Договор с дьяволом как знак целой эпохи

Независимость непосредственного опыта природы от авторитета традиции – основная тема мышления многих людей эпохи Возрождения. По этой причине Леонардо отказывался изучать латынь и, по его собственному признанию, брал уроки лишь у самой матушки Природы. На этих же позициях стояли все возможные прототипы Фауста: Парацельс, Ариппа фон Неттесгеймский и др. Если говорить об одном из них, о Парацельсе, например, то именно с этих близких Леонардо и многим другим ярким деятелям Возрождения позиций он ведет борьбу с традиционными медицинскими школами, а ученики его распространяют революционный порыв учителя на всю аристотелевскую философию. Такая установка открывала дорогу научному исследованию природы и способствовала обретению естествознанием независимости от авторитета традиции. Так закладывался конфликт между «знанием и верой», конфликт, который наиболее ярко даст знать о себе в одном из ключевых мифов западноевропейской культуры, в мифе о докторе Фаустусе, к возникновению которого Парацельс имеет самое непосредственное отношение.

Но конфликт между Природой и Верой в Бога – это один из основополагающих конфликтов той же самой западноевропейской культуры. Он дал знать о себе еще в ранней патристике, и был предметом жарких теологических споров, порождая бесчисленное количество ересей в христианском мире.

Парацельс, как фигура исключительная, вобрал в себя суть этого конфликта и стал его ярким выражением даже на уровне бытового поведения. И это тоже было одно из проявлений эпохи Ренессанса. Этот тип людей можно было бы определить как дух авантюризма. Авантюристами в ту достославную эпоху были все мало-мальски заметные личности. Здесь стоит вспомнить о Франсуа Вийоне, французском поэте эпохи Возрождения. Как и Парацельс, он получил хорошее образование, но это не помешало ему постоянно попадать в разные истории из-за своего неугомонного и в высшей степени бунтарского нрава. Вийон, как и Парацельс, постоянно общался с разным сбродом, не раз обвинялся в убийстве и даже был приговорен к повешению, но был помилован.

Знаменитый Кристофер Марло, один из первых создателей образа Фауста в мировом театре, современник Шекспира, смелый реформатор сцены, так же, как и Вийон, как Парацельс, был буквально одержим духом авантюризма. Считается, что он был тайным агентом английских спецслужб и в течение всей его бурной жизни выполнял различные сомнительные поручения, начиная еще со студенческой скамьи. Марло был зарезан в таверне Дептфорда 30 мая 1593 г. В последний день своей жизни Марло обедал в таверне с компанией подозрительных личностей: Инграмом Фризером, Николасом Скирсом и Робертом Пули. Есть основания считать, что эти люди были связаны с секретными службами. После между ними возникла ссора. Марло выхватил из рук Фризера кинжал и нанёс тому несколько ударов. Фризер пытался вырвать оружие из рук Марло, в потасовке кинжал вонзился над правым глазом Марло и прошёл прямо в мозг.

По поводу обстоятельств и причин смерти поэта до сих пор существуют противоречивые версии. Некоторые исследователи считают, что бытовая ссора, приведшая к фатальному исходу, была подстроена. По этой версии поэт намеревался улизнуть из Англии через Дептфорд, но правительство решило помешать этому ввиду его причастности к секретам английской разведки.

В этом деле действительно много странного, начиная от путаницы с точной датой смерти поэта (по одним данным – 30 мая, по другим – 1 или 2 июня) до имен убийц (их имена несколько раз менялись, а основные подозреваемые – Фризер, Скирс и Пули – считались агентами секретной службы, что и помогло им впоследствии уйти от наказания). Расследование преступления велось крайне неопрятно. Вердикт судьи гласил, что Фризер действовал в пределах самообороны. Складывалось впечатление, что власти хотели быстрее замять это дело.

Возрождение было знаменито тем, что на свет в большом количестве появился определенный человеческий тип, характеризующийся коварством, для которого убийство стало простым телодвижением, причем этот человеческий тип оказался невероятно мстительным и жестоким, готовым пуститься в любую рискованную авантюру. И если Парацельс возмущал жителей Базеля тем, что разгуливал по улицам города в лаборантском халате, то в Ферраре герцог Альфонс предпочитал моцион на свежем воздухе будучи абсолютно голым. Но что же было за время, в котором суждено было осуществить свой тяжкий путь познания Парацельсу, этому прототипу доктора Фауста?

Ничто так не характеризует бунтарское настроение того времени, как посвящение книги Агриппы фон Неттесгеймского, по некоторым данным, наставника Парацельса. Оно гласит: «Этот Агриппа никого не щадит; он презирает, знает, не знает, плачет, смеется, гневается, ругает, растрепывает все; он сам философ, демон, герой, Бог и все». [К.Г. Юнг. Дух Меркурий.]

У самого Парацельса мы видим приблизительно такое же проявление напряженных противоречий. «Парацельс, – пишет К.Г. Юнг, – очевидно, принадлежал к числу тех людей, у которых интеллект находится в одном ящике стола, а душа – в другом, так что они могут интеллектуально смело размышлять, никогда не впадая в опасность столкнуться со своей чувственной верой.» [К.Г. Юнг. Дух Меркурий.] В ту пору, в эпоху Ренессанса, ум, интеллект, и душа существовали в разных плоскостях, и в этом проявлял себя признак довольно странного времени, загадочного и противоречивого. «Как из церковной ограды вырывается смеющееся язычество искусства, – пишет К.Г. Юнг, – так и за завесой схоластической философии оживает античное язычество духа, оживает в возрождении неоплатонизма и натурфилософии». [Там же.]

Беспробудное пьянство, бродяжничество, игра в карты и кости, с одной стороны, а с другой – мучительные поиски истины и бескомпромиссная вера в Бога; с одной стороны, занятия магией и попытка вывести даже гомункулуса в желудке лошади, общение с демонами, сульфидами, секубами пр., а с другой – правоверный католик, который при всей своей симпатии к Реформации, так и остался верен папской церкви – все эти факты из жизни Парацельса разве не напоминают нам перипетии известной трагедии Гёте? И, конечно же, данный жизненный сценарий не мог обойтись без сделки с дьяволом.

Заключал ли эту сделку Парацельс или нет? Этот вопрос не представляется нам праздным или слишком мистическим. Зло – это не выдумка теологов или мифологов. Зло – это вполне конкретное понятие, обладающее вполне осязаемой реальностью. Вопрос заключается лишь в том, насколько сам Парацельс был «человеком зла», с какой готовностью он решился на ту самую сделку, которую заключали многие выдающиеся личности его эпохи. Разве поклоняясь язычнику Платону, предаваясь разврату и гомосексуальным утехам, члены платоновской семьи во Флоренции, на вилле Кареджи, не подумывали об этой же сделке? Разве культивируя авторитет Природы, этой церкви сатаны, не занимался чернокнижием сам Леонардо, будучи воспитанником той же Платоновской Академии?

Однако что такое зло? Теологи сходятся на том, что намеренное и сознательное причинение страданий – суть насилия и морального зла. «Естественное зло», проявлением которого могут быть наводнения или голод, – также пример насилия. Его нельзя расценивать как нейтральное в моральном отношении или как логическую необходимость в космосе.

Каждый, кто хоть раз задумывался над проблемой Добра и Зла, неизбежно задавал себе вопрос: если Бог ответственен за этот мир, он несет ответственность и за так называемое естественное зло (природные катастрофы и пр.), и за причиняемые им страдания. Кажется невозможным, что всезнающий Бог совершает действия, не предполагая их последствий. Бог знает, точно и ясно, что, творя космос, он создает космос, в котором будут страдать дети.

На сегодняшний день друг другу противостоят две точки зрения. Одна уводит нас от понятия зла. Смутный эгалитаризм наших дней настаивает на том, что не существует четких стандартов. Если не существует стандартов ценности за пределами личных предпочтений, тогда ничто не может расцениваться как по-настоящему доброе или злое.

Другая, противоположная точка зрения представляет собой обновленное понимание зла, иногда связанное с возрождением интереса к дьяволу. Психоаналитический метод разверз перед современным человечеством кошмарную бездну его искаженной, извращенной и больной душевной жизни. Фрейд показал, что человеческий разум еле справляется с мутными волнами подсознательных демонических инстинктов, которые трудно изгнать и которые, даже будучи подавленными разумными усилиями, дремлют в каждом из нас, как спора болезнетворной бациллы.

Дьявол укоренен в восприятии этого радикального зла. Предполагать, что вера в дьявола устарела и является суеверием, неверно. Сейчас вопрос о существовании мирового зла и дьявола в том числе представляется необычайно актуальным.

Работы Конрада Лоренца и других современных зоопсихологов показали, что иерархия подчинения, чувство собственности, национальная ксенофобия имеют свои прообразы в животном мире. Но у человека все эти инстинкты из естественных реакций переросли в уродливый самоубийственный сатанизм. Мысль очень проста: мировое зло – это результат проявления свободной воли, свободной от замысла божьего, некогда светлого и доброго ангела сатаны. Нет никакой фольклорно-лубочной атрибутики в виде подписи, поставленной кровью. Все свершается на уровне мотива, на уровне проявления своей злой свободной воли.

Такой безусловный авторитет западной церкви, как Фома Аквинский, отрицал что-либо среднее между добром и злом. По его мнению, все, что не от Бога, – от дьявола. Любая магия – это действия сатаны. Иными словами, маги, в соответствии с этой точкой зрения, – отдают они себе в этом отчет или нет – все заключали договор с дьяволом. И Парацельс в данном случае не исключение. Отсюда и его столь вызывающее поведение, очень даже похожее на самую обыкновенную одержимость. В связи с этим не лишним было бы напомнить, что и сам Лютер страдал одержимостью, называя Христа распятым и корчась в конвульсиях, что в дальнейшем завершилось так называемым «откровением в Черной Башне». Можно думать, что немецкий реформатор в молодые годы страдал в прямом смысле галлюцинациями. Так, он рассказывает, что «дьявол сопровождал его на прогулках, в трапезной монастыря, мучил и соблазнял его. С ним были один или два дьявола, которые преследовали его, и были это видимые дьяволы (visirliche Teufel), и когда они не могли одолеть его сердце, они нападали на его голову». [М.Лютер. Застольные беседы. Изд-ль Тюльпан, 2011. С. 95.]

Косвенно сам Лютер уже в старости подтверждал факт своей одержимости. В частности он вспоминал: «Когда я впервые читал и пел в псалмах «in justitia tua libera me» («и спаси меня в твоей справедливости»), я был охвачен ужасом и почувствовал глубокую вражду к этим словам, к Божьей справедливости, Божьему суду, Божьим делам…». [Застольные беседы… С105.] Известно, что идея Раскола пришла Лютеру в отхожем месте, в клоаке. Об этом свидетельствует запись одного застольного разговора 1532 года, согласно которой Лютер сказал: «Святой дух сподобил меня этим разумением в клоаке». «Лютер, – пишет Я. Канторович, – был одним из глубоко верующих в силу дьявола. Он сообщает о своих разговорах с князем тьмы, который по ночам бил у него оконные стекла и ворочал под его кроватью мешками с орехами. Дьявол явился к нему, когда он писал свои сочинения, и он должен был вступить с ним в спор. Лютер высказывается о дьяволе и его силе во многих местах своих сочинений. В особенности ему близко было учение об инкубах и суккубах, потому что, по его мнению, дьявол охотнее всего совращает человека в образе юноши или молодой женщины. Речь в этих сочинениях шла и о возможном договоре с сатаной». [Я. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах. – Репринт. Воспроизведение изд. 1899 г. – М.: Книга, 1990. С. 48]

Ван Нуффель показал, как идея договора вписывается и в традицию христианского крещения, и в традицию феодального оммажа. Влияние идеи договора продолжало возрастать; ко времени охоты на ведьм ее воспринимали как действительный, исторический факт, а к XVII веку в качестве свидетельств против обвиняемых в колдовстве и ведовстве на судебных заседаниях представлялись документы, подтверждающие заключение подобных договоров. Представление о том, что ведьмы были почитательницами сатаны и подписывали действительный, эксплицитный договор с ним, лежало в основании охоты на ведьм. В современной литературе фигура Фауста выросла из фигуры Феофила. Повесть о Феофиле впервые была переведена на латынь Павлом Диаконом около 840 года (Miracula Sanctae Mariae de Theophilo penitente); следующая важная версия была создана в X веке Хрсовита (Lapsus et conversion TheophiLi vicedomini); эта повесть появлялась в произведениях Марбода (XI век), Гибера (XII век) и Хартманна (XII век). Версии Готье де Куанси в XII веке (Comment Theophile vint a penitence) и Рутбефа в XIII веке (Miracle de Theophile) были как знаками, так и причинами ее быстро растущей популярности, и на французском, итальянском и немецком стало появляться множество новых версий. Такие истории не воспринимались как выдумка. Рассказ Цезария о договоре, заключенном еретиками из Безансона в начале XIII века, был представлен как исторический факт. Вообще, истории о договоре были довольно обычны для Средних веков и Ренессанса. Студент Сент-Эндрю в Шотландии встретил «посланника», помогшего ему выполнить некоторые задания в обмен на договор, написанный кровью. Сэр Фрэнсис Дрейк одолел Армаду с помощью дьявола, а в тайниках короля Рудольфа II в Праге хранилась даже библия, написанная под диктовку самого сатаны.

Повторим еще раз, главное противоречие личности Парацельса – это противоречие между двумя началами: матерью-Церковью и матерью-Природой. Но как сами отцы церкви пытались разрешить это противоречие между Богом и Природой и причем здесь зло и дьявол?

Когда мы говорим о Парацельсе, то сразу же возникает мысль о магии и магическом. Но что же это такое – магия, которой поголовно занимались почти все известные деятели Возрождения?

Суть магического мировоззрения составляет вера в гомоцентричный универсум. Человек являет собой микрокосм, отражающий макрокосм, а макрокосм, в свою очередь, является проекцией человека. Все объекты окружающего мира – звезды, травы, камни, металлы, планеты, стихии, элементы – незримыми нитями связаны с человеком, с его стремлениями, желаниями, страстями, страхами и даже с его внешним обликом и здоровьем. Любой физический объект, любое природное явление оказывает непосредственное влияние на ту или иную часть человеческого тела или души, а человек, в свою очередь, своими действиями может влиять на природные стихии. Все сотворено для человека и по подобию человека. Магия – это учение, восхваляющее человека, возвышающее его на такие высоты, на какие ни религия, ни наука никогда не поднимали его; отсюда неиссякаемое обаяние магии, отсюда ее особая притягательность для эпохи Ренессанса, эпохи Парацельса, когда стремления и возможности человека казались безграничными. Так у Шекспира все предвещает гибель Цезаря, и стихии бушуют, когда сходит с ума Лир.

Для мага не существует недосягаемых глубин, далей и высот, и нет такой силы, которую он бы не дерзнул покорить. С точки зрения средневекового христианства, любая магия, и в том числе преследующая благие цели, есть зло, ибо она обращается к злым духам и противопоставляет себя Богу, пытаясь покорить силы космоса. В этом, прежде всего, и проявляется конфликт между Богом и созданной им Природой. И в этом противопоставлении заключен краеугольный камень всей христианской теодицеи, учения о Добре и Зле. Без постановки вопросов, связанных с христианской этикой, трудно будет разобраться в самой сути мифа о докторе Фаусте и в том, заключал ли Парацельс сделку с дьяволом или нет. И здесь речь идет не о каком-то лубочно-сказочном варианте подобной сделки, а о поведенчески-психологическом ее варианте. По мнению С. Пека, например, подобную сделку заключают очень многие люди, сразу же переходя в разряд «людей лжи». [Пек Морган Скотт. Непроторенная дорога. Изд-во София, 2008.] Это проблема свободного выбора, когда на уровне мотива человек позволяет себе даже не сам неблаговидный поступок, а лишь демонстрирует внутреннюю готовность к его свершению. Но вернемся к вопросу о магии. Какое зло может таиться во всякого рода оккультизме и магии в том числе? Древние и неоплатонические корни магии исходят из традиции, по которой магия является манипуляцией скорее природными, чем сверхъестественными силами. Такие предположения подтверждали возможность использования магии без впадения в грех, и многие священники сочетали даже магию и молитву ради блага своей паствы. Считалось, что такая магия не основана на помощи демонов, но, наоборот, способна изгнать их. С другой стороны, более натуралистическая точка зрения на космос, восходящая к Аристотелю, оставляла мало места для оккультных, ненаблюдаемых связей, на которые претендовала магия, и, в сочетании с христианскими воззрениями, это привело к мысли о том, что магия всегда зависит от посредничества демонов. С этой точки зрения, основывавшейся еще на запретах Ветхого и Нового Заветов против волшебства, любая магия и ворожба признавались злом и деянием демонов. Но при всем при этом существовала четкая грань между высокой и низкой магией. Так, в Средние века некоторые богословы, например, Александр Гэльский, проводили четкую грань между «divinatio», прорицательством, составляющим центральный аспект высокой магии, и «imaleficium, зловредительством, которое является неотъемлемой составляющей низкой магии. Низкая магия имеет практический характер и направлена на немедленное получение результата (чтобы вызвать дождь, нужно было помочиться в яму; для того чтобы причинить человеку боль, восковую куклу прокалывали булавкой), тогда как высокая магия сродни религиозным, научным и философским умозрениям – посредством оккультного знания она пытается понять и объяснить универсум и в конечном итоге установить контроль над ним. Эти две разновидности магии имеют свою историю. В Средние века и в эпоху Ренессанса высокая и низкая магия подпитывались разными философскими тенденциями: высокая питалась идеями платонизма и неоплатонизма, а низкая черпала свою силу в аристотелевском учении. Именно интерес к высокой магии был огромным в среде богословов, и в конце концов овладел умами инквизиторов и простых людей, что привело к распространению магического мировоззрения и укреплению веры в колдовство.

Высокая магия представляла собой чрезвычайно сложную систему знаний. Идея эволюции человеческой мысли от магии к религии и затем к науке уже не вызывает доверия, ибо эти три формы знания зачастую идут рука об руку и их подчас невозможно отделить друг от друга. Высокая магия существовала во все времена и являла собой чрезвычайно последовательную и сложную систему мировоззрения. Корни западноевропейской магии следует искать в вавилонской нумерологии и астрологии, в философских идеях Пифагора и древних греков, а также в религиозных традициях Персии, откуда и пришли к нам маги. Высокая магия проникла в иудео-христианскую традицию и была важным элементом гностицизма и неоплатонизма. «Герметический корпус», собрание магических текстов, обычно относимое к глубокой древности, но на самом деле составленное во II–III веках нашей эры, выдержано в духе гностицизма. Этот свод лег в основу магической каббалы средневековых евреев, а затем – в основу средневековой христианской магии. Традиция высокой магии прервалась в XVII веке, когда Касобон обнаружил, что магические письмена имеют не столь древнее происхождение, как думали прежде, но была искусственно возрождена в XIX–XX вв., выряженная в одежды инфантильного лже-оккультизма. В своем лучшем качестве высокая магия искала единения с божественным: неоплатоник Псевдо-Ямвлих писал, что магия – это средство приобщения к богам, а Пико дела Мирандола заявлял, что «никакая наука не доказывает божественность Христа лучше, чем это делает магия и каббала». [Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения.]

В своем худшем моральном качестве, но также при этом устремляясь ввысь, высокая магия искала пути подчинения универсума эгоистичным целям человека – такова суть личности доктора Фауста, в тени которого находится и личность Теофраста Парацельса. Заметим однако, что наш герой практиковал сразу две магии: и высокую, и низкую, что вполне укладывалось в стиль мышления человека эпохи Возрождения. Все разновидности высокой магии исходили из убеждения, что миром правит Фатум. Ничто не случайно – все в макрокосме сотворено для человека-микрокосма. Поэтому одной из характерных функций высокой магии было предсказание будущего, гадание посредством разных предметов (зеркало, книга, кости), слов, чисел, внутренностей, воды, вина, воска и др. Во-вторых, стремление понять влияние природных объектов на человека способствовало изучению трав, растений, камней, животных, небесных сфер (астрология) и металлов (алхимия). Алхимия, где, пожалуй, самым тесным образом переплелись магия, наука и религия, основывалась на вере в то, что, изменяя химический состав вещества, человек может изменить свою духовную природу. Семиступенчатый процесс очищения неблагородного металла, в результате чего он должен был превратиться в золото, отождествлялся с духовным самоочищением. Еще одна функция высокой магии заключалась в том, чтобы сконцентрировать энергию космических сил в пентаграмме или ином магическом пространстве, или же ограничить эти силы, упоминая их имена в магических заклинаниях – инкантациях. Латинское слово incantatio, первоначально означавшее «песнопение», постепенно приобрело значение «чары», «заклинание». Слово всегда было мощным инструментом магии, как высокой, так и низкой. Вера в то, что власть над именем вещи есть власть над самой вещью, получила повсеместное распространение. Если говорить об иудео-христианской традиции, то здесь самыми могущественными и страшными магическими заклинаниями считались те, в которых использовалась тетраграмма (YHWH – четыре транслитированные буквы древнееврейского алфавита, означавшие имя Бога), желательно перевернутая. Удивительный и неоспоримый довод в пользу родства магии и науки приводит Френсис Йетс в своей работе «Джордано Бруно и герметическая традиция». [Френсис Йейтс. Джордано Бруно и герметическая традиция. М.: Новое литературное обозрение, 2000]

Согласно его утверждению, величайшие ученые эпохи Возрождения не только занимались магией, но и саму сущность их научной деятельности и их отношения к науке можно охарактеризовать как магическую. Поэтому сопротивление, с которым церковь реагировала на некоторые открытия ученых в эпоху Возрождения, следует рассматривать как неотъемлемую часть ее непримиримого отношения к магии. У этих ученых магов христианская вера уживалась с тем самым магическим мировоззрением, с которым христианство вело борьбу со времени Симона-мага; наука в те времена еще не выработала собственную систему мировоззрения и в значительной степени основывалась на системе взглядов, предлагаемой магией. Этой магии монотеистическая религия противопоставила демонологию, которая в дальнейшем воплотилась в жестоком подавлении всякого инакомыслия, т. е. в знаменитой охоте на ведьм, которая вспыхнула именно в эпоху вроде бы светлого Ренессанса. Демонология трех цивилизаций – Западной Латинской, Восточной Православной и Исламской – выросла из патристики. На латинском западе демонология была более развита и детализирована, чем в двух других цивилизациях, и это отражало различия между Западной и Восточной церквями. Восточная православная теология, более мистическая, чем западная, уделяла меньше внимания дьяволу. Византийская церковь поощряла монашество, мистицизм и апофатический взгляд на теологию. Апофатический взгляд – via negative, «отрицательный путь» к Богу, который подчеркивает его непознаваемость и отводит главную роль созерцанию и молитве в противоположность разуму – тенденции, возобладавшей в западной средневековой мысли в качестве главного пути постижения истины. Постулаты византийской демонологии основывались на трудах отцов церкви первых пяти веков христианства. Византийцы верили, что дьявол скорее творение Бога, чем независимый принцип; что Бог, а не дьявол, создал материальный мир и человеческое тело; что дьявол и другие падшие ангелы были созданы добрыми, но пали из-за гордыни; что дьявол и его демоны искушают нас, пытаясь отлучить нас от Бога, и радуются нашим страданиям и проступкам.

На этих основных положениях псевдо-Дионисий Ареопагит (Дионисий или Денис) построил, пожалуй, первую радикальную мистическую теологию в христианстве. Дионисий, которого в Средние века отождествляли с человеком, обращенным в христианство святым Павлом и ставшим первым епископом Афин, а затем на западе отождествили с галльским мучеником святым Дени, на самом деле был сирийским монахом, писавшим свои произведения около 500 г. н. э. Под влиянием Филона, Оригена и неоплатоников в передаче Григория Нисского и других каппадокийцев Дионисий различал позитивную и негативную теологию, особо выделяя апофатический, негативный путь и соединяя идею индивидуального подобия с богом с пониманием абсолютной инаковости Бога.

Бог порождает все формы в космосе, и Бог обратно привлекает эти формы в себя. Первый акт творения Бога есть акт любви, который порождает этот космос, его второй акт творения есть любовное привлечение того, что он создал в любви.

Теперь о зле. Каким образом зло может существовать в мире, созданном по воле Бога, мире, в котором все вещи имеют свое бытие в Боге? Бог есть любовь, но его любовь схожа с холодным зимним ветром, хлещущим, пронизывающим, сотрясающим, пугающим и убивающим. Здесь Дионисий столкнулся с дилеммой: последовательно монистическая позиция, утверждающая, что даже зло есть часть Бога и должно будет, в каком бы то ни было виде, в конце концов, вернуться к Богу, противоречит благости Бога; с другой стороны, дуалистическая позиция, согласно которой зло представляет собой независимый от Бога принцип, противоречит всемогуществу Бога. Ни ода из этих точек зрения не подходит христианской традиции. Зло не может исходить от Бога, потому что оно его полная противоположность, и не может быть независимым принципом, так как все сущее исходит от Бога. Таким образом, зло по своей природе есть в буквальном смысле слова ничто. Благо исходит из одной универсальной причины, зло – из множества частных недостач. Зло есть недостаток добра: оно не обладает субстанциональным бытием, а лишь тенью бытия.

Как же получается, что демоны, если они были порождены из добра, сами не являются добрыми? Дионисий отвечает на этот вопрос так: демоны злы не по своей природе, а по своей воле. Падшие ангелы были созданы добрыми, как и все в космосе, и в качестве ангелов они получили все добрые свойства соразмерно их статусу. Зло не свойственно материи, телу, животным или чему-либо существующему. Зло проистекает из злой воли падших ангелов и падших людей, свободно использующих свою свободную волю, возжелав не-доброго и нереального. Таким образом они сами развращаются, слабеют и деградируют. Это зло – не естественное следствие их сущности, а искажение природы, отречение от реальной природы. И это не-существование, как вакуум, всасывает творения в пустоту небытия.

Сущность дьявола реальна и добра, так он был создан Богом. Но дьявол по своей свободной воле обратился к нереальному. В той степени, в какой он делает это, он удаляется от Бога, который есть благо, бытие и реальность, к тому, что есть лишенность, не-бытие, зло. Из всех созданий дьявол дальше всего отдалился от Бога и ближе всего приблизился к пустоте. [Фокин А.Р. Ареопагитики // Православная энциклопедия. Том III. М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2001 – С. 195–214].

Максим Исповедник (ок.580–662 гг.) аристократ, ставший монахом и аскетом, развил и интерпретировал мысли Дионисия и, в свою очередь, повлиял как на восточную, так и на западную церкви. По Максиму Исповеднику, сущность дьявола блага: его зло проистекает из невежественного злоупотребления своей свободной воли. Его мотив – зависть к Богу и человеку. Но дьявол не только враг Бога, он «слуга» и «защитник» Бога. Бог позволяет ему искушать нас, чтобы помочь нам различать добродетель и грех, позволить нам достичь добродетели в борьбе, научить нас смирению, сделать нас способными распознавать и ненавидеть зло, показать нам нашу зависимость от Божьей воли. Дьявол никого не принуждает к греху. Мы грешим по нашей собственной воле, Бог позволяет сатане лишь искушать нас. В этом смысле книга Иова является основным центром всей теодицеи, богословской дисциплины, занимающейся учением о добре и зле (от греч. theos – Бог и dike- справедливость, общее обозначение религиозно-философской доктрин, стремящихся согласовать идею благого и всемогущего Бога с наличием мирового зла, «оправдать» Бога как творца и правителя мира вопреки существованию темных сторон бытия (термин введен Лейбницем в 1710 г.). Но, спрашивает Максим Исповедник, как может дьявол, сброшенный с небес, иметь какое-либо общение с Господом Богом? Как мог сатана стоять перед небесным сонмом и просить разрешения искушать Иова? Максим отвечает, что сатана вообще не появляется перед Богом на небесах, но так как Бог присутствует везде в космосе, сатана, где бы он ни появлялся, всегда находится перед его лицом. [Диспуте Пирром. Прп. Максим Исповедник и христианские споры VII столетия. М.: Храм Софии Премудрости Божией, 2004]

Если вновь вспомнить в связи с этим о Фаусте, то, как известно, знаменитая пьеса Гете начинается с пролога на небесах, и в этом прологе как раз и воссоздается начало книги Иова.

Наиболее значительным теологом на Востоке был Иоанн Дамаскин (675–750 гг.). Под влиянием Аристотеля и традиции Дионисия в передаче Максима Исповедника и Иоанна Лествичника он обобщил суждения святых отцов по всем главным пунктам догматики, включая демонологию. Вот как можно представить ход его мысли: если существует только один Бог, откуда происходит зло? Оно либо часть божьего творения и происходит от Бога, либо отсутствие Бога, по сути, небытие. Другой возможности нет. Дамаскин, следуя свято отческой традиции, выбирает отсутствие: «Зло есть не что иное, как недостаток добра». Существует и добро и зло, но только добро реально; существование зла состоит в отсутствии добра. Зло есть только нарушение естественного порядка. Все существующее добро; все зло, существующее в творениях, – только недостаток, созданный их собственными добровольными действиями. Бог знает и «предвидел», что ущербность происходит из неправильного использования свободной воли, но единственная причина ущербности – не Бог, а, скорее, независимое движение свободной воли от Бога. Бог знает, что свободная воля ведет к моральному злу, но он также знает, что космос, в котором не будет свободы, не может быть морально добрым космосом и что возможность добра необходимо вызывает возможность зла. Бог несет ответственность за создание космоса, в котором существует зло, но он не желает, не выбирает зла; на самом деле он страдает и умирает, так что действие зла может быть устранено. Любое создание, включая дьявола, создано добрым. Зло дьявола заключается в его свободном выборе, свободном отречении от добра. Его свобода делать зло не могла быть ограничена без ограничения его свободы творить добро. Его свободный выбор в пользу зла лишил его моральной реальности; в своем падении он потерял свою ангельскую природу и стал тенью, полой вещью. [Иоанн Дамаскин // Православная энциклопедия. Т. 24, С. 27–66] Средневековый человек смягчал чувство невыносимого Бога, перенося по крайней мере некоторые функции и полномочия сурового и далекого Божества на более близких, более доступных его пониманию существ. Так, в конце XI века возникают очеловеченные образы страдальца Христа, сострадательной Девы Марии и Дьявола. Невозможно без страха и дрожи принять неизмеримую реальность Бога, и в этом средневековый человек нисколько не отличался от нынешнего человека. Исконный ужас перед универсумом сквозит и в самом глубоком теизме, характерном для Кьеркегора (Страх и трепет) и Тиллиха, и в отъявленном атеизме, присущем, в частности, Сартру и Камю. Если функция большинства современных религий состоит в том, что они освобождают человека от этого ужаса посредством некоторых ритуалов богопочитания, трансформируя Бога в нечто подвластное человеческому разуму, а современный атеизм просто уклоняется от проблемы, делая вид, что ее не существует, то стоит ли удивляться тому, что некоторые люди в Средние века и в эпоху Ренессанса боялись посмотреть в лицо проблемам онтологического порядка, и им легче было вступить в договор с очеловеченным в их представлениях дьяволом, нежели оставаться верными далекому и непостижимому Богу? Согласно народным представлениям, дьявол находился, в отличие от Бога, выражаясь современным языком, в «шаговой доступности». Скорее всего, это и определило популярность идеи договора с князем тьмы. Значит, все упиралось именно в образ доступности, общежительности. И дьявол постепенно начал обзаводиться чертами так называемого отрицательного обаяния. Согласно иудео-христианской традиции, предполагалось, что демоны живут в воздухе или под землей, но выходят наружу, чтобы мучить людей. Воздух настолько переполнен демонами, что иголка, брошенная с неба на землю, обязательно попадет в одного из них; они кишат в воздухе, как мухи. Иногда, особенно в Египте под влиянием неоплатоников, «демоны-служители» пытались преградить душам путь на небеса. Были произведены подсчеты количества демонов, и хотя они относятся скорее к народной религии, их широко использовали в качестве свидетельства ужасающей вездесущести злых духов. Около 180 года Максим Тирский подсчитал, что существует больше, чем 30 000 демонов. [Антология кинизма. М.: Наука, 1996. С. 296–302] Под влиянием Откровения 12:4 обычно считалось, что пала одна треть всех ангелов. В XIII веке аббат Рихальм говорил, что демонов столько же, сколько песчинок во всем море; ученый XVI века Иоганн Вир насчитал 1111 легионов из 6666 демонов, что вместе составляет 7 405 926. Другие, предполагая наличие 6666 легионов ангелов, из которых пала одна треть, 2222 легиона, насчитывали 106 668. Люцифер и его приспешники активны везде и всегда. Они преследуют нас, нападая и физически, и духовно. Они вызывают физические и душевные болезни; они крадут детей, стреляют в людей из луков, нападают на них с дубинами или даже запрыгивают им на спину. Они проникают в тело через любое отверстие, особенно через рот при зевании или нос при чихании.

Такой подробный экскурс в область демонологии был предпринят нами лишь затем, чтобы воссоздать сознание тех авантюристов эпохи Возрождения, которые шли наперекор церкви с целью перепрограммировать, изменить всю предшествующую цивилизацию, а в результате деятельности всех этих фаустианских типов были заложены серьёзные, порой неразрешимые противоречия между познанием, научным типом мышления и нравственностью. Это противоречие, родившееся вэпоху Возрождения, и до сих пор даёт знать о себе. Не случайно одним из культовых романов XX века станет роман Т. Манна «Доктор Фаустус».