Поликультурный руководитель

В этой книге мы уже обсуждали феномен культурной близорукости, когда наш эгоцентризм мешает нам увидеть характерные черты собственной культуры, заставляя относиться к другим культурам как к отклонениям от нормы. Некоторым мощным державам, уверенным в своем историческом превосходстве и великолепии (США, Франция), от культурной близорукости до культурного империализма — всего один шаг. С высоты своей мощи американские, британские, французские и испанские "победители" беззастенчиво проводили свою политику и устанавливали свои правила, которые соответствовали их собственным представлениям о культурных ценностях и не учитывали ценности окружающих культур. Современный экономический империализм, усугубляемый стремлением транснациональных компаний к созданию мощных (в мировом масштабе) корпоративных культур, вряд ли способствует ослаблению такой тенденции. Мы уже говорили о том, что никогда не сможем до конца понять других людей, особенно если между культурами существуют такие разделительные барьеры, как язык, географическое положение и идеология. Лучшее, на что мы можем рассчитывать, это — выработать такую ориентацию, которая позволит выбрать нужное направление в деле сокращения разрыва в общении между нами и нашими партнерами. Все мы опутаны предрассудками, находимся под влиянием естественно формирующихся предубеждений. Мы не можем оценивать или судить других людей без предварительной работы с самосознанием.

Спектр человеческого поведения

Все мы занимаем определенное место в спектре градаций человеческого поведения, для которого характерно наличие потрясающих по своему контрасту полюсов — грубость и учтивость, агрессивность и миролюбие, смиренность и гордость и несколько дюжин других параметров поведения. Мы воспринимаем и судим других людей с собственной, укоренившейся линии поведения в этом спектре. Наш кругозор ограничен и далек от совершенства. Если шведы будут воспринимать других людей через "желто-синюю призму" (цвета национального флага), то не смогут увидеть их или их поведение такими, какие они есть на самом деле, и будут считать при этом, что все итальянцы — невротичные позеры, а эгоистичным американцам недостает уважения к излюбленному в Швеции стремлению к консенсусу. Американцы же считают, что у японцев "бегают глаза" при разговоре, хотя те же самые японцы могут сказать, что испанцы — грубые люди, так как они постоянно "пялятся" на собеседника. Ключ к пониманию собственного "я" заключается в том, чтобы пересмотреть многие из тех ценностей, которые прививало нам общество в юности. Имеет ли смысл финнам и британцам презрительно поджимать верхнюю губу? Почему бы итальянцам

не поумерить немного свой пыл? Почему бы немцам и японцам, которые слишком важно держатся на переговорах, не смягчиться, не пошутить немного, подобно американцам? Почему бы французам, одержимым своей логикой, не признать силу японской интуиции или способности американцев предчувствовать ход событий? Что особенного в "испанском достоинстве"? Разве всегда молчание — золото? Если мы не можем попросить друга (или родственника) оказать нам деловую услугу, то для чего тогда существуют друзья и родственники? Когда мы осознаем, что дорогие нам ценности, которые "вбивались" в наши головы предубежденно настроенным обществом и которые, быть может, представляют лишь малую толику мировых суждений, ограничивают или даже искажают взгляд на мир, то мы вынуждены будем скорее всего признать, что мнения и поведение других людей представляют по крайней мере не меньшую, если не большую порой, ценность.