Детопроизодство в системе коммуникации

Но вместе с тем, нельзя не считаться с тем, что структурным элементом глобального информационно-вещественного круговорота является еще и продолжение рода. Тем более что вокруг него создается великая культура. Но своя культура создается вокруг всех жизненных отправлений человека, — ему свойственно облекать в совершенные формы все, из чего складывается жизнь человека. По некоему «большому счету» собственно детопроизводство — лишь техническое средство, с помощью которого социум обеспечивает свое бессмертие, и та культура, которая создается вокруг него, лишь способствует его одухотворению. Поэтому важно понять, что это точно такая же искусственная аура, как и культурное клише любой другой поведенческой формы, в которую облекается любая другая социальная функция.

Интуитивно, мысль, пытающаяся постичь существо этого древнего института, видит в семье некое отвечное начало, которое родилось вместе с ним и будет продолжать свое существование до тех пор, пока будет существовать человеческий род. Меж тем в обыденном представлении незыблемым абсолютом, способным лишь менять свои формы, сохраняя главное, ее делает только одно — принципиальная неотменимость деторождения. В конечном счете, именно оно и рассматривается как самая суть семейного союза. Но проведем своего рода «мысленный эксперимент»: вообразим свершившуюся мечту о бессмертии самого человека, и (вечность исключает не только конец, но и начало) мы тут же поймем, что оно уничтожит свою собственную противоположность — зачатие новой жизни. Таким образом, вовсе не деторождение является «основой всех основ». В действительности оно является лишь специфической формой решения какой-то более фундаментальной задачи.

Между тем уже сегодня перспектива существенного увеличения продолжительности человеческой жизни (а вместе с этим и способности к деторождению) не кажется фантастикой. Умберто Эко недавно выдвинул прогноз, согласно которому в скором времени человек будет мыслить совсем иными временными категориями. «Вообразим теперь, что человечество в среднем доживает до 150 лет. <…> А хорошее питание (которое позволяет нынешнему подростку быть выше и крепче своих сверстников столетней давности) ничуть не замедлит полового созревания: люди будут и дальше начинать свою сексуальную жизнь рано и не станут ждать до пятидесяти»^[444]. Кстати, существуют и более радикальные прогнозы, обещающие гораздо большее уже на первую половину текущего столетия. Поэтому не трудно понять, что если им суждено сбыться хотя бы отчасти, вопрос о резком сокращении деторождения со всей остротой станет в практическую плоскость. (Собственно, он уже стоит на повестке дня, свидетельством чему является новый роман Дэна Брауна[445].) Что последует за этим?

Ответ очевиден: разумеется, останется человеческий род; останется глобальный кругооборот «слова», «дела» и «вещи», квинтэссенция самого существа развивающейся культуры; останутся — во всяком случае на первое время — мужчина и женщина… Вместе с тем изменится поэзия (и драма) их союза, уже не будет семьи, во всяком случае, в том ее виде, в каком она сегодня предстает обыденному сознанию, ибо исчезнет необходимость в том, самом главном, что обеспечивается ею,— межпоколенной коммуникации. А значит, в конечном счете качественно иной характер должна будет принять и межгендерная.

Между тем причина появления современной семьи лежит именно в смене форм межпоколенной связи. Повторим: семья это прежде всего специфический социальный инструмент, орган, призванный обеспечить умножение культурного достояния, а вовсе не сохранность органической материи. Отсюда вытекает, что только действительная полнота деталей и качество «сборки» этого социального «устройства» делают возможным сохранность и передачу культурного наследия. Никакое из звеньев распадающейся патриархальной семьи, никто в отдельности уже не способны выполнить эту функцию в полном объеме. Именно поэтому она долгое время сохраняет свою громоздкость и многоядерность.

Нужно развиться разделению труда, необходима диверсификация совокупной деятельности социума, чтобы эта семья стала дробиться на части. Начало ее дробления обусловлено, главным образом, тем, что объем родовой информации перерастает возможности древнего социального органа как ее физического «носителя». Как в современных информационных технологиях хранилищем информации становится некое виртуальное «облако», физическим носителем интегрального кода жизнеобеспечения перестает быть семья, она уступает свою функцию «облаку» социума, другими словами более высокому уровню организации совместной жизни. Именно поэтому прежняя патриархальная структура теряет статус Абсолюта, способного к автаркическому существованию, начала, равновеликого всему обществу. Патриархальная семья становится фактором, сдерживающим диверсификацию его интегральной деятельности, препятствием развитию социальной формы движения, умножению культуры. Это и заставляет социум всем своим укладом дробить ее на составные части. Правда, (об этом уже говорилось) каждая из частей долгое время остается подобием осколка голограммы, который, теряя детали, способен сохранять в себе всю ключевую информацию о способе воспроизводства целостного организма. Однако даже распадающиеся части продолжают оставаться монопольными хранителями значительных сегментов интегрального опыта, утрата которых гибельна для культуры. К тому же они, в свою очередь, не перестают развиваться, обогащая целое. Совершенствуясь и усложняясь, теперь уже они выходят за пределы информационной емкости атомов отдельных сознаний, становятся невместимыми ими, а следовательно, подлежат дальнейшему разложению…

Неспособность обеспечить сохранность и развитие даже этих фрагментов единого культурного наследия, которые аккумулируются осколками патриархальных семей, вызывает необходимость отчуждения всех хранимых ими умений, передачу их целостному социальному организму. А это значит переводу их на язык абстрактного знания и аккумуляции знаний в памятниках письменности. Собственно, такая передача и порождает новый этап в развитии межпоколенной коммуникации, когда опыт социума уже не впечатывается ни в мышечную память индивида ни даже не в сложные поведенческие стереотипы, но кодируется в виде сложноорганизованных групп специфических знаков, которые делают возможным дистанционный контакт между носителем/открывателем нового и его воспреемником. Одновременно, это открывает дорогу и широкому тиражированию любых новаций, что, в свою очередь, способствует общему развитию единого социального организма, а вместе с ним — дальнейшему дроблению патриархальных «домов». Эта же сумма обстоятельств требует появления специфического посредника, который начинает вытеснять родителя из потока межпоколенной коммуникации в каждом сегменте культуры. Словом, необходимо становление особого социального института, занятого собиранием всего свода знаний и одновременно порождением новых, чтобы взломать процесс их передачи от человека к человеку, путем непосредственного контакта (наблюдения и подражания). Только знаковая коммуникация способна обеспечить действительную сохранность культурного наследия; обеспечение преемственности путем непрерывного воспроизводства его органического носителя всегда чревато утратами. Забытые человеком технологии — наглядное подтверждение этому.

Прежде всего эта эволюция форм передачи и восприятия культурного достояния социума освобождают человека от родительской власти; не будь этой эволюции, не только младший, но даже старший сын никогда не получилибы права требовать свою долю в будущем наследстве. Формирование же новых механизмов преемственности меняет весь уклад жизни, и пусть поначалу блудный сын растрачивает полученную от отца долю, процесс дробления семьи уже не остановить, и, как мы помним, наступает время, когда сыновья готовы пойти даже на троекратную продажу в рабство ради строительства собственного «дома»..

Правда, даже распадающиеся звенья продолжают сохранять патриархальный уклад, что, впрочем, понятно, ибо в тысячелетиями существовавшей культурной среде и системе ценностей других принципов своей организации семья попросту не знает. Для того, чтобы родился новый ее тип, должен появиться человек, свободный от всех форм личной зависимости — экономической, юридической, культурной, наконец аксиологической (а именно ею во многом предстает и родительская власть и вся система вассалитета). Но для этого, в свою очередь, должен окончательно измениться механизм культурного донорства, то есть не патриархальный «дом» быть донором социума, но социум — донором «дома». Там же, где семья продолжает оставаться родом голографического осколка, еще не утратившего до конца информацию о своем целом, она продолжает оставаться патриархальной, ибо патриархальность — это вовсе не власть родителя (хотя, конечно, и она тоже), но диктатура информационного пакета, носителем которого он является.

Поэтому уместно повторить: обособившаяся семья виллана или городского ремесленника не является семьей современного типа,— это просто предельный уровень дробления патриархальной. Все объясняется тем, что и та, и другая продолжают оставаться монопольным хранителем ядра того информационного кода жизнеобеспечения, благодаря которому осуществляется воспроизводство социума даже в самых неблагоприятных условиях. Другими словами, носителями того минимально необходимого информационного состава, который делает возможным их относительную автаркию, способность замкнуться и выжить в условиях любых потрясений.

В особенности это касается крестьянской семьи. Ограниченная информационная емкость программного кода ее воспроизводства делает невозможным развитие этого «носителя» сверх какого-то предела. Поэтому она и консервируется на долгое время — еще XIX столетие сельскохозяйственным производством мало чем отличалось от эпохи строителей пирамид. Этот рудимент патриархального уклада способен обеспечить лишь самый примитивный для своего времени образ жизни (вспомним суждение римского военного теоретика Вегеция о том, кто больше подходит для военной службы). Не случайно во все времена, за исключением, конечно, тех, когда ее экономика была единственной формой хозяйствования, крестьянская семья служила образцом отсталости, предметом насмешек. Но в критической ситуации она способна через несколько поколений возродить все. Что, собственно, не однажды и происходило в истории многих народов. Словом, уклад этой семьи представляет собой модель предельно допустимого уровня разрушения интегральной культуры, но вместе с тем его потенциал сохраняет возможность восстановления.

Может быть, именно это обстоятельство делает необходимым сохранение крестьянской семьи, деревенского быта и сегодня. А вместе с этим и патриархального уклада, элементы которого продолжают сохраняться не только в отсталых странах.

Таким образом, можно утверждать, что семья современного типа появляется там, где социум (в лице сертифицированных им посредников) полностью вытесняет родителя из процесса передачи социального опыта.

Разумеется, этот вывод (как, впрочем, и никакой другой) нельзя абсолютизировать. Уже на первых этапах собственно человеческой истории исчезает патриархальная семья, способная хранить целостное достояние социума. Но и сегодня не существует ни одной первичной его ячейки, которая не была бы способной передать новому поколению какие-то общие для всех ценности. И вместе с тем остаются количественные пределы, за которыми одно качественное состояние переходит в другое.