Теперь уже, когда иду навещать маму, я даже не прикидываюсь собой. 6 страница

И еще сказала такое:

-- К тому времени, когда тебе наступит тридцать, твой худший враг будешь ты сам.

Еще сказала такую вещь:

-- Эра Просветления закончилась. И живем мы сейчас, что называется, в Эру Раз-просветления.

По радио сказали, что о заглохшей машине уведомили полицию.

Мамуля включила радио погромче.

-- Черт, -- произнесла она. -- Умоляю, скажи мне, что это не мы.

-- Говорят -- золотой "Дастер", -- отозвался мальчик. -- Это наша машина.

А мамуля ответила:

-- Это показывает, как мало ты знаешь.

Она открыла дверцу и скомандовала проскользнуть и выйти с ее стороны. Посмотрела на быстрые машины, которые проезжали мимо низ, стремительно исчезая вдали.

-- Это не наша машина, -- заявила она.

Радио орало, что пассажиры, кажется, покидают транспортное средство.

Мамуля помахала рукой, чтобы он за нее схватился.

-- Я тебе не мать, -- сказала она. -- Вообще, даже близко.

Под ногтями у нее тоже была засохшая кровь.

Радио орало им вслед. "Водитель золотого "Дастера" и маленький ребенок сейчас подвергают себя опасности, пытаясь проскочить сквозь четыре полосы дорожного движения".

Она сказала:

-- У нас вроде бы около тридцати дней, чтобы наскладировать веселых приключений на всю жизнь. А потом истечет срок у моих кредиток.

Сказала:

-- Тридцать дней -- если нас не поймают раньше.

Машины гудели и уклонялись. Радио орало им вслед. Вертолеты ревели над головой.

И мамуля скомандовала:

-- А теперь -- прямо как с вальсом "Дунайские волны", крепко возьми меня за руку, -- сказала. -- И не думай, -- сказала. -- Только беги.

 

Глава 16

 

Следующий пациент -- женщина, возрастом около двадцати девяти лет, вверху на внутренней стороне бедра у нее родинка, которая выглядит ненормально. При таком свете трудно точно сказать, но она слишком большая с виду, несимметричная, сине-коричневых оттенков. Бахромчатые края. Кожа вокруг вроде разодрана.

Спрашиваю -- она ее чесала?

И -- не было ли в ее семье случаев рака кожи?

Около меня, заслонившись планшеткой формата А5, сидит Дэнни, держит над зажигалкой конец пробки, поворачивая ее, пока конец не станет черным, и Дэнни объявляет:

-- Братан, я серьезно, -- говорит. -- У тебя сегодня ночью какие-то дикие проявления враждебности. Ты что, позанимался этим?

Говорит:

-- Вечно ты ненавидишь целый свет, как потрахаешься.

Пациентка падает на колени, широко расставив ноги. Отклоняется назад и начинает толчками приближаться к нам в замедленном движении. Одними сокращениями мускулов задницы толкает плечи, груди, лобковые мышцы. Все ее тело волнами рвется к нам.

Признаки меланомы нетрудно запомнить при помощи букв АБЦД:

Асимметричная форма.

Бахромчатый край.

Цветовые вариации.

Диаметр шире шести миллиметров.

Она бритая. Загорелая и смазанная до безупречности, она напоминает не столько женщину, сколько щель для втыкания кредитной карточки. Толкает себя нам навстречу, и во мрачной красно-черной цветовой смеси выглядит лучше, чем есть на самом деле. Красные лампы стирают шрамы и синяки, прыщи, всякие там татуировки, плюс следы от резинок одежды и "дороги" от иглы.

Прикольно, что красота произведения искусства гораздо больше зависит от рамки, чем от самого творения.

Фокус со светом заставляет даже Дэнни казаться полным здоровья: его цыплячьи крылья-ручонки торчат из белой футболки. Планшетка светится желтым. Он подворачивает нижнюю губу и закусывает ее, переводя взгляд с пациентки на свой труд, потом обратно на пациентку.

Толкая себя нам навстречу, перекрикивая музыку, та спрашивает:

-- Что?

Она вроде бы натуральная блондинка, это высокий фактор риска, поэтому интересуюсь -- не было ли у нее накануне беспричинных потерь веса?

Не глядя на меня, Дэнни спрашивает:

-- Братан, ты себе представляешь, сколько бы мне стоила настоящая модель?

Бросаю ему в ответ:

-- Братан, не забудь набросать все ее вросшие волоски.

Пациентку спрашиваю, не замечала ли та каких-нибудь нарушений в цикле или в испражнениях?

Стоя перед нами на коленях, широко расставив по обе стороны руки с черными крашеными ногтями в выгибаясь назад, глядя на нас по всей длине выгнутого дугой тела, она спрашивает:

-- Что?

Ору:

-- Мне нужно прощупать твои лимфоузлы!

А Дэнни окликает:

-- Братан, так ты хочешь знать, что мне сказала твоя мама, или нет?

Ору:

-- Еще дай пальпировать селезенку!

Делая быстрый набросок жженой пробкой, он спрашивает:

-- У тебя период стыда, я прав?

Блондинка обхватывает колени руками и перекатывается на спину, крутя по соску между большим и указательным пальцами каждой руки. Широко раззявив рот, демонстрирует нам согнутый язычок, потом сообщает:

-- Дайкири, -- говорит она. -- Меня зовут Шерри Дайкири. Трогать меня нельзя, -- говорит. -- Но где та родинка, про которую ты сказал?

Все пункты медицинского осмотра нетрудно запомнить при помощи слов ОПИУМ САТАН. Такое на медфаке называют " мнемоника". Из букв строится следующее:

Основные жалобы.

Предыдущие заболевания.

История болезни.

Учет наследственности.

Медикаментозное лечение.

Социальное положение.

Аллергические реакции.

Табак.

Алкоголь.

Наркотики.

Единственный способ запомнить хоть что-то из курса медицины -- мнемоника.

Девушка, что была перед этой, тоже была блондинкой, но с парой старомодных увесистых буферов того типа, на которые можно пристроить подбородок, -- эта предыдущая пациентка курила сигарету в виде части представления, поэтому я спросил, не возникало ли у нее устойчивых болей в пояснице или брюшной полости. Не доводилось ли ей когда-либо терять аппетит, впадать в общее недомогание? При таком образе жизни, сказал я, ей бы стоило проверяться и регулярно сдавать мазок на анализы.

-- Если выкуриваешь больше пачки в день, -- поясняю. -- В этом случае, то есть.

Неплохо бы попробовать конизацию, советую ей, или хотя бы соскоб уретры.

Она становится на руки и колени, вертит голым задом, розовым сморщенным дымоходом, в замедленном движении, оглядывается на нас через плечо и спрашивает:

-- Что еще за "конизация" такая?

Интересуется:

-- Какое-то новенькое твое увлечение? -- и выдыхает дым мне в лицо.

Типа выдыхает.

Это когда вырезают конусовидный кусочек шейки матки, сообщаю ей.

А она бледнеет: становится бледной даже под слоем косметики, даже под струями красно-черного света, и снова сводит ноги вместе. Кидает сигарету мне в пиво и говорит:

-- У тебя с женщинами одна больная тема, -- и уходит вдоль по сцене к следующему парню.

Ору ей вслед:

-- Каждая женщина -- просто задача с очередным условием!

По-прежнему держа в руке пробку, Дэнни хватает мое пиво и просит:

-- Братан, не переводи... -- потом сливает все, кроме промокшего бычка, в свой стакан. Сообщает мне. -- Твоя мама много рассказывает про какого-то доктора Маршалла. Говорит, он пообещал вернуть ей молодость, -- продолжает. -- Но только если ты согласишься сотрудничать.

А я отвечаю:

-- Она. Это доктор Пэйж Маршалл. Она женщина.

Демонстрирует себя следующая пациентка, курчавая брюнетка, возрастом около двадцати пяти лет, проявляя признаки возможной недостаточности фолиевой кислоты: язык у нее красный и блестит, живот слегка рыхлый, глаза остекленевшие. Спрашиваю -- можно ли прослушать ее сердце. На предмет пальпации. На предмет учащенного сердцебиения. Не было ли у нее случаев тошноты или поноса?

-- Братан? -- зовет Дэнни.

Вопросы, которые следует задать о боли, это ХОМОПРОС: Характер, Описание приступов, Местоположение, Обострение, Продолжительность, Распространение, Облегчение и Сопутствующие симптомы.

Дэнни повторяет:

-- Братан?

Бактерия под названием Staphylo coccus aureus подарит вам КОГТЭПА: Кожные инфекции, Остеомиелит, Гемолиз, Токсический шок, Эндокардит, Пневмонию, Абсцесс.

-- Братан? -- зовет Дэнни.

Заболевания, которые мать может передать потомству, это ЦИТРУС: Цитомегаловирус, Иные (имеется в виду герпес и ВИЧ), Токсоплазмоз, РУбелла и Сифилис. Поможет, если представить себе, как мать передает цитрус своему ребенку.

Яблоко от яблони.

Дэнни щелкает пальцами у меня под носом.

-- Что за дела с тобой? С чего ты докатился до такого?

С того, что все это правда. В таком мире живем мы с вами. Сдавал я в свое время ВТМК. Вступительный Тест Медицинского Колледжа. Я проучился на государственном медфакультете достаточно, чтобы знать: родинка -- это совсем не просто родинка. Что обычная головная боль значит опухоль мозга, -- значит двоящееся зрение, оцепенение, рвоту, за которыми следуют припадки, сонливость, смерь.

Легкая мышечная конвульсия значит бешенство, -- значит мышечные судороги, жажду, помешательство и слюнотечение, за которыми следуют припадки, кома, смерть. Прыщи означают кисту яичников. Чувство легкой усталости означает туберкулез. Налитые кровью глаза означают менингит. Сонливость -- первый признак брюшного тифа. Мушки перед глазами, которые можно наблюдать в солнечный день, означают, что у тебя отслаивается сетчатка. Ты слепнешь.

-- Видишь, какие у нее ногти на руках, -- сообщаю Дэнни. -- Верный признак рака легких.

Сбивчивость означает, что накрылись почки, серьезную почечную недостаточность.

Всему этому учат в рамках курса лабораторной диагностики, на втором году медфака. Узнаешь все это -- и назад дорога закрыта.

Не ученье было свет.

Простой синяк означает цирроз печени. Отрыжка значит рак прямой кишки, рак пищевода, или, в самом лучшем случае, язву желудка.

Каждое дуновение ветерка словно шепчет слова "чешуйчатая карцинома".

Птички на деревьях словно щебечут "гистоплазмоз".

В любом раздетом человеке видишь пациента. У танцовщицы могут быть ясные красивые глаза и твердые коричневые соски, но если запах изо рта плохой -- тогда у нее лейкемия. У танцовщицы могут быть густые, длинные, чистые с виду волосы, но если она чешет голову -- тогда у нее лимфома Годжкина.

Дэнни страница за страницей заполняет планшетку набросками фигур: прекрасными улыбающимися женщинами; худенькими женщинами, которые шлют ему воздушные поцелуи; женщинами, лица у которых склонены, но глаза подняты на него и смотрят сквозь упавшие волосы.

-- Потеря чувства вкуса, -- сообщаю Дэнни. -- Значит рак ротовой полости.

А Дэнни, не глядя на меня, переводя взгляд туда-обратно между наброском и очередной танцовщицей, отзывается:

-- Тогда, братан, у тебя такой рак уже давно.

Даже если мама умрет, не уверен, захочется ли мне возвращаться и восстанавливаться до истечения срока пересдачи долгов. Я и так знаю уже куда больше того, с чем можно спокойно жить.

После того, как узнаешь про все вещи, которые могут выйти из строя, жизнь твоя становится не столько жизнью, сколько ожиданием. Рака. Слабоумия. Каждый раз, как глянешь в зеркало, сразу изучаешь себя на предмет красной сыпи, которая значит опоясывающий лишай. См. также: Стригущий лишай.

См. также: Чесотка.

См. также: Энцефалит, менингит, ревматизм, сифилис.

Теперь себя демонстрирует следующая пациентка, еще одна блондинка, худенькая, -- быть может, даже слишком худая. Опухоль позвоночника, скорее всего. Если в наличии головная боль, легкий жар, воспаленное горло -- у нее полиартрит.

-- Давай вот так, -- кричит ей Дэнни, прикрывая очки ладонями.

Пациентка слушается.

-- Красота, -- отмечает Дэнни, быстро делая набросок. -- Как насчет немного приоткрыть рот?

И она слушается.

-- Братан, -- говорит он. -- Студийные модели никогда не дают столько страсти.

А я вижу только, что она не особо хорошо танцует, и, стопудово -- такая координационная недостаточность означает амиотрофический поперечный склероз.

См. также: Болезнь Лу Грига.

См. также: Полный паралич. См. также: Затрудненное дыхание. См. также: Спазмы, слабосилие, слезы.

См. также: Смерть.

Ребром ладони Дэнни размазывает следы жженой пробки, чтобы добавить тень и глубину. На рисунке женщина со сцены, закрывшая глаза руками, слегка приоткрывшая рот, -- а Дэнни быстро добавляет штрихи; его взгляд возвращается к женщине, чтобы ухватить новые подробности: ее пупок, изгиб бедер. Претензия у меня одна: Дэнни рисует женщин не такими, какими они выглядят на самом деле. По версии Дэнни рыхлые бедра у одних женщин кажутся каменно-твердыми. Мешковатые глаза у других женщин станут ясными и оттененными снизу.

-- У тебя деньжат не осталось, братан? -- спрашивает Дэнни. -- Не охота, чтобы она прямо сейчас отвалила.

Но я без гроша, и девчонка уходит вдоль по сцене к следующему парню.

-- Давай глянем, Пикассо, -- говорю ему.

А Дэнни трет себя под глазом, оставляя большое пятно сажи. Потом наклоняет планшетку, чтобы мне стало видно обнаженную женщину, закрывшую руками глаза, гладкую и туго натянутую от мышц: ничто в ее внешнем виде не изгажено гравитацией, ультрафиолетом или плохим питанием. Она крепкая, но мягкая. Выгнутая, но расслабленная. Она полностью невозможна с физической точки зрения.

-- Братан, -- говорю. -- Больно молодой она у тебя вышла.

Следующая пациентка -- снова Шерри Дайкири, возвращается к нам, уже не улыбаясь, -- глубоко всасывает одну щеку и спрашивает меня:

-- Эта моя родинка... Ты уверен, что это рак? То есть, ну, не знаю, насколько мне нужно опасаться?..

Не глядя на нее, поднимаю палец. Универсальный знак языка жестов для "Подождите минутку. Доктор скоро вас осмотрит".

-- Ляжки у нее уж точно не такие тонкие, -- рассказываю Дэнни. -- И жопа куда больше, чем у тебя тут.

Наклоняюсь посмотреть работу Дэнни, потом разглядываю последнюю пациентку на сцене.

-- Нужно сделать ей колени пошишковатее, -- советую.

Танцовщица посылает мне со сцены порочный взгляд.

Дэнни молча продолжает делать набросок. Подрисовывает большие глаза. Доводит ее до ума. Все делает неправильно.

-- Братан, -- говорю. -- Художник из тебя не очень.

Говорю:

-- Серьезно, братан, вообще ни на что не похоже.

Дэнни отзывается:

-- Прежде, чем обосрешь весь мир, обязательно позвони своему спонсору, -- говорит. -- И, на тот случай, если тебе еще не насрать: твоя мама сказала, что ты должен почитать, что написано в ее справочнике.

Шерри, которая присела на корточки около нас, я говорю:

-- Если ты на полном серьезе хочешь спасти себе жизнь -- могу поговорить с тобой где-нибудь наедине.

-- Нет, не в справочнике, -- спохватывается Дэнни. -- В дневнике. На случай, если тебе станет интересно, откуда ты на самом деле взялся, про все написано в ее дневнике.

А Шерри закидывает одну ногу через край и берется слезать со сцены.

Спрашиваю его -- так что там в дневнике моей мамы?

А Дэнни, продолжая рисовать свои картинки, видя невозможное, отвечает:

-- Точно, в дневнике. Не в справочнике, братан. Про все, кто твой настоящий папа, написано в ее дневнике.

 

Глава 17

 

В Сент-Энтони девушка за конторкой зевает в руку, а когда я спрашиваю, не хочет ли она сходить выпить чашечку кофе, -- она смотрит на меня краем глаза и отзывается:

-- Не с тобой.

А я, серьезно, к ней и не лезу. Могу последить за ее столом сколько нужно, пока она сходит за кофе. Я не заигрываю.

Серьезно.

Говорю:

-- У вас усталые глаза.

Она только и делает, что сидит здесь, записывает-выписывает несколько человек в день. Смотрит на видеоэкран, который показывает внутренности Сент-Энтони: каждый коридор, зал, столовую, сад, -- картинка сменяется следующей каждые десять секунд. Изображение черно-белое, зернистое от помех. На экране на десять секунда показывается столовая: она пуста, и все стулья лежат вверх ногами на столах, хромированные ножки каждого торчат в воздух. На следующие десять секунд появляется длинный коридор, в котором кто-то сидит у стены, взгромоздившись на лавку.

Потом, на следующие десять мохнатых черно-белых секунд, там Пэйж Маршалл, которая толкает мою маму в коляске по очередному из длинных коридоров.

Девушка с конторки говорит:

-- Я отойду всего на минутку.

Около видеоэкрана -- древний динамик. Обтянутый узловатой диванной шерстью, такой динамик старого образца, какие были в радио, рядом с круглым окруженным номерами переключателем. Каждый номер -- какое-то помещение в Сент-Энтони. На столе микрофон, чтобы можно было делать объявления. Поворачивая переключатель на нужный номер по шкале, можно прослушать любое помещение в здании.

И на какой-то миг из динамика долетает голос мамы, слова:

-- Я посвятила себя и свою жизнь всему тому, чего была против...

Девушка переключает интерком на цифру девять по шкале, и теперь слышны звуки испанского радио и громыхание железных кастрюль из кухни, оттуда, где кофе.

Говорю девчонке:

-- Не торопитесь, если что, -- и. -- Я не чудовище, как вы тут, может, слышали от всяческих обозленных.

Даже при всей моей обходительности, она кладет сумочку в стол и запирает его. Говорит:

-- Это не займет больше пары минут. Ладно?

Ладно.

Потом уходит за бронированные двери, а я сажусь за ее стол. Смотрю на экран: тут зал, сад, какой-то коридор, каждые десять секунд. Высматриваю Пэйж Маршалл. Одной рукой переключаюсь с номера на номер, прослушивая каждое помещение на предмет доктора Пэйж Маршалл. На предмет мамы. В черно-белом цвете, почти вживую.

Пэйж Маршалл со всей ее кожей.

Еще вопрос из списка сексомана:

" Вы подрезаете внутреннюю часть карманов брюк, чтобы иметь возможность мастурбировать на публике?"

В зале сидит кто-то седой, с головой зарывшись в головоломку.

В динамике только статические разряды. Белый шум.

Спустя десять секунд, в комнате для кружков за столом сидят старухи. Женщины, которым я исповедовался в том, что разбил их машины, разбил их жизни. Взяв на себя вину.

Прибавляю громкость и прикладываю ухо к диванной ткани динамика. Не зная, какую комнату означает какой номер, переключаюсь между номерами и слушаю.

Другая моя рука проскальзывает в то, что когда-то было карманом бриджей.

Перехожу с номера на номер: кто-то хлюпает носом на третьем. Где бы это ни было. Кто-то матерится на пятом. Молится на восьмом. Где бы это ни было. На девятом снова кухня, испанская музычка.

Монитор показывает библиотеку, очередной коридор, потом показывает меня: зернистого черно-белого меня, сгорбившегося за конторкой, уткнувшегося в экран. Меня, вцепившегося одной рукой в управляющий переключатель интеркома. А другая размытая рука засунута по локоть внутрь бриджей. Подсматриваем. Камера в холле подсматривает за мной.

А я подсматриваю за Пэйж Маршалл.

Подслушиваю. Где ее можно найти.

"Подкрадываюсь" -- неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

Экран демонстрирует мне одну старуху за другой. Потом, на десять секунд, там Пэйж, которая толкает маму в коляске по очередному из длинных коридоров. Доктор Пэйж Маршалл. И я кручу ручку, пока могу слышать голос мамы:

-- Конечно, -- рассказывает она. -- Я сражалась против всего, но чаще и чаще волновалась, что ни разу не была за что-то.

Экран демонстрирует сад, согнутых над костылями старух. Вязнущих в гравии.

-- Ой, критиковать, осуждать и жаловаться можно на что угодно, но куда это приведет меня? -- продолжает рассказывать мама, ее голос остается на заднем плане, пока экран по кругу демонстрирует другие помещения.

На экране столовая, там пусто.

На экране сад. Ещестарики.

Прямо какой-то очень подавляющий веб-сайт. "Смерте-Кэм".

Какой-то черно-белый документальный фильм.

-- Ныть -- не значит создавать что-то, -- продолжает мамин голос на заднем плане. -- Восставать -- не восстанавливать. Высмеивать -- не возмещать... -- и голос в динамике гаснет.

Монитор показывает зал и женщину, с головой зарывшуюся в головоломку.

А я переключаюсь с номера на номер, в поисках.

На пятом номере голос возвращается:

-- Мы разобрали мир на части, -- говорит он. -- Но теперь понятия не имеем, что делать с этими частями, -- и голос снова исчезает.

Монитор демонстрирует один за другим пустые коридоры, которые тянутся во тьму.

На седьмом номере голос возвращается:

-- Все мое поколение: сколько бы мы ни прикалывались над разными вещами, это не делало мир лучше ни на грамм, -- говорит он. -- Мы провели столько времени, высмеивая созданное другими людьми, что сами создали очень и очень мало.

Голос доносится из динамика:

-- Свой бунт я использовала, как способ укрыться. Критикой мы пользовались, как ложным участием.

Голос на заднем плане:

-- Только с виду кажется, будто мы чего-то достигли.

Голос на заднем плане:

-- Я так и не вложила в наш мир ничего стоящего.

И на десять секунд экран демонстрирует маму и Пэйж в коридоре прямо у входа в комнату для кружков.

Из динамика доносится шершавый и далекий голос Пэйж Маршалл:

-- А как же ваш сын?

Мой нос уткнулся в экран -- вот так я близко.

А теперь на экране я, прижавшийся ухом к динамику, одной рукой что-то быстро дергающий туда-сюда в штанине.

На заднем плане Пэйж спрашивает:

-- Как же Виктор?

И, на полном серьезе, я почти кончаю.

А мамин голос отзывается:

-- Виктор? У Виктора, несомненно, есть свои способы бегства.

Потом на заднем плане она смеется и говорит:

-- Материнство -- опиум для народа!

И сейчас на экране прямо за моей спиной стоит девушка с конторки с чашкой кофе в руке.

 

Глава 18

 

В мой следующий визит мама еще тоньше, если такое возможно. Шея у нее кажется толщиной с мое запястье, желтая кожа тонет в глубоких пустотах между связками и глоткой. Лицо не скрывает череп, заключенный внутри. Она перекатывает голову на бок, чтобы увидеть меня, стоящего в дверях, а уголки ее глаз забиты какой-то серой слизью.

Одеяло безвольно и пусто свисает между двумя возвышенностями ее берцовых костей. Единственные другие ориентиры, которые можно разглядеть -- это колени.

Она просовывает руку сквозь хромированные перила кровати, жуткую и тощую, -- словно ко мне тянется куриная лапа, и сглатывает. Челюсти движутся с усилием, между губ паутина слюней; и вот она говорит мне, тянется и говорит мне:

-- Морти, -- говорит. -- Я не сутенерша, -- руки сжаты в узловатые кулачки, она трясет ими в воздухе и продолжает. -- Делаю заявление феминистки. Как такое могло оказаться проституцией, если все эти женщины были мертвы?

Я принес красивый букетик цветов и открытку с пожеланиями выздоровления. Я прямо с работы, поэтому на мне бриджи и камзол. Ботинки с пряжками и чулки со стрелкой, которые демонстрируют мои тощие ляжки, заляпаны грязью.

А мама требует:

-- Морти, тебе нужно настоять, чтобы все дело вышвырнули из суда, -- и со вздохом укладывается на кучу подушек. От слюней изо рта белая наволочка окрашивается в светло-голубой, касаясь щеки.

Открытка с пожеланиями выздоровления здесь не поможет.

Ее рука хватается за воздух, и она просит:

-- Ах да, и кстати, Морти, ты должен позвонить Виктору.

В ее комнате этот запах, так же пахнут теннисные туфли Дэнни в сентябре, после того, как он таскает их все лето без носков.

От красивого букетика цветов здесь толку ни на грамм.

В кармане моего камзола -- ее дневник. Между страницами дневника торчит старый счет от центра по уходу. Втыкаю цветы в утку, пока отправляюсь поискать вазу и, может быть, что-нибудь ей поесть. Столько той фигни, шоколадного пудинга, сколько смогу унести. Что-нибудь, что можно затолкать ложкой ей в рот и заставить проглотить.

При таком ее виде я не могу находиться здесь и не могу в другом месте. Когда ухожу, она говорит:

-- Ты должен поторопиться и разыскать Виктора. Ты должен заставить его помочь доктору Маршалл. Прошу. Он должен помочь доктору Маршалл спасти меня.

Как будто что-то бывает случайно.

Снаружи в коридоре доктор Маршалл, на ней очки, она читает что-то с планшетки.

-- Думаю, тебе будет интересно, -- говорит. Склоняется к перилам, опоясывающим коридор, и продолжает. -- Что вес твоей матери за эту неделю упал до восьмидесяти пяти фунтов.

Убирает планшетку за спину, обеими руками прижав ее к перилам. Из-за такой позы груди выпячиваются вперед. Бедра выгибаются мне навстречу. Пэйж Маршалл проводит изнутри языком по нижней губе и спрашивает:

-- Еще не думал насчет предпринять что-нибудь?

Система поддержки жизни, питание через трубку, аппараты искусственного дыхания -- в медицине такое называют "героические меры".

"Не знаю", -- говорю.

Стоим на месте в ожидании, пока кто-то из нас сдвинется хоть на дюйм.

Две улыбающиеся старушки тащатся мимо нас, одна показывает пальцем и сообщает другой:

-- Вот милый юноша, о котором я тебе рассказывала. Это он удавил моего котика.

Другая дама, в криво застегнутом свитере, отзывается:

-- И не говори, -- отвечает. -- Один раз он избил мою сестру чуть не до смерти.

Они тащатся вдаль.

-- Очень мило, -- замечает доктор Маршалл. -- Я про то, что ты делаешь. Ты даешь этим людям завершение крупнейших проблем их жизней.

Сейчас она смотрится так, что приходится думать про аварии из кучи машин. Представлять кровавую кашу из двух вмазавшихся лоб в лоб автомобилей. Она выглядит так, что приходится воображать братские могилы, чтобы удержаться в седле хоть полминуты.

Думать о сгнившей кошачьей жратве, воспаленных язвах и просроченных органах для пересадки.

Вот так прекрасно она выглядит.

Прошу ее прощения, но мне по-прежнему нужно разыскать немного пудинга.

Она спрашивает:

-- Все потому, что у тебя есть девушка? В этом вся причина?

Причина того, что у нас не вышло секса в часовне пару дней назад. Причина того, что даже при всей ее наготе и готовности -- я не смог. Причина того, что я смылся.

На предмет полного списка моих девушек обратитесь, пожалуйста, к материалам по моему четвертому шагу.

См. также: Нико.

См. также: Лиза.

См. также: Таня.

Доктор Маршалл выгибает мне навстречу бедра и спрашивает:

-- Ты знаешь, как умирает большинство пациентов вроде твоей матери?

От голода. Забывают, как глотать, и непроизвольно вдыхают легкими еду и питье. Их легкие забиваются гниющей массой и жидкостью, начинается воспаление, и они умирают.

Говорю -- "Знаю".

Говорю -- могут быть вещи и похуже того, чем взять и позволить умереть кому-то старому.

-- Она не просто кто-то старый, -- возражает Пэйж Маршалл. -- Она твоя мать.

И ей уже почти семьдесят лет.

-- Ей шестьдесят два, -- отвечает Пэйж. -- И раз есть что-то, что можно сделать, чтобы спасти ее, а ты не сделаешь, то получится убийство по небрежности.

-- Другими словами, -- спрашиваю. -- Я должен сделать тебя?

-- Слышала про твои достижения от кое-кого из медсестер, -- отвечает Пэйж Маршалл. -- Мне известно, что у тебя нет предубеждений против рекреативного секса. Или же дело во мне? Я что -- не твой тип? Это так?

Мы оба затихаем. Мимо проходит дипломированная помощница медсестры, толкая тележку с узлами простыней и сырых полотенец. У нее обувь на резиновой подошве, а у тележки резиновые колесики. Пол покрывает древний пробковый паркет, отполированный пешеходным потоком до темных тонов, поэтому она проходит беззвучно, оставляя за собой только слабенький шлейф запаха мочи.

-- Пойми меня правильно, -- говорю. -- Я хочу тебя оттрахать. Я очень хочу тебя оттрахать.

Вдали по коридору помощница медсестры останавливается и оглядывается на нас. Зовет:

-- Эй, Ромео, дал бы ты бедной доктору Маршалл передохнуть.

Пэйж отзывается:

-- Все хорошо, мисс Паркс. Это наше с мистером Манчини дело.

Мы оба наблюдаем, как она ухмыляется и толкает тележку дальше, скрываясь за углом. Ее зовут Ирэн, Ирэн Паркс, -- и, ладно, допустим, мы с ней занимались кое-чем в ее машине год назад, примерно в это же время.

См. также: Кэрен из Ар-Эн.

См. также: Женин из Си-Эн-Эй.

В те разы мне казалось, что каждая из них должна быть кем-то особенным, но без одежды они оказывались как все на свете. Теперь ее задница так же заманчива, как точилка для карандашей.

Объясняю Пэйж Маршалл:

-- Тут-то ты как раз ошибаешься, -- говорю. -- Я так сильно хочу тебя оттрахать, что аж накрывает, -- говорю. -- И, нет, я не желаю никому смерти, но и не хочу, чтобы мама снова стала такой, как была когда-то.

Пэйж Маршалл вздыхает. Стягивает рот в тугой узелок и молча на меня таращится. Прижимает планшетку к груди, сложив руки крест-накрест.

-- Значит, -- говорит она. -- Дело совсем не в сексе. Ты просто не хочешь, чтобы твоя мать выздоровела. Ты просто не умеешь ладить с сильными женщинами, и считаешь, что если она умрет, то твои связанные с ней заботы тоже.