Предпосылки возникновения социальной психологии как науки

Социальная психология как наука и научная мыслительная парадигма очень молода, несмотря на то, что в лучших образцах философской мысли и античного периода, и Средних веков, и нового времени прослеживается живой интерес исследователей к социальному бытию человека и порождаемым им феноменам на уровне массового сознания и индивидуальной психики. В своей научной форме социальная психология не могла появиться раньше рубежа XIX—XX вв. — для этого требовалась совокупность определенных психологических, исторических, культурных предпосылок.

2.1. Возникновение личности и независимого образа «я»

Прежде всего у человека должен был возникнуть глубокий интерес к изучению его отношений с другими людьми, анализу социальных связей вообще. Для того же, чтобы некий предмет стал объектом изучения, он должен мыслиться исследователем отдельно от него. То есть должно быть «я» исследователя и «они» или «мы», независимые от этого «я». И если «они» и «мы» мыслились и принимались человеком как некоторая реальность достаточно давно, то «я» — это более поздний продукт развития человеческой цивилизации.

Социальная психология как наука появляется лишь на поздних этапах развития современной цивилизации в силу того, что на протяжении многих предыдущих веков человечеству был присущ исключительно социально-психологический тип мышления. Глубокая психологическая включенность человека в социальные отношения, субъективная растворенность в них мешала объективному, отстраненному анализу этих отношений.

В чем конкретно проявлялась такая социально-психологическая «ограниченность» прошлых веков и благодаря чему она была преодолена? В поисках ответов обратимся к конкретным историческим фактам и научным теориям.

«...Я могу с уверенностью заявить, что любой нормальный человек не любит быть под контролем. Он предпочитает и чувствовать себя свободным, и быть свободным» (60, с. 27). Кто из нас не поставит подпись под этой цитатой А. Маслоу, при этом хорошо понимая, что ко многим современным людям это утверждение относится как некоторое идеальное, желаемое состояние? Это представляется справедливым: нормальный человек не любит быть под контролем. Однако трактовка нормы по Маслоу не так проста. Нормально не то, что присуще среднестатистическому большинству, а то, что заложено в человеческом потенциале и может быть раскрыто в непрерывном процессе самоактуализации. Впрочем, в настоящий момент эта проблема интересует нас под иным углом зрения. Современный человек часто и с интересом трактует свое прошлое, пытается понять своих предшественников, их чувства и переживания в значимых эпизодах общечеловеческой и личной истории. Он пишет художественные книги о героях прошлого, по древним трагедиям и мифам снимает фильмы и ставит спектакли. При этом современный автор опирается на свое мировосприятие, на свое представление о том, к чему должен стремиться нормальный человек. И вот древние люди смотрят друг на друга не с вожделением, а с восторгом и глубочайшей нежностью; Эдип переживает жесточайшие муки совести; Геракл томим гордыней и поиском смысла жизни, а средневековый

рыцарь, умытый и благоухающий духами после конного похода, спешит вступить в интимно-личностное общение со своей верной подругой — Прекрасной Дамой. Насколько оправдан такой перенос ценностей и смыслов? Всегда ли личное «я», личный выбор и свобода мысли и поступка были ценностями? И даже так: а всегда ли оно было, личное «я» человека? Уточним: речь идет не о местоимении «я», а о той психологической реальности, глубочайшем и неповторимом переживании, которое стоит у современного человека за этим местоимением.

На заре истории человечества скромное и ограниченное «я» рождалось вслед за мощными и важными для существования «они» и «мы», причем именно в таком порядке. Первой социальной реальностью для первобытного человека, по мнению философа Б. Ф. Поршнева, были «они» — чужие, опасные. «Они» обретали черты и свойства, потому что их нужно было избегать, от них защищаться, их убивать. Первое осознание своей общности тоже, видимо, родилось благодаря существованию «они»: не «они», а свои, безопасные; позже нашлось и понятие для положительного определения своей группы — «мы» (85). Кстати, правильность предположений Б. Ф. Поршнева подтверждается и некоторыми западными эмпирическими исследованиями. В процессе создания группового образа «мы» экспериментальные группы проходили стадию отрицательной асимметрии начальной самооценки. Говоря проще, вначале именно другая группа обладала для участников исследования выраженными качественными характеристиками, а своя группа описывалась ими через отрицание — «та, которая не обладает тем-то». Лишь позднее эта асимметрия исчезала, понятие «своя группа» начинало наполняться собственными характеристиками (134, с. 278).

Конечно, у первобытного человека было и свое «я», но весьма скромное, так как оно позволяло лишь сравнивать себя с другими, и то по ограниченному набору важных для общины признаков: силы, смелости, умения и других. Первобытный человек не имел возможности определить себя безотносительно других, свою отличность от

всех он воспринимал по преимуществу количественно (более смелый — менее смелый, чем...). Стояла перед ним и проблема выбора: мы можем судить об этом по древним мифам и сказаниям. Герои там не всегда поступают как все. Они могут поступать даже прямо противоположно — и оставаться при этом положительными персонажами, но право на подобные поступки даруется им богами или вытекает из их особого происхождения, а не из их личного желания.

Индивидуальное «я» и даже само индивидуальное физическое существование не мыслились отдельно от рода, его законов и верований. И жизнь, и даже смерть были пронизаны нормами и ценностями, предписанными общиной. З. Фрейд в работе «Тотем и табу» приводит такой пример. Он описывает племя, имеющее ритуальный камень. Ни одна женщина племени не смеет приближаться к нему ближе, чем на определенное расстояние, за нарушение запрета ее ждет смерть (не от рук людей — от божества камня). По случайному стечению обстоятельств одна женщина нарушает этот запрет. И хотя свидетелей этому нет, она умирает, так как свято верит в неизбежность наказания за свое преступление.

В Древней Греции, цивилизации чрезвычайно развитой по многим признакам, личное «я» тоже весьма ограничено. Великие греческие герои совершают деяния, которые ни ими, ни окружающими не воспринимаются как личная заслуга. Мифы и эпосы не содержат информации о том, как замышлялся героем подвиг, как переживался и оценивался. Внутренние побуждения, похоже, задаются герою богами. Теоретик искусства М. М. Бахтин так характеризовал психологию человека той эпохи: «В самом человеке нет никакого немого и незримого ядра: он весь видим и слышим, весь вовне» (45). И пусть современного человека не сбивают с толку великолепные античные скульптуры богов и реальных людей, выполненные анатомически грамотно и высокохудожественно. По очень точному выражению А. Ф. Лосева, «человеческое в античности есть телесно человеческое, но отнюдь не личностно человеческое» (45). «Внеличностность» древнегреческой психологии нашла непосредственное

воплощение в философских представлениях об идеальном человеческом сообществе. Например, очень типичное для Платона высказывание: «Каждый из нас сам для себя бывает недостаточен и имеет нужду во многих»1. Это утверждение он распространял не только на физическую зависимость, но и на психологическую взаимозависимость людей, провел его сквозь свою модель идеального общества, ядром которого является научно управляемое, жестко структурированное государство. В этом государстве каждый человек — элемент четкой иерархической структуры. Смысл имеют только те отношения между людьми, которые связывают их внутри государственной системы: рабство, семья, власть. Вне структуры и он сам, и его отношения с другими людьми — социальное ничто.

Эпоха эллинизма, а затем и раннее христианство внесли новые, очень яркие краски в крепнущее человеческое «я». У эллинов появляется биография как литературный жанр. История сохранила нам биографии как известных людей, так и простых. В своих рассуждениях на темы морали философы расставляют новые акценты: все большая ответственность за свои поступки переносится на саму личность. По мнению Сенеки, людей делает плохими и безответственными главным образом то, что никто не размышляет о собственной жизни. В раннем христианстве очень выразительно, по-новому зазвучала тема общения человека с богом. Общение становится личностным, внутренне-интимным, открывается возможность непосредственного божественного откровения. Однако эти новые краски, новые грани человеческого «я» надолго скрываются покровами (в прямом и переносном смысле) средневековья. Человек снова погружается в четкую иерархическую систему жестких социальных связей.

С момента рождения до последнего вздоха средневековый человек, независимо от происхождения и звания, связан со своей общиной. Семья — община — сословие; личное человеческое бытие

неотделимо от социальной среды. Даже физически человек практически не бывал один. Феодала всегда окружала плотная толпа слуг, вассалов, домочадцев. Личной жизни — в современном представлении — не было. Не было и семьи, похожей на сегодняшнюю. Наиболее выразительно отражает особенности средневековой психологии культ рыцарства. Только не надо путать современное романтическое представление о Доблестном Рыцаре и его Прекрасной Даме, сформированное Сервантесом и целыми поколениями последующих певцов бескорыстной любви, с исторической реальностью! Рыцарский культ благородства, распространяемый на людей своего сословия, прекрасно уживался в сознании этих людей со зверствами, сотворяемыми в отношении врагов и низших сословий. Что же касается прекрасных дам, то отношение к ним носило ритуальный и часто просто формально-обязательный характер. Рыцарь имел жену, любовниц и Прекрасную Даму, как некий социальный талисман, символ. Он шел в сражение с именем своей Прекрасной Дамы на устах, но не будь ее, шел бы и просто так, потому что главными в то время были войны, а не дамы.

Все меняется в эпоху Возрождения. «Человек есть модель мира», — сказал Леонардо да Винчи, и эти слова можно начертать на знамени искусства и человеческих отношений той эпохи. Человеческое «я» набирает силу. В эпоху Возрождения и последующие столетия его начинают почитать как величайшую социальную ценность. «Раннебуржуазный человек, — отмечает И. С. Кон, — впервые почувствовал себя не частью целого, а самостоятельным целым, живущим по своим законам сознания и воли» (45). В искусстве это нашло яркое воплощение в творчестве У. Шекспира, в удивительных портретах и автопортретах живописцев того времени. В философии появляется человек как активный участник событий в мире, как автор своей личной судьбы и истории. Огромное значение имеют взгляды Л. Фейербаха, который последовательно и ярко показал всю важность эмоциональных, личных отношений между людьми, отношений «я» и «ты». Интерес к изучению межличностных отношений впервые звучит на уровне философской теории: «Истинная диалектика

не есть монолог одинокого мыслителя с самим собой, это диалог между «я» и «ты» (113, с. 203).

В психологии человека эпохи Возрождения происходит своя внутренняя революция. Изменяется его отношение ко времени, к смерти, которые теперь становятся личностно значимыми категориями. Возникают психологические феномены одиночества, меланхолии как выражение внутреннего, личного состояния «я». Это проявляется в языке: резко увеличивается количество слов, описывающих качества и психологические состояния конкретного человека. Очень интересен и показателен факт «закрытия дома». В буржуазную эпоху появляется дом как личное пространство человека, куда вход ограничен, где есть места для уединения, одиночества, общения с самыми близкими. В религии новое психологическое состояние «я» нашло воплощение в протестантизме.

Конечно, в существенной степени новое «я» человека обязано своим возникновением новой экономической системе. Капитализм разрушает сложившиеся жесткие социальные структуры. Формы социальных связей — сословие, материальное положение, даже семейные узы перестают быть определяющими в судьбе отдельного человека. Они становятся для него средством жизни и достижения своих личных целей. Впервые свободный выбор становится не уделом героев и избранных, а индивидуальной судьбой каждого человека. Рождается понятное и естественное для современного человека «я», которое является его правом, его гордостью и его проблемой.

Человек как личность отделяет себя от других людей, видит свои отношения с ними как нечто независимое от собственного «я» и серьезно задумывается о том, как строить свои отношения с социальным окружением. В условиях свободного социального и личностного выбора рождается новый тип мышления, условно назовем его индивидуально-психологическим, и появляется важнейшая предпосылка для научного изучения социальных отношений — того, что еще недавно было единственной реальностью для человека. Эта предпосылка — главная для возникновения научной социальной психологии.

2.2. «Социальный заказ» на новую науку

Появление личности как феномена культуры — важная предпосылка развития научной формы социальной психологии, некое ментальное основание ее развития. Конечно, не только это запустило процесс научного оформления целой отрасли человекознания. XIX в. выступил заказчиком на новую науку, поскольку ее отсутствие стало сказываться на состоянии дел в других науках и различных сферах социальной практики человека. Назовем основные особенности социальной, научной жизни второй половины XIX в., которые способствовали оформлению социально-психологического мышления в научное знание.

Прежде всего это изменение социального, политического климата в Европе, которое во многих отечественных обзорах характеризуется возрастанием роли масс и массовых движений. XIX в. богат на революции, массовые организованные выступления больших групп людей, причем они кардинально отличаются от «темных» бунтов предыдущих веков — иным уровнем организованности, лучшим осознанием цели своих действий. Массовые движения стали многое определять во внутренней политике, управлении государством, экономическом развитии стран. «По аналогии с естественными науками правители всех уровней требовали от социальных наук скорейшего перехода к фазе управления. В связи с тем, что социальная психология оказалась наукой наиболее пригодной для исследования роли идей, мотивов, потребностей в детерминации поведения, ей этот социальный заказ был обращен в первую очередь» (132, с. 25).

Социально-политический климат быстроменяющейся Европы требовал особых знаний по управлению большими массами людей. При этом знания требовались тоже новые, соответствующие формирующимся канонам научного познания и вообще новому образу мира человека. Многое убедительно свидетельствует о том, что образ мира человека второй половины XIX в. существенно отличался от такового у его предшественников и был близок к нашему, современному. Вот как его характеризует В. П. Шихирев: «Важный поворот в

развитии взглядов... на роль... психики в жизни человека и общества произошел во второй половине XIX в. Он был обусловлен, главным образом, успехом естественных наук, их поразительными открытиями и все новыми развенчаниями человека. Н. Коперник, Ч. Дарвин, К. Маркс и З. Фрейд убедительно показали человечеству, что Земля и ее обитатели не являются ни центром мироздания, ни его вершиной, а всего лишь случайным эпизодом, действительно «игрушкой слепых сил»: космических, биологических или экономических. Стандарты познания и преобразования всего, что для этого намечалось, были заданы теми науками, которые приняли тезис о принципиальном сходстве человека и природных объектов, разработали соответствующие методы исследования и изменения действительности, доказывали их эффективность, создавая новые машины, материалы, открывая новые источники энергии, делая материальные условия жизни все более и более комфортными для все большего числа людей. Слово «прогресс» стало магическим к началу XX в., в прогресс верили больше, чем в Мессию.... Наступила эпоха «формирования нового человека», «на научной основе» без апелляции к иной, помимо материальной, реальности» (132, с. 21). Как мы увидим дальше, это изменение образа мира и взгляда на человека и человечество многое определило в социальной психологии XX в. Но уже тогда, в середине XIX в., набирала силу потребность в научном, объективном знании о природе человеческих отношений и о научно обоснованных приемах управления этими отношениями.

Мировоззрение человека XIX в. менялось не только под влиянием экономических и социальных факторов. Происходило быстрое расширение границ познания мира в теоретическом — через ознакомление с новыми философскими течениями — и в практических планах. «Среднему» человеку стали доступны путешествия и личное знакомство с иными культурными пространствами. Такое расширение культурных горизонтов приводило к изменению устойчивых представлений о том, что «нормально» и что «не нормально», что является признаком прогрессивности, а что — отсталости. Этому изменению

способствовали работы Л. Леви-Брюля, Э. Тейлора, Л. Г. Моргана, выполненные на материалах изучения первобытных или просто отличных от европейской культур. Посещение колоний, миссионерская работа в Африке и Австралии, знакомство с обычаями Японии, Китая и иных ранее малодоступных стран меняли представление европейцев о себе и других. Его можно было бы сформулировать так: они не хуже и не лучше нас, они — другие, не в анатомии и физиологии, а в культуре, жизненных ценностях, традициях. Вместе с тем все это оформлялось в некоторый общественный запрос на новое знание — этнопсихологическое, а по сути своей — социально-психологическое.

Г. М. Андреева выделяет еще одну область социальной практики, в рамках которой возник имплицитный запрос на научное социально-психологическое знание, — криминалистику. Меняется общая картина преступной деятельности, появляются новые виды преступлений, которые трудно объяснить чисто материальной безысходностью или патологическим типом личности. Где искать их истоки? Не в безмерно ли усложнившихся отношениях людей? Особая проблема — самоубийства. И дело не только в том, что их число растет, — меняются причины. Все чаще главная причина заключается в потере жизненных смыслов.

Таким образом, можно говорить о XIX в. как о заказчике научной социальной психологии. А можно ли считать ее появление логическим следствием развития собственно научной социальной мысли середины XIX в.?

2.3. Научные предпосылки возникновения социальной психологии

Американский исследователь С. Сэржента выделял 4 важнейших научных источника формирования социальной психологии как еще одной науки о человеке: социально-философские учения Платона, Аристотеля, Ш. Монтескье, Т. Гоббса, Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо; антропологические работы XIX в. М. Лацаруса, Г. Штейнталя,

В. Вундта; эволюционное учение Ч. Дарвина и Г. Спенсера; социологические взгляды О. Конта и Э. Дюркгейма (77). Б. Д. Парыгин отмечает также значение философских взглядов Л. Фейербаха и Гегеля. Несмотря на столь солидный список, так или иначе воспроизводимый авторами большинства исторических обзоров, научные предпосылки в значительно меньшей степени, чем предпосылки социально-культурные, повлияли на оформление социальной психологии в самостоятельную науку.

Небезынтересен и тот факт, что социальная психология лишь в небольшой степени может быть рассмотрена как логический этап развития собственно психологии XIX в. Г. М. Андреева отмечает, что психология того времени, ориентированная на ассоцианизм или, наоборот, занятая проблемой его преодоления, не проявляла выраженного интереса к социально-психологическим проблемам, в отличие от некоторых прикладных психологических дисциплин, которые тогда уже начали складываться. Скажем, патопсихология вслед за психиатрией испытывала потребность в новых знаниях, способных объяснить происхождение тех или иных видов психических отклонений (9).

Конечно, социальная психология стучалась в дверь индивидуальной психологии, своей родительской дисциплине, но не находила у нее поддержки. Показательно с этой точки зрения отношение психологов того времени к явлениям, которые со всей очевидностью относятся к социально-психологическими. Например, явление, названное социальной фасилитацией. В 80-х гг. XIX в. оно было обнаружено исследователем Триплеттом. Изучая динамические характеристики состояния велосипедиста на треке, он обнаружил, что средняя скорость движения велосипедиста на той части трека, где расположены зрительские трибуны, выше, чем средняя скорость движения его на противоположной части. «Присутствие людей влияет на поведение и состояние испытуемого» — вот и весь вывод. И никакой социальной психологии.

Под влиянием различных факторов во 2-й половине XIX в. стали формироваться первые научные подходы к анализу и объяснению социально-психологического феномена. Социальная психология родилась еще раз — теперь как отрасль научного человекознания.