировоззрения миро- и жизнеутверждения и мировоззрения, стремящиеся удовлетворить этическим требованиям. Не существует, однако, мировоз­зрения, способного объединить в себе эти три элемента. Такое объединение возможно лишь при условии, что все они понимаются как следствия универсального убежде­ния — благоговения перед жизнью, в котором они содер­жатся все вместе и каждое в отдельности...

Что говорит этика благоговения перед жизнью об от­ношениях между человеком и творением природы..?

Этична только абсолютная и всеобщая целесообразность сохранения жизни, на что и направлена этика благоговения перед жизнью. Любая другая необходимость или целесооб­разность не этична, а есть более или менее необходимая не­обходимость. В конфликте между сохранением моей жиз­ни и уничтожением других жизней или нанесением им вреда я никогда не могу соединить этическое и необходимое е относительно этическом, а должен выбирать между этическим и необходимым, и в случае, если я намерен выбрать последнее, я должен отдавать себе отчет в том, что беру на себя вину в нанесении вреда другой жизни...

Я покупаю у туземцев орленка, которого они поймали на берегу, чтобы спасти его от жестоких рук. Но теперь я должен решить: или позволить ему умереть с голоду, или убивать каждый день несколько рыбешек, чтобы кормить его. Я решаю в пользу второго варианта, но каждый день я отчетливо сознаю ответственность за принесение одной жизни в жертву другой...

Этика благоговения перед жизнью заставляет нас почув­ствовать безгранично большую ответственность и в наших взаимоотношениях с людьми.

Она не дает нам готового рецепта дозволенного само­сохранения; она приказывает нам в каждом отдельном слу­чае полемизировать с абсолютной этикой самоотречения. В согласии с ответственностью, которую я чувствую, я дол­жен решить, что я должен пожертвовать от моей жизни, моей собственности, моего права, моего счастья, моего времени, моего покоя и что я должен оставить себе.

Шпенглер О. Закат Европы

Древний мир — Средние века — Новое время, вот неве­роятно скудная и бессмысленная схема, безоговорочное гос­подство которой над нашим историческим мышлением без конца мешало нам правильно воспринимать действитель­ное место, ранг, гештальт, прежде всего срок жизни ма­ленькой части мира, проявляющегося на почве Западной Европы со времен немецких императоров, в его отноше­нии ко всемирной истории человечества...

Это ограничивает объем истории, но гораздо хуже то, что это сужает ее арену. Ландшафт Западной Европы об­разует здесь покоящийся полюс — непонятно, в силу ка­кого еще основания, кроме разве того, что мы, творцы этой исторической картины, именно здесь и чувствуем себя как дома, — полюс, вокруг которого скромнейшим образом вращаются тысячелетия мощнейших историй и далеко от­стоящие огромные культуры. Это целая планетарная сис­тема, изобретенная на крайне своеобразный лад...

Я называю эту привычную для нынешнего западноев-ропейца схему, в которой развитые культуры вращаются вокруг нас как мнимого центра всего мирового свершения, птолемеевской системой истории и рассматриваю как коперникианское открытие в области истории то, что в этой книге место старой схемы занимает система, в которой античность и Запад наряду с Индией, Вавилоном, Китаем, Египтом, арабской и мексиканской культурой — отдель­ные миры становления, имеющие одинаковое значение в общей картине истории и часто превосходящие античность грандиозностью душевной концепции, силой взлета, — занимают соответствующее и нисколько не привилегиро­ванное положение.

Культуры суть организмы. Всемирная история — их об­щая биография. Огромная история китайской или антич­ной культуры представляет собой морфологически точное подобие микроистории отдельного человека, какого-нибудь животного, дерева или цветка... В судьбе отдельных, сменяющих друг друга, вырастающих друг возле друга, сопри­касающихся, оттесняющих и подавляющих друг друга куль­тур исчерпывается содержание всей человеческой истории.

Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечно младенческого человечества пробуждается и отслаивается великая душа, некий лик из пучины безли­кого, нечто ограниченное и преходящее из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго отмеже­ванного ландшафта, к которому она остается привязанной чисто вегетативно. Культура умирает, когда эта душа осу­ществила уже полную сумму своих возможностей в виде народов, вероучений, искусств, государств, наук и таким образом снова возвратилась в прадушевную стихию... Как только цель достигнута и идея, вся полнота внутренних возможностей, завершена и осуществлена вовне, культура внезапно коченеет, отмирает, ее кровь свертывается, силы надламываются — она становится цивилизацией... В таком виде может она, иссохшее гигантское дерево в девственном лесу, еще столетиями и тысячелетиями топорщить свои гнилые сучья. Мы видим это на примерах Китая, Индии, мира ислама.

Что, однако, всецело отделяет античную и индийскую картину истории от китайской и арабской, а с еще боль­шей резкостью от западной ее картины — это узость гори­зонта...

То, что могли и должны были знать греки об истории Древнего Египта, они никогда не допускали в свою соб­ственную картину истории, замыкавшуюся для большин­ства из них событиями, о которых еще в состоянии были поведать старейшие из ныне живущих...

Арабская культура первой отважилась на поразительный шаг в сфере исторического мышления, причем сделали его как иудеи, так и персы со времен Кира. Шаг этот заклю­чался в том, что легенда о сотворении мира связывалась с современностью реальным летоисчислением; у персов бы­ли даже хронологически предустановлены Страшный суд и явление Мессии...

Подготовленная христианским летоисчислением,...кар­тина всемирной истории начинается сразу же с колоссального расширения. Ок. 1200 г. Иоахим Флорский глубоко истолковал воспринятый западной церковью магический образ, поняв всю мировую судьбу как последовательность трех периодов — Отца, Сына и Св. Духа. Это сопровож­далось все большим раздвиганием географического гори­зонта, который уже во времена готики был расширен викингами и крестоносцами от Исландии до отдаленных регионов Азии. Наконец (и в отличие от всех прочих куль­тур), впервые с 1500 г. вся земля становится ареной чело­веческой истории для незаурядных людей барокко. Лишь благодаря компасу и подзорной трубе чисто теоретическое допущение шаровидности Земли стало у образованных лю­дей этого позднего времени действительным ощущением того, что они обитают на шаре в космическом простран­стве