II. Знак в архитектуре

1. Характеристики архитектурного знака

II.1.1. Раз установлено, что архитектуру можно рассматривать как систему знаков, в первую очередь следует охарактеризовать эти знаки.

Сказанное в предыдущих главах располагает к тому, чтобы продолжать использовать те семиологические схемы, которых мы до сих пор придерживались, одна­ко имело бы смысл проверить, насколько к феномену «архитектура» приложимы другие типы семиологиче­

ских схем. Например, пожелав использовать примени­тельно к архитектуре категории семантики Ричардса, мы столкнемся с труднопреодолимыми препятствиями. Если, к примеру, рассматривать дверь в качестве симво­ла, которому в вершине известного треугольника будет соответствовать референция «возможность войти», мы окажемся в затруднении с определением референта той предполагаемой физической реальности, с кото­рой должен соотноситься символ. Разве что придется сказать, что дверь соотносится сама с собой, обозначая реальность дверь, или же соотносится с собственной функцией, и в таком случае треугольник перестает быть треугольником, лишившись одной из сторон из-за совпа­дения референции и референта. В этом плане было бы затруднительно определить, к чему отсылает символ «триумфальная арка», несомненно означающий воз­можность прохода, но в то же самое время явно соозна­чающий «победу», «триумф», «торжество». Ведь тогда мы получим напластование референций на референт, к тому же совпадающий то ли со знаком, то ли с рефе­ренцией

II.1.2. Другая попытка, принесшая небезынтерес­ные результаты, принадлежит Джованни Клаусу Кенигу, который стремился описать «язык архитектуры», опи­раясь на семиотику Морриса3. Кениг вернулся к опреде­лению знака, согласно которому «если А является стиму­лом, который (в отсутствие иных объектов, способных стимулировать ответную реакцию) при определенных условиях вызывает в определенном организме побужде­ние ответить рядом последовательных действий, при­надлежащих одному и тому же типу поведения, тогда А это знак».

3 Giovanni Klaus Koenig. Analisi del linguaggio architettonico (Iº), Firenze,

Libreria Ed Fiorentina, 1964.

В другом месте Моррис повторяет: «Если некое А ориентирует поведение на достижение какой-либо цели сходным образом, но необязательно точно так, как некое Б, будучи наблюдаемым, могло бы направить по­ведение на достижение той же самой цели, тогда А явля­ется знаком»4.

Исходя из предложенных Моррисом определений, Кениг замечает: «Если я заселяю спроектированный мной квартал десятью тысячами жителей, нет никако­го сомнения, что я оказываю более длительное и суще­ственное влияние на десять тысяч людей, чем когда даю словесные указания типа «садитесь!», и подводит итог: «Архитектура состоит из целых совокупностей знаков, побуждающих к определенному поведению». Но из моррисовского понимания знака это-то как раз и трудно вывести. Потому что, если предписание «сади­тесь!» это именно стимул, который, в отсутствие иных стимулирующих объектов, может спровоцировать ряд последовательных ответных действий, если это пред­писание является тем самым А, ориентирующим по­ведение сходным образом с тем, как это могла бы сде­лать, оказавшись в поле зрения, какая-то другая вещь Б, то архитектурный объект – это никакой не стимул, заме­няющий отсутствующий реальный стимулятор, но сам по себе стимулирующий объект как таковой. Наш при­мер с лестницей хорошо иллюстрирует сказанное, ведь именно рассмотрение лестницы в качестве знака труд­ноосуществимо в рамках моррисовской семиотики. Эта семиотика, напомним, выдвигает свой вариант семан­тического треугольника, сходного с треугольником Ри­чардса, в котором символ, или цепочка знаков, косвенно отсылает к денотату и непосредственно к сигнификату,

4 Комментарий к этим определениям из книги Segni, linguaggio e

comportamento, см. указанный труд F. Rossi-Landi. Charles Morris, cap IV.

который Моррис в другом месте более определенно на­зывает десигнатом. Денотат – это объект, «который су­ществует в реальности или в том, что под этим словом понимается, тогда как сигнификат – это «то, к чему от­носится знак» (в том смысле, что он является условием, превращающим любую удов летворяющую этому усло­вию вещь в денотат). Как объясняет Макс Бензе5, кото­рый воспроизводит терминологию Морриса в общем русле семиотики Пирса, в электронном осцилляторе спектральная линия означает частоту (десигнат, или сигнификат), но не обязательно (хотя могла бы) гово­рит о наличии атома (денотат). Иными словами, у знака может быть сигнификат и может не быть денотата («су­ществующего в реальности или в том, что имеют в виду, когда говорят это слово»). Кениг приводит пример: некто останавливает попутную машину и, проехав два километра, замечает впереди оползень. Его слова, адре­сованные водителю, суть знаки денотата, каковым явля­ется оползень. Сигнификатом же в данном случае будет то обстоятельство, что этот оползень мешает движе­нию. Ясно, однако, что тот, кто говорит, может говорить неправду, и тогда у знаков будет сигнификат и не будет денотата. Так что же происходит с архитектурными зна­ками? Они, если у знака действительно есть реальный денотат, должны денотировать не что иное, как самих себя – равным образом они, не подменяя собой стимула, им являются. Кениг, усомнившийся в эффективности понятия сигнификата, предпочитает считать, что ар­хитектурные знаки денотируют что-то (и ясно, что, ис­пользуя понятие «денотация» в моррисовском смысле, он понимает его иначе, чем мы в предыдущих парагра­фах и в будущем), но соглашаясь с тем, что отношение денотации подразумевает физическое наличие некоего

Bense М. Aesthetica, cit.

денотата (то же самое происходит со знаком Ричард­са, который характеризуется отношением к реальному референту), он лишает смысла попытки применения семиологических методов в области архитектуры, по­скольку в этом случае ему пришлось бы признать, что архитектурные факты денотируют только собственное физическое наличие6.

II.1.3. Сомнительность этой позиции проистекает, как мы показали во вводных главах, из того, что принима­ются предпосылки семиотики бихевиористского толка, в которой значение знака верифицируется при помощи ряда ответных действий или путем указания на соответ­ствующий предмет.

Тот семиологический подход, который мы излага­ли на предшествующих страницах, не предполагает опи­сания знака ни исходя из поведенческих реакций, кото­рые он стимулирует, ни отсылая к реальным объектам, которые его верифицировали бы; характеризуя знак, мы берем в расчет только кодифицированное значение, которое определенный культурный контекст приписы­вает тому или иному означающему.

Разумеется, и процессы кодификации – это тоже формы социального поведения, но их никак не верифи­цировать эмпирически в отдельных случаях, потому что коды складываются как структурные модели в качестве теоретических гипотез, хотя и на основе некоторых

См. с. 63, на которой Кениг определяет архитектурный знак как икони­ческий, однако на с. 64, дополнив определение характеристикой архитектурного знака как предписывающего, он возвращается к понятию иконичности, описывая ее как пространственное выражение функции. Так вводится такая небезопасная с се­миотической точки зрения категория как «выражение», используемая для характе­ристики иконичности, понимаемой также как наличие–тождество. Тогда уж лучше согласиться с Чезаре Бранди, строго различившим semiosis и aslanza – согласно этому различению имеются такие эстетические реалии, которые не могут быть сведены к сигнификации. Их следует рассматривать просто как наличные (Le due vie Ban, Laterza, 1966).

констант, выявляющихся в ходе наблюдения за комму­никативной практикой.

То, что лестница стимулирует желание подняться по ней, это еще не теория коммуникации, но то, что она, обладая известными формальными характеристиками, делающими ее тем или иным означающим (так, в итальян­ском языке означающее сапе (собака) представляет собой набор тех, а не иных, смыслоразличительных признаков), сообщает, как надлежит ею пользоваться, это факт куль­туры, который я могу зафиксировать независимо от мое­го поведения и моих намерений. Иными словами, в той культурной ситуации, в которой мы живем (для некото­рых наиболее устойчивых кодов эта культурная ситуация может измеряться тысячелетиями), предполагается суще­ствование некой структуры, описываемой как паралле­лепипеды, наложенные друг на друга таким образом, что их основания не совпадают, при этом их смещение в одном и том же направлении образует ряд поверхностей, после­довательно уходящих вверх. Эта структура денотирует означаемое «лестница как возможность подъема» на осно­ве кода, который я вырабатываю и удостоверяю всякий раз, когда вижу лестницу, хотя бы в этот миг по лестнице никто не шел и предположительно вообще никто никог­да не ходил, как если бы человечество вообще перестало пользоваться лестницами, как оно больше не использует пирамиды для астрономических наблюдений.

Таким образом, наш подход к семиологии позволя­ет увидеть в архитектурном знаке означающее, означае­мым которого является его собственное функциональ­ное назначение.

II.1.4. Когда Кениг замечает, что денотаты архитек­турного знака являются экзистенциалами (это кванты че­ловеческого существования), говоря, что «если строится школа, то денотатом этого знакового комплекса являют­ся дети, которые будут в ней учиться, и сигнификатом –

факт хождения детей в школу», что «денотатом жилого дома будут члены проживающей в нем семьи, а сигнифи­катом – тот факт, что люди имеют обыкновение объеди­няться в семьи для проживания под одной крышей», этот лингвистический ключ оказывается неприменим к соо­ружениям прошлого, утратившим свое функциональное назначение (храмы и арены, лишившиеся своего денота­та – публики, которая их больше не посещает, между тем денотат должен быть реальным). Нам также не удается применить его по отношению к тем сооружениям про­шлого, первоначальное назначение которых нам неясно (мегалитические постройки, чей сигнификат для нас те­мен, ведь не можем же мы принимать за таковой то об­стоятельство, что здесь кто-то делал неведомо что).

Понятно, что бихевиористский подход предпола­гает характеристику знака через соответствующее по­ведение, которое можно наблюдать, но при таком под­ходе теряется вот что: можно ли определить как знак то, чему более нет соответствия в наблюдаемом пове­дении и о чем нельзя сказать, какое поведение ему со­ответствовало? В таком случае пришлось бы не считать знаками этрусские надписи, статуи с острова Пасхи или граффити какой-нибудь таинственной цивилизации, и это при том что: 1) эти знаковые элементы существу­ют, по крайней мере, в качестве наблюдаемых физиче­ских фактов; 2) история только и делает, что толкует то так, то эдак эти очевидные физические факты, по­следовательно приписывая им какие-то новые смыслы, продолжая считать их знаками как раз потому, что они двусмысленны и таинственны.

II.1.5. Занятая нами позиция в семиологии (с ее раз­личением означающих и означаемых, причем первые можно наблюдать и описывать, не принимая в расчет, по крайней мере в принципе, приписываемых им значе­ний, вторые же видоизменяются в зависимости от того,

в свете какого кода мы прочитываем означающие), на­против, позволяет находить у архитектурных знаков описуемые и классифицируемые означающие, которые, будучи истолкованы в свете определенных кодов, могут означать и какие-то конкретные функции; и эти озна­чающие могут последовательно исполняться различных значений не только через денотацию, но и с помощью коннотации, на основе иных кодов.

II.1.6. Значащие формы, коды, формирующиеся под влиянием узуса и выдвигающиеся в качестве струк­турной модели коммуникации, денотативные и коннота­тивные значения – таков семиологический универсум, в котором интерпретация архитектуры как коммуника­ции может осуществляться на законных правах и осно­ваниях. В этом универсуме не предполагается отсылок к реальным объектам, будь то денотаты или референ­ты, а равно и к наблюдаемым актам поведения. Един­ственные конкретные объекты, которыми в нем можно оперировать, это архитектурные объекты в качестве значащих форм. В этих пределах и следует вести речь о коммуникативных возможностях архитектуры.

2. Денотация в архитектуре

II.2.1. Объект пользования, с точки зрения комму­никации, представляет собой означающее того конвен­циально означенного означаемого, каковым является его функция. В более широком смысле здесь говорится, что основное значение какого-то здания – это совокуп­ность действий, предполагаемых проживанием в нем (архитектурный объект означает определенную форму проживания). Однако совершенно ясно, что денотация имеет место, даже если в доме никто не живет и – шире – независимо от того, используется вообще данный объ­ект или нет. Когда я смотрю на окно фасада дома, я вовсе не думаю о его функции, я понимаю, что передо мною

окно, значение которого определено его функцией, но она до такой степени размыта, что я о ней и не очень­то помню и могу воспринимать окно вкупе с другими окнами как ритмообразующий элемент – примерно так читают стихи, не останавливаясь на значениях отдель­ных слов, сосредотачиваясь на контекстуальной пере­кличке означающих. Архитектор даже может сделать ложные окна, которые не могут служить окнами, и все равно окна, обозначая функцию, которая не выполняет­ся, но сообщается, в целом архитектурного сооружения выступают как окна и именно в качестве окон рождают ощущение удовольствия в той мере, в которой в сообще­нии доминирует эстетическая функция7.

Сама форма этих окон, их количество, их рас­положение на фасаде (иллюминаторы, бойницы, окна крепостных стен и т.д.) означают не только некую функ­цию – они отсылают к определенной идее проживания и пользования, соозначая некую общую идеологию, которой придерживался архитектор еще до того, как начал работать. Круглая арка, стрельчатый свод, арка с выступом несут нагрузку и означают эту функцию; со­означая разные их толкования, они начинают обретать символическую функцию.

II.2.2. Но вернемся к вопросу о денотации первич­ной утилитарной функции. Мы уже говорили о том, что

Эстетическая функция архитектурного сообщения в данном случае оче­видна. При этом другие функции тоже имеют место: например, императивная функ­ция (архитектура принуждает к определенному модусу проживания), эмотивная функция (ощущение покоя, исходящее от греческого храма, и тревоги – от церкви в стиле барокко), фатическая функция (особенно важная в городской среде как обе­спечивающая связность ее компонентов), металигвистическая функция (музей или площадь как способ экспонировать окружающие ее здания); казалось бы, в связи со сказанным выше, что референтивную функцию следовало бы исключить из числа функций архитектурного сообщения, коль скоро архитектурный объект является референтом самого себя, если бы на этих страницах вопрос о референте не обсуж­дался именно как проблема значения.

объект пользования означает свою функцию конвенцио­

нально, согласно коду.

Более подробно об этих кодах см. Б.4., здесь же мы ограничимся тем, что попытаемся выяснить, в каком смысле можно говорить о том, что какой-то объект кон­венционально означает собственную функцию.

Согласно насчитывающим тысячелетия архитек­турным кодам, лестница или наклонная плоскость озна­чают возможность подъема: что бы мы ни взяли – лестни­цу с тумбами, парадную лестницу Ванвителли, винтовую лестницу Эйфелевой башни или наклонную спиралевид­ную плоскость Райта в музее Гуггенхейма, перед нами неизменно формы, представляющие собой определен­ные, обусловленные кодом решения практической за­дачи. Но можно подниматься также и в лифте, однако функцио нальные характеристики лифта не предполага­ют стимуляции моторных актов: для того, чтобы поль­зоваться лифтом, не нужно передвигать ноги особым образом, он подразумевает доступность, владение опре­деленными навыками обращения с механизмами, приво­димыми в действие посредством команд, которые легко «прочитываются», благодаря понятным обозначениям и соответствующему дизайну. И само собой разумеет­ся, что представитель цивилизации, которой известны только лестницы и наклонные плоскости, остановится в недоумении перед лифтом и ему не помогут управиться с ним самые лучшие намерения проектировщика. Про­ектировщик может предусмотреть специальные кноп­ки, указатели подъема и спуска, сложную поэтажную си­стему отметок, но дикарю неведомо, что определенные формы означают определенные функции. Он не владеет кодом лифта. Точно так же он может не владеть кодом вертящейся двери и пытаться пройти через нее как че­рез обычную. Отметим в связи с этим, что пресловутая «функциональность формы» так бы и осталась чем-то та­

инственным, если бы мы не брали в расчет процессов кодификации.

В понятиях теории коммуникации принцип функ­циональной формы означает, что форма не только долж­на делать возможным осуществление соответствующей функции, но должна означать ее так очевидно, чтобы ее осуществление было делом не только исполнимым, но и желательным, ориентируя в плане наиболее адек­ватного обращения с предметом.

II.2.3. Но никакой самый одаренный архитектор или дизайнер не сможет сделать функциональной но­вую форму (а равно придать форму новой функции), если не будет опираться на реальные процессы кодифи­кации.

Вот забавный и убедительный пример, приведен­ный Кенигом. Речь идет о домиках для сельской мест­ности, поставляемых Касса дель Меццоджорно. Став владельцами современных домиков, снабженных ван­ной и туалетом, крестьяне, привыкшие отправлять естественные надобности на природе и не информиро­ванные по части того, что представляют собой и чему служат некие таинственные гигиенические сосуды, ис­пользовали сантехнику для мытья оливок; они клали оливки на специальную решетку и, спуская воду, их мыли. Конечно, всякий знает, что форма унитаза наилучшим образом соответствует той функции, которую он означа­ет и делает осуществимой. И тем не менее форма озна­чает функцию только на основе сложившейся системы ожиданий и навыков и, стало быть, на основе кода. Если применительно к объекту используется другой код, слу­чайный, но не ошибочный, вот тогда унитаз начинает означать другую функцию.

Может статься, какой-нибудь архитектор возьмет и построит дом, не укладывающийся ни в один из суще­ствующих архитектурных кодов, и может статься, жизнь

в этом доме окажется приятной и «функциональной», но совершенно ясно, что в этот дом нельзя будет въе­хать, если прежде не разобраться, что в нем и для чего служит, если в нем не опознать некий комплекс знаков, соотносимых со знакомым кодом. Никто не должен объ­яснять мне, как обращаться с вилкой, но если мне дали какой-то новый миксер, взбивающий много лучше преж­них, но не так, как я привык это делать, мне необходимо «руководство по эксплуатации», иначе неведомая форма укажет на неведомую функцию.

Из этого не следует, что при учреждении новых функций всегда нужно опираться только на старые, хо­рошо известные формы. Здесь снова вступает в действие фундаментальный семиологический принцип, который мы уже описали, когда речь шла об эстетической функ­ции художественного сообщения, и который был, как уже говорилось, исчерпывающе проанализирован в «По­этике» Аристотеля: добиться высокой информативно­сти можно, только опираясь на избыточность, невероят­ное открывается только через артикуляцию вероятного.

II.2.4. Как всякое произведение искусства предста­ет новым и информативным в той мере, в какой его эле­менты артикулируются в соответствии с его собствен­ным идиолектом, а не согласно предшествующим кодам, и оно сообщает этот новый, возникший в нем код толь­ко потому, что формирует его из предшествующих ко­дов, вызванных к жизни и отвергнутых, так и предмет, который намереваются использовать в новом качестве, может содержать в самом себе, в своей собственной форме указания на дешифровку новой, ранее неизвест­ной функции только при том условии, что он опирается на какие-то элементы предшествующих кодов, т.e. толь­ко когда он постепенно меняет свои функции и формы, конвенционально соотносимые с этими функциями. В противном случае архитектурный объект перестает

быть архитектурным объектом и становится произведе­нием искусства, неоднозначной формой, могущей быть интерпретированной в свете различных кодов. Таков удел «кинезических» объектов, подражающих внешне­му виду предметов потребления, но на деле не являю­щихся таковыми из-за их сущностной двусмысленности, которая позволяет использовать их как угодно и никак. (Здесь следует отметить, что по-разному обстоят дела с объектом, допускающим любое и, значит, никакое ис­пользование, и объектом, допускающим различные, но всегда определенные употребления, но к этой важ­ной теме мы вернемся позже).

О денотативных кодах (описанных здесь в общих чертах без детализации) сказано достаточно. Но при­менительно к архитектурному сообщению мы говори­ли также о возможностях коннотации, которые следует описать подробнее.