Теперь уже, когда иду навещать маму, я даже не прикидываюсь собой. 11 страница

-- Посмотрим, что можно сделать.

А я захлопываю дверь у него перед носом.

Дэнни уже толкает камень по полу, и спрашивает, не найдется ли у меня парочки баксов. На дворе снабжения стройматериалами есть кусок тесаного гранита. Хороший строительный камень, с хорошим коэффициентом упругости, стоит за тонну очень дорого, и Дэнни кажется, что один камень отдельно он мог бы раздобыть за десять баксов.

-- Камень всегда камень, -- замечает Дэнни. -- Но квадратный камень -- это сказка.

Гостиная будто завалена сходом лавины. Сначала уровень камней поднялся до подножья дивана. Потом с головой были похоронены столики, только абажуры остались торчать из камней. Из гранита и песчаника. Серых, синих, черных и коричневых камней. Некоторые комнаты, по которым мы ходим, завалены под потолок.

Ну, а я спрашиваю -- что он собрался строить?

А Дэнни в ответ:

-- Дай десять баксов, -- заявляет Дэнни. -- Разрешу помочь.

-- Целая куча дебильных камней, -- говорю. -- Какая у тебя цель?

-- Затея не в том, чтобы что-то в итоге сделать, -- отвечает Дэнни. -- Затея в том, чтобы делать, понял, в самом процессе.

-- Но куда ты собрался деть все эти камни?

А Дэнни говорит:

-- Не узнаю, пока не соберу сколько надо.

-- А сколько надо? -- спрашиваю.

-- Не знаю, братан, -- отвечает Дэнни. -- Просто охота, чтобы дни моей жизни к чему-то складывались.

Точно так же, как любой день жизни, так же, как он может просто исчезнуть перед телевизором, объясняет Дэнни, ему хочется иметь камень, которым можно отметить любой день. Что-то осязаемое. Только одну вещь. Маленький монумент, чтобы обозначить завершение каждого дня. Каждого дня, который он провел, не занимаясь онанизмом.

"Надгробный камень" -- неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

-- Тогда, может, жизнь к чему-то сложится, -- говорит он. -- К чему-то прочному.

Говорю -- надо организовывать двенадцатишаговую программу для камнеманов.

А Дэнни отзывается:

-- Будто оно поможет, -- говорит. -- Ты вообще сам-то когда в последний раз думал о четвертом шаге?

 

Глава 30

 

Мамуля и наш глупый малолетний говнюк один раз остановились в зоопарке. Этот зоопарк так славился, что был окружен целыми акрами автостоянок. Он был в каком-то городе, куда можно проехать на машине, и очередь мам с детишками стояла с деньгами, ожидая, когда их пустят внутрь.

Это случилось после учебной пожарной тревоги в полицейском участке, после того, как детективы отпустили мальчика в одиночку пойти поискать туалет, а снаружи за углом припарковалась мамуля, и она сказала ему:

-- Хочешь помочь освободить зверей?

То был четвертый или пятый раз, когда она вернулась забрать его.

То была вещь, которую в суде после назовут "Жестокое обращение с городской собственностью по небрежности".

В тот день лицо мамули выглядело как у собачек, у которых уголок каждого глаза смотрит вниз, и из-за больших складок кожи глаза кажутся сонными.

-- Чертов сенбернар, -- сказала она, смотрясь в зеркало заднего обзора.

Она где-то раздобыла белую футболку, которую стала носить, с надписью "Хулиганье". Та была новая, но на одном рукаве уже появилось немного крови из носу.

Другие мамы и детишки стояли и болтали друг с другом.

Очередь тянулась долго-долго. Полиции вокруг было не видать.

Пока они стояли, мамуля рассказывала, что если тебе захочется стать первым человеком, который взойдет на борт самолета, и если хочешь лететь с домашним питомцем -- то вы запросто можете и вместе. Авиакомпании обязаны позволять сумасшедшим держать своих зверей на руках. Так говорит правительство.

То была очередная порция жизненно важной информации.

Стоя в очереди, она дала ему несколько конвертов и наклеек с адресами, чтобы клеить на них. Потом дала несколько купонов и писем, чтобы обернуть те и положить внутрь.

-- Берешь, звонишь людям из авиакомпании, -- рассказывала она. -- И говоришь им, что тебе нужно захватить "успокоительное животное".

Так их на полном серьезе и называют авиалинии. Это может быть собака, обезьяна, кролик, но ни за что не кот. Правительство не считает, что коты могут кого-то успокаивать.

Авиакомпания не может потребовать тебя доказать, что ты сумасшедший, сказала мамуля. Получилась бы дискриминация. У слепых же не требуют доказать, что они слепы.

-- Когда ты сумасшедший, -- сказала она. -- Твой внешний вид или поступки -- вина не твоя.

Купоны гласили: "В счет одной бесплатной порции в "Кловер Инн".

Она сказала, что сумасшедшие и хромые получают места на авиарейс первым делом, поэтому вы с обезьяной окажетесь прямо в начале очереди, -- неважно, сколько человек было впереди. Свернула рот на сторону и крепко втянула воздух ноздрей с той же стороны, потом свернула на другую и снова втянула воздух. Рукой все время держалась за нос, трогала его и терла. Потянула за кончик. Понюхала снизу заблестевшие ногти. Посмотрела вверх, в небо, и втянула носом каплю крови. У сумасшедших, сказала она, в руках вся власть.

Дала ему марки, чтобы лизать и клеить на конверты.

Очередь понемногу продвигалась раз за разом, и мамуля попросила, стоя у окошка:

-- Дай мне платок, пожалуйста, -- передала конверты с марками в окошко и сказала. -- Не отправите это для нас по почте?

Внутри зоопарка были звери за решетками, за толстым пластиком, в глубоких котлованах, наполненных водой, и звери в основном лежали на земле, дергая себя задними лапами.

-- Нет, ну ты посмотри, -- возмутилась мамуля чересчур громко. -- Даешь дикому зверю милое чистое спокойное место для жизни, даешь ему много хорошей полезной еды, -- сказала. -- И вот тебе благодарность.

Другие мамы наклонились и зашептали своим деткам, потом утащили их идти смотреть на других зверушек.

Перед ними гоняли кулаки обезьяны, брызгая струями густой белой дряни. Дрянь стекала по пластмассовым окошкам изнутри. Старая белая дрянь была там же, разлившаяся тонким слоем и засохшая почти до прозрачности.

-- Отбираешь у них борьбу за выживание -- и вот что получаешь, -- сказала мамуля.

Дикобразы кончают так, -- рассказывала она, пока они смотрели, -- дикобразы скачут на деревянной палке. Точно как ведьма ездит на метле, -- дикобразы трутся о палку, пока та не становится вонючей и скользкой от мочи и сока из желез. Когда та начнет вонять достаточно сильно -- они ни за что не променяют ее на другую.

Продолжая наблюдать, как дикобраз катается на палке, мамуля заметила:

-- Какая все же тонкая метафора.

Маленький мальчик представил, как они выпускают всех зверей на волю. И тигров, и пингвинов -- и все они дерутся. Леопарды и носороги кусают друг друга. Малолетнему пидору затея очень понравилась.

-- Единственное, что отделяет нас от животных, -- сказала мамуля. -- То, что у нас есть порнография.

Снова условности, сказала она. И она не была уверена, делает ли это нас лучше животных, или хуже.

Слоны, сказала мамуля, могут пользоваться хоботом.

Макаки могут пользоваться хвостом.

А маленькому мальчику хотелось только глянуть, как выйдет из строя что-то опасное.

-- Мастурбация, -- сообщила мамуля. -- Их единственное средство для побега.

"Пока не придем мы", -- подумал мальчик.

Грустные витающие в облаках животные, окосевшие медведи, гориллы и выдры все вздрагивали, их остекленевшие глазки были почти закрыты, и они едва дышали. Усталые лапки у всех напухли. Глаза позаплывали.

Дельфины и киты трутся о гладкие бока бассейнов, сказала мамуля.

Олени трут рога в траве до самого, как она выразилась, оргазма.

Прямо перед ними японская панда расплескала немного своей гадости по камням. Потом медвежонок развалился на спине и закрыл глаза. Его лужица осталась умирать на солнце.

Мальчик прошептал -- это грустно?

-- Хуже, -- ответила мамуля.

Она рассказала про знаменитого кита-убийцу, который снимался в фильме и потом переехал в новый роскошный аквариум, но продолжал творить непотребство со стенками. Владельцы были очень смущены. Все дошло до того, что сейчас кита пытаются освободить.

-- Мастурбация навстречу свободе, -- отметила мамуля. -- Мишелю Фуко понравилось бы.

Она рассказала, что когда девочка и мальчик у собачек совокупляются, головка пениса мальчика набухает, а вагинальные мышцы девочки сжимаются. Даже после окончания полового акта обе собачки остаются прицепленными друг к дружке, беспомощные и несчастные на некоторое время.

Мамуля сказала, что по тому же сценарию развивается и большинство брачных союзов у людей.

К этому моменту последние оставшиеся матери уже отогнали своих детишек подальше. Когда они двое остались совсем одни, мальчик прошептал -- где им найти ключи, чтобы освободить всех зверей?

А мамуля ответила:

-- У меня уже с собой.

Перед клеткой с обезьянами мамуля полезла в сумочку и вынула пригоршню пилюлек: маленьких круглых фиолетовых пилюлек. Она швырнула всю пригоршню через прутья, а пилюльки рассыпались и покатились в стороны. Несколько обезьян спустились вниз посмотреть.

На миг испугавшись, уже не шепотом, маленький мальчик спросил:

-- Это яд?

А мамуля засмеялась.

-- Вот это мысль, -- сказала она. -- Нет, милый, мы же не хотим освобождать обезьянок настолько.

Обезьяны уже толпились, поедая пилюльки.

А мамуля сказала:

-- Успокойся, сына, -- она порылась в сумочке и достала белую трубочку, трихлорэтан.

-- Это? -- переспросила она, и положила несколько фиолетовых пилюлек себе на язык. -- Это всего лишь старая добрая растительная разновидность ЛСД.

Потом затолкала трубочку трихлорэтана себе в ноздрю. А может, и нет. Может быть, все было совсем не так.

 

Глава 31

 

Дэнни уже сидит во тьме в первом ряду, делая наброски на желтой планшетке, которую держит в объятиях, а три с половиной пустых бутылки пива стоят на столике перед ним. Он не поднимает взгляд на танцовщицу, брюнетку с прямыми черными волосами, стоящую на руках и коленях. Та дергает головой из стороны в сторону, подметая прической сцену, и волосы кажутся пурпурными в красном свете. Она разглаживает волосы руками, убирая их за спину, и подползает на край сцены.

Музыка -- громкое танцевальное техно, замикшированное с сэмплами собачьего лая, клаксонов, марша гитлерлюгенда. Доносятся звуки бьющегося стекла и выстрелы. В музыке слышны крики женщин и сирены пожарных машин.

-- Эй, Пикассо, -- зовет танцовщица, болтая ногой у Дэнни под носом.

Не отрывая взгляд от планшетки, Дэнни вынимает один бакс из кармана штанов и просовывает ей между пальцев ноги. На сиденье рядом с ним лежит очередной камень, завернутый в розовое одеяло.

На полном серьезе, мир сбился с пути тогда, когда мы принялись танцевать под звуки пожарной тревоги. Пожарные тревоги уже не означают пожаров.

Случись настоящий пожар -- посадили бы человека с приятным голосом дать объявление:

-- Легковой автомобиль "Бьюик" с номерами BRK 773, у вас не погашены фары.

По случаю всамделишного ядерного нападения взяли бы прокричали:

-- К телефону у стойки бара просят Остина Леттермана. К телефону просят Остина Леттермана.

В конце света будет не рев со взрывом, а сдержанное, хорошо оформленное объявление:

-- Билл Ривервэйл, для вас звонок на второй линии.

И потом ничто.

Танцовщица выдергивает рукой деньги Дэнни, зажатые между пальцев. Лежит на животе, упираясь в сцену локтями, прижимая груди друг к дружке, и говорит:

-- Давай глянем, как вышло.

Дэнни наносит пару быстрых штрихов и разворачивает планшетку к ней.

А она спрашивает:

-- Это что -- я?

-- Нет, -- отвечает Дэнни и поворачивает планшетку, чтобы изучить ее самому. -- Это колонна композитного ордера, как строили римляне. Смотри, -- говорит он, указывая на что-то выпачканным пальцем. -- Видишь, как римляне сочетали завитки ионического ордера с коринфским лиственным орнаментом, да при этом сохраняя все пропорции.

Танцовщица -- это Шерри Дайкири из нашего прошлого визита, только сейчас ее светлые волосы покрашены в черный. На внутренней стороне бедра -- маленькая круглая повязочка.

И вот я уже подошел к Дэнни, заглядываю ему через плечо, зову:

-- Братан.

А Дэнни отзывается:

-- Братан.

А я говорю:

-- Ты, видать, снова побывал в библиотеке.

Хвалю Шерри:

-- Молодец, что позаботилась о родинке.

Шерри Дайкири веером закручивает волосы над головой. Выгибается, потом отбрасывает длинную черную прическу назад за плечи.

-- Еще я покрасила волосы, -- сообщает она. Тянется рукой за спину, выпутывая несколько локонов, и протягивает их мне навстречу, протирая между пальцев.

-- Теперь они черные, -- говорит.

-- Я решила, что так будет надежнее, -- рассказывает. -- Раз ты сказал, что среди блондинок рак кожи бывает чаще.

А я трясу каждую бутылку, пытаясь определить, в которой осталось пиво, чтобы выпить, и смотрю на Дэнни.

Дэнни рисует, не слушает, и вообще его здесь нет.

"Коринфские тосканские композитные архитравы антаблемента..." Некоторых людей в библиотеку нужно пускать только по рецепту. Серьезно, книги по архитектуре для Дэнни порнография. Ясное дело, сначала было несколько камушков. Потом реберные своды. Я хочу сказать -- такова Америка. Начинаешь с рукоблудия -- и развиваешься до оргий. Сперва куришь чуток травки, потом приходит папаша-героин. В этом вся наша культура: больше, лучше, сильнее, быстрее. Ключевое слово -- "прогресс".

В Америке так: если твоя зависимость не остается максимально новой и продвинутой -- ты позорище.

Глядя на Шерри, хлопаю себя по голове. Потом показываю на нее пальцем. Подмигиваю и говорю:

-- Вот умница.

Она отзывается, пытаясь завернуть ногу за голову:

-- Осторожность не повредит, -- шерсть у нее по-прежнему сбрита, кожа по-прежнему розовая и в веснушках. Ногти на ногах серебряные. Музыка сменяется на грохот пулеметной очереди, потом на свист падающих бомб, и Шерри объявляет:

-- Перерыв, -- находит разрез в кулисах, потом исчезает за сцену.

-- Только глянь на нас, братан, -- говорю. Нахожу бутылку с уцелевшим пивом, а оно теплое. Продолжаю. -- Стоит женщинам всего лишь раздеться -- и мы отдаем им все свои деньги. В смысле -- почему мы в таком рабстве?

Дэнни переворачивает страницу на планшетке и берется за что-то новое.

Снимаю его камень на пол и сажусь.

Мне просто надоело, сообщаю ему. Эти женщины вечно мной заправляют. Сначала мама, потом доктор Маршалл. А в промежутках ты осчастливь еще Нико, Лизу и Таню. Гвен эта, которая даже не дала мне себя изнасиловать. Вечно они все только для себя. Они считают, мол, мужчины не нужны. Бесполезны. Будто мы какой-то сексуальный довесок.

Просто система жизнеобеспечения для эрекции. Или для кошелька.

Отныне, говорю, я не собираюсь уступать ни пяди.

Я объявляю забастовку.

Отныне женщины пускай сами открывают себе двери.

Пускай сами платят по счету за свои ужины.

Не собираюсь никому двигать тяжелые диваны -- больше никогда.

И открывать заевшие крышки банок тоже.

И никогда в жизни я больше не стану поднимать стульчак в туалете.

Черт возьми, отныне я ссу на каждый стульчак.

Двумя пальцами подаю официантке международный знак языка жестов -- "два". "Еще два пива, пожалуйста".

Говорю:

-- Вот посмотрим, как женщины попробуют пожить без меня. Возьмем да поглядим, как их маленький женский мирок со скрежетом встанет на месте.

Теплое пиво отдает ртом Дэнни, его зубами и губной мазью, -- вот так мне сейчас нужно выпить.

-- И, сто пудов, -- говорю. -- Если я окажусь на тонущем корабле - то полезу в шлюпку первым.

Нам не нужны женщины. В мире полно других вещей, с которыми можно заниматься сексом -- возьмите сходите на встречу сексоголиков и запишите себе. Есть печеные арбузы. Есть вибрирующие ручки газонокосилок -- как раз на уровне промежности. Есть пылесосы и кресла из мягкой резины. Сайты в Интернете. Всевозможные старые сексуальные ищейки из чатовых залов, прикидывающиеся шестнадцатилетними девчонками. На полном серьезе, из бывалых фэбээровцев получаются самые сексуальные кибердевочки.

Прошу, покажите мне хоть одну вещь в нашем мире, которая и есть то, чем кажется.

Заявляю Дэнни, вот он я, значит, заявляю ему:

-- Женщины не хотят равных прав. У них куда больше власти в роли притесняемых. Им нужно, чтобы мужчины были громадным вражеским сговором. Все их самоопределение строится на этом.

А Дэнни оглядывается, поворачивая только голову, как сова, глаза под бровями сведены в одну точку, и он отвечает:

-- Братан, да ты уже идешь вразнос.

-- Нет, я о чем, -- возражаю.

Говорю -- просто убил бы парня, который изобрел самотык. Я и правда убил бы.

Музыка сменяется на сирены воздушной тревоги. Потом гордо выходит новая танцовщица, светясь розовым внутри какого-то абсолютно кукольного купальника, ее шерсть и груди почти наружу.

Она сбрасывает с одного плеча бретельку. Сосет указательный палец. Падает бретелька с другого плеча, и теперь только ее грудь удерживает купальник от падения к ногам.

Мы с Дэнни вдвоем наблюдаем за ней, и купальник падает.

 

Глава 32

 

Когда приходит тягач из автоклуба, девушке с конторки приходится топать его встречать, поэтому заверяю ее, мол, конечно, -- я готов последить за ее столом.

На полном серьезе, когда автобус высадил меня сегодня у Сент-Энтони, я заметил, что у нее спущены две шины. Оба задних колеса стоят прямо на ободе, сказал я ей, заставляя себя ни на секунду не отводить взгляд.

Экран безопасности демонстрирует столовую, где старухи едят на завтрак растертую в пюре пищу разных оттенков серого.

Переключатель интеркома установлен на номер первый, -- слышна лифтовая музыка, и где-то течет вода.

Монитор переключается по циклу на комнату для кружков, там пусто. Проходит десять секунд. Потом тут зал, где стоит телевизор с темным экраном. Потом, десять секунд спустя, библиотека, где Пэйж толкает мою маму в коляске мимо полок с потрепанными старыми книгами.

Щелкаю управлением интеркома туда-сюда по шкале, пока не слышу их на шестом номере.

-- Если бы только у меня хватало смелости не бороться и не подвергать сомнению все подряд, -- говорит мама. Она тянется и касается корешка книги, продолжая. -- Если бы я хоть один раз могла сказать -- " Вот. Вот, что хорошо. Просто потому, что я это выбираю ".

Она вынимает книгу, разглядывает обложку и заталкивает книгу обратно, на полку, мотая головой.

И, через динамик, шершавый и приглушенный, мамин голос интересуется:

-- Вот вы -- как решили стать врачом?

Пэйж пожимает плечами:

-- Нужно же на что-то выменивать свою юность...

Монитор переключается по циклу, демонстрируя пустую погрузочную площадку позади Сент-Энтони.

Теперь мамин голос спрашивает на заднем плане:

-- Но как пришло решение?

А Пэйж на заднем плане отвечает:

-- Не знаю. Однажды взяла и захотела стать врачом... -- и ее голос гаснет, переходя в какую-то другую комнату.

Монитор переключается по циклу, демонстрируя парадную стоянку, где остановился тягач, а его водитель сидит на корточках возле голубой машины. Девушка с конторки стоит в стороне, сложив на груди руки.

Щелкаю по шкале с номера на номер и прислушиваюсь.

Монитор переключается, показывая меня, который сидит, приложив ухо к динамику интеркома.

Стук чьей-то печатной машинки на номере пять. На восьмом гудит фен для волос. На втором слышу мамин голос, рассказывающий:

-- Знаете поговорку, мол -- "Те, кто не помнят прошлое, обречены повторять его"? Так вот, мне кажется, что те, кто помнят свое прошлое -- еще хуже.

Пэйж на заднем плане отвечает:

-- Те, кто помнят прошлое, ухитряются по-настоящему перегадить историю.

Монитор переключается по циклу, показывая их, идущих по коридору, и открытую книгу в маминых руках. Даже в черно-белом цвете можно уверенно сказать, что это ее дневник. И она читает его с улыбкой.

Поднимает взгляд, изворачиваясь, чтобы глянуть на Пэйж за коляской, и говорит:

-- По моему мнению, те, кто помнят прошлое, оказываются им парализованы.

А Пэйж толкает ее дальше со словами:

-- Как насчет -- "Те, кто умеют забыть прошлое, на голову выше всех нас"?

Потом их голоса снова гаснут.

Кто-то храпит на номере три. На десятом -- скрипение кресла-качалки.

Монитор переключается по циклу, показывая парадную автостоянку, где девушка подписывает что-то на планшетке.

Прежде, чем мне удастся снова разыскать Пэйж, девушка с конторки вернется и скажет, что с шинами у нее все в порядке. Она снова посмотрит на меня искоса.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Оказывается, какой-то козел просто выпустил из них воздух.

 

Глава 33

 

Среды означают Нико.

Пятницы означают Таня.

Воскресенья означают Лиза, и я подбираю ее на стоянке у общественного центра. За пару дверей от встречи сексоголиков мы переводим немного спермы в подсобке, со шваброй, которая стоит рядом с нами в ведре серой воды. Лиза опирается на подвернувшиеся свертки туалетной бумаги, а я нарезаю ее по заднице с такой силой, что с каждым моим подкатом она бодает полку со сложенным тряпьем. Слизываю с ее спины пот для никотинового прихода.

Такова жизнь на земле, насколько мне она знакома. Что-то вроде грубого, грязного секса, когда сначала хочется подстелить газету. Так я пытаюсь вернуть вещи в то состояние, в котором они были до Пэйж Маршалл. Это Эпоха возрождения. Пытаюсь воссоздать то, какой выдавалась жизнь всего пару недель тому назад. Когда моя дисфункция так замечательно функционировала.

Спрашиваю затылок Лизы, поросший чахлыми волосами, говорю:

-- Ты бы мне сказала, если бы я развел нежности, правда?

Тяну на себя ее бедра, прошу:

-- Скажи честно.

Пялю ее в постоянном стабильном темпе, спрашиваю:

-- Ты же не считаешь, что я бывал добрым, так?

Чтобы не кончить, представляю себе места крушения самолетов и процесс вступания в дерьмо.

Мой поршень серьезно горит, я воображаю полицейские снимки автокатастроф и раны от выстрела из дробовика в упор. Чтобы ничего не чувствовать, беру и заталкиваю все подальше.

Заталкивать подальше член, заталкивать подальше чувства. Когда ты сексоголик -- это стопудово одно и то же.

Глубоко погружаясь, тянусь к ней. Крепко засадив, тянусь под нее и кручу в каждой руке твердый кончик соска.

А Лиза, потная темно-коричневая тень на фоне светло-коричневых свертков туалетной бумаги, просит:

-- Полегче, -- говорит. -- Ну что ты пытаешься доказать?

Что я бесчувственный урод.

Что на самом деле мне на все плевать.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Эта Лиза, Лиза со справкой об освобождении на три часа, хватается за свертки туалетной бумаги, бьется в сухом кашле, и руками я чувствую: пресс ее каменеет в спазмах и идет рябью у меня между пальцев. Мышцы тазового дна, -- ее лонно-копчиковые мышцы, которые сокращенно называются ЛК, сжимаются, -- а когда они стиснуты и сжаты, их протяжка по моему поршню великолепна.

См. также: Точка Графенберга.

См. также: Точка богини.

См. также: Тайная тантрическая точка.

См. также: Черная жемчужина Тао.

Лиза упирается руками в стену и дергается мне навстречу.

Названия для все того же участка, всевозможные условные обозначения для настоящего. Федерация женских центров по уходу зовет его уретральным наростом. Голландский анатом семнадцатого века Рейнье де Грааф называл все то же скопление пещеристой ткани, нервов и желез -- женской простатой. Все эти наименования -- для двух дюймов мочеточника, которые можно прощупать сквозь внешнюю стенку влагалища. Сквозь переднюю стенку влагалища. То же, что некоторые зовут -- "шейка мочевого пузыря".

Все это один и тот же участок территории в форме фасолины, который каждому охота назвать по-своему.

Чтобы установить там собственный флаг. Собственный символ.

Чтобы не кончить, воображаю занятия по анатомии на первом курсе и расчленение двух ножек клитора, crura, -- каждая длиной где-то с указательный палец. Представляю рассечение corpus cavernosa, двух цилиндров пещеристой ткани пениса. Отрезаем яичники. Убрали яички. Учат отделять все нервы и складывать их сбоку. Трупы воняют формалином, это формальдегид. Тот самый запах новой машины.

Со всякой фигней про трупы в мыслях можно скакать часами, ни к чему не добираясь.

Можно убить целую жизнь, не чувствуя ничего, кроме кожи. Такое вот волшебство наших баб-сексоголичек.

Когда у тебя зависимость, можно остаться без всяких ощущений, кроме опьянения, прихода или голода. Хотя, если сравнить их с остальными чувствами -- с грустью, злостью, страхом, нервами, отчаяньем и депрессией, -- ну, зависимость уже не кажется такой уж плохой. Она становится очень даже приемлемой альтернативой.

В понедельник остаюсь дома после работы и просматриваю старые мамины пленки, оставшиеся от терапевтических сеансов. Здесь -- два тысячелетия женщин на одной полке. Здесь мамин голос, тот же ровный и спокойный, как когда я был малолетним говнюком.

Бордель подсознания.

Сказочки на ночь.

"Представьте, что большой вес давит на ваше тело, погружая руки глубже и глубже в подушки дивана". Пленка крутится в наушниках; не забыть лечь спать на полотенце.

Вот имя на одной из кассет с сеансами -- Мэри Тодд Линкольн.

Не пойдет. Больно уродливая.

См. также: Сеанс Уоллис Симпсон.

См. также: Сеанс Марты Рэй.

Вот три сестры Бронт. Не настоящие женщины, а просто условности, просто их имена в роли пустых полочек, на которые можно проецировать, которые можно заполнить старинными стереотипами и клише: молочной белоснежной кожей и турнюром, башмаками на пуговицах и кринолином. Одетые в одни только корсеты китового уса и ленты-кроше, здесь Эмили, Шарлотта и Анна Бронт, развалившиеся в томной наготе на диванх-канапе конского волоса в зале в один душный полдень. Секс-символы. Сам все дополняешь: опорные моменты и позы, стол с крышкой на роликах, духовой орган. Вводишь себя в роли Хисклиффа или мистера Рочестера. Просто ставишь пленку и расслабляешься.

Как будто мы способны вообразить прошлое. Прошлое, будущее, жизнь на других планетах -- все ведь полнейшее следствие, полнейшая проекция той жизни, которую мы знаем.

Я закрылся у себя в комнате, Дэнни приходит и уходит.

Словно это просто нечаянность, ловлю себя с пальцем вдоль колонки Маршаллов в телефонном справочнике. Ее в списке нет. Иногда по вечерам после работы сажусь в автобус, проходящий мимо Сент-Энтони. Ее никогда нет ни в одном из окон. Проезжая мимо, нельзя угадать, какая из машин на стоянке принадлежит ей. Не выхожу.

Порезал бы ей колеса, или оставил бы любовную записку -- не знаю.

Дэнни приходит и уходит, и с каждым днем в доме все меньше камней. А если не видеть кого-то ежедневно, то заметно, как человек меняется. Я наблюдаю из окна на втором этаже, Дэнни приходит и уходит, толкая в тележке камни все больше и больше, -- и с каждым днем Дэнни смотрится чуть крупнее под старой клетчатой рубашкой. Лицо у него покрывается загаром, грудь и плечи становятся достаточно широки, чтобы расправить клетчатую ткань так, что она уже не висит складками. Он не качок, но стал шире, куда крупнее обычного Дэнни.

Наблюдая из окна за Дэнни, я сам словно камень. Я остров.

Зову сверху, мол, помощь ему не нужна?

Стоя на тротуаре, Дэнни оглядывается по сторонам, прижимая в объятьях камень к груди.

-- Я наверху, -- говорю. -- Не нужно помочь?

Дэнни взваливает камень на магазинную тележку и пожимает плечами. Мотает головой и смотрит на меня снизу, держа руку козырьком над глазами.

-- Помощь мне не нужна, -- отвечает. -- Но можешь помочь, если хочешь.

Ладно, проехали.

Мне-то хочется быть нужным.

Мне-то нужно быть необходимым для кого-то. Мне нужен кто-нибудь, кто пожрет все мое свободное время, мою личность, мое внимание. Кто-нибудь, зависящий от меня. Взаимозависимый.

См. также: Пэйж Маршалл.

Тот же случай, когда таблетка может значить и что-то хорошее, и что-то плохое.

Ты не ешь. И не спишь. Облизывать Лизу -- не значит есть по-настоящему. Когда спишь с Сарой Бернар -- не уснуть на самом деле.

Волшебство сексуальной зависимости -- тебе никогда не проголодаться, не устать, не заскучать и не загрустить от одиночества.

На обеденном столе сваливаются в кучу всевозможные новые открытки. Всевозможные чеки и наилучшие пожелания от незнакомцев, которым охота считать себя чьими-то героями. Которым кажется, будто они кому-то нужны. Одна женщина пишет, мол, начала цепочку молитв за меня. Духовная пирамидальная схема. Будто против Господа можно выйти братвой. Окружить и позагонять Его.

Тонкая грань между молитвой и наездом.