Количество раз, после чего уже нельзя. Это Питеров принцип медицины. 3 страница

 

Голос на заднем плане:

 

- Я так и не вложила в наш мир ничего стоящего.

 

И на десять секунд экран демонстрирует мою маму и Пэйж в коридоре прямо у входа

в комнату для кружков.

 

Из динамика доносится шершавый и далёкий голос Пэйж Маршалл:

 

- А как же ваш сын?

 

Мой нос уткнулся в экран - вот так я близко.

 

А теперь на экране я, прижавшийся ухом к динамику, одной рукой что-то быстро

дёргающий туда-сюда в штанине.

 

На заднем плане Пэйж спрашивает:

 

- Как же Виктор?

 

И, на полном серьёзе, я почти кончаю.

 

А мамин голос отзывается:

 

- Виктор? У Виктора, несомненно, есть свои способы бегства.

 

Потом на заднем плане она смеётся и говорит:

 

- Материнство - опиум для народа!

 

И сейчас на экране прямо за моей спиной стоит девушка с конторки с чашкой кофе в

руке.

 

 

Глава 18

 

 

В мой следующий визит мама ещё тоньше, если такое возможно. Шея у неё с виду

кажется такой толщины, как моё запястье, жёлтая кожа тонет в глубоких пустотах

между связками и глоткой. Лицо её не скрывает череп, заключённый вовнутрь. Она

перекатывает голову на бок, чтобы увидеть меня, стоящего в дверях, а уголки её

глаз забиты какой-то серой слизью.

 

Одеяло безвольно и пусто свисает между двумя возвышенностями её берцовых костей.

Единственные другие ориентиры, которые можно разглядеть - это колени.

 

Она просовывает руку сквозь хромированные перила кровати, жуткую и тощую, -

словно ко мне тянется куриная лапа, и сглатывает. Её челюсти движутся с усилием,

между губ паутина слюней; и вот она говорит мне, тянется и говорит мне:

 

- Морти, - говорит. - Я не сутенёрша, - руки сжаты в узловатые кулачки, она

трясёт ими в воздухе и продолжает. - Делаю заявление феминистки. Как такое могло

оказаться проституцией, если все те женщины были мертвы?

 

Я принёс красивый букетик цветов и открытку с пожеланиями выздоровления. Это

прямо после работы, поэтому на мне бриджи и камзол. Ботинки с пряжками и чулки

со стрелкой, которые демонстрируют мои тощие ляжки, заляпаны грязью.

 

А мама требует:

 

- Морти, тебе нужно настоять, чтобы всё дело вышвырнули из суда, - и со вздохом

укладывается на кучу подушек. От слюней изо рта белая наволочка окрашивается в

светло-голубой, касаясь её щеки.

 

Открытка с пожеланиями выздоровления здесь не поможет.

 

Её рука хватается за воздух, и она просит:

 

- Ах да, и кстати, Морти, тебе нужно позвонить Виктору.

 

В её комнате тот самый запах, так же пахнут теннисные туфли Дэнни в сентябре,

после того, как он таскает их всё лето без носков.

 

От красивого букетика цветов здесь толку ни на грамм.

 

В кармане моего камзола - её дневник. Между страницами дневника торчит старый

счёт от центра по уходу. Втыкаю цветы в утку, пока отправляюсь поискать вазу и,

может быть, что-нибудь ей поесть. Столько той фигни, шоколадного пудинга,

сколько смогу унести. Что-нибудь, что можно затолкать ложкой ей в рот и

заставить проглотить.

 

При таком её виде, я не могу находиться здесь и не могу в другом месте. Когда

ухожу, она говорит:

 

- Тебе нужно поторопиться и разыскать Виктора. Ты должен заставить его помочь

доктору Маршалл. Прошу. Он должен помочь доктору Маршалл спасти меня.

 

Как будто что-то бывает случайно.

 

Снаружи в коридоре доктор Маршалл, на ней очки, она читает что-то с планшетки.

 

- Думаю, тебе будет интересно, - говорит. Склоняется к перилам, опоясывающим

коридор, и продолжает. - Что вес твоей матери за эту неделю упал до восьмидесяти

пяти фунтов.

 

Убирает планшетку за спину, обеими руками прижав её к перилам. Из-за такой позы

её груди выпячиваются вперёд. Бедра выгибаются мне навстречу. Пэйж Маршалл

проводит изнутри языком по нижней губе и спрашивает:

 

- Ещё не думал насчёт что-нибудь предпринять?

 

Система поддержки жизни, питание через трубку, аппараты искусственного дыхания -

в медицине такое называют "героические меры".

 

"Не знаю", - говорю.

 

Стоим на месте в ожидании, пока кто-то из нас сдвинется хоть на дюйм.

 

Две улыбающиеся старушки тащатся мимо нас, одна показывает пальцем и сообщает

другой:

 

- Это тот милый юноша, про которого я тебе рассказывала. Это он удавил моего

котика.

 

Другая дама, в криво застёгнутом свитере, отзывается:

 

- И не говори, - отвечает. - Один раз он избил мою сестру чуть не до смерти.

 

Они тащатся вдаль.

 

- Очень мило, - замечает доктор Маршалл. - Я про то, что ты делаешь. Ты даёшь

этим людям завершение самых больших проблем их жизней.

 

Сейчас она смотрится так, что приходится думать про аварии из кучи машин.

Представлять кровавую кашу из двух вмазавшихся лоб в лоб автомобилей. Она

выглядит так, что приходится воображать братские могилы, чтобы удержаться в

седле хоть полминуты.

 

Думать о сгнившей кошачьей жратве, воспалённых язвах и просроченных органах для

пересадки.

 

Вот так прекрасно она выглядит.

 

Прошу её прощения, но мне по-прежнему надо разыскать немного пудинга.

 

Она спрашивает:

 

- Это потому, что у тебя есть девушка? В этом вся причина?

 

Причина того, что у нас не вышло секса в часовне пару дней назад. Причина того,

что даже при всей её наготе и готовности - я не смог. Причина того, почему я

смылся.

 

На предмет полного списка моих девушек обратитесь, пожалуйста, к материалам по

моему четвёртому шагу.

 

См. также: Нико.

 

См. также: Лиза.

 

См. также: Таня.

 

Доктор Маршалл выгибает мне навстречу свои бёдра и спрашивает:

 

- Ты знаешь, как умирает большинство пациентов вроде твоей матери?

 

От голода. Забывают, как глотать, и непроизвольно вдыхают лёгкими еду и питьё.

Их лёгкие забиваются гниющей массой и жидкостью, начинается воспаление, и они

умирают.

 

Говорю - "Знаю".

 

Говорю - могут быть вещи и похуже того, чем взять и позволить умереть кому-то

старому.

 

- Она не просто кто-то старый, - возражает Пэйж Маршалл. - Она твоя мать.

 

И ей уже почти семьдесят лет.

 

- Ей шестьдесят два, - отвечает Пэйж. - И раз есть что-то, что можно сделать,

чтобы спасти её, а ты не сделаешь, то получится убийство по небрежности.

 

- Другими словами, - спрашиваю. - Я должен сделать тебя?

 

- Слышала про твои достижения от кое-кого из медсестёр, - отвечает Пэйж

Маршалл. - Мне известно, что у тебя нет предубеждений против рекреативного

секса. Или же дело во мне? Я что - не твой тип? Это так?

 

Мы оба затихаем. Мимо проходит дипломированная помощница медсестры, толкая

тележку с узлами простыней и сырых полотенец. У неё обувь на резиновой подошве,

а у тележки резиновые колёсики. Пол покрывает древний пробковый паркет,

отполированный пешеходным потоком до тёмных тонов, поэтому она проходит

беззвучно, оставляя за собой только слабенький шлейф запаха мочи.

 

- Пойми меня правильно, - говорю. - Я хочу тебя оттрахать. Я очень хочу тебя

оттрахать.

 

Вдали по коридору помощница медсестры останавливается и оглядывается на нас.

Зовёт:

 

- Эй, Ромео, дал бы ты бедной доктору Маршалл передохнуть.

 

Пэйж отзывается:

 

- Всё хорошо, мисс Паркс. Это наше с мистером Манчини дело.

 

Мы оба наблюдаем, как она ухмыляется и толкает тележку дальше, скрываясь за

углом. Её зовут Ирэн, Ирэн Паркс, - и, ладно, допустим, мы с ней занимались кое-

чем в её машине год назад, примерно в это же время.

 

См. также: Кэрен из Ар-Эн.

 

См. также: Женин из Си-Эн-Эй.

 

В те разы мне казалось, что каждая из них должна быть кем-то особенным, но без

одежды они оказывались как все на свете. Теперь её задница так же заманчива, как

точилка для карандашей.

 

Объясняю Пэйж Маршалл:

 

- Тут-то ты как раз ошибаешься, - говорю. - Я так сильно хочу тебя оттрахать,

что аж накрывает, - говорю. - И, нет, я не желаю никому смерти, но и не хочу,

чтобы мама снова стала такой, как была когда-то.

 

Пэйж Маршалл вздыхает. Стягивает рот в тугой узелок и молча на меня таращится.

Прижимает свою планшетку к груди, сложив руки крест-накрест.

 

- Значит, - говорит она. - Дело тут совсем не в сексе. Ты просто не хочешь,

чтобы твоя мать выздоровела. Ты просто не умеешь ладить с сильными женщинами, и

считаешь, что если она умрёт, то твои связанные с ней заботы тоже.

 

Мама кричит из своей комнаты:

 

- Морти, за что я тебе плачу?

 

Пэйж Маршалл продолжает:

 

- Можешь врать моим пациентам и разрешать их жизненные конфликты, но не ври сам

себе, - потом прибавляет. - И не ври мне.

 

Пэйж Маршалл говорит:

 

- Ты скорее захочешь увидеть её мёртвой, чем выздоровевшей.

 

А я отвечаю:

 

- Да. То есть, нет. То есть, не знаю.

 

Всю свою жизнь я пробыл не столько ребёнком своей матери, сколько её заложником.

Объектом её общественных и политических экспериментов. Её личной лабораторной

крысой. А теперь она моя, - и ей не сбежать посредством смерти или

выздоровления. Просто мне нужен хоть один человек, которого можно спасать. Мне

нужен один человек, который во мне нуждается. Который жить без меня не может. Я

хочу быть героем, но не однократно. Пускай даже это значит держать её в

беспомощности - я хочу быть чьим-то постоянным спасителем.

 

- Понимаю-понимаю-понимаю, это звучит ужасно, - Но, даже не знаю... Я считаю вот

что.

 

Теперь мне придётся рассказать Пэйж Маршалл, что считаю на самом деле.

 

Я хочу сказать - просто надоело всё время быть неправым только потому, что я

парень.

 

Я хочу сказать - сколько можно выслушивать от всех, что ты жестокий, предвзятый

враг, пока не сдашься и не станешь таковым. Я хочу сказать, козлом-

женоненавистником не рождаются, им становятся, - и всё больше из них становятся

такими благодаря женщинам.

 

Спустя какое-то время берёшь и складываешь лапки, и принимаешь факт, что ты

женофоб; нетерпимый, бесчувственный, кретинский кретин. Женщины правы. Ты

неправ. Привыкаешь к мысли. Сживаешься с тем, что от тебя ожидают.

 

Даже если ботинок мал, подожмёшься под размер.

 

Я хочу сказать, - в мире, где нет Бога, разве матери - не новый бог? Последняя

сокровенная недостижимая инстанция. Разве материнство не осталось последним

настоящим волшебным чудом? Но чудом, невозможным для мужчин.

 

И пускай мужчины заявляют, что сами рады не рожать, - всякая там боль и кровь, -

но на самом деле, всё это тот же самый кислый виноград. Сто пудов, мужчины

неспособны сделать ничего даже близко потрясающего. Выигрыш в физической силе,

абстрактное мышление, фаллосы - все мужские преимущества кажутся уж больно

условными.

 

Фаллосом даже гвоздь не забьёшь.

 

Женщины же сразу рождаются с куда большими потенциальными способностями. Только

в тот день, когда мужчина сможет родить, - только тогда мы сможем начать

разговор о равных правах.

 

Пэйж я это всё не рассказываю.

 

Взамен говорю, что мне просто хочется быть ангелом-хранителем хотя бы для одного

человека.

 

"Месть" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

 

- Тогда спаси её, оттрахав меня, - советует доктор Маршалл.

 

- Но мне не нужно вообще полностью её спасать, - говорю. - Я до ужаса боюсь её

потерять, но если иначе - то могу потерять себя.

 

В кармане моей куртки по-прежнему лежит мамин красный дневник. По-прежнему нужно

разыскать шоколадный пудинг.

 

- Ты не хочешь, чтобы она умерла, - подытоживает Пэйж. - И тебе не нужно, чтобы

она выздоровела. Так что же тебе нужно?

 

- Мне нужен кто-то, кто умеет читать по-итальянски, - отвечаю.

 

Пэйж спрашивает:

 

- Например, что?

 

- Вот, - говорю, и показываю ей дневник. - Это мамин. Он на итальянском.

 

Пэйж берёт тетрадку, пролистывает. Уши у неё по краю горят красным от

возбуждения.

 

- Четыре года отходила на итальянский по студенчеству, - сообщает. - Могу

сказать, что здесь написано.

 

- Я просто хочу держать всё под контролем, - говорю. - А взамен - хочу

оставаться взрослым.

 

Продолжая пролистывать тетрадку, доктор Пэйж Маршалл замечает:

 

- Тебе хочется держать её в слабости, чтобы всегда быть во главе, - поднимает на

меня взгляд и говорит. - Звучит так, словно тебе охота быть Богом.

 

 

Глава 19

 

 

Чёрно-белые цыплята таскаются по Колонии Дансборо; цыплята со сплющенными

головами. Есть цыплята без крыльев или только с одной лапой. Бывают цыплята

вообще без ног, шлёпающие по грязи коровника на одних растрёпанных крылышках.

Слепые цыплята без глаз. Без клювов. Урождённые такими. Дефективные. Родившиеся

уже сразу с разбитыми маленькими цыплячьими мозгами.

 

Существует невидимая грань между наукой и садизмом, но тут её сделали видимой.

 

Речь не о том, что мои собственные мозги будут стоить большего. Вон, гляньте на

мою маму.

 

Посмотрела бы доктор Маршалл, как они все тут кувыркаются. Я не о том, что она

поняла бы.

 

Дэнни здесь же, со мной: Дэнни лезет в задний карман штанов и вытаскивает

газетную страницу для частных объявлений, сложенную в маленький квадратик. Сто

пудов, это контрабанда. Его Королевское Высокогубернаторство увидит - и Дэнни

будет наказан вплоть до увольнения. На полном серьёзе, прямо на скотном дворе у

коровника, Дэнни вручает мне эту газетную страницу.

 

Если не считать газеты, мы очень аутентичны, - ничего на нас надетого в этом

веке словно и не стирали.

 

Люди щёлкают снимки, пытаясь забрать кусочек тебя домой в качестве сувенира.

Люди направляют камеры, стараясь втянуть тебя в свой отдых. Каждый снимает тебя,

снимает хромых цыплят. Все пытаются заставить каждую текущую минуту длиться

вечно. Сохранить каждую секунду.

 

Из коровника кто-то булькает, всасывая воздух через бульбулятор. Их не видно, но

чувствуется немая напряжённость кучки людей, присевших кружком, пытающихся

удержать дыхание. Кашляет девушка. Это Урсула, доярка. Там такие густые пары

плана, что кашляет и корова.

 

Здесь нам положено подбирать засохшие коровьи эти самые, ну, коровьи кучи, а

Дэнни начинает:

 

- Почитай, братан. Объявление в кружке, - разворачивает страницу, чтобы показать

мне. - Вот объявление, здесь, - говорит. Там одно объявление обведено красными

чернилами.

 

Когда рядом доярка. И туристы. Тут не меньше триллиона путей, чтобы нас поймали.

На полном серьёзе, Дэнни наглый как никто.

 

В моей руке ещё теплый от его зада листок, а когда я отзываюсь:

 

- Не здесь, братан, - и пытаюсь вернуть бумажку...

 

Только начинаю, Дэнни спохватывается:

 

- Извини, не собирался, то есть, тебя втягивать. Если хочешь, могу взять сам

тебе почитать.

 

Для школьников, которые сюда приходят, великое дело - посетить курятник и

понаблюдать, как высиживаются яйца. Хотя обычный цыплёнок ведь не представляет

такой интерес, как, скажем, цыплёнок с только одном глазом, или цыплёнок без

шеи, или с недоразвитой парализованной лапой, - поэтому ребятишки трясут яйца.

Трясут их хорошенько - и кладут обратно в кладку.

 

Ну и что, если уродится деформированное или ненормальное? Всё в образовательных

целях.

 

Везучие рождаются уже сразу мёртвыми.

 

Любопытство или жестокость, - сто пудов, мы с Пэйж Маршалл можем кружить и

кружить вокруг этой темы.

 

Сгребаю несколько коровьих куч, с осторожностью, чтобы они не ломались пополам.

Чтобы их сырые внутренности не завоняли. Раз у меня все руки в коровьем дерьме -

нельзя грызть ногти.

 

Стоя рядом, Дэнни зачитывает:

 

- "Ищу хорошее жильё; двадцатитрёхлетний парень, лечащийся самоистязатель, с

ограниченным доходом и общественными навыками, доморощенный", - потом читает

номер телефона. Номер его собственный.

 

- Это мои предки, братан, их номер телефона, - говорит Дэнни. - Это они так

намекают.

 

Он нашёл это оставленным на своей кровати прошлым вечером.

 

Дэнни сообщает:

 

- Они про меня.

 

Говорю - "Да я врубился, о чём там". Деревянной лопатой продолжаю поднимать кучи

навоза, сваливая их в плетёную эту самую. Ну, вы поняли. В корзину эту.

 

Дэнни спрашивает - можно ему прийти пожить у меня?

 

- Тут мы уже обсуждаем план "зю", - говорит Дэнни. - Прошу тебя как последнее

пристанище.

 

Потому что ему неудобно меня тревожить, или же потому, что он пока не рехнулся,

чтобы у меня селиться, - не спрашиваю.

 

В дыхании Дэнни можно унюхать кукурузные хлопья. Ещё одно нарушение

исторического образа. Он просто магнитом говно притягивает. Доярка Урсула

выходит из коровника и смотрит на нас вмазанными глазами, почти налитыми кровью.

 

- Если бы тебе нравилась какая-то девчонка, - спрашиваю его. - И если бы она

хотела секса только чтобы забеременеть, ты бы согласился?

 

Урсула задирает юбки и топает через коровий навоз на деревянных башмаках. Пинает

слепого цыплёнка, мешающего пройти. Кто-то щёлкает её на плёнку в процессе

пинания. Семейная пара просит было Урсулу подержать их ребёнка для снимка, но

потом, наверное, замечает её глаза.

 

- Не знаю, - отзывается Дэнни. - Ребёнок - это же не собаку завести. Я хочу

сказать, дети живут очень долго, братан.

 

- Ну, а если она не планировала бы оставить ребёнка? - спрашиваю.

 

Дэнни поднимает взгляд, потом опускает, глядя в пустоту, потом смотрит на меня:

 

- Не врубаюсь, - говорит. - Ты имеешь в виду, типа продать его?

 

- Я имею в виду - типа принести его в жертву, - отвечаю.

 

А Дэнни говорит:

 

- Братан.

 

- Просто предположим, - рассказываю. - Что она собирается раздавить мозг этого

нерождённого зародыша, высосать всю кашу большой иглой, а потом впрыснуть эту

фигню в голову кое-кого из твоих знакомых, у кого повреждение мозга, чтобы его

вылечить, - говорю.

 

У Дэнни отвисает челюсть:

 

- Братан, ты же это не про меня, а?

 

Я это про мою маму.

 

Такое называется "пересадка нервных клеток". Некоторые зовут её "прививка

нервных клеток", и это единственный эффективный способ отстроить заново мамин

мозг на такой поздней стадии. Он был бы шире известен, если бы не проблема с

получением, ну, ключевого ингредиента.

 

- Ребёнка изнутри, - произносит Дэнни.

 

- Зародыша, - поправляю.

 

"Зародышевая ткань", как сказала Пэйж Маршалл. Наша доктор Маршалл с её кожей и

ртом.

 

Урсула останавливается возле нас и показывает на листок газеты в руке Дэнни.

Объявляет:

 

- Раз уж дата на нём не 1734 год - ты в жопе. Это нарушение образа.

 

Волосы на голове Дэнни пытаются отрасти, только некоторые вросли и спрятаны под

белыми и красными прыщиками.

 

Урсула отступает, потом оборачивается.

 

- Виктор, - зовёт. - Если я тебе понадоблюсь - пошла сбивать масло.

 

Говорю - "позже". И она отваливает.

 

Дэнни спрашивает:

 

- Братан, так у тебя значит выбор между мамой и первенцем?

 

Дело нехитрое, как оно видится доктору Маршалл. Мы делаем такое каждый день.

Убиваем нерожденных, чтобы спасти пожилых. В золотых струях часовни, выдыхая

свои аргументы мне в ухо, она спросила - каждый раз, когда мы жжём галлон

топлива или акр джунглей, разве мы не убиваем будущее, чтобы сохранить

настоящее?

 

Полнейшая пирамидальная схема Социального страхования.

 

Она сказала, когда её груди торчали между нас, - сказала: "Я иду на это, потому

что мне небезразлична твоя мать. А ты мог бы как минимум выполнить свою

маленькую роль".

 

Я не спрашивал, что значит маленькую роль.

 

А Дэнни просит:

 

- Так расскажи мне правду про себя.

 

Не знаю. Я не смог пройти через это. Через эту хуеву роль.

 

- Да нет, - говорит Дэнни. - В смысле, ты уже читал дневник своей мамы?

 

Нет, не смог. Я чуток встрял на этой мутной теме с убийством ребёнка.

 

Дэнни внимательно смотрит мне в глаза и спрашивает:

 

- Ты на самом деле что, типа, киборг? Про это был твой большой мамин секрет?

 

- Что-что? - переспрашиваю.

 

- Ну, такое, - объясняет он. - Искусственный гуманоид, созданный с ограниченным

запасом жизни, но со встроенными фальшивыми детскими воспоминаниями, поэтому

тебе кажется что ты реально настоящий человек, но на самом деле ты скоро умрёшь.

 

А я пристально смотрю на Дэнни и спрашиваю:

 

- Так что же, братан, мама сказала тебе, что я какой-то робот?

 

- У неё про это написано в дневнике? - интересуется Дэнни.

 

Подходят две женщины, протягивают фотоаппарат, и одна спрашивает:

 

- Вы не против?

 

- Скажите "чиз", - командую, и щёлкаю их улыбающимися на фоне коровника; потом

они удаляются, унося очередное мимолётное видение, которое почти ускользнуло.

Ещё один окаменелый миг в сокровищницу.

 

- Нет, я не читал её дневник, - говорю. - Я не трахал Пэйж Маршалл. Ни хрена не

могу делать, пока не решу насчёт того самого.

 

- Ладно, ладно, - отзывается Дэнни, потом высказывает предположение. - Тогда

значит на самом деле ты просто мозг, который лежит где-то в кастрюле, а его

стимулируют химикатами и электричеством, чтобы ты думал, будто живёшь реальной

жизнью.

 

- Нет, - отвечаю. - Я стопудово не мозг. Это не то.

 

- Ладно, - говорит он. - Понимаю, о чём ты, братан. Я даже сдачу в автобусе

прикинуть не могу.

 

Дэнни сужает глаза и запрокидывает голову, смотрит на меня, подняв бровь.

 

- Вот моя последняя догадка, - объявляет.

 

Говорит:

 

- Так вот, мне видится так: ты просто объект одного эксперимента, и весь мир,

который ты знаешь, на самом деле просто искусственная конструкция, населённая

актёрами, которые играют роли всех людей в твоей жизни, а погода - просто

спецэффекты, а небо покрашено в голубой, а ландшафт везде - просто декорации.

Годится?

 

А я отзываюсь:

 

- Чего?

 

- А я на самом деле потрясающе талантливый и одарённый актёр, - продолжает

Дэнни. - И просто прикидываюсь твоим глупым невезучим лучшим дружком-онанистом.

 

Кто-то щёлкает на плёнку меня, ковыряющегося в зубах.

 

А я смотрю на Дэнни и говорю:

 

- Братан, да не прикидываешься ты нифига.

 

У моего локтя на меня скалится какой-то турист.

 

- Виктор, эй, - говорит он. - Так вот ты где работаешь.

 

Откуда он меня знает - хрен разберёшь.

 

Медфакультет. Колледж. Другая работа. Или, может статься, он просто очередной

сексуальный маньяк из моей группы. Прикольно. Он не похож на сексоголика, но

никто никогда не похож.

 

- Эй, Мод, - зовёт он, толкая локтем свою спутницу. - Вот парень, про которого я

тебе вечно рассказываю. Я спас этому парню жизнь.

 

А женщина говорит:

 

- О Боже ты мой. Так это правда? - втягивает голову в плечи и выкатывает

глаза. - Наш Реджи вечно вами хвастается. А я вроде бы всегда думала, что он

гиперболизирует.

 

- Ах да, - отвечаю. - Наш старина Редж, да-да, он спас мне жизнь.

 

А Дэнни подхватывает:

 

- Опять же - а кто нет?

 

Реджи интересуется:

 

- У тебя нынче всё нормально? Я старался выслать столько денег, сколько мог.

Хватило, чтобы разобраться с тем зубом мудрости, который тебе надо было

выдернуть?

 

А Дэнни отзывается:

 

- Ох, вы уж мне поверьте.

 

Слепой цыплёнок с половиной головы и без крыльев, весь измазанный дерьмом,

тычется мне в башмак, а когда я тянусь его погладить, оно всё дрожит под

перьями, производит тихое кудахтанье и воркование, почти мурлычет.

 

Приятно видеть что-то более жалкое, чем то, каким я себя чувствую в этот момент.

 

Потом ловлю себя с ногтем во рту, в коровьем навозе. В цыплячьем дерьме.

 

См. также: Гистоплазмоз.

 

См. также: Ленточные черви.

 

И продолжаю:

 

- Ах да, деньги, - говорю. - Спасибо, братан. - И сплёвываю. Потом снова

сплёвываю. Щелчок Реджи, который делает мой снимок. Ещё один идиотский миг,

который людям охота продлить навечно.

 

А Дэнни смотрит на газету в своей руке и спрашивает:

 

- Так что, братан, можно мне прийти пожить в доме твоей мамы? Да или нет?

 

 

Глава 20

 

 

Записанный к маме на приём на три часа объявлялся, сжимая жёлтое купальное

полотенце, а вокруг его пальца была пустая впадинка на том месте, где положено

быть обручальному кольцу. В ту секунду, когда дверь закрывали, он пытался

всучить ей деньги. Пытался снять штаны. Его фамилия была Джонс, говорил он ей.

Имя - Мистер.

 

Ребята, пришедшие к ней впервые, всегда были одинаковые. Она отвечала им -

"заплатите потом". "Не надо так спешить". "Оставьте свою одежду в покое".

"Незачем торопиться".

 

Она говорила, что в регистрационной книге полно мистеров Джонсов, мистеров

Смитов, Джонов До и Бобов Уайтов, поэтому лучше бы ему выдумать себе другое

прозвище. Она командовала ему лечь на кушетку. Опускала шторы. Гасила свет.

 

Таким способом ей удавалось заработать кучу денег. Такое не нарушало пунктов её

условного заключения, но только потому, что комиссии по таковому не хватало