Новая» сравнительная политология

«Новая» сравнительная политология с ее акцентом на проблемы развития появилась в атмосфере общего оптимизма послевоенного периода. Предпосыл­ки и перспективы развития представлялись благом, злом же считались ком­мунизм и холодная война. На Западе любой шаг «влево» рассматривался как уступка Советскому Союзу, а любой шаг в сторону демократии — как благо для США и их союзников. В результате такого манихейского стиля мышле­ния, независимо от тонкости мотивировки, все сдвиги «влево» в определен­ной степени морально обесценивались распространением сдвигов «вправо». Теории развития приобретали определенную двусмысленность, чем не преми­нули воспользоваться страны так называемого третьего мира. Такая двусмыс­ленность затронула не столько процессы формирования политических инсти­тутов в Европе (в послевоенный период восстановления, включая план Мар­шалла), сколько процессы «деколонизации» бывших колониальных владений¹³. Еще большая двусмысленность характеризовала применение США теорий раз-

¹¹ За исключением тех случаев, когда колониальные территории преобразовались в до­минионы по Вестминстерскому статуту 1931 г. в составе Британского Содружества (Канада, Новая Зеландия, Австралия, Южная Африка и, поразительное исключение, — Индия), большинство усилий по установлению демократических институтов в тепличных условиях не увенчалось успехом.

¹² Первые серьезные усилия по достижению демократии посредством «институциональ­ной социальной инженерии» предпринимались в странах, возникших на обломках Австро-Венгерской, Российской и Оттоманской империй. За некоторыми исключениями (Финлян­дия и Чехословакия), эти усилия потерпели неудачу (Headlam-Morley, 1929). Последующие попытки, включая процесс деколонизации после второй мировой войны, также едва ли были успешными. Сегодня усилия по утверждению демократии в Восточной Европе и Рос­сии остаются скорее надеждами, нежели реальностью.

¹³ Те, кто метил в диктаторы, с пользой для себя заявляли, что демократические кон­ституции, ознаменовавшие переход к независимости во многих бывших колониальных стра­нах, — наследие неоколониализма.

вития в Латинской Америке, реализовавшееся в деятельности «Союза ради прогресса», который многие воспринимали просто как «неоимпериализм» с провозглашенным, но двусмысленным «нейтралитетом» между «первым» и «вторым» миром, т.е. между Западом и СССР и другими социалистическими странами. Результатом стал отказ в этом регионе от демократии в пользу однопартийных систем и режимов личной власти с более или менее явным преклонением перед социализмом, представление о котором было весьма ту­манным. Действительно, политика развития в моральном отношении оказа­лась столь сомнительной, что основные страны метрополии попадали в поло­жении не только манипулирующих, но и манипулируемых.

В итоге политическая проблема состояла в сочетании деколонизации с де­мократической передачей власти и переориентации национализма в контексте «новых национальных государств». Колониализм при этом становился бы ско­рее «опекающим», чем руководящим. Предполагалось, что демократические институты стали бы подходящими инструментами «становящегося», позитив­ного, развивающегося государства. К тому же это позволило бы избежать «перескакивания через этапы», как это было в случае коммунистического варианта однопартийного государства, «минующего» «буржуазный этап раз­вития» и следующего прямо к социализму. На карту были поставлены два различных понимания «сути реальности». Первый подход делал ставку на ры­нок плюс демократию (двойной рынок — в экономике и политике), что должно было создать динамичное равновесие существующих возможностей и помощи извне. Второй подход представлял эту стадию как неоимпериалисти­ческую, гегемонистскую, заменяющую экономический контроль на полити­ческий. В этом смысле передача власти для одних заменяла революцию, в то время как для других революция была альтернативой регресса (примерами последнего стали Алжир для Франции, Вьетнам для США).

Соперничество между левыми и правыми имело последствия и для запад­ных стран. В Европе аналогией передачи власти была линия на создание госу­дарства всеобщего благосостояния и социал-демократическая политика, в том числе и там, где существовали большие, легально действующие и хорошо организованные и финансируемые коммунистические партии (как во Фран­ции и Италии). Появилось громадное количество литературы об участии рабо­чих в управлении («югославская модель») и по демократии участия (Pateman, 1970). Социализм в малых дозах стал подходящим «модификатором» либераль­ного капитализма. Большая доля сравнительных исследований была посвяще­на эволюции и проблемам социального государства всеобщего благосостояния (Offe, 1984).

В сравнительных исследованиях доминировали два альтернативных вариан­та теорий развития: теория модернизации и теория зависимости. Теоретики модернизации представляли собой разобщенную группу специалистов по срав­нительной политологии, в том числе Г. Алмонд, С. Хантингтон, Д. И. Аптер, Л. Пай, М. Винер, Л. Байндер, Э. Шилз и Т. Парсонс, и многие другие, некоторые из них сочетали исследование отдельного случая с аналитическими работами широкого плана по сравнительному изучению процессов развития. Если говорить о духовном предшественнике такого рода исследования, так это, конечно же, М. Вебер, который шел вслед за К. Марксом. К сторонникам теории зависимости следует отнести из экономистов П. Барана и А. Г. Франка, из историков П. Андерсона и Э. Хобсбаума, из политологов Г. Китчинга, К. Лиза и Б. Андерсона.

Для большинства авторов из первой группы формула «деколонизация плюс рост плюс демократизация» была легитимной стратегией независимости, осо­бенно под патронажем «опекающего» колониализма (Shils, 1962). Представите­ли второй группы избирали стратегию гегемонии и господства. Все это озна­чало борьбу как в теории, так и на практике. В результате ученые, использо­вавшие в значительной мере один и тот же материал по одним и тем же странам, могли прийти к совершенно противоположным выводам, Кения слу­жит тому хорошим примером (ср.: Leys, 1974; Pitching 1980; Bienen, 1974).

Каким бы ни было воздействие такой политизации на сравнительную политологию, эта научная субдисциплина стала менее европоцентричной и со­средоточилась на вопросах демократизации в странах, вставших на путь пере­хода от недемократическорго режима к демократическому. Политологи стали меньше верить в «созидательную» способность конституций и правительства и больше полагаться на необходимость одновременного и совместного созда­ния политических институтов «снизу» и «сверху». Государство в развиваю­щихся странах должно брать на себя ответственность за поддержание и стиму­лирование развития и, следовательно, за контроль над его последствиями (Apter, 1965). В широких рамках теории развития была явная посылка, что рано или поздно развивающийся мир с необходимостью воспроизведет те же ос­новные социальные и культурные ценности и институты, что и промышленно развитые страны — особенно науку; считалось, что по мере экономичес­кого роста появится разделение труда, начнется развитие среднего класса, частных и государственных предприятий и т.д. Успешное развитие покончит с «традиционными» пережитками и «первобытностью» (Geertz 1963) и создаст предпосылки дальнейшего развития. Следовательно, по мере того как госу­дарство сможет лучше извлекать пользу, опосредовать и контролировать по­следствия экономического роста, оно будет создавать новые возможности в обществе в направлении стабильных преобразований.

Такие теоретические установки требовали лучшего понимания малоизвест­ных культур и опыта. Если первоначально институционалисты имели дело с политэкономией в связи с проблемами безработицы, финансовой политики, контроля над циклами деловой активности и т.д., то в новых условиях их внимание обратилось к западному опыту «великого перехода» от доиндустри-ального к индустриальному обществу и его использованию «третьим миром» (Polanyi, 1944) ¹⁴. Исследовательский интерес переместился при этом с госу­дарства на социальные структуры, на то, как лучше вводить в оборот ценно­сти и культурные принципы демократии, как влиять в научном направлении на процесс социализации и мотивации поведения людей, как способствовать усвоению этих принципов. В таком ключе исследовали проникновение демок­ратических норм и политических ценностей в национализм, в эту движущую силу борьбы за независимость и автономию.

Таким образом, теории развития способствовали сравнению обществ с резко отличающимися друг от друга социальными и политическими институтами и культурным опытом. Центральные гипотезы строились на основе «современ­ных» западных образцов политических институтов, которые образовались при переходе от теократического государства к светскому, от статусных отноше­ний к договорным, от докапиталистического уклада к капиталистическому, от статичного понимания изменений в обществе к эволюционному, от орга-

¹⁴ Невозможно переоценить влияние этой работы на целое поколение компаративистов.

нической солидарности к механической, от традиционной власти к рацио­нальной (легальной) власти, от Gemeinschaft к Gesellschaft, а для носителей более радикальных убеждений — при переходе от докапиталистического об­щества к буржуазной демократии и в перспективе к социализму. Крупномас­штабные различия, выявленные в ходе конкретных исследований, создали основу для сравнений, в центре которых находились социальные изменения, способные как укрепить, так и ослабить потенциал демократии. Ослабление контроля над социальной напряженностью и контроль над ней ведут к при­знанию главенствующей роли государства. При этом задача политики состоит в поддержании политического равновесия, стабильности и жизнеспособности. Там, где социальная напряженность не может быть смягчена и правительствам не удается институционализироваться, возрастает предрасположенность к росту авторитарных режимов и «преторианских переворотов» (Huntington, 1968).

Было бы неправильно сказать, что чем больше «новая сравнительная политология» уделяла внимание процессам социальных изменений, тем меньше она обращалась к конкретным политическим институтам. Но в своих попыт­ках использовать в виде гипотез результаты изучения перехода от доиндустриального общества к индустриальному на Западе она придавала столь же большое значение обществу, как и государству, где власть появляется из различных источников, далеко не все из которых обычно имеют политичес­кий характер¹⁵. Подход, в основе которого лежит дихотомия «традиционное-современное», стремился выделить наиболее выпуклые ценности и нормы, которые, будучи укорененными и усвоенными, могли бы способствовать ус­пешному переходу и к «современности», и к демократии. Не менее важно определить ценности, которые плохо усваивается и которым «сопротивляют­ся». Здесь у компаративистов есть целый пантеон классиков в области соци­альной истории, исторической социологии и антропологии — М. Вебер, Э. Дюркгейм, Ф. Теннис, Г. Зиммель, В. Парето, Г. Острогорский, Р. Михельс, Р. Редфилд, Б. Малиновский, А. Р. Радклифф-Браун, Э. Эванс-Причард, К. Леви-Стросс и др., — ставивших вопросы о связи между убеждениями И социальной практикой.¹⁶

Акцент на институционализацию, интернализацию и социализацию норм в значительной степени основан на теории научения, почерпнутой из соци­альной психологии, и теории ценностей, взятой из политической антрополо­гии. Несомненное влияние оказали концепция идентичности Э. Н. Эриксона, работы Д. Макклелланда о «мотивации достижения» и теория фрустрации— агрессии Дж. Долларда (Erikson, 1968; McClelland, 1911; Bollard, 1939). Эти концептуальные подходы помогали в поиске ответа на вопрос о том, как различные культуры и этнические группы реагируют на нововведения. Эти проблемы были рассмотрены на обширном конкретном материале: от сравне­ния «традиционализма» и «современности» (Eisenstadt, 1973; Rudolph, Rudolph,

¹⁵ Делая упор скорее на качественных, нежели на количественных методах и функцио­нальных рамках, теоретики социального изменения ориентировались на проблему «уравно­вешивания» норм, подходящих для демократии и развития, их закрепления в виде соот­ветствующего поведения, усвоения адекватных ролей и ролевых связей, что в свою оче­редь, усиливало бы и институционализировало нормы. Недостаток «соответствия» между ними ведет к возникновению «напряженности», снятие которой — уже «политическая» проблема.

¹⁶ Можно сказать, что политический интерес к культуре начал проявляться с исследова­ний национального характера (Inkeles, 1972).

1967) до теорий политического насилия (Gurr, 1971), условий политической интеграции (Geertz, 1963) и этнических конфликтов (Horowitz 1985) ¹⁷.

Исследования по модернизации находились под сильным влиянием социо­логов, персонально Т. Парсонса. Систематическое сравнение обществ и систем государственной власти, особенно результатов политики, можно найти в работах С. М. Липсета, Ф. Селзника, Д. Белла, А. Корнхаузера, Ф. Конверса, Р. Дарендорфа, М. Яновица, Э. Шилза и А. Турена. Среди рассматриваемых ими вопросов были проблемы этноса, первобытного состояния и необходи­мости понимания «основных ценностей» общества, различных реакций поли­тических культур на перемены в обществе (Apter, 1971) ¹⁸.

Политическая экономия, которую институционалисты сводили к финан­совым институтам, роли казначейства и центральных банков и, конечно же, проблемам производственного цикла, значению безработицы для развития демократии (Schumpeter, 1947, р. 47), повернулась в сторону «развития». Из экономистов либерального толка в сравнительной политологии особенно из­вестны У. У. Ростоу, У. А. Льюис и А. Хиршман. Первый занимался тем, что можно назвать «веком Америки», второй — Африкой и карибскими государ­ствами, последний — Латинской Америкой.

Компаративисты, работающие в области «модернизации», разошлись с те­оретиками «зависимости» на почве «альтернативной» политэкономии. Послед­ние предложили критическое осмысление капитализма и империализма и выд­винули альтернативные рецепты построения социализма «сверху» через созда­ние однопартийного государства, минуя этап буржуазной демократии. Такого рода вопросы лучше всего представлены в работе П. Барана 1962 г. «Полити­ческая экономия роста», оказавшей влияние на несколько поколений при­верженцев теории зависимости в Латинской Америке и внесшей существен­ный вклад в то, что стало отражением радикальных сравнений процессов раз­вития, включая исследования по отдельным и нескольким странам, Ф. Кардо-зо, Ж. Сюре-Каналя и С. Амина, хотя эти авторы обращались также к работам Л. Альтюссера, Э. П. Томпсона, Н. Пуланзаса и многих других.

Поскольку теория развития, будь то в форме исследований модернизации или теории зависимости, распространялась в период «холодной войны», то свойственная этому периоду конфликтность отразилась на методологическим уровне сравнительного анализа в виде противостояния функционального и диалектического подходов¹⁹. Первый исходил из идей равновесия в контексте

¹⁷ Следует отметить значимость «психологического» аспекта применительно к анализу политического насилия (Т. Гарр) и более психоаналитического подхода А. К. Фейерабенда и Розалин Л. Фейерабенд.

¹⁸ Проблема «политического институционального перехода», например, рассматрива­лась относительно того, как и в какой степени можно «институционализировать» западные парламентские структуры в условиях Африки (Apter, 1971).

¹⁹ Теория модернизации делала упор на проблемах создания политических институтов в контексте экономического роста. Теория зависимости сосредоточивала внимание на проти­воречиях роста при капитализме с его неоколониальным прошлым и указывала на «неиз­бежные» неоимпериалистические политические последствия. Каждая из них являлась «кри­тикой» другой. Каждая поддерживала широкую программу сравнительных исследований по конкретным странам. Обе применялись к изучению принципов развития политической эко­номии как в промышленно развитых странах (в метрополиях), так и в странах «третьего мира» (на периферии). Если взглянуть на вещи более пристально, то можно заметить, что в исследованиях модернизации недооценивалась роль государства в качестве самостоятель­ного политического актора, в то время как в теории зависимости оно рассматривалось исключительно в качестве органа правящих классов.

либерального капитализма как основы демократии. Второй — из идеи конф­ликтов, лежащих на пути к социализму.

В зависимости от теоретической ориентации определялся и смысл национа­лизма. Одни авторы трактовали его роль в абсолютистском ключе (Andersen, 1986). Другие понимали его как средство интеграции (Apter, 1971; Coleman, 1958). Третьи — как череду преторианских переворотов (Huntington, 1968). Выс­казывались мнения о мобилизующих свойствах национализма, о его роли в создании национального дискурса (Anderson, 1991). Он рассматривался также как трансформирующая сила, использующая партии и партийное правление как инструменты (Gellner, 1983; Hobsbaum, 1990), и как дезинтегрирующая сила (Migdal, 1988), или во всех перечисленных смыслах в соответствии с контекстами (Almond, Flanagan, Mundt, 1973).

Указанные проблемы включались в сравнительные исследования широкого плана, а также в моноисследования, детально изучавшие отдельные темы и случаи социального изменения, развития, гегемонии, власти²⁰. Сочетание разных типов исследования привело к появлению так называемой политичес­кой этнографии, в рамках которой проводится сравнение внутри и между странами «третьего мира», между странами с однопартийной системой, между авторитарными режимами изучаются проблемы стабильного демократическо­го правления, связанные с усилением социального расслоения. Фактически были изучены все стороны социальной жизни с точки зрения их значения для политики, включая образование, элиты, гражданскую культуру и социа­лизацию в разных гражданских сообществах (Almond, Coleman, 1960; Coleman, 1965; Almond, Verba, 1963) ²¹. Внимание ко всем сторонам жизни общества характерно для идеологии, в особенности националистической, которая вы­рабатывала эти подходы в противовес радикализму или в соединении с ним. Национализм стал основой для изучения легитимности, мобилизации через политические партии, массовых движений, популизма и лидерства, особенно их связи с авторитаризмом и отказом от демократии (Jonesku, Gellner, 1969; Linz, Stepan, 1978; 0'Donnell, 1973).

Одно из наиболее общих критических замечаний в адрес теории модер­низации и теории зависимости (а значит, теории развития в целом) своди­лось к тому, что политика в обеих теориях трактуется как отражение эконо­мики или социетальных процессов. Если теоретики развития критиковали институционалистов за их неспособность теоретически осмыслить противо­речия между предваряющими инициативами государства и сложностью со­циальной жизни, что сводило на нет прекрасно написанные конституции, то их собственные построения содержали огрехи противоположного свойства (Tilly, 1984).

²⁰ Сравнения монотематические обычно бывают диахроническими, т.е. показывающими нарастание внутренних изменений с течением времени. Сравнения общего плана синхро­нические

²¹ См. работы Дж Лапаломбары, М Винера, Л Пая, Дж. Коулмана и Л. Байндера по проблемам бюрократии, проникновению западного типа политических институтов на неза­падную почву и по ряду близких вопросов, выполненные при поддержке комитета по сравнительной политологии при «Social Science Research Council».

Неоинституционализм

То, что мы называем неоинституционализмом, сочетает в себе прежний институционализм с теориями развития. Вновь придавая первостепенное зна­чение политической системе, он соединяет интерес к «развивающимся стра­нам» с устоявшимся интересом к Европе. Можно сказать, что он сформиро­вался при изучении плюралистической демократии (Dahl, 1982; Dogan, 1988). Он анализирует политическое поведение, в том числе электоральное, дина­мику успехов и неудач политических партий, их значение для государства (Lipset, Rokkan, 1967; Rokkan, 1970) и проблемы элит и демократизации (Lint, Stepan, 1978). Обращая особое внимание на государство всеобщего благососто­яния и социал-демократию как альтернативы авторитаризму, неоинституционализм отошел от старой институционалистской «зацикленности» на уроках Великой депрессии и опыте государств всеобщего благосостояния (социал-демократии в Скандинавии и Голландии, а также — лейбористов в Великоб­ритании) ²². По всей Европе тоже было заметно политическое движение за активизацию усилий государства в повышении уровня жизни обездоленных граждан.

Объектом сравнительных исследований стали политические партии, их функционирование, создание блоков, изменение взглядов людей, роль элит, бюрократии и политиков в различных политических режимах. Если сторон­ники теории развития подчеркивали необходимость экономического роста как условия демократии, то неоинституционализм изучал те проблемы, ко­торые возникают перед правительством в связи с негативными последстви­ями роста, включая экологические проблемы, адаптацию иммигрантов и пр. Он также объяснил, почему в реальной политике произошел отход от моде­ли государства всеобщего благосостояния социал-демократии и возврат к либеральным моделям, находившимся в центре внимания старых институционалистов. Не в меньшей степени современные институционалисты инте­ресуются проблемами управляемости, когда в силу политических причин невозможно проведение эффективной политики и любые доступные меры недейственны (Leca, Papini, 1985). Наконец, неоинституциональный анализ оказался востребованным в связи с распадом Советского Союза. Если по окончании «холодной войны» началась третья волна демократизации, то в не меньшей степени активизировались такие политические явления, как сепаратизм и религиозное сектантство и фундаментализм, ни одно из кото­рых не было спрогнозировано и не могло быть объяснено теориями «соци­ального изменения»²³.

Единственной темой, которая сближает теории развития и неоинституцио­нализм, является «переход» к демократии. Неоинституционалисты использу­ют при ее изучении несколько иную стратегию анализа. Наибольшее распрос­транение получило широкое сравнение конкретных исторических форм клас­совой структуры и государственного устройства в рамках того, что можно

²² Политика лейбористов базировалась на чувстве долга благодарного правительства пе­ред ветеранами и гражданами после второй мировой войны.

²³ Восточная Европа в определенной степени заменила «третий мир» в качестве объекта исследования, который находится в процессе «создания политических институтов» и пере­хода от социалистической системы к капиталистической. Кроме того, нарастал интерес к упадку демократических режимов (Linz, Stepan, 1978).

назвать «поствеберовской» схемой. В этом направлении работали Р. Бендикс и Б. Мур, Теда Скокпол, Г. 0'Доннелл, Ф. Шмиттер и Л. Уайтхед (Bendix, 1977; Moore, 1966; Skocpol, 1979; O'Donnell et al.., 1986). Из них первые трое про­водили сравнения Англии и Франции, Индии и Японии, России и Китая относительно их классового состава, бюрократии и государственного управ­ления, последние — государств Латинской Америки. Все анализировали стро­ение государственности этих стран с точки зрения демократического и тота­литарного варианта.

Другие аналитики подчеркивали связь между промышленно развитым капитализмом и парламентарной демократией, решающую роль труда в ис­тории (Rueschemeyer, et al.., 1992), значение социального протеста и актив­ного противостояния государству в целом (Tilly, 1978; Tarrow, 1994) ²⁴. В этой связи важно отметить, что если капитализм и является необходимым усло­вием демократии, то он определенно не является ее достаточным условием (Lipset, 1994).

Компаративистика вновь обратилась к статистическим исследованиям при сравнении таких факторов, как образование, темпы роста и урбанизация. Нача­лом подобного рода исследований послужила работа А. Инкелеса и Д. Г. Смита, в которой проведено сравнение в 6 странах по множеству показателей, изме­ряющих иерархию, стратификацию, стабильность и т.д. Есть примеры и мо­ноисследования, к числу которых относится сравнительная политическая эко­номия, которая обращается к анализу отдельных стран. В центре таких иссле­дований проблематика концентрации и распыления власти при парламентар­ных режимах, и особенно избирательная система и электоральное поведение. Вариации на подобные темы включают анализ возможностей консоциативизма, направленный на поиск способов поддержания жизнеспособных демокра­тических политических институтов в условиях углубившихся социальных раз­личий. Первоначально эта тема была затронута в исследовании социального расслоения в Уганде (Apter, 1961), потом появились работы по Нидерландам. Позднее, в работах А. Лейпхарта, эта тематика рассматривалась уже в более широком контексте в самых разных странах, начиная от Австрии и кончая Южной Африкой (Lijphart, 1977; 1984). В распоряжении политологов были теории «большой коалиции» и механизмы «взаимного вето», применяемые либо для поддержания, либо для противодействия демократии. По-прежнему внимание исследователей привлекают проблемы взаимодействия политичес­ких подсистем и создания условий для «соглашений, достигнутых путем пере­говоров» (Di Palma, 1990).

Значительное содержание неоинституционализма составляет использова­ние демократии в сравнительных исследованиях теории рационального выбо­ра в виде представлений, получивших название «двойного рынка» (имеется в виду пересечение экономического и политического рынков). Первооткрывате­лями такого подхода были Э. Даунс и М. Олсон (Downs, 1957; Olson, 1965; 1982), дальнейшее применение и развитие он нашел в работах М. Гехтера, Р. Бейтса, Д. Лейтина, Ф. Розенблата и др. А. Пшеворский решающим элемен­том выживаемости демократии считает ее способность поддерживать проиг­равшие политические группы, показывая им, что, участвуя в соревнователь-

²⁴ К этому же направлению можно отнести сравнительные исследования общественных движений в Польше, Чили, Франции и в других странах А. Турена, Ч. Тилли и С. Тарроу.

ной политике в рамках демократического режима, они все-таки могут до­биться большего, нежели свергая его (Przeworski, 1991). В отличие от пре­жнего институционализма или теорий модернизации (например С. Хантингтона), в данном случае предполагается, что не обязательно быть сторон­ником демократического режима, чтобы его поддерживать. Для Пшеворского более важно, насколько удовлетворяются экономические потребности и каковы масштабы безработицы и нищеты, вызванные проведением ре­форм, и ведут ли они к снижению неравенства. Такая смена акцентов привела к тому, что государственные институты вновь попали в центр внимания, а вместе с этим вернулся интерес к опыту западных государств всеобщего благосостояния и социал-демократических государств, изучая который можно определить цену компенсационных программ и социаль­ной поддержки неимущих. Тем самым на повестку дня были поставлены вопросы о роли и масштабах деятельности правительства и о пределах госу­дарственного вмешательства.

Для неоинституционализма не чужда и тематика политической культуры. На примере Италии Р. Патнэм достаточно убедительно показал, что главной переменной анализа является наличие или отсутствие гражданских традиций и гражданского общества (Putnam, 1993). В его подходе содержатся некоторые идеи теоретиков модернизации, в которых внимание заостряется на специфи­ческих институциональных образованиях, а в инструментарии присутствуют как аналитические, так и количественные методы традиционного институци­онализма.

Изменения, происшедшие в Европе за последние десятилетия, нашли от­ражение и в политэкономической традиции сравнительных исследований по­литических институтов. Среди сегодняшних проблем этого направления осо­бое место занимает оценка издержек государства всеобщего благосостояния и социал-демократического государства, а также влияние упадка левых движе­ний на политическую систему в целом. Добавим к этому и такие частные проблемы, как преобразование лейбористской партии, принятие ею принци­пов рыночной экономики и выступления против национализации, политику денационализации Миттерана и фракционность в социалистической партии Франции и т.д. Ведется также спор о том, в какой мере демократия является функцией процедурных и результативных компонентов политики, а в какой мере она зависит от предшествующих культурных традиций или культурных новаций (Inglehart, 1990; Abramson, Inglehart, 1995).

Эти конкретные вопросы являются частью общих сравнений, например, скан­динавских и других социал-демократических государств Европы (Нидерланды и Франция) со странами «жесткого» государственного управления экономикой и высокого уровня расходов на социальные программы. Среди недавних значитель­ных работ по этим вопросам можно отметить труды П. Холла, Дж. Зисмана и П. Каценстайна (Hall, 1986; Zysman, 1983; Katzenstein, 1978) ²⁵.

Неоинституционализм не столь ограничен, как прежний институционализм, он восприимчив к экономическому анализу, ибо имеет дело с финан­совой и валютной политикой, банками, рынками и глобализацией. Помимо этого он также изучает изменения законодательного процесса, сдвиги в дол­госрочной политике партий (такие, как влияние курса Миттерана, Маргарет

²⁵ Sen, 1984; Uplon, 1980; Undbhm, 1977.

Тэтчер или Рейгана на принципы и практическую деятельность правитель­ства), не говоря уже о новых общественных образованиях, коалициях и т.п., противостоящих государству. Подобно институционализму, неоинституционализм рассматривает государство как инструментальную величину, обладаю­щую собственной самодостаточностью, тенденциями развития и потребностя­ми, и основное внимание сосредоточивает на взаимоотношениях государства и гражданского общества. В общем можно сказать, что неоинституционализм, по сравнению с институционализмом, в большей степени связан с социаль­ной и политической теорией, чем с политической философией, а также со­трудничает с политической экономией.

Компаративистика вновь обращается к правовым структурам, анализирует значимость их наличия или отсутствия, скажем, в России или Китае, не говоря об особых средствах обретения легитимности представительными орга­нами с согласия тех, кем управляют. Неоинституционализм возвращает нас к вечному вопросу о значении пропорциональности в политических системах. Изначально присутствовавший уже у Платона и Руссо, сейчас он подразуме­вает, что правительство должно быть системой, которая обеспечивает равно­весие между обладанием властью и благами, между управляющими и управ­ляемыми²⁶.

Заключение

Краткий обзор новых направлений сравнительного политического анализа не может, конечно, включить все имеющееся многообразие. Следует принять во внимание, что каждый новый ракурс сравнения оживляет определенную традицию, с каждым поворотом в общей методологии происходят изменения в методах и операциональной стратегии сравнительного анализа (количественные и статистические, стохастические, пат-анализ, анализ взаимосвязей, функцио­нальный, структурный, коалиционный и векторный анализ, социальная эко­логия и т.д.) (Golembiewski, Welsh, Crotty, 1968/1969). По всем этим вопросам имеются добротные работы Г. Экстайна и Д. Аптера, М. Гравица и Ж. Лека, Б. Бади, М. Догана и Д. Пеласси, Г. Виарды, К. Андриана и др. (Eckstein, Apter, 1963; Grawitz, Leca, 1985; Badie, 1980; Dogan, Pelassy, 1984; Wiarda, 1985; Andrian, 1994). Как уже отмечалось, несмотря на различие в стилях, для современных сравнительных исследований характерен общий устойчивый ин­терес к поиску наиболее подходящих методов, единиц сравнения для сбора и обработки данных теоретических принципов, для составления рабочих гипо­тез, а также интерес к разработке новых техник, обеспечивающих сопостави­мость результатов. Иначе говоря, сегодняшние политологи-компаративисты специально заботятся об обеспечении успешного объяснения новых полити­ческих явлений. Дискуссии велись о том, что лучше: «малое число примеров», подробное описание отдельного случая, каковы достоинства и недостатки «боль­ших» теорий (Skinner, 1985) — и того, что Ч. Тилли назвал «большими струк­турами, крупными процессами и грандиозными сравнениями» (Tilly, 1984). Какими бы ни были акценты в каждом случае, в современном сравнительном политическом анализе обычно используется множество эмпирических мето-

²⁶ Дискуссию о пропорциональности см.: Masters, 1968, р. 340—350,

дов — функциональные, аналитические, количественные, статистические — на фоне описательных сравнений (стран, политических институтов).

Всегда есть проблема включения теоретических вопросов и гипотез в материалы конкретного анализа с тем, чтобы они не просто иллюстрирова­ли уже известное (эффект «усиления») или добавляли детали без суще­ственного прироста общих знаний (проблема тривиальности). Преимуще­ство моноисследования — его глубина, внимание к внутренним характе­ристикам социальной и политической жизни одной страны и к какой-то одной проблеме. Проблема состоит в нахождении правильного соотноше­ния, баланса. Было не так много моноисследований, содержащих детальные описания отдельных политических процессов, которые оказали бы боль­шое влияние на сравнительную политологию, выходя за рамки простой иллюстративности. Те, кто включен в эмпирические исследования, зачастую ограничены проблематикой изучаемой страны и, в силу того что детализация обычно препятствует общим выводам, атеоретичны. Это не всегда так: в по­левых исследованиях таких авторов, как К. Гирц, Дж. Коулман, Д. Аптер, Д. Ашфорд, Л. Ладюри, Ф. Фюре, К. Левин, С. Такер, Р. Скалапино, прове­денных на примерах Индонезии, Марокко, Африки, Японии, Китая, Фран­ции, России, если перечислять более или менее произвольно, общая тео­рия применялась к конкретным ситуациям. Сравнительные исследования Коулмана, Д. Аптера, Г. Китчинга по Нигерии, Гане, Уганде и Кении, А. Степана о демократизации, Р. Фейгена по Кубе, Ф. Шмиттера по Брази­лии, Э. Фридмана с коллегами по китайской деревне и многие другие отнюдь не представляют собой только лишь упражнения в детализации знаний или в применении уже известных теорий к конкретным странам (Coleman, 1958; Apter, 1971; 1997; Pitching, 1980; Stepan 1977; Fagen, 1969; Schmitter, 1971; Friedman et al., 1991). Перечисленные авторы внесли свой вклад в теорию в виде умножения богатства сравнительной политологии, а иногда в виде феноменологического понимания политики или, по словам К. Гирца, в виде «прочтения» политики как социального текста (Geertz, 1973). Более того, многие исследования стимулировали специалистов-по­литологов к осознанию своей профессиональной принадлежности к срав­нительной политологии, поскольку нередко сопровождались серьезными спорами компаративистов со страноведами²⁷.

Однако ничто не обнажает недостатки сверхобобщенных сравнительных теорий так, как добротное моноисследование, так называемое case study: оно рассматривает взаимосвязи подсистем, выявляет новые связи и переменные политических процессов, которые могут остаться незамеченными при прове­дении исследований национального правительства или местных властей. Оно может служить противоядием также и от теорий рационального выбора, пере­носящих рациональность как таковую на уровень политической системы в целом, тогда как разные виды рациональности могут встречаться в разных политических подсистемах и подвидах политической реальности, что наносит ущерб центру, но имеет смысл для тех, кто вовлечен в конкретные полити­ческие процессы.

²⁷ Достаточно вспомнить противоречивую реакцию на работу Теды Скокпол«Государ­ства и социальные революции» (Skocpol, 1991).

Необходимость углубленного анализа отдельных примеров связана с по­ставленными вопросами. Многое зависит от необходимости глубоких конкрет­ных знаний там, где они полезны, как в случае Китая или Японии, где трудно работать без знания языка, истории, культуры, искусства и т.д. Недо­статок такого рода знаний может сказаться и применительно к странам Афри­ки, где мало письменных материалов о доколониальном периоде, за исклю­чением, возможно, источников на арабском языке, и где для восстановления хода истории могут потребоваться устные рассказы. Одним из лучших стиму­лов для проведения моноисследований является то, что они дают новую пищу для сравнительных теорий, которые быстро устаревают и становятся баналь­ными. Более того, сравнительные теории бывают зачастую «озадачены» собы­тиями, которых они не только не могли предсказать, но и возможность кото­рых исключали. Наиболее показательный тому пример — распад Советского Союза.

Если применить жесткий критерий прогностической способности к срав­нительной политологии, то она окажется не лучше и не хуже любой дру­гой области политической науки или социальных наук в целом. Просто она имеет дело с множеством переменных, и определить наиболее существен­ные из них трудно. Насколько демократия зависит от культурных «предпо­сылок», образования или гражданских элит? В какой мере она будет зави­сеть от предшествующего негативного опыта авторитарного правления? Ни на один из этих вопросов нельзя дать окончательный ответ. Подводя итог обзору сравнительного анализа демократии, С. Липсет отмечал, что мож­но, конечно, делать выводы о процессах демократизации на основе корре­ляций между демократией и экономическим ростом или изменениями со­циальной структуры, но существует множество других, столь же убеди­тельных взаимосвязей. В более общем плане можно согласиться с его мыс­лью о том, что «при многовариантности любой причинно-следственной связи любые политические переменные неизбежно будут давать противоре­чивые результаты» (Lipset, 1994).

Если так, то что же можно сказать в пользу сравнительного политического анализа? В одном случае он повышает чувствительность наблюдателей к раз­личиям между их собственными обществами и другими и к последствиям таких различий. Это делает политологию более восприимчивой к сложности и многообразию норм, ценностей, институтов и социальных структур и к взаи­мосвязи различных форм политического поведения, которые, даже если они кажутся похожими на наши, могут означать совсем иное для тех, на кого они распространяются.

Для крупных проблем — изменение как развитие, изменение представле­ний о равенстве и справедливости, пропорции и баланс между равенством и различным статусным положением, свобода выбора и порядок — можно строить предположения, предвидеть, быть уверенным в последствиях (Apter, 1971a). Можно представить, что одно и то же поведение приведет к совершенно иным результатам в разных условиях. Например, риск, присущий предприни­мательской инициативе, может сопровождать также и насилие (Apter, 1996). Можно предположить, какие значимые проблемы (односторонняя политика, крайние формы национализма, местничество, сектантство, возрождение эт­нического, религиозного, расового и другого размежевания) ведут общество скорее к меньшей, чем к большей терпимости, несут опасность скорее нега-

тивного, чем позитивного плюрализма. В этом смысле упадок левых сил при­вел к восстановлению исконного представления о демократии как конечной цели, а не начала. Другой серьезный вопрос касается того, как демократичес­кие политические системы смогут увязать инновации и рост, с одной сторо­ны, и различные проявления маргинальности (экономические, социальные, этнические, религиозные) — с другой. Наконец, можно спросить, может ли наступить «избыток» демократии, превышающий ее возможности и задеваю­щий нравственные чувства. Так, во имя демократии чьи-то интересы могут быть возведены до уровня прав, что сведет на нет перспективы совместных решений договаривающихся сторон и приведет к возрастанию враждебности и взаимного антагонизма, к меньшей терпимости и меньшему числу полити­ческих альтернатив.

Конечно, даже если признать, что демократия является универсальной формой правления, то все равно остается проблема ее наилучшего приспо­собления к разнообразным условиям, старым и новым, с которыми она столкнется, и проблемы внетерриториальных объединений, регионализма, глобализма, разнообразных функциональных и политических ассоциаций (частных и общественных), которые могут видоизменять характер суверени­тета и подвергать сомнению принцип неприкосновенности границ. Но, не­смотря на необходимость достижения некоторого приемлемого варианта, все, что она сама методом проб предлагает, не бесспорно. Рассмотрев на много­численных примерах различные подходы: институционализм, теории разви­тия, неоинституционализм — со всеми их различиями в акцентах и страте­гиях исследований, мы должны сделать вывод о том, что, по-видимому, есть лишь весьма ограниченный комплекс особых институтов, который обес­печивает жизнедеятельность демократии, что бы ни подразумевалось под этим словом. Несмотря на «эксперименты» по созданию чего-то иного, струк­турные возможности демократического государства ограничены. Сегодня нет никакой иной формулы демократии вместо той, которую социалисты назва­ли однажды «буржуазной». Точно так же нет никакой новой формулы де­мократии, которая учитывала бы культурную специфику и уникальные осо­бенности отдельно взятой страны. Демократия может принимать «туземные» формы, но в перспективе они не очень подходят для решения современных политических проблем.

ЛИТЕРАТУРА

Abramson P.R., Inglehart R. Value change in global perspective. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1995.

Almond G., Coleman J.S. The politics of the developing areas. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1960.

Almond G., Verba S. The civic culture. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1963.

Almond G., Flanagan S.C., Mundt R. (eds). Crisis, choice, and change. Boston: Little, Brown, 1973.

Althusser L. For Marx. London: Penguin, 1969. Amin S. Class and nation, historically and in the current crisis. New York: Monthly Review Press, 1980.

Anderson B. Imagined communities. London: Verso, 1991.

Anderson P. Lineages of the absolutist state. London: Verso, 1986.

Andrain C.F. Comparative political system. Armonk (N.Y.): M.E. Sharpe, 1994.

Apter D.E. The political kingdom in Uganda. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1997; originally published 1961.

Apter D.E. Ghana in transition. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1971; originally published 1963.

Apter D.E. The politics of modernization. Chicago: University of Chicago Press, 1965.

Apter D.E. Choice and the politics of allocation. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1971o.

Apter D.E. (ed.). The legitimization of violence. London; Macmillan, 1996.

Apter D.E., Saich T. Revolutionary discourse in Mao's republic. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1994.

Arendt H. On revolution. New York: Viking, 1963.

Badie B. Le developpement politique. Paris: Economica, 1980.

Badie В., Birnbaum P. The sociology of the state. Chicago: University of Chicago Press, 1983.

Barker E. The politics of Aristotle. Oxford: Clarendon Press, 1946.

Bendix R. Nation-building and citizenship. Berkeley: University of California Press, 1977.

Bienen H. Kenya: The politics of participation and control. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1974.

Bimbaum P. La logique de 1'etat. Paris: Fayard, 1982.

Bryce J. Modern democracies. New York: Macmillan, 1921.

Campion G. An introduction to the procedure of the house of commons. London: Macmillan, 1950.

Cardoso F.H., Falleto E. Dependency and development in Latin America. Berkeley: University of California Press, 1979.

Clegg H. Industrial democracy and nationalization. Oxford: Blackwell, 1951.

Coleman J.S. Nigeria: Background to nationalism. Berkeley. University of California Press, 1958.

Coleman J. (ed.). Education and political development. Princeton (N. J.): Princeton University Press, 1965.

Dahl R. Dilemmas of pluralist democracy. New Haven (Conn.): Yalt University Press, 1982.

Di Palma G. Apathy and participation. New York: Free Press, 1970.

Di Palma G. To craft democracies. Berkeley: University of California Press, 1990.

Dogan M., Pelassy D. How to compare nations. Chatham (N.J.): Chatham House, 1984. [Доган M., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. M.: ИСПИ РАН, 1994.]

Dogan M., Kasarda J. D. (ed.). The metropolis era. 2 vols. Newbury Park (Cal.): Sage, 1988.

Dollard J. Frustration and aggression. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1939.

Downs A. An economic theory of democracy. New York: Harper, 1957.

Duverger M. Political parties. New York: Wiley, 1954.

Eckstein H., Apter D.E. (eds). Comparative politics. New York: Free Press, 1963.

Eisensladt S.N. Tradition, change, and modernity. New York: Wiley, 1973.

Erikson E.H. Identity. New York: Norton, 1968.

Fagen R. The transformation of political culture in Cuba. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1969,

Finer H. Theory and practice of modem government. New York: Holt, 1949.

Frank A. G. Capitalism and underdevelopment in Latin America. New York: Monthly Review Press, 1969.

Friedman E., Pickowicz P. G., Selden M. Chinese village, socialist state. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1991.

Friedrich C.J. Constitutional government and democracy. Waltham (Mass.): Blaisdell, 1968.

Friedrich C.J., Bn.eynskiZ.K. Totalitarian dictatorship and autocracy. New York: Praeger. 1962.

Furet F., OzoufM. A critical dictionary of the French revolution. Cambridge (Mass.): Harvard University Press,1989.

Geertz C. (ed.). Old societies and new states. New York: Free Press, 1963.

Geertz, C. The interpretation of cultures. New York: Basic, 1973.

Gellner E. Nations and nationalism. Ithaca (N.Y.): Comell University Press, 1983.

Gierke O.V. Natural law and the theory of society, 1500-1800. Cambridge: Cambridge University Press, 1950.

Girvetz, H.K. Welfare state // International Encyclopedia of the Social Sciences / Ed. by D.L. Sills. New York: Macmillan, 1968. Vol. 16. P. 512-521.

Golembiewski R.T., Welsh W.A; Crotty W.A. A methodological primer for social scientists. Chicago:Rand McNally, 1968/1969.

Gough J. W. The social contract. Oxford: Clarendon Press, 1957.

Grawitz M., Leca J. (eds). Traite de science politique. 4 vols. Paris: Presses Universitaires de France, 1985.

Gurr T.R. Why men rebel. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1970.

Hall P. Governing the economy. New York: Oxford University Press, 1986.

Hancock W.K. Survey of commonwealth affairs. 2 vols. New York: Oxford University Press, 1937-1942.

Headlam-Morley A. The new constitutions of Europe. Oxford: Oxford University Press, 1929.

Hobsbawm E.J. Nations and nationalism since 1780. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

HorowitzD.L. Ethnic groups in conflict. Berkeley: University of California Press, 1985.

Huntington S. Political order in changing societies. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1968.

Huntington S. The third wave: Democratization in the late twentieth century. Norman: University of Oklahoma Press, 1993.

Inglehart R. Culture shift in advanced societies. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1990.

Inkeles A. National character and modem political systems // Psychological anthropology / Ed. by F.L.K. Hsu. Cambridge (Mass.): Schenkman, 1972.

Inkeles A., Smith D.H. Becoming modem. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1974.

Ionescu G., Gellner E. (eds). Populism. London: Weidenfeld and Nicolson, 1969.

Jennings W.I. Cabinet government. Cambridge: Cambridge University Press, 1947.

Katzenstein P. Between power and plenty. Madison: University of Wisconsin Press, 1978.

Kitching G. Class and economic change in Kenya. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1980.

Lakeman E., Lambert J.D. Voting in democracies. London: Faber and Faber, 1959.

Leca J., Papini L. Les democraties sont-elles gouvemables? Paris: Economica, 1985.

Lewis W.A. The theory of economic growth. London: George Alien and Unwin, 1957.

Leys C. Underdevelopment in Kenya. Berkeley: University of California Press, 1974.

Lijphart A. Democracy in plural societies. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1977. [Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное ис­следование. M.: Аспект Пресс,1997.]

Lijphart A. Democracies: Patterns of majoritarian and consensusgovernment in twenty one countries. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1984.

Lindblom C.E. Politics and markets. New York: Basic, 1977.

Lint J., Stepan A. (eds). The breakdown of democratic regimes. Baltimore (Md.): Johns Hopkins University Press, 1978.

Lipset S.M. The social requisites of democracy revisited // American Sociological Review. 1994. Vol. 59. P. 1-22.

Lipset S.M., Rokkan S. (eds). Party systems and voter alignments. New York: Free Press, 1967.

Lipton M. Why poor people stay poor. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1980.

McClelland D. С. The achieving society. Princcton (N.J.): Van Nostrand, 1961.

Mackenzie W.J.M. Free elections. London: Alien and Unwin, 1958.

Masters R. Rousseau. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1968.

Michels R. Political Parties. New York: Free Press, 1958.

Migdal J.S. Strong societies and weak states. Princeton (N.J.): Princeton University Press,

1988.

Moore B. The social origins of dictatorship and democracy. Boston: Beacon Press, 1966.

O 'Donnell G. Modernization and bureaucratic authoritarianism. Berkeley (Cal.): Institute of International Studies, 1973.

O'Donnell G., SchmitterP.C., Whitehead L. Transitions from authoritarian rule: Comparative perspectives. Baltimore (Md.): Johns Hopkins University Press, 1986.

Offe C. Contradictions of the welfare state. Cambridge (Mass.): MIT Press, 1984.

Olson M. The logic of collective action. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1965.

Olson M. The rise and decline of nations. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1982.

Ostrogorski M. Democracy and the organization of political parties. New York: Doubleday/ Anchor, 1964.

Panitch L. Social democracy and industrial militancy. Cambridge: Cambridge University Press, 1976.

Pateman C. Participation and democratic theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1970.

Poggi G. The state. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1990.

Polanyi K. The great transformation. Boston: Beacon Press, 1944.

Poulantws N. Political power and social classes. London: New Left Books, 1973.

Pryworski A. Democracy and the market. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.

Putnam R. Making democracy work: Civic traditions in modem Italy. Princeton (N.J.); Princeton University Press, 1993.

Putnam R., Leonardi R., Manetti R. Y. Making democracy work: Civic traditions in modem Italy. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1993.

Pye L. The spirit of Chinese politics. Cambridge: MIT Press, 1968.

Pye L., Pye M. Asian power and politics: The cultural dimensions of politics. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1985.

Robson W.A. (ed.). The civil service. London: Hogarth Press, 1956.

Rokkan S. Citizens, elections, parties. Oslo: Universitetsforlaget, 1970.

Rudolph L.I., Rudolph S.H. The modernity of tradition. Chicago: University of Chicago Press, 1967.

Rueschemeyer D., Stephens E.ff., Stephens J.D. Capitalist development and democracy. Chicago: University of Chicago Press, 1992.

SchmitterP.C. Interest conflict and political change in Brazil. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1971.

SchumpeterJ. Capitalism, socialism, and democracy. New York: Harper. 1947.[Шумпс - тер И. Капитализм, социализм и демократия. M.: Экономика, 1995.]

Safran W. The French polity. White Plains; (N.Y.): Longman, 1995.

Sen A. Resources, values and development. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1984.

Shils E. Political development in new States. S'Gravenhage: Mouton, 1962.

Skinner Q. (ed.). The return of grand theory in the human sciences. Cambridge: Cambridge UniversityPress, 1985.

Skocpol T. States and social revolutions. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.

Stepan A. The state and society. Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1977.

Strauss L. What is political philosophy? New York: Free Press, 1959.

Suret-Canale J. French colonialism in tropical Africa. London: Hurst, 1971.

Tarrow S. Power in movement. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

Thompson E.P. The making of the English working class. London: Gollancz, 1963/1965.

Tilly C. From mobilization to revolution. New York: Random House, 1978.

Tilly C. Big structures, large processes, huge comparisons. NewYork: Russell SageFoundation, 1984.

Touraine A. Sociologie de 1'action. Paris: Editions du Seuil, 1965.

Wheare K.C. Government by committee. Oxford: Clarendon Press, 1955.

Warda H.J. New directions in comparative politics. Boulder (Colo.): Westview Press, 1985.

Wight M. The development of the legislative council 1606-1945. London: Faber, 1946.

Zysman J. Governments, markets, and growth. Ithaca (N.Y.): Comell University Press, 1983.