Одним из главных признаков кризиса, поразившего экономики всех стран, образовавшихся на месте бывшего СССР, – общая нехватка денег. Нет денег, чтобы платить зарплату и пенсии, нет денег, чтобы наполнить бюджет, нет денег, чтобы финансировать социальные программы и т.д. Денег в экономическом обороте явно не хватает для покрытия потребности в них. Финансовых ресурсов не хватает не то чтобы для осуществления отдельных выплат, их не хватает в экономике в целом, просто для того, чтобы она не разваливалась от их нехватки. Даже для того чтобы обновлять стремительно ветшающую инфраструктуру – и то денег нет. В чем причина столь тяжкого положения дел?
Кто-то из великих совершенно справедливо заметил: изучайте историю вопроса; когда знаешь, как и под влиянием каких причин возникла проблема, многие решения приходят сами собой. Чтобы понять, каким образом можно преодолеть многочисленные трудности, навалившиеся на нас, необходимо предварительно произвести определенный экскурс в наше относительно недавнее прошлое, проанализировать структурные различия между экономикой бывшего СССР и стран Запада и осмыслить те ограничения, которые эти различия накладывают на возможности ее реформирования.
Специалисты хорошо знают, что экономику бывшего СССР характеризует определенная неразвитость потребительского сектора по отношению ко всей остальной экономике. Но какие выводы делаются из этого факта? Никаких. А между тем, именно знание этого факта дает нам ключ к осмыслению проблемы общей нехватки денег в нашей экономике.
Как известно, в рыночной экономике (экономике западного типа) потребительский сектор является доминирующим, и вся экономика базируется на нем. Несколько абстрагируясь (без учета влияния банковской системы и финансового рынка), можно сказать, что рыночная экономика базируется на личном потреблении, которое прямо связано с личным доходом граждан. Все издержки здесь встроены в цену конечного потребительского продукта.
Одним словом, вся рыночная экономика ориентирована прежде всего на обслуживание потребительского сектора и служит для его целей. Государственные расходы оплачиваются из налогов или за счет роста государственного долга. В такой экономике мощный потребительский сектор – необходимость, он – фундамент экономики, в финансовом смысле он вмещает в себя всю экономику, т.к. известно, что масса денег, обращающихся в рыночной экономике, равна массе всех реализованных (проданных) товаров, выраженных в ценах, что отражено в известном тождестве количественной теории денег:
М × V = P × Q;
деньги × скорость оборота = цены × масса товаров
За исключением производств, финансируемых из бюджета, вся производственная сфера в рыночной экономике оплачивается из средств, вырученных от продажи потребительских товаров и перераспределенных вверх по вертикали. Скажем, если фермер покупает трактор, то, в конечном счете, стоимость этого трактора оплачивает потребитель сельхозпродуктов. А если фирма выпускает станки, то производство этих станков, в итоге, оплачивает не тот, кто их купил, а тот, кто приобрел продукцию, изготовленную на этих станках.
В цену конечного потребительского продукта здесь встроено все: и стоимость энергоресурсов, и транспортные расходы, и оплата сырья, и отчисления в бюджет, и заработная плата работников, изготовивших данный продукт, и многое другое. Банковское кредитование рассчитано на возмещение кредитов и процентов по ним из будущих доходов, полученных опять-таки от реализации потребительских товаров, т.е. и ссуды встроены в цену конечной потребительской продукции.
Такая экономика предполагает, прежде всего, наличие развитого потребительского сектора, развитого платежеспособного спроса населения и относительно высокий уровень заработной платы. Поэтому доля заработной платы во всех странах с рыночной экономикой весьма устойчива и колеблется в пределах 60-80% валового национального дохода.
Что же касается экономики Советского Союза, то она выросла из экономики Российской империи и развивалась так, как ни одна другая экономика в истории человечества. В Российской империи начала века свыше 80% населения было крестьянским. Это означает узкий спрос на промышленную продукцию, соответственно, низкий уровень сбережений. Огромная Россия имела заводов в 150 раз меньше, чем маленькая Англия. Кроме того, в стране отсутствовал целый ряд структурообразующих отраслей. Технологическое отставание грозило стать необратимым. Экономика дореволюционной России находилась в самом жалком состоянии.
«…Финансы и промышленность [дореволюционной России] попали под контроль иностранного капитала, анклавы которого были окружены морем нищающего крестьянства. Составляя около 85% населения, крестьянство стало внутренней колонией для обеспечения ресурсами этих анклавов, и произошел «секторный разрыв» – промышленность и сельское хозяйство не соединялись в единое народное хозяйство.
Промышленность не вбирала избыток сельского населения, и, в свою очередь, не обеспечивала село машинами из-за крайней бедности крестьян. Возможность модернизации деревни была блокирована, земледелие не могло перейти от трехполья к более продуктивным севооборотам, а отсутствие удобрений и острая нехватка пастбищ и скота вели к снижению отдачи от трудовых усилий. Происходила архаизация и пауперизация хозяйственного уклада, в котором проживало большинство населения страны.
…Попытка модернизации села через разрушение общины [«столыпинская реформа» – К.А.] лишь углубила секторный разрыв. При этом положение большинства крестьян ухудшилось. В результате расширения экспорта зерна сократилось животноводство и повысились цены на мясо… А крестьяне ели мяса намного меньше, чем в городе.
Именно из-за недостаточного потребления белковых продуктов и особенно мяса жители Центральной России стали в начале ХХ века такими низкорослыми. В Клинском уезде Московской губ. в 1909 г. мужчины к окончанию периода роста – 21 году – имели в среднем рост 160,5 см, а женщины 147 см. Более старшее поколение было крупнее. Мужчины 50 – 59 лет в среднем имели рост 163,8 см, а женщины 154,5 см» (Кара-Мурза С.Г. Второе предупреждение. Неполадки в русском доме. – М.: Алгоритм, 2005.).
Революция изменила социальный строй, но не могла изменить структуру экономики в стране, которая, к тому же, была измучена семью годами непрерывной войны (с 1914 по 1921 гг.). В результате государство, как и до революции, продолжало свой дрейф к неизбежной экономической катастрофе.
«В 1925 г. посевная площадь достигла довоенного уровня. Выйдя на эти показатели, главная отрасль экономики – сельское хозяйство – стабилизировалось. Однако в нем нарастал все тот же самый кризис аграрного перенаселения, что поразил Россию в начале ХХ века.
К 1928 г. абсолютный прирост сельского населения составил по сравнению с 1913 г. 11 млн. человек (9,3%), а общая посевная площадь увеличилась всего на 5%, причем, посевы зерновых не увеличились. Таким образом, посевы зерновых на душу населения сократились на 9% и составили в 1928 г. всего 0,75 га.
За счет некоторого роста урожайности производство зерна на душу сельскохозяйственного населения выросло всего до 570 кг. При этом заметно выросло поголовье скота – до 60 голов крупного рогатого скота на 100 га пашни в 1928 г. против 55 в 1913 г. Больше стало и птицы. На их прокорм в 1928 г. расходовалось почти 32% зерна.
Товарное производство зерна сократилось более чем вдвое и составило 48,4% от уровня 1913 г. В результате началось сокращение рабочей силы, занятой в промышленности и торговле, – процесс, несовместимый с индустриализацией. Доля занятых в промышленности снизилась до 8% (в 1913 г. – 10%), в торговле – до 3% (в 1913 г. – 6%). Напротив, доля занятых в сельском хозяйстве возросла за это время с 75 до 80%. Шла, как говорили, «натурализация и аграризация народного хозяйства» (Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Книга первая. От начала до Великой Победы. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2002).
«К концу 1920 года промышленность страны производила крайне мало и лишь самую примитивную продукцию. Металлургия могла обеспечить каждое крестьянское хозяйство России лишь 64 граммами гвоздей ежегодно. Если бы уровень развития промышленности сохранился и впредь на таком уровне, то крестьянин, купив плуг и борону, мог бы рассчитывать приобрести себе эти предметы еще раз только в 2045 году» (Емельянов Ю.В. Сталин: путь к власти. – М.: Вече, 2002.).
Как видим, экономическое положение СССР и после революции, как и до нее, продолжало оставаться совершенно безнадежным. Чтобы вырваться из тупика, необходимы были самые отчаянные меры. Если бы сложившаяся ситуация не была переломлена, страну ждала бы неминуемая гибель. Только начавшаяся в 1929 году первая пятилетка, взявшая курс на форсированную индустриализацию и проводившуюся одновременно с ней форсированную коллективизацию, позволила отвести государство от края пропасти, в которую оно в противном случае непременно рухнуло бы.
И то обстоятельство, что два эти процесса – индустриализация и коллективизация – проходили нелегко и сопровождались тяжелыми, но неизбежными жертвами, не отрицает того факта, что экономическая политика, проводившаяся в те годы под руководством И.В. Сталина, была единственно возможной для СССР в тех конкретно-исторических условиях; она буквально спасла страну. Другого пути у советского государства просто не было.
Конечно, новое общество рождалось в муках, но оно все-таки рождалось. Руководители СССР тех лет ценой неимоверных усилий смогли преодолеть тот ход событий, который с неизбежностью вел страну к гибели. Они сумели изменить течение истории. И не только советской, но и мировой.
Созданию советской экономической системы, экономики нового типа, предшествовал период НЭПа, который способствовал стабилизации социальной и хозяйственной жизни в стране после разрухи Гражданской войны. Заметим, однако, что эффективность НЭПа сильно преувеличена публицистами, пишущими на экономические темы. По расчетам известного российского экономиста Г.И. Ханина, к концу НЭПа, в 1928 г., национальный доход СССР на 12-15%, а среднедушевое его производство на 17-20% были ниже уровня 1913 года. Рост национального дохода оставался ниже естественного прироста населения (который составлял тогда 2% в год). Это означало, что страна была обречена на застой и отставание от ведущих держав. Положение государства накануне начала первой пятилетки было фактически безвыходным – оно имело на руках множество проблем, и никаких перспектив. Но грянул 1929-й год. События, начавшиеся в том году в Советском Союзе, изменили весь ход исторических процессов на планете. Именно в 1929 году и начала, фактически с нуля, почти что с пустого места, создаваться советская экономика.
В этот период были заложены основы небывалой в истории экономической системы, потенциальные возможности которой мы не осознаем до сих пор; ясно только, что они очень велики. Мы обязаны осмыслить этот потенциал. Хотя бы для того, чтобы понять, как нам жить дальше. В широком же смысле, созданная в СССР экономическая система, как мы еще покажем, предлагает всему человечеству альтернативную модель экономического развития, более продуктивную и более рациональную, чем экономическая модель западная (рыночная). А формировалась эта экономическая система так.
В период первой пятилетки была проведена коллективизация, позволившая высвободить значительные количества зерна для закупок оборудования за рубежом и финансирования форсированной индустриализации. За 4 года, с 1929 по 1933 г., было построено около 1500 крупных промышленных предприятий и созданы целые отрасли, ранее не существовавшие: станкостроительная, авиационная, химическая, производство ферросплавов, тракторостроение, автомобилестроение и др. Был создан второй промышленный центр за Уралом (первый – в европейской части страны), обстоятельство, в конечном счете решившее исход Великой Отечественной войны. Все это требовало гигантского увеличения производства ресурсов и форсированного создания инфраструктурной сети. В кратчайшие сроки в слаборазвитой стране были осуществлены колоссальные преобразования. Масштаб реализованной программы был беспрецедентным, история человечества еще не знала ничего подобного.
«В речи от 4 мая 1935 года И.В. Сталин сказал: «Мы получили в наследство от старого времени отсталую технически и полунищую, разоренную страну. Разоренная четырьмя годами империалистической войны, повторно разоренная тремя годами Гражданской войны, страна с полуграмотным населением, с низкой техникой, с отдельными оазисами промышленности, тонущими среди моря мельчайших хозяйств – вот такую страну мы получили в наследство от прошлого. Задача состояла в том, чтобы эту страну перевести с рельс средневековья и темноты на рельсы современной индустрии и машинизированного сельского хозяйства».
Сталин совершенно точно обрисовал положение. Страна пребывала в разрухе. Военная промышленность не модернизировалась со времен Первой мировой, а «гражданская» вообще с довоенных. Производство винтовок было втрое меньше уровня 1916 года, а что до «мирных» товаров – из сопредельных стран приходилось завозить даже серпы и косы. Даже! Не было НИЧЕГО» (Бушков А. Сталин. Схватка у штурвала. – С-Петербург: Нева, 2005.).
«Знаменитый пятилетний план… представлял собой грандиозную программу, осуществление которой было бы огромным и трудным делом даже на протяжении жизни целого поколения для богатой и передовой страны. Попытка осуществить ее в отсталой и бедной России казалась пределом безумия.
Этот пятилетний план был составлен после самых тщательных размышлений и исследований. Вся страна была изучена под этим углом зрения учеными и инженерами, многочисленные эксперты обсуждали проблемы приведения одних частей плана в соответствие с другими частями. Ибо подлинная трудность заключалась именно в этом сбалансировании. Много ли проку в создании крупного завода, если для него нет сырья? А если даже сырье имеется, то его еще надо доставить на завод. Приходилось, таким образом, решать также проблему транспорта, строить железные дороги, а железные дороги нуждаются в угле, так что требовалось сооружать угольные шахты. Сам завод, чтобы работать, нуждается в электрической энергии. Чтобы снабжать его электроэнергией, надо было производить ее при помощи силы падающей воды, а следовательно, строить плотины на больших реках, а затем передавать электрическую энергию по проводам на заводы, сельскохозяйственные предприятия и для освещения городов и деревень. И все это в свою очередь требовало инженеров, механиков и обученных рабочих, а создание в короткое время многотысячных кадров обученных мужчин и женщин – дело нелегкое. Можно, было, допустим, направить в сельскохозяйственные предприятия множество тракторов, но кто стал бы на них работать?
Это всего лишь несколько примеров, призванных дать… представление об исключительной сложности проблем, которые пришлось решать в первом пятилетнем плане. Одна-единственная ошибка могла бы иметь далеко идущие последствия: слабое или отстающее звено в цепи мероприятий способно задержать или приостановить осуществление всей их совокупности» (Джавахарлал Неру. Взгляд на всемирную историю. Т 3. – М.: Прогресс, 1989.).
Как видим, объем задач, выполненных в СССР за первую пятилетку, был невероятным, а характер этих задач аналогов в истории вообще не имел. Масштабные преобразования требовали также колоссальных инвестиций. Были ли такие инвестиции сделаны?
В те годы главным товаром в промышленно слаборазвитой стране был хлеб. Существовала государственная хлебная монополия (отменена в 1921 году, введена вновь с началом коллективизации). Государство закупало хлеб у колхозов и реализовывало его населению. Вырученные средства были основным источником формирования бюджета. Существенная часть хлеба шла на экспорт для пополнения валютных резервов государства (внешняя торговля тоже была монополизирована).
Менее половины прибавочного продукта, полученного от сельского хозяйства, использовалось для финансирования промышленного развития в начале первой пятилетки, эта цифра снизилась до 18% к концу 1932 г., а к концу пятилетки она упала практически до нуля. При этом к 1937 году общее промышленное производство возросло по сравнению с 1928 г. почти в 4 раза. Получилась парадоксальная вещь: инвестиции сократились до нуля, а производство выросло в несколько раз. Добиться, добиться таких, на первый взгляд совершенно непонятных, результатов удалось, использовав метод, который в истории экономики еще не применялся: денежная масса была разделена на наличную и безналичную части.
Вообще-то говоря, деньги не бывают наличными и безналичными. Наличной или безналичной бывает форма расчетов, либо форма сбережений. Раздвоение денег в советской экономике на взаимно неконвертируемые (или ограниченно конвертируемые) части означало фактическое уничтожение денег как всеобщего эквивалента.
Безналичные деньги в такой системе служат главным образом средством учета, сами в свою очередь состоят из множества неконвертируемых друг в друга счетов и по функциям напоминают внутренние трансфертные деньги в крупных западных корпорациях.
Наличные деньги в советской экономической системе, также как и безналичные, никакого отношения к реальным, обеспеченным товарной массой деньгам не имели и служили средством распределения материальных благ вне зависимости от реальной производительности труда.
«…Деньги в СССР явно не были деньгами в том смысле, который они имеют на Западе… Следовательно, рубль в принципе не мог быть «свободно конвертируемым», он мог служить для взаиморасчетов между частичными собственниками национального достояния СССР» (Кара-Мурза С.Г. Истмат и проблема Восток – Запад. – М: ЭКСМО-Пресс, 2002.).
В результате трансформации финансовой системы советская экономика перестала быть зависимой от потребительского сектора и стала развиваться вне всякой связи с ним. Если в рыночной экономике все накопления и, соответственно, инвестиции создаются из прибыли от реализации потребительских товаров и перераспределенной по вертикали (для упрощения, влияние банковского сектора исключаем) и масштаб экономики расширяется по мере расширения потребительского сектора, то в экономике советского типа, наоборот, именно потребительский сектор находится в подчиненном положении.
То есть, начиная с 1929 г. советская экономика стала развиваться способом, прямо противоположным рыночному. А поскольку перед ней в первую очередь стояла задача создания оборонного комплекса, затем машиностроения, механизации сельского хозяйства, создания жилищного хозяйства, электрификации и т.д. и т.п. и только в последнюю очередь производство потребительских товаров, то с течением времени образовались такие структурные диспропорции, что преодолеть их в сколько-нибудь обозримой перспективе представляется невозможным (как мы еще покажем, и не нужным).
В 1928 г. в СССР 60,5% всей промышленной продукции составляли предметы потребления (группа «Б» продукции). К 1940 г. эта доля упала до 39%. К 1980 г. удельный вес продукции группы «Б» понизился до 26,2%. В 1986 г. она составляла 24,7%. Сверхутяжеленная структура экономики стала воспроизводить сама себя.
Следует учесть, что эти данные рассчитаны по советской методике, т.е. по валу. Если бы они были рассчитаны по западной методике, т.е. по конечной и выведенной из оборота (проданной) продукции, то цифры получились бы еще более низкими. А если учесть, что расчеты сделаны в советских ценах, ничего общего не имеющими с рыночными, то все настолько запутывается, что уже ничего невозможно понять.
Ясно только, что потребительский сектор в СССР занимал не только крайне незначительное место, но и был неразвит чисто физически, что означает элементарную нехватку соответствующих производственных мощностей: только около 13% всех производственных мощностей Советского Союза было занято выпуском потребительской продукции. Это заставляло правительство, с одной стороны, из года в год наращивать импорт потребительских товаров, с другой – ограничивать спрос путем манипуляций с заработной платой и ценами.
Теперь мы можем ответить на вопрос: почему как только начались «рыночные реформы», так в экономике сразу обнаружилась нехватка денег? Из количественной теории денег мы знаем, что в общем случае масса денег в экономике равна массе всех реализованных (проданных) товаров, выраженных в ценах. Иными словами все зависит от масштабов развития потребительского сектора, т.к. все издержки встроены в цену конечного потребительского продукта.
После 1929 г. отсталая советская экономика совершила рывок, и над потребительским сектором нависла не связанная с ним масса производств и инфраструктуры, простое финансовое обслуживание которых требовало денежной массы, многократно превышающую ту, что соответствовала имеющейся товарной массе.
Решение разделить денежную массу на две независимые сферы – наличную и безналичную – было, бесспорно, гениальным и позволило стране в кратчайшие сроки пройти путь, который при нормальном развитии процессов занял бы несколько столетий (в лучшем случае). Такое решение теоретически абсолютно неразрешимых проблем было единственно возможным в тех конкретно-исторических условиях, с теми производственными ресурсами, которые имелись в наличии у молодого советского государства и при том уровне технического развития.
Это решение было найдено не сразу, по всей видимости, эмпирически, и не имело никакого отношения к марксистской теории, зато имело самое прямое отношение к реальной, имевшейся в наличии советской экономике. Созданная в СССР финансовая система не имела аналогов в истории. Она казалась до того странной и необычной даже самим руководителям государства, вступала в такой разительный контраст со всем опытом, накопленным экономической наукой к тому времени, что потребовалось целое идеологическое, а не научное обоснование необходимости ее внедрения. В результате принципы работы советской экономической системы были до такой степени закамуфлированы идеологическими построениями, что они толком не осмыслены до сих пор.
Рывок в советской экономике, который привел к полному изменению ее структуры и созданию соответствующей финансовой системы, задал такое направление развития, при котором не экономика развивается в соответствии с ростом личного потребления и, как следствие, ростом накоплений и инвестиций, а наоборот, потребление растет вслед за общим ростом экономики и в соответствии с возрастанием ее технических возможностей.
В экономике, структурированной так, как она была структурирована в Советском Союзе, потребительский сектор вообще не является экономически значимым, т.е. изменения в личном потреблении влияют на экономику в довольно ограниченном объеме, т.к. потребительский сектор здесь носит подчиненный, а не доминирующий характер.
Отчаянная борьба за создание оборонного комплекса в 30-е годы, Вторая мировая война, необходимость преодолевать послевоенную разруху и гонка вооружений закрепили ситуацию. К тем же результатам вела и необходимость форсированно повышать уровень жизни населения в 50-70-е годы. А десятилетия развития в заданном направлении сделали ее, возможно, необратимой, во всяком случае, не полностью необратимой.
В этом наша главная особенность: мы имеем экономику, способную производить объем потребительской продукции, эквивалентный одной денежной массе, и при этом сумму производств, инфраструктуру и системы социального обеспечения, финансовое обслуживание которых требует другой, более значительной денежной массы. Причем, вторая многократно превышает первую.
Кроме того, потребительский сектор и вся остальная экономика у нас, как правило, не связаны между собой ни финансово, ни технологически – почти никак. Переток финансов здесь в целом исключен, даже если денег в экономику будет влито больше чем достаточно. Эту проблему удавалось решать, жестко разделив два сектора финансовой системы и в плановом порядке распределяя денежные (наличные и безналичные) потоки. И необходимость такого решения была вызвана не приверженностью руководителей советского государства к марксистской теории (в ней ничего подобного нет), а просто продиктована самими структурными характеристиками созданной в СССР после 1929 года экономической системы.
Как бы то ни было, но исторически у нас сформировалась экономика, структурированная прямо противоположно по отношению к экономике западной, «перевернутая» в сравнении с ней. В эту «перевернутую» экономику мы пытаемся внедрить западную финансовую систему. Это абсурд. Невозможно иметь одну структуру экономики и финансовую систему, рассчитанную на совсем другую, прямо противоположную ей экономическую структуру. Нельзя иметь экономическую систему «как у нас», а финансовую систему «как у них».
Что должно произойти, если в экономику, структурированную так, как структурирована советская экономика, будет внедрена такая же финансовая система, как на Западе? В этом случае должно произойти следующее.
Раздвоенная налично-безналичная финансовая система ликвидируется, и экономика начинает работать на основе реальных, обеспеченных товарной массой денег. Поскольку экономика, структурированная «по-советски», создает относительно небольшой объем потребительских товаров, то денежная масса сразу начинает стремительно сжиматься, чтобы войти в равновесие с товарной массой. В итоге денежная масса уменьшается до уровня, при котором нормальное функционирование экономики невозможно.
Ввиду общей нехватки денег правительство перестает финансировать все что можно, и что нельзя. Место денежного оборота занимает общая взаимозадолженность, бартер, взаимозачет долгов, волевое перераспределение наличности. Поскольку долги – это не деньги, начинается стремительное падение производства, т.е. ситуация сразу приобретает тенденцию к ухудшению.
Результатом является катастрофический рост невыплат заработной платы. Вследствие этого платежеспособный спрос населения постоянно снижается, что усугубляет и без того тяжелое положение. Наращивание денежной массы ведет к росту цен. Жесткое регулирование объема денежной массы в обороте обостряет общую нехватку денег. Разваливается бюджет. Разваливаются системы жизнеобеспечения государства. Разваливается буквально все. «Реформы» заходят в тупик.
Одним словом, за годы «реформ» произошло все то, что и должно было произойти. Все было вполне предсказуемо. В перспективе следует ждать полного самоуничтожения.
Вывод: проблему нехватки денег в нашей экономике преодолеть невозможно – она встроена в саму структуру имеющейся в нашем распоряжении экономической системы. Следовательно, необходимо резко снизить саму потребность экономики в деньгах. И в подобном выводе нет ничего страшного или пугающего. Между прочим, на Западе в случае необходимости поступают точно так же. Когда там обнаруживается нехватка денег для обслуживания потребностей экономики, то власти начинают просто сокращать потребность экономики в них: сворачивают социальные программы или сокращают некоторые статьи расходов бюджета.
В Советском Союзе нашли другой способ решения этой же проблемы: просто-напросто вывели значительную часть экономики из сферы действия реальных, обеспеченных товарной массой денег. И это решение оказалось новаторским. Ничего абсурдного, входящего в противоречие с законами экономики тут нет. Нет, также, никаких причин отказываться от использования этого метода. А у нас, кстати говоря, отказаться от использования этого метода нет еще и возможности.
Курс на копирование западной финансовой системы привел к катастрофе. Странным образом остался без внимания тот факт, что финансовая система не является чем-то автономным, существующим само по себе, – она является частью экономики в целом и не может быть произвольно изменена, если не изменилась структура экономики, соотношение между ее различными секторами. А вот как раз структура экономики у нас осталась прежней. И это касается как всего бывшего СССР, так и любой отдельно взятой постсоветской республики, поскольку их экономики структурно дублируют экономику всего Советского Союза (разумеется, с определенными отличиями, но эти различия не принципиальны).
Решение проблемы напрашивается само собой: наша финансовая система должна быть приведена в соответствие со структурными характеристиками нашей экономической системы. Деньги должны быть вновь разделены на автономные наличную и безналичную части. Либерализованный сектор экономики, работающий на основе платежеспособного спроса населения необходимо жестко отделить от другого сектора, работающего на базе безналичного обращения. Таким образом, будет создана двухсекторная (смешанная) экономика.
Это позволит устранить главное препятствие на пути реформирования нашей экономики – общую нехватку денег и фактическое отсутствие нормального денежного оборота, остановит развал и поможет облегчить жизнь миллионам людей.
Нельзя сказать, что факт того, что тот тип экономики, который сформировался в Советском Союзе, исключает возможность функционирования ее финансовой системы на принципах, характерных для экономики стран Запада, не был замечен исследователями. Наоборот, об этом давно писали многие.
Так, например, российский экономист В.М. Якушев еще в конце 80-х годов указывал, что в СССР «…фактически рубли в отношениях между государственными предприятиями играют роль не денег, а учетных единиц («счетные деньги»), с помощью которых опосредуется обмен деятельностью и ведется учет затрат труда.
Следовательно, мы имеем два типа денег: «трудовые» и «счетные» и это наша реальность, а не досужая выдумка. Их нельзя смешивать, а тем более переводить «счетные» в «трудовые». Работники плановых и финансовых органов невольно учитывают данное различие, когда планируют денежное обращение и настаивают на том, чтобы в фонды материального стимулирования предприятий не переводились деньги с других статей расходов.
Но это различие не признается доминирующими в экономической науке учеными товарной ориентации, и они, вместо того чтобы понять, почему практики так поступают, обвиняют их в недомыслии и невежестве, забыв, видимо, что практика – это критерий истины. Сейчас практики уступили давлению теоретиков и поэтому в фонды материального поощрения стали обильно переводиться «счетные» деньги. И вот результат – финансовая система практически дезорганизована…
Упорядочить финансовые отношения можно, только перекрыв перелив «счетных» денег в «трудовые». Но это не согласуется с самофинансированием, которое поощряет такой перелив, будучи основано на том представлении, будто мы имеем дело с обычными товарными деньгами» (Якушев В.М. Не разрушать, а созидать. – в сб. Альтернатива: выбор пути. М.: Мысль, 1990.).
Об этом же пишет и Сергей Кара-Мурза: «В СССР была финансовая система из двух «контуров». В производстве были безналичные («фиктивные») деньги, они погашались взаимозачетами. На потребительском рынке – «нормальные» деньги. Их масса регулировалась в соответствии с массой товаров. Это позволяло поддерживать низкие цены и не допускать инфляции. Такая система могла действовать лишь при запрете перевода безналичных денег в наличные.
Масштаб цен в СССР был иным, нежели на мировом рынке, и рубль мог циркулировать лишь внутри страны. Отсюда государственная монополия внешней торговли и неконвертируемость рубля. В 1988 – 1989 гг. оба «контура» финансовой системы СССР были раскрыты… Было разрешено превращение безналичных денег в наличные, рост доходов при сокращении товарных запасов привел к краху потребительского рынка… Средства перекачивались из накопления (инвестиций) в потребление – «проедались»… Перестройка приобрела характер праздника (вернее, гульбы), о похмелье не предупредили» (Кара-Мурза С.Г. Второе предупреждение. Неполадки в русском доме. – М.: Алгоритм, 2005.).
В.М. Якушев, как и С.Г. Кара-Мурза и многие другие исследователи, изучавшие проблему, был абсолютно прав, утверждая, что фактически мы имеем в своем распоряжении экономику, особенность которой – функционирование на основе «трудовых» и «счетных» денег, иначе говоря, на основе раздвоенной финансовой системы.
Прав он был и в том, что ликвидация разграничения между двумя денежными секторами здесь приведет не возникновению финансовой системы, базирующейся на обеспеченной товарной массой, как на Западе, деньгах, а к дезорганизации и фактическому разрушению финансовой системы вообще, хаосу, в конечном счете – к экономической катастрофе.
К сожалению, ни Якушев, ни другие исследователи, указывавшие на недопустимость и гибельность реорганизации финансовой системы советской экономики по образу и подобию финансовой системы экономики стран Запада, по непонятным причинам не смогли связать ее особенность (раздвоенность) со структурными характеристиками нашей экономики (ее диспропорциональностью). В результате они не сумели проследить, откуда это все пошло, и показать, на каком этапе нашего исторического развития и под влиянием каких факторов возникла специфическая советская финансовая система, и почему она является неотъемлемой частью нашей экономики, отказаться от которой просто не представляется возможным.
Вследствие этого их вполне квалифицированные и разумные рекомендации не показались убедительными руководителям государства и управление важнейшими для страны процессами попало в руки «реформаторов», которые были вооружены исключительно книжным (и при этом весьма поверхностным) знанием о западной экономике, но не имели никакого понятия о том, как функционирует экономика советская. Результатом же их деятельности является то, что сейчас мы имеем в своем распоряжении экономику, разрушенную до катастрофического состояния.
Реальность, однако, такова. Распространенное мнение, что мы якобы «не настолько богаты, чтобы иметь бесплатную экономику», попросту ложно. В действительности мы не настолько богаты, чтобы иметь полностью платную экономику; у нас просто денег не хватит, чтобы за все платить реальными, обеспеченными товарной массой деньгами – наша экономика не создает необходимого количества товарной массы. И без приведения нашей финансовой системы в соответствие со структурой нашей экономики мы не только не сможем что-то реформировать, но само наше физическое существование очень скоро окажется под вопросом. Следовательно, финансовую систему надо реорганизовать.
Такой подход к проблеме не является чем-то абсолютно новым. Еще в 1989 году американский экономист Рональд Мак-Киннок опубликовал работу «Как либерализовать советскую экономику, чтобы сделать ее открытой», в которой развивал схожие мысли. Американский экономист оспаривал идею специалистов МВФ создать «открытый сектор», ориентированный на Запад, утверждая, что прежде всего надо создать стабильный внутренний рынок.
Он предлагал создать два сектора: сектор «традиционных предприятий», в которых сохраняется жесткий контроль государства за тем, как тратятся деньги из различных фондов, и в первую очередь за тем, чтобы не было выплачено слишком много наличных денег, и сектор «либерализованных» предприятий, которые могут тратить деньги как им заблагорассудится. За это «либерализованные» предприятия должны быть первоначально ограничены в доступе к банковским кредитам и другим источникам финансирования, связанных с безналичным обращением. Эти предприятия должны действовать на основе полного хозрасчета, и банкротство их в случае плохой работы должно наступать автоматически.
Постепенно сектор «либерализованных» предприятий расширяется, включая в себя все новые и новые предприятия «традиционного» сектора. Мак-Киннок ссылался на успех подобной политики в Китае в начале 80-х годов и указывал на явно провальный оборот, который приняли экономические процессы в СССР с началом «перестройки».
Очень похожие взгляды по поводу реформирования постсоветской экономики высказывал и Джон Гэлбрэйт, один из самых выдающихся экономистов ХХ-го века, и известный английский экономист Джон Росс, и профессор Вашингтонского университета Джозеф Колински и многие другие крупные специалисты в области экономики, обладающие мировой известностью.
Работа Рональда Мак-Киннока никогда не переводилась и не публиковалась в странах СНГ, но о ее существовании известно…
