Опыты
Помимо своих «Опытов» Монтень не оставил произведений, имеющих литературный интерес. Его «Опыты» имеют сложную, более чем двадцатилетнюю творческую историю. Две первые книги «Опытов» были написаны в 1572–1579 гг. В 1586–1587 гг. Монтень внёс множество дополнений в ранее опубликованные части и написал третью книгу. В таком переработанном виде, в трёх томах, «Опыты» были изданы в 1588 г. На экземпляре этого издания Монтень в последние годы жизни сделал многочиспенные дополнения и поправки, включенные в посмертное издание книги (1595).
Сборники назидательных анекдотов и сентенций, излагавшие различные сведения из истории и популяризирующие античную мораль и философию, составляли обычное чтение в эпоху Монтеня. Именно этому типу компиляций обязан своим происхождением жанр «Опытов». Начиная работу над своей книгой, Монтень был далёк от мысли открыть новую область литературы. Его образцами были компиляторы 15-го и 16-го веков, а из древних – Стобей и Авл Геллий. Многие главы первой книги «Опытов» сохранили, несмотря на последующие переделки, следы своего происхождения от указанных образцов. В них на первый план выступает жадный интерес Монтеня к простейшим проявлением человеческой природы, проявлениям характера, к внешнему разнообразию непосредственно ощутимых форм бытия. В соответствии с этим первоначальная художественная манера Монтеня представляет собой бесстрастную фиксацию занимательных фактов без рефлексии, которой проникнуты более поздние главы книги. Беззаботное любопытство к эмпирической реальности практической жизни и наивная литературная форма нанизывания разобщенных фактов на одну случайную нить характеризует первые шаги Монтеня-писателя.
Углубляясь в изучение древних философов и поэтов, Монтень находил новые стимулы для раскрытия своей писательской индивидуальности. Усиленное чтение Сенеки и моральных трактатов Плутарха определило его призвание моралиста. С этих пор «Опыты» Монтеня сосредотачиваются вокруг вопросов морали, т. е. проблем поведения человека, которые составляют основу всей идеологии Возрождения. Человек как мыслящее и действующее существо становится центральным объектом «Опытов». Рационалистическая этика античности открывает Монтеню путь к познанию человека в его самодовлеющем человеческом аспекте, вне порабощающих норм религиозного мировоззрения. Напряженные размышления о целях и запросах человеческой жизни становятся рядом с обнаженно фактографической записью первоначальных «опытов».
Именно на этом этапе создания книги и возникает образ мудреца (le sage), который проходит через всю книгу. Следуя доктрине стоиков, Монтень считает, что человеческая мудрость заключается в преодолении страдания, героической борьбе с ним. Однако сама оценка страдания как величайшего мирового зла, как враждебного человеку начала, унижающего и искажающего природу, с самого начала отличает мировоззрения Монтеня от аскетического рационализма античных стоиков. Высшую ценность Монтень видит в полноте и свободе духовно-чувствительной жизни человека и только поэтому объявляет законом природы стремление избежать страдания.
Страдание неизбежно, но силой своего духа человек должен побороть его и этим героическим усилием оправдать свою независимость и достоинство. Страдания приобретают у Монтеня значение подлинного антагониста человечности. Все человеческое – разум, воля, мужество сила, великодушие – имеет ценность только потому, что существует страдание, в борьбе с которым человек проявляет эти стороны своей природы.
Высшим идеалом мудреца является добродетель. Этим термином Монтень, подобно другим писателем Возрождения, обозначает совокупность всех способностей и творческих сил человека, направленных на совершение блага как для себя, как и для других людей. Впоследствии Монтень признает в «добродетели» естественное свойство человеческой природы. Пока же стоическое учение заставляет Монтеня видеть в ней завоевания мыслей и воли человека.
Где природа делает все за человека и избавляет его от усилий, там нет добродетели. Разум дан человеку для достижения счастья, и только свойственная человеку слабость заставляет его выносить страдания. Поэтому разум должен быть постоянно направлен на такие предметы, которые причиняют страдания. Человек боится смерти. Чтобы избавиться от этого страха, надо все время думать о смерти, приучаться к мысли о ней. Размышления о смерти и страдании – тяжкий, но единственный путь к достижению той добродетели, которая была для эпохи Возрождения залогом личной и общественной свободы. «Предвкушение смерти есть предвкушение свободы. Кто научился умирать, тот разучился рабски служить». (Кн. I, гл. 20). Эти черты мрачного героизма, присущие идеалу человеческого совершенства, свободы и добродетели, сближали Монтеня со стоиками, вопреки коренному различию их исходных позиций. Оптимистическая основа мировоззрения Монтеня, определившаяся уже в этот ранний «стоический» период, не находила своего гармоничного развития в пределах тех требований, которые Монтень предъявлял к человеку, все духовные силы коего обречены на напряженную, не знающую отдыха и забвения, борьбу со скорбью и страданием, приводящую к призрачному «счастью» бесстрастия.
Монтень противопоставлял добродетель своего «мудреца» «жалким условиям человеческого существования» («La miserable condition humaine»), бессилию, страху и зависимости. Требование суровой дисциплины сознательной, героической «мудрости» целиком предоставляло человека самому себе, давало каждому власть над своей личной судьбой. Утверждение личной самостоятельности человека и его права на внутреннюю независимость от обстоятельств жизни послужило основой индивидуалистического мировоззрению Монтеня, ростки которого дают себя знать уже на стоическом этапе. Уделом мудреца должно быть одиночество, то есть самоуглубление. (См. «Об одиночестве», кн. I, гл. 39). «Разумный человек не потерял ничего, если он сохранил самого себя». «Самая великая вещь на свете – уметь принадлежать себе». Так идеал человеческого совершенства постепенно находит свое реальное воплощение в индивидуальном развитии человека, в душевной жизни самого Монтеня.
Вера в практическую пользу философского размышления быстро сменилась у Монтеня разрушительным скепсисом по отношению ко всем философским доктринам и человеческим мнениям. Кульминационным периодом скептического умонастроения были для Монтеня годы 1575–1577, непосредственно предшествовавшие завершению первой редакции «Опытов». В этот период Монтень ориентируется на «Моральные сочинения» Плутарха, на произведения Секста Эмпирика и на книги Корнелия Агриппы Неттесгеймского, скептика в философии и мистика в науке. Этот период характеризуется более широким охватом действительности, преодолением односторонней нравоучительной проблематики предшествующего этапа. Вопреки скептическому отрицанию, которым теперь окрашиваются «Опыты», они становятся ярким изображением жизни, материального мира и человеческих отношений, критическим исследованием «условий человеческого существования».
В книгу проникает широкое общественное содержание, делающее её «опасной», полной драматизма, вступающей в конфликт с идейным обоснованием господствующего церковнофеодального порядка. Скептическое решение вопроса о роли религии в человеческой жизни, отношение разума и «откровения», знания и веры приобретало острый общественный смысл в период гражданских войн, когда конфликт враждующих партий питался ожесточёнными религиозными распрями.
Не посягая с виду на религию, как на систему догматов, Монтень разрывает связь между Богом и человеком и стремится найти подлинное место человека в природе. Человек – слабое, беспомощное создание, подавленное величием космоса, пасынок природы, которая совершеннее и мудрее его. Отнимая у человека роль «царя природы» и «венца творения», Мыслитель тем самым по-новому обосновал автономность человеческого бытия. Бог для Монтеня – не личный бог человека, милостивый отец людей, а Бог природы, строитель вселенной. Оставляя за идеи Бога недоказуемое преимущество совершенной и неизменной истины, Монтень удовлетворяется в сфере человеческой действительности временным, относительным, преходящим. Он видит в жизни и деятельности человека постоянную текучесть и изменчивость форм, противоречивость, непоследовательность и случайность опыта, беспомощность и заблуждение мысли, преграждающие человеку прямой путь к познанию истины. В постоянных поисках истинного решения, в беспокойстве и разочаровании, ведущих человека от одной ступени сознания к другой, от одного «нравственного» состояния к другому, Монтень видит творческую, подлинно человеческую ценность. Скептическая критика разумной деятельности людей является для Монтеня путём к утверждению неисчерпаемого богатства человеческих возможностей. В то же время она служит средством искусного доказательства того, что человеческий разум, ненадёжный руководитель в земных делах, совершенно бессилен в делах небесных.
Творческий скептицизм Монтеня чужд отказу от проникновения в истину. Различие мнений, их вечная смена и непостоянство, противоречия оценок, обычаев, форм существования, характеров и воззрений свидетельствуют о бесконечном богатстве и разнообразии мира и человека.
С внешней стороны «Опыты» представляют свободное, беспорядочное сочетание размышлений и наблюдений, описаний и примеров, анекдотов и цитат, объединённых, чаще всего без видимой связи, в главы, расположенные совершенно случайным образом и без всякой последовательности. Разорванная, фрагментарная форма «Опытов» позволила Монтеню переходить от одной темы к другой с той свободой, которой он был обязан своей глубокой наблюдательности, исключительной начитанности и постоянному общению с культурным наследием прошлого и настоящего.
Хаотическая, иррациональная композиция «Опытов» была естественным результатом общего замысла, однако этот замысел не возник у Монтеня с первыми главами его книги, а испытал существенные изменения по мере роста и усложнения содержания, приобретая всё большую широту и оригинальность. Перед нами, в этом смысле, уникальнейший текст мировой литературы, который словно находится в непрерывном процессе становления. «Опыты» Монтеня – это не нечто застывшее, а постоянно изменяющаяся субстанция, это живая лаборатория художественной мысли. Книга Монтеня словно приглашает нас к диалогу, и автор выступает перед нами в качестве задушевного собеседника, который сам не знает ответа на многие поставленные вопросы. Автор как бы сам меняется вместе со своей книгой и предлагает меняться и своему читателю по мере погружения в текст. Вот как он пишет сам об этом феномене: «Мир не что иное, как постоянное колебание… Сама устойчивость есть не что иное, как более медленное колебание… Я не изображаю бытия. Я изображаю переход: не из одного века в другой или, как говорит народ, из одного семилетия в другое, а изо дня в день, из минуты в минуту» (кн. II, гл. 2).
Этой диалектической тенденцией глубоко проникнуты все «Опыты», раскрывающие действительность в богатстве её противоречий, в многосторонности и в индивидуальном разнообразии характеров, событий и наблюдений, драматизме и пафосе человеческого существования, в материальной полноте чувственного мира.
«Опыты» Монтеня оказали огромное влияние на философию Френсиса Бэкона. Эта книга стала очень важной во всём дальнейшем развитии французской литературы. Мы видим влияние
Монтеня на творчество Мольера. «Опыты» Монтеня незримо присутствуют в творчестве Шекспира, в частности, в трагедиях «Гамлет» и «Буря». В 17-м веке известность и влияние Монтеня быстро распространяется за пределы Франции. «Опыты» были настольной книгой и А.С. Пушкина и Л.Н. Толстого. Список любителей этой великой книги, в который вошли бы имена многих знаменитых исторических личностей, можно было бы продолжить до бесконечности.
Краткое содержание некоторых глав
(по пересказу Е.Д. Мурашкинцевой)
«Опыты» (Les essais) – Философское эссе (кн. 1-2-1580, кн. 3-1588).
В Первой книге предпослано обращение к читателю, где Монтень заявляет, что не искал славы и не стремился принести пользу, – это прежде всего «искренняя книга», а предназначена она родным и друзьям, дабы они смогли оживить в памяти его облик и характер, когда придет пора разлуки – уже очень близкой.
КНИГА I (1-57)
Глава 1. Различными способами можно достичь одного и того же. «Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо – человек».
Сердце властителя можно смягчить покорностью. Но известны примеры, когда прямо противоположные качества – отвага и твердость – приводили к такому же результату. Так, Эдуард, принц Уэльский, захватив Лимож, остался глух к мольбам женщин и детей, но пощадил город, восхитившись мужеством трех французских дворян. Император Конрад III простил побежденного герцога Баварского, когда благородные дамы вынесли из осажденной крепости на своих плечах собственных мужей. О себе Монтень говорит, что на него могли бы воздействовать оба способа, – однако по природе своей он так склонен к милосердию, что его скорее обезоружила бы жалость, хотя стоики считают это чувство достойным осуждения.
Глава 14. О том, что наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления, которое мы имеем о них. «Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам».
Страдания порождаются рассудком. Люди считают смерть и нищету своими злейшими врагами; между тем есть масса примеров, когда смерть представала высшим благом и единственным прибежищем. Не раз бывало, что человек сохранял величайшее присутствие духа перед лицом смерти и, подобно Сократу, пил за здоровье своих друзей. Когда Людовик XI захватил Аррас, многие были повешены за то, что отказывались кричать «Да здравствует король!». Даже такие низкие душонки, как шуты, не отказываются от балагурства перед казнью. А уж если речь заходит об убеждениях, то их нередко отстаивают ценой жизни, и каждая религия имеет своих мучеников, – так, во время греко-турецких войн многие предпочли умереть мучительной смертью, лишь бы не подвергнуться обряду крещения. Смерти страшится именно рассудок, ибо от жизни ее отделяет лишь мгновение. Легко видеть, что сила действия ума обостряет страдания, – надрез бритвой хирурга ощущается сильнее, нежели удар шпагой, полученный в пылу сражения. А женщины готовы терпеть невероятные муки, если уверены, что это пойдет на пользу их красоте, – все слышали об одной парижской особе, которая приказала содрать с лица кожу в надежде, что новая обретет более свежий вид.
Представление о вещах – великая сила. Александр Великий и Цезарь стремились к опасностям с гораздо большим рвением, нежели другие – к безопасности и покою. Не нужда, а изобилие порождает в людях жадность. В справедливости этого утверждения Монтень убедился на собственном опыте. Примерно до двадцати лет он прожил, имея лишь случайные средства, – но тратил деньги весело и беззаботно. Потом у него завелись сбережения, и он стал откладывать излишки, утратив взамен душевное спокойствие. К счастью, некий добрый гений вышиб из его головы весь этот вздор, и он начисто забыл о скопидомстве – и живет теперь приятным, упорядоченным образом, соразмеряя доходы свои с расходами. Любой может поступить так же, ибо каждому живется хорошо или плохо в зависимости от того, что он сам об этом думает. И ничем нельзя помочь человеку, если у него нет мужества вытерпеть смерть и вытерпеть жизнь.
КНИГА II (1-37)
Глава 12. Апология Раймунда Сабундского. «Слюна паршивой дворняжки, забрызгав руку Сократа, может погубить всю его мудрость, все его великие и глубокомысленные идеи, уничтожить их дотла, не оставив и следа от его былого знания».
Человек приписывает себе великую власть и мнит себя центром мироздания. Так мог бы рассуждать глупый гусенок, полагающий, что солнце и звезды светят только для него, а люди рождены, чтобы служить ему и ухаживать за ним. По суетности воображения человек равняет себя с Богом, тогда как живет среди праха и нечистот. В любой момент его подстерегает гибель, бороться с которой он не в силах. Это жалкое создание не способно управлять даже собой, однако жаждет повелевать вселенной. Бог совершенно непостижим для той крупицы разума, которой обладает человек. Более того, рассудку не дано охватить и реальный мир, ибо все в нем непостоянно и изменчиво. А по способности восприятия человек уступает даже животным: одни превосходят его зрением, другие слухом, третьи – обонянием. Быть может, человек вообще лишен нескольких чувств, но в невежестве своем об этом не подозревает. Кроме того, способности зависят от телесных изменений: для больного вкус вина не тот, что для здорового, а окоченевшие пальцы иначе воспринимают твердость дерева. Ощущения во многом определяются переменами и настроением – в гневе или в радости одно и то же чувство может проявляться по-разному. Наконец, оценки меняются с ходом времени: то, что вчера представлялось истинным, ныне считается ложным, и наоборот. Самому Монтеню не раз доводилось поддерживать мнение, противоположное своему, и он находил такие убедительные аргументы, что отказывался от прежнего суждения. В собственных своих писаниях он порой не может найти изначальный смысл, гадает о том, что хотел сказать, и вносит поправки, которые, возможно, портят и искажают замысел. Так разум либо топчется на месте, либо блуждает и мечется, не находя выхода.
Глава 17. О сомнении. «Всякий всматривается в то, что пред ним; я же всматриваюсь в себя».
Люди создают себе преувеличенное понятие о своих достоинствах – в основе его лежит безоглядная любовь к себе. Разумеется, не следует и принижать себя, ибо приговор должен быть справедлив, Монтень замечает за собой склонность преуменьшать истинную ценность принадлежащего ему и, напротив, преувеличивать ценность всего чужого. Его прельщают государственное устройство и нравы дальних народов. Латынь при всех ее достоинствах внушает ему большее почтение, нежели она того заслуживает. Успешно справившись с каким-нибудь делом, он приписывает это скорее удаче, нежели собственному умению. Поэтому и среди высказываний древних о человеке он охотнее всего принимает самые непримиримые, считая, что назначение философии – обличать людское самомнение и тщеславие. Самого себя полагает он личностью посредственной, и единственное его отличие от других состоит в том, что он ясно видит все свои недостатки и не придумывает для них оправданий. Монтень завидует тем, кто способен радоваться делу рук своих, ибо собственные писания вызывают у него только досаду. Французский язык у него шероховат и небрежен, а латынь, которой он некогда владел в совершенстве, утратила прежний блеск. Любой рассказ становится под его пером сухим и тусклым – нет в нём умения веселить или подстегивать воображение. Равным образом не удовлетворяет его и собственная внешность, а ведь красота являет собой великую силу, помогающую в общении между людьми. Аристотель пишет, что индийцы и эфиопы, выбирая царей, всегда обращали внимание на рост и красоту, – и они были совершенно правы, ибо высокий, могучий вождь внушает подданным благоговение, а врагов устрашает. Не удовлетворен Монтень и своими душевными качествами, укоряя себя, прежде всего, за леность и тяжеловесность. Даже те черты его характера, которые нельзя назвать плохими, в этот век совершенно бесполезны: уступчивость и покладистость назовут слабостью и малодушием, честность и совестливость сочтут нелепой щепетильностью и предрассудком. Впрочем, есть некоторые преимущества в испорченном времени, когда можно без особых усилий стать воплощением добродетели: кто не убил отца и не грабил церквей, тот уже человек порядочный и отменно честный. Рядом с древними Монтень кажется себе пигмеем, но в сравнении с людьми своего века он готов признать за собой качества необычные и редкостные, ибо никогда не поступился бы убеждениями своими ради успеха и питает лютую ненависть к новомодной добродетели притворства. В общении с власть имущими он предпочитает быть докучным и нескромным, нежели льстецом и притворщиком, поскольку не обладает гибким умом, чтобы вилять при поставленном прямо вопросе, а память у него слишком слаба, чтобы удержать искаженную истину, – словом, это можно назвать храбростью от слабости. Он умеет отстаивать определенные взгляды, но совершенно не способен их выбирать – ведь всегда находится множество доводов в пользу всякого мнения. И все же менять свои мнения он не любит, поскольку в противоположных суждениях отыскивает такие же слабые места. А ценит он себя за то, в чем другие никогда не признаются, так как никому не хочется прослыть глупым, суждения его о себе обыденны и стары как мир. Всякий ждет похвалы за живость и быстроту ума, но Монтень предпочитает, чтобы его хвалили за строгость мнений и нравов.
КНИГА III (1-13)
Глава 13. Об опыте. «Нет ничего более прекрасного и достойного одобрения, чем должным образом хорошо выполнить свое человеческое назначение».
Нет более естественного стремления, чем жажда овладеть знаниями. И когда недостает способности мыслить, человек обращается к опыту. Но бесконечны разнообразие и изменчивость вещей. Например, во Франции законов больше, нежели во всем остальном мире, однако привело это лишь к тому, что бесконечно расширились возможности для произвола, – лучше бы вообще не иметь законов, чем такое их изобилие. И даже французский язык, столь удобный во всех других случаях жизни, становится темным и невразумительным в договорах или завещаниях. Вообще от множества толкований истина как бы раздробляется и рассеивается. Самые мудрые законы устанавливает природа, и ей следует довериться простейшим образом – в сущности, нет ничего лучше незнания и нежелания знать. Предпочтительнее хорошо понимать себя, чем Цицерона. В жизни Цезаря не найдется столько поучительных примеров, сколько в нашей собственной. Аполлон, бог знания и света, начертал на фронтоне своего храма призыв «Познай самого себя» – и это самый всеобъемлющий совет, который он мог дать людям. Изучая себя, Монтень научился довольно хорошо понимать других людей, и друзья его часто изумлялись тому, что он понимает их жизненные обстоятельства куда лучше, чем они сами. Но мало найдется людей, способных выслушать правду о себе, не обидевшись и не оскорбившись. Монтеня иногда спрашивали, к какой деятельности он ощущает себя пригодным, и он искренне отвечал, что не пригоден ни к чему. И даже радовался этому, поскольку не умел делать ничего, что могло бы превратить его в раба другого человека. Однако Монтень сумел бы высказать своему господину правду о нем самом и обрисовать его нрав, всячески опровергая льстецов. Ибо властителей бесконечно портит окружающая их сволочь, – даже Александр, великий государь и мыслитель, был совершенно беззащитен перед лестью. Равным образом и для здоровья телесного опыт Монтеня чрезвычайно полезен, поскольку предстает в чистом, не испорченном медицинскими ухищрениями виде. Тиберий совершенно справедливо утверждал, что после двадцати лет каждый должен понимать, что для него вредно и что полезно, и, вследствие этого, обходиться без врачей. Больному следует придерживаться обычного образа жизни и своей привычной пищи – резкие изменения всегда мучительны. Нужно считаться со своими желаниями и склонностями, иначе одну беду придется лечить при помощи другой. Если пить только родниковую воду, если лишить себя движения, воздуха, света, то стоит ли жизнь такой цены? Люди склонны считать, что полезным бывает только неприятное, и все, что не тягостно, кажется им подозрительным. Но организм сам принимает нужное решение. В молодости Монтень любил острые приправы и соусы, когда же они стали вредить желудку, тотчас же их разлюбил. Опыт учит, что люди губят себя нетерпением, между тем у болезней есть строго определенная судьба, и им тоже дается некий срок. Монтень вполне согласен с Крантором, что не следует ни безрассудно сопротивляться болезни, ни безвольно поддаваться ей, – пусть она следует естественному течению в зависимости от свойств своих и людских. А разум всегда придет на помощь: так, Монтеню он внушает, что камни в почках – это всего лишь дань старости, ибо всем органам уже пришло время слабеть и портиться. В сущности, постигшая Монтеня кара очень мягка – это поистине отеческое наказание. Пришла она поздно и мучит в том возрасте, который сам по себе бесплоден. Есть в этой болезни и еще одно преимущество – здесь ни о чем гадать не приходится, тогда как другие недуги донимают тревогами и волнением из-за неясности причин. Пусть крупный камень терзает и разрывает ткани почек, пусть вытекает понемногу с кровью и мочой жизнь, как ненужные и даже вредные нечистоты, – при этом можно испытывать нечто вроде приятного чувства. Не нужно бояться страданий, иначе придется страдать от самой боязни. При мысли о смерти главное утешение состоит в том, что явление это естественное и справедливое, – кто смеет требовать для себя милости в этом отношении? Во всем следует брать пример с Сократа, который умел невозмутимо переносить голод, бедность, непослушание детей, злобный нрав жены, а под конец принял клевету, угнетение, темницу, оковы и яд.
Агриппа д’Обинье
При Франциске I зависимость французской церкви от королевской власти усилилась. Поэтому вопрос о реформе церкви не имел во Франции того широкого общественного значения, какое он имел в Германии. Для большинства французов галликанская церковь наряду с сильной королевской властью олицетворяла национальное единство страны.
Зато там, где преобладали местные интересы, кальвинизм быстро распространялся. В 30-е и 40-е годы у него появилось много сторонников среди горожан и особенно дворян на юге и юго-западе Франции. Здесь еще помнили о временах феодальной независимости и надеялись под стягом «истинной» веры отстоять свою провинциальную автономию. В дальнейшем к гугенотам (как называли во Франции кальвинистов) стали присоединяться феодалы из разных областей Франции, тяготившиеся политической централизацией и видевшие в секуляризации церковных земель удобный способ поправить свое пошатнувшееся экономическое положение. Последние короли из династии Валуа не обладали энергией и дарованиями Франциска I. Феодальная оппозиция использовала их слабость и неспособность. Положение в стране становилось все более напряженным, пока в 1562 г. не вспыхнула открытая гражданская война, продолжавшаяся с перерывами до 1598 г. и известная в истории под названием «религиозной войны». Война эта велась с большим ожесточением, ослабляя и разоряя страну, ухудшая тяжелое положение народа, открывая путь произволу и всякого рода бесчинствам.
Так, печальную славу приобрели кровавые события, происшедшие в Париже в ночь на 24 августа 1572 г. (так называемая Варфоломеева ночь). Инициатором этого события стала Екатерина Медичи. И об этом персонаже следует поговорить подробнее.
Екатерина Медичи – королева французская (1519–1589). Отец ее, Лоренцо, носивший титул герцога Урбино, был сыном Петра Медичи и приходился племянником папе Льву X. Мать ее, из дома де ла Тур д'Овернь, была француженка. Детство рано осиротевшей Екатерины совпало с бурными годами политической жизни Флоренции, старавшейся отстоять свою политическую независимость. Известно, что восьми лет от роду родной отец отдал её в качестве заложницы кондотьерам, осадившим город. Эта травма детства не могла пройти бесследно и не сказаться на характере будущей королевы, правление которой отличалось особым цинизмом и для которой именно «Государь» Макиавелли являлся настольной книгой. Когда Флоренция пала, Екатерина уехала в Рим, и папа Климент VII, из рода Медичи, решил выдать ее замуж сообразно с интересами своей политики. Он остановился на втором сыне французского короля Франциска I, Генрихе, которому суждено было впоследствии занять престол своего отца. Брак совершился в 1533 г. Екатерине на это время исполнилось четырнадцать лет, а в восемь она уже успела побывать в аду и по воле собственного отца оказаться в заложницах у враждебной армии. Современники описывали Екатерину как стройную рыжеволосую девушку, небольшого роста и с довольно-таки некрасивым лицом, но очень выразительными глазами – фамильной чертой Медичи.
Юной Екатерине так хотелось произвести впечатление на изысканный французский двор, что она прибегла к помощи одного из самых прославленных флорентийских мастеров, изготовивших специально для своей миниатюрной заказчицы туфельки на высоком каблуке. Надо признать, Екатерина добилась желаемого, её представление французскому двору произвело настоящий фурор.
Свадьба состоялась 28 октября 1533 г. в Марселе. Молодая принцесса сумела снискать себе расположение тестя и мужа. Насколько это расположение оказалось искренним – покажет дальнейший ход событий. Её супруг мог и не стать королём Франции. У Франциска I был ещё один сын, и как старший он должен был получить трон. Но в 1536 году наследник французского престола неожиданно умер. Согласно официальной версии, смерть наступила от простуды, которую дофин подхватил, искупавшись в ледяной воде после игры в мяч. По другой же версии, наследный принц был отравлен Екатериной, возжелавшей восшествия на престол своего супруга. К счастью, эти слухи никак не повлияли на тёплые отношения между Франциском I и его невесткой, но как бы то ни было, с тех пор за флорентийкой прочно закрепилась слава отравительницы. Под давлением мужа, желавшего закрепить своё положение рождением наследника, Екатерина, до тех пор не принесшая ему потомства, долго и тщетно лечилась у всевозможных магов и целителей с одной-единственной целью – забеременеть. В 1537 родился внебрачный ребёнок Генриха от некоей молодой дамы по имени Филиппа Дучи. Это событие окончательно подтвердило, что бесплодна именно Екатерина. При дворе заговорили о возможности расторжения брака.
Как известно, беда не приходит одна, и Екатерину ждало ещё одно испытание: в жизни Генриха де Валуа появилась женщина, которую многие в течение нескольких последующих лет считали истинной правительницей Франции. Речь идёт о Диане де Пуатье, фаворитке Генриха, которая была на целые 20 лет старше своего коронованного любовника. Вероятно, в силу разницы в возрасте отношения между Генрихом и Дианой были основаны скорее на разуме, чем на чувственной страсти. Генрих высоко ценил мудрость и дальновидность Дианы, и внимательно прислушивался к её советам перед принятием важных политических решений. Обоих объединяла страсть к охоте. До нас дошло множество полотен, на которых любовники изображены в образе римской богини-охотницы Дианы и юного бога Аполлона.
