Я люблю океан. Мне нравится слушать, как гулко и мерно бьются волны о берег, и смотреть, как восход превращает бесконечное мерцание в чашу, полную драгоценных камней – рубинов и сапфиров с густыми вкраплениями бриллиантов.
Люблю океан, но плавать в нем – ни‑ни! По той же причине, по которой Смотрители Погоды – те, кто способен влиять на воду и воздух, – не любят летать. Висишь в чужеродной среде, которая к тому же инстинктивно сознает твое присутствие и то, что ты потенциально опасен. Воздух всегда дает сдачи. Океан ждет удобного момента, а это в каком‑то смысле даже хуже: доверяешь ему, а потом оказывается, что напрасно.
Вот я и не плаваю. В сезон надеваю купальник и лежу на песке, а временами, когда становится слишком жарко, осторожно подставляю ступни набегающим прохладным барашкам. Но иногда, поджариваясь на солнце, я смотрю на людей, резвящихся в волнах, и мечтаю о таком же веселье.
– Надо бы и нам туда, – сказал Дэвид.
Как всегда, угадал мои мысли.
Я повернула голову и сдвинула темные очки на кончик носа, чтобы посмотреть ему в глаза. Мой любимый лежал на солнце в одних черных плавках, – между прочим, очень приятное зрелище, и не для меня одной. Дэвид – джинн, из тех древних джиннов, которые в бутылках. Поэтому кем хочет, тем и представляется.
Для меня он всегда одинаков – высокий, жилистый, стройный, с мускулатурой бегуна. Мышцы четко очерчены, но не бугристые. Кожа у него того роскошного оттенка между золотом и бронзой, который невозможно ни обрести в солярии, ни получить из баллончика, как ни старайся. Дэвид полуобернулся ко мне, приподнявшись на локте. Он любит круглые очки, придающие ученый вид, но сегодня их не надел, отчего его притягательность сразу подскочила от «тлеющей» до «термоядерной». Шевелюра у него слегка растрепалась, и в ней играли отблески золота и каштана.
– Куда это «туда»? – спросила я, разрешив себе подробно осмотреть сначала его дивное лицо, потом – сильную шею, крепкую грудь и, наконец, контуры мышц живота. – Вы меня, сударь, и здесь вполне устраиваете.
Я в жизни не видела такой неприкрыто опасной улыбки, как у Дэвида. Опасной не своей обаятельностью (хотя она такова), а обещанием несметного количества вариантов развития событий. Оно бьет через край, и хочется все перепробовать. Когда я увидела его впервые, мы были врагами. В нашу вторую встречу он пытался мне помочь, а может, и я ему – с какой стороны посмотреть. Но выбила меня из колеи именно улыбка, она меня обезоружила. И так действует до сих пор.
– Ты никогда не купаешься, – ответил Дэвид. – А зря. По‑моему, если океан прямо за порогом, не насладиться им в полной мере – расточительство.
– Я и наслаждаюсь. Только с научной точки зрения, – парировала я. – И вообще работаю над загаром.
– Загар у тебя и так что надо, – сказал Дэвид и нежно провел пальцем по моей руке – мягко, будто перышком. – Хочу… тебя в воде.
Меня обдало жаром, и вовсе не из‑за зноя.
– Это общественный пляж, – пролепетала я, будто это сойдет за оправдание. Дэвид улыбнулся еще шире.
– Выходные у нас бывают редко, – заметил он. – Надо отдыхать на полную катушку. Ты же знаешь, я могу сделать так, что нас никто не увидит, где бы мы ни были. – Вот уже два пальца медленно, искусительно поползли по нежной внутренней стороне руки. – Чем бы мы ни занимались.
Мне стало трудно контролировать дыхание.
– Знаешь, из тебя получился бы опасный преступник.
– А я и есть преступник, – кивнул он. – Иногда.
«Попадаются всякие владельцы бутылки», – подумала я, но ничего не сказала. Дэвид давно не сидел в бутылке, а работал связным между Новыми Джиннами, которые когда‑то были людьми, и дремлющей силой Матери‑Земли. В общем, он был большим начальником.
На другом краю иерархии стояли Старые Джинны, или, как они предпочитали себя называть, Подлинные Джинны, что красноречиво свидетельствует об их самомнении. У них тоже был связной, по имени Ашан. Отъявленный мерзавец и терпеть не мог Дэвида, меня и весь род людской, заполонивший его планету. Мир между джиннами сохранялся только благодаря гарантированному взаимоуничтожению.
– Однажды тебе придется рассказать мне какую‑нибудь историю, – произнесла я. Перекатившись на бок лицом к Дэвиду, я подперла подбородок рукой. Длинные темные волосы скользнули по плечам и каскадом полились вниз, их концами играл влажный ветерок. – Об этой стороне твоей жизни.
– Вряд ли тебе будет интересно. – На миг он задумался и, судя по лукавому изгибу губ, понял, насколько ошибается. – То есть я не уверен, что мне хочется тебе об этом рассказывать.
– Вместе так вместе – в горе и в радости.
– Горя мне выпало более чем достаточно, – заметил он. – Мне бы хотелось получить новые впечатления от жизни – с тобой. И приятные.
– Расскажешь мне историю, тогда пожалуйста.
Он попытался спрятать улыбку:
– Сказочку на ночь?
– Как хочешь. Что‑нибудь о себе. О твоем… криминальном прошлом.
По‑моему, он был готов раскрыться. Его губы разомкнулись, и на лице я прочитала решимость. Но тут на нас упала огромная тень. Пожалуй, в груди раза в два шире Дэвида и с бицепсами толщиной с мои ляжки.
Культурист. Настолько перекачанный, что даже дыхание отдает стероидами. С пристрастием к армейской стрижке бобриком и огромному количеству на диво уродливых татуировок. Еще и с дружками. С четырьмя. Хотя по части устрашения и запугивания им было до него далеко. Просто много гонора и татуировок. Не очень‑то они вписывались в пейзаж. Хотя и не стремились.
Качок уставился на Дэвида с гримасой, которая, наверное, по его представлениям, выражала грозную ярость.
– Вали отсюда! – рявкнул он.
Дэвид посмотрел на него снизу вверх, подняв брови и ни капельки не напрягшись.
– Почему?
Видимо, к логичным вопросам Качок готов не был.
– Потому что я так сказал! – буркнул он в ответ и изобразил на роже капризную надутость, которая очень странно смотрелась в исполнении взрослого мужчины. – Потому что ты лежишь на моем месте, отморозок. А ну пошел отсюда на хрен!
Вот она, обратная сторона сверхъестественных способностей: нельзя просто взять и прихлопнуть любого безмозглого кретина, которому приспичило стать твоей проблемой, как бы этого ни хотелось. Качок, наверное, думал, что он жуть какой крутой, но со мной и тем более с Дэвидом он и рядом не стоял. Но донести сей факт до таких, как он, – деликатно, не ранив их гипермаскулинное чувство собственной неадекватности, – бывает сложно.
Впрочем, Дэвид решил предпринять некоторые шаги в этом направлении.
– Пляж очень просторный, – заметил он.
– Я сказал – это наше место. А ну встал и отвалил, пока мы тебя не зарыли!
Дэвид взглянул на меня, пожал плечами, и я увидела в этом жесте досаду со смехом пополам. Я вздохнула и стала собирать вещи. Дело того не стоило.
Пока Качок не заявил:
– А ты, телка, останься. Я сказал – лежи! Сладенькое нам не повредит. – И высунул язык и подергал им на манер Джина Симмонса, только до Его Рок‑величества ему было как до звезд.
Тем временем его дружки нас окружили, отрезая путь к отступлению. Я заметила, что люди, лежавшие и сидевшие по соседству, бросились врассыпную, побросав свои зонтики и полотенца, разумно полагая, что сейчас лучше быть где‑нибудь в другом месте.
Я села и подтянула колени к груди, целомудренно обхватив их руками:
– Прошу прощения. Вы, кажется, только что назвали меня телкой? Дело в том, что у меня есть имя. Более того, имена есть у всех девушек, на которых вы пялитесь. Меня, например, зовут Джоанна. Рада познакомиться. – Я медленно и зловеще улыбнулась. – А теперь забирайте своих размалеванных клоунов и найдите себе другое место.
– Пошло‑поехало, – пробормотал Дэвид. И снова улегся на спину, мирно сложив руки на груди.
Качок вылупился на меня так, словно у меня отросла вторая пара грудей.
– Чего? Это ты мне, сука, сказала, чтобы я проваливал?!
– Повторяю для ясности: да, я так и сказала. Кстати, поздравляю! Вы наконец‑то научились понимать услышанное. Ваша мамочка может вами гордиться.
Такие сложные повороты у него в голове не укладывались, поэтому он вернулся к делу:
– А ну закрой рот, сука долбаная!
Качок думал, что Дэвид сейчас кинется меня защищать, и все время косился на него. Но Дэвид лишь убрал руки с груди и улегся поудобнее, закинув их за голову.
– Не смотри на него, смотри на меня, – велела я и отбросила волосы назад. – Это наше с тобой дело, он тут ни при чем.
– Херня!
Качок решил занять активную позицию. Похоже, бойкие девушки ему на самом деле не нравились, по крайней мере, если было из чего выбирать. Он поднял огромную ножищу и с размаху опустил на живот Дэвиду. Точнее, попытался так поступить.
Дэвид не стал даже морщиться. Ему это не понадобилось – я ответила за него.
Качок громко вякнул от неожиданности, и его опорная нога погрузилась в песок фута на три – это я мгновенно распылила и высушила песок под ним, превратив в пудру. Качок замахал руками, повалился навзничь и – пуфф! – исчез в облаке пыли. Я подождала, когда он погрузится еще на пару футов, а затем снова уплотнила песок, добавила для густоты немного воды и великодушно приподняла Качка, пока рот и нос у него не оказались на воздухе и он не принялся отчаянно сопеть. Так я его и оставила – закопанным в песок по шею.
Дружки остолбенело таращились на него. Качок издал неразборчивый возглас, полный злости и страха. Большой куполообразный череп под слоем пыли стал кирпично‑красного цвета от ярости. Ну и пусть! Сколько бы Качок ни дергался, оттуда ему не выбраться. Самому – ни за что. Поразительно, сколько весит влажный песок!
Пара его дружков посмотрели на меня и Дэвида. Как минимум один из них, кажется, хотел встать на сторону Качка. Я размягчила песок и под их ногами – так, чтобы они провалились примерно на фут.
– Ой‑ой, – сокрушенно проговорила я. – Зыбучие пески. Кто бы мог подумать, что такая беда вдруг постигнет пляжи Флориды? Ну что, дружок, как тебе там?
Качок заорал. Я не стала его слушать. Легкие у него не пострадали.
– Что скажешь? – спросила я Дэвида. – Может, сходить позвать кого‑нибудь на помощь? Наверное, надо бы…
– Ты хочешь пойти прямо сейчас?
– Очень уж громко он орет. Отдыхать мешает.
Дэвид покачал головой, но мне было понятно, что он не сердится, а веселится. Я нарочито медленно собрата вещи, сложила полотенце, убрала лосьон и воду. Качок продолжат вопить, в основном неразборчиво, но время от времени знакомил меня с абсолютно новыми выражениями. Его приятели благоразумно отошли и глядели на нас, соблюдая дистанцию.
– А если бы они были вооружены? – спросил Дэвид очень тихо, перегнувшись через меня, чтобы взять корзину для пикника.
Я в ответ повела плечом:
– Мы бы все равно с ними разобрались. Честно говоря, сложно спрятать пистолет в плавках – заметут за нарушение благопристойности. Мы ничем не рисковали.
– Тебе хотелось с ним сцепиться.
– Ничего подобного, они первые начали. Я просто не стала увиливать.
Дэвид посмотрел на меня с того берега огромного океана лет. Иногда – редко, но остро – я вдруг понимала, как он стар и сколько у него опыта.
– Тебе необходимо учиться и увиливать тоже, – проговорил он. – В старые времена законы чести требовали, чтобы никто не уклонялся от вызова, – это считалось позором. Сейчас можно выбирать. Хорошо бы тебе потренироваться и в этом.
Я его поцеловала. Не могла удержаться – его губы были так близко, приоткрытые и теплые. Это было томительно, сладко, за поцелуем таилось темное упоительное обещание, что будет гораздо лучше.
– Давай туда, – показала я на дальний конец пляжа за мысом, где никого никогда не было. – С глаз долой.
– Разумно, – кивнул Дэвид. Мы двинулись по раскаленному мерцающему песку, огибая редкие коврики и зонтики зевак, которые стояли кругом и рассчитывали на продолжение концерта. – А его тут оставим?
– А что ему сделается? Я же его не придавила. Захотят – выкопают.
– Джо, да ты… – Давид осекся и остановился. Повернул голову и вгляделся в море. – Ты слышала?
Я сосредоточилась. Доносился только неумолчный рев прибоя, заглушаемый настырным нытьем Качка.
– Что – слышала?
– Кто‑то зовет на помощь.
Как только Дэвид это сказал, я заметила человеческую фигуру, поднимавшуюся из воды чуть дальше по пляжу, – мальчик, лет шестнадцати. Он упал на четвереньки в шипящую пену, и его вырвало впечатляющим фонтаном воды.
Я вытащила из сумки полотенце и помчалась к нему:
– Эй! Ты как?
Укутав полотенцем трясущиеся плечи, я стала яростно его растирать, а он кашлял, икал и выплевывал остатки морской воды, которой успел наглотаться. Вокруг рта и носа подсыхала белая пена. Парень и правда едва не утонул.
– Давай сядем. Дэвид, помоги.
Мы вывели мальчика на пляж и усадили на сухой песок, накрыв полотенцами. Его всего колотило. Кожа – в нормальном состоянии цвета слабого какао – приобрела нездоровый пепельный оттенок, а глаза были пустые от потрясения.
Я взяла его за руки и сжала их. Взгляд у него понемногу сфокусировался, отвлекся от жутких воспоминаний, мелькавших в голове.
– Как тебя зовут? – спросила я, стараясь говорить тихо и ласково. – Меня – Джоанна.
– Кэл, – ответил он, – Кэлвин Харпер. – И вдруг, будто собственное имя стало ключом к замку, запиравшему разум, его лицо вспыхнуло чувствами. Паникой. – Где Паркер? Паркер у вас?
– Паркер – это кто?
Он не ответил. Попытался встать на ноги, но я положила руки ему на плечи и усадила обратно. Когда я коснулась его кожи голыми руками, во мне пробудились силы Земли. Они поднимались медленным, теплым биением от подошв и выходили через кончики пальцев, наполняя тело Кэлвина призрачной золотой волной. Он не пострадал, просто был измучен битвой с океаном, и в легких еще остались вода с пеной, но я сосредоточилась на миг и все расчистила. Зато душа у него была полна страха.
– Паркер, – повторила я. – Паркер – это кто?
– Моя девушка, – выдохнул Кэл. Он потер лицо и коротко стриженные волосы обеими руками, словно пытался соскрести ужас и горе. – Я ее бросил. Не мог ухватить. Она тонет.
Я обернулась, посмотрела в волны и никого там не увидела.
Развернувшись обратно, я посмотрела на Дэвида, который как раз ставил на песок корзину для пикника.
– Сдается мне, мы сейчас пойдем купаться, – сказал он.
Тут уже не отвертишься.
Что меня удивило – так это то, что в воде было приятно. Я давным‑давно не плавала в океане по своей воле. Первый удар холодной волны меня огорошил, но потом тело приспособилось, и, когда прибой баюкал мои колени, я уже привыкла к воде. Рядом со мной Дэвид пристально изучал горизонт. В его глазах появился жаркий золотой отблеск – сейчас он был куда больше, чем человек. Кожу залило бронзовое сияние, словно живой металл.
– Видишь что‑нибудь? – спросила я.
– Вон она, – ответил он и показал. – Сейчас притащу. Жди здесь.
Я не успела с ним согласиться, как – бульк! – следующая волна будто стерла его с горизонта. Дэвид умел перемещаться в мгновение ока, но взять с собой меня не мог. Мне приходилось путешествовать по старинке.
Собственно, поэтому он и велел мне оставаться на месте. Беда в том, что и девушку он должен был притащить обратно по старинке. Естественно, быстрее, чем приплыл бы человек, но булькнуть ее из точки А в точку Б, не оставив частично позади, он не мог.
Ненавижу ждать! Вообще‑то, я не собиралась лезть в воду, но поплыла. Прохладная вода бодрила, а обленившиеся мышцы на внутренней стороне рук начали приятно ныть. Я шла навстречу каждой волне и уплывала все дальше и глубже. Дэвида по‑прежнему не было видно. Над головой парили белые облачка, теснившиеся на горизонте, словно пар над водой.
Я уверенно плыла в ту сторону, куда показал Дэвид. Шестым чувством изучала пространство вокруг, словно обшаривала воду радаром. Это вышло само собой, я ничего такого не собиралась делать. Поначалу ощущала лишь мелькающие мимо силуэты рыб, которые старались держаться подальше и от бурного прибоя, и от моих брыкающихся ног, но затем чувство океана стало глубже, острее, и я ощутила, как вокруг меня сплетается обширная сеть. Это было иначе, чем жить на воздухе, – ближе, что ли, теснее. Я – инородное тело в мире, который во мне не нуждался, а это очень странное чувство.
По воде до меня донесся порыв жара – приближался Дэвид, и я сменила курс, идя ему навстречу. Рядом с ним – нет, вокруг него – происходило что‑то непонятное. Вдруг он сбавил скорость.
Чтобы Дэвид тормозил! Бред! Я стала грести быстрее. Взметнувшись на гребень следующей волны, я заметила его. Он по‑прежнему двигался вперед, держа спасательским захватом обмякшую молоденькую девушку. Вдруг на моих глазах они оба исчезли под водой, словно их дернула невидимая веревка.
Дьявол!
Я нырнула.
Сначала я обнаружила девушку – она медленно шла ко дну, словно парящий призрак, мирный и молчаливый. Я схватила ее, метнулась обратно к поверхности и высунула лицом наружу. Она не дышала. Я нажала ей на диафрагму, чтобы выгнать воду из легких, и была вознаграждена – раздались кашель, плеск и натужное дыхание. Девушка дико замахала руками, но мне удалось удержать ее над поверхностью.
Куда же запропастился Дэвид?!
Я выпустила щупальца шестого чувства вниз, а не в стороны, направила их в мир тяжести и тьмы, где людей обычно не найдешь. Жизни там было в изобилии – холодной, чуждой жизни, такой непохожей на мое нынешнее человеческое обличье.
Дэвид оказался внизу – он дрался, с чем‑то большим и, очевидно, сильным, потому что джинна так просто не скрутишь. Я ощутила удары не только через воду, но и на эфирном уровне – на уровне выше реальности, в которой обитаем мы. Энергия так и крутилась, набрасывалась сама на себя извращенно и разрушительно.
А океан отзывался на схватку. Я чувствовала, как растет его беспокойство. Ведь, в сущности, океан – замкнутая система, а тут в нее вливали новую энергию. И мне все это не нравилось.
– Держись, – пропыхтела я девушке. – С тобой все будет нормально. Только без паники, о'кей?
Потом я создала вокруг нее раковину из молекул воздуха, проницаемую лишь для циркуляции газов и непроходимую для воды. Получился «мыльный пузырь», еле заметно переливающийся на солнце. Я отпустила девушку, и пузырь замкнулся. Девушка стала биться в раковине, тянула ко мне руки, но сейчас было лучше предоставить ее самой себе. Скоро она успокоится – как только поймет, что ей ничего не грозит, что она сухая и дрейфует к берегу (об этом я тоже позаботилась – направила силу в нужную сторону).
Я втянула в себя побольше перенасыщенного кислородом воздуха и нырнула в темноту.
Вода превратилась в прохладный бирюзовый купол над головой, искрящийся от ряби. Чем глубже я погружалась, тем темнее и гуще становилась синева. И вот уже она превратилась во мглу. Давление росло, наваливалось на меня. Я умела с ним бороться – не одним, а несколькими способами, но выбрала самый простой: силы Земли позволяли мне подстраивать физиологию под меняющуюся среду. К тому же я умела формировать сложные химические соединения из воздуха в легких и из воды вокруг, так что можно было наладить временную систему возвратного дыхания вроде той, которую применяют ныряльщики, опускающиеся на большие глубины. Невидимые затычки берегли уши от нарастающего давления – еще не хватало разрыва барабанной перепонки на глубине!
Я подстроила структуру глаз, чтобы они впускали больше света, но, когда нырнула еще глубже, это перестало помогать. Придется полагаться на суперзрение – нечто вроде встроенной бортовой системы навигации, которая показывает эфирные узоры окружающего мира. Было крайне неприятно понимать, какой это густонаселенный мир и как мало видно. Мимо сновали какие‑то звери – существо моих габаритов их не интересовало, но кое‑кто явно прикидывал, не выйдет ли из меня новый источник белка. Не люблю я акул! Очень сильно не люблю…
Однако встреча с самым странным хищником ждала меня впереди: я обнаружила, что Дэвид вовсю сражается с кем‑то, кого я сначала не узнала, а потом поняла. Помогла мне в этом не биология, а мифология.
Русалка.
Строго говоря, не русалка, а русал. Верхняя половина тела у этой твари напоминала человеческую, хотя мышцы как‑то не по‑нашему двигаются вокруг костей, тоже весьма своеобразных. Мне было плохо видно, а интуиция подсказывала, что надо бы разобраться. Обязательно!
Я создала между нами непроницаемый пузырек, призвала в него огонь и осветила море.
Русал бросился на меня с проворством электрического угря и схватил бы, если бы на его пути не оказался Дэвид. Я хотела рассмотреть этого гада и рассмотрела, да так, что перепуталась до полусмерти. Это вам не романтический байроновский морской принц! Представьте себе гибрид «Твари из Черной Лагуны» с акулой‑альбиносом и добавьте мускулистый серо‑стальной дельфиний хвост. При свете огненного пузырька чешуя у него радужно поблескивала, а глаза были большие и темные, кроме белых вертикальных зрачков. Зубов – куча, и все целились в меня.
Я сама не заметила, как метнулась прочь от него. Мне хотелось, чтобы нас разделяло как можно больше воды. Тварь была так ни на что не похожа, что сделалось нехорошо, будто мировоззрение вывернули наизнанку. Вообще, странно – я ведь жила в мире, который большинство нормальных людей довел бы до грани безумия.
Дэвид врезал кулаком русалу по лицу с такой силой, что гранит разлетелся бы в пыль. А русал только зашипел от ярости и впился зубами Дэвиду в запястье. У него и когти имелись – длинные, острые. Они драли Дэвиду грудь, оставляя бледные порезы. Крови не было – Дэвид подстроил физиологию и сделал ее непохожей на человеческую, чтобы не слишком пострадать.
– Вон отсюда! – заорал он на меня. Слова доносились до меня громко и отчетливо, разве что немного пискляво. – Наверх! Плыви на берег!
Он правильно говорил. Если уж Дэвиду было не справиться с этой тварью, куда мне! Я чувствована, какую мощь она источает, – русалы были ровней джиннам, то есть их водяным эквивалентом. Смотрители вроде меня редко с такими сталкивались, а если и сталкивались, редко уходили живыми.
Надо было послушаться совета Дэвида, надо! Но стоило мне стрелой кинуться к далекому голубому миру над головой, как что‑то мертвой хваткой вцепилось в мою щиколотку. Костлявыми и поразительно сильными пальцами. Я посмотрела вниз и в сумеречном водовороте суперзрения увидела второго русала. Впрочем, нет, – это была русалка, укомплектованная маленькими торчащими грудями. Она была ничуть не привлекательнее самца своего вида.
Не то чтобы я была сверхъестественно мускулистой, но обладаю способностями, которые могли бы застать врасплох среднюю русалку, и воспользовалась этими преимуществами на все сто. Послала через все тело трескучий разряд энергии – кожа от него наэлектризовалась и обожгла русалке руку. Она выпустила меня и замахнулась когтями. От них я, можно сказать, увернулась, но ей удалось прочертить сзади на правой ноге, над щиколоткой, неглубокие красные полосы. В ответ я ее хорошенько пнула, прямо в грудину. Русалка взмахнула хвостом и практически сразу выпрямилась, рванулась ко мне, разинув зубастую акулью пасть.
Я сгустила воду между нами до консистенции желатина. Русалка пыталась проплыть, но налетела на стену и отскочила. Я увидела, как на ее рыбьем лице промелькнуло недоумение. Решила, я легкая добыча! Ага, сейчас!
Все это казалось забавой, хотя забавой не было. Я понимала, что должна бы испугаться, а вместо этого мне стало интересно и жутко. По правде говоря, я изо всех сил сдерживала маниакальный хохот и не могла сосредоточиться. Сгущенная вода размягчилась, и русалка снова бросилась на меня. Я могла держать ее на расстоянии, но меня разбирал смех. Пришлось очень быстро дышать, чтобы обеспечить себе необходимое преимущество. Голова кружилась. Грудь болела. Все шло наперекосяк.
Теплые пальцы Дэвида сомкнулись вокруг моего запястья, и я сообразила, что забыла насытить легкие кислородом, – перед глазами мелькали мушки, и я едва не потеряла сознание. Расслабившись, я предоставила все Дэвиду – пусть его сила тянет меня к поверхности. Теперь я сосредоточилась на внутренних ощущениях и на том, чтобы подстроить организм к перепаду давления, зарастить рану на ноге. Еще не хватало подманить акул!
Я видела, как русал со своей самкой пытаются нас догнать, взмывают из глубины, словно серые рыбы, и моргают в сумеречном свете, преодолевая декомпрессию у поверхности. Все‑таки русалки – глубоководные твари. Самка сдалась первой и нырнула в уютную плотную тьму.
Твердые когти русала задели мою ногу, но удержать не смогли, и я видела, как он зашипел от досады, а потом взмахнул мускулистым хвостом и умчался вниз, на самое дно.
Мы вылетели на поверхность с такой скоростью, что буквально взмыли в воздух метра на полтора, а затем плюхнулись в воду. Дэвид обхватил меня руками – теплыми, настоящими, – и я жадно втягивала в себя сладкий влажный воздух.
– Я же тебе сказал плыть наверх! – крикнул Дэвид. – Обязательно нужно драться со всеми подряд?
Спорить я не стала, хотя на самом деле я просто спасала свою шкуру.
– Все нормально, – отозвалась я. Именно этого ответа он ждал. – Дэвид, у меня все нормально.
Он выдохнул, и я почувствовала, что его объятия стали еще крепче.
– На этот раз повезло, – сказал он. – Хватит, Джо, наигралась. На берег!
Мне даже плыть не пришлось – Дэвид тащил меня на буксире. Он мчался к берегу, ровно и без устали загребая воду. Краем глаза я заметила пузырь, который создала вокруг спасенной девушки. Она была уже у самого берега, ее прибило волнами. На гребне последней волны я проколола пузырь, и девушка упала в барашки, прямо на песок, в объятия своего Кэлвина Харпера.
Ну вот, хеппи‑энд!
– Кто это? – спросила я Дэвида. – Что это за… существа?
Он произнес слово, которое я не разобрала и тем более не смогла бы повторить. Словно дельфин защелкал.
– Очень могущественные, – проговорил он. – И опасные даже для джинна. А для людей и для Смотрителей…
– Смертельно опасные. Я в курсе. – Я выкашляла целую струю соленой океанской воды и убрала с лица прилипшие волосы. Мы приближались к берегу, прибой ревел. Чувствовалось, как поднимается навстречу океанское дно, теплая вода казалась приветливой. Чуть ли не безопасной. – Почему они на нас набросились?
– Просто так. Охотились. Иногда они охотятся на людей, – сказал Дэвид. – Но когда поняли, что я – это я и что ты – Смотритель, сразу кинулись к нам.
– Хотели сожрать?
– Тебя – наверное. А меня – взять в плен, – ответил Дэвид. – Они держат на дне в плену нескольких джиннов. Немного, но за тысячи лет накопилось. Вызволить их мы не можем.
Я представила себе этакий зоопарк в пустых и давящих глубинах океана. Подумала, что такое могло случиться с Дэвидом, и мне стало худо.
– Зачем им джинны?!
Дэвид мотнул головой:
– Никто не знает.
Как это было… неприятно.
Дэвид притормозил – наши ноги уже коснулись песка. Набежала волна, приподняла нас и мягко опустила.
Я обернулась, и он меня обнял. Его губы были соленые на вкус, горячие, медные и жадные. Кожа оказалась неожиданно теплой – словно нагревшаяся на солнце бронза, и было так приятно прижиматься к нему слегка озябшим телом. Вся дрожа, я его не отпускала, а волны подталкивали нас к берегу.
– Ну, – шепнула я, когда мы прервали поцелуй, чтобы глотнуть воздуху. – Ты хотел в воде… Вот она я.
– Вот она ты. – Его руки блуждали по мне, и с каждым прикосновением пальцев в меня вливался жар.
– Надо посмотреть, как там девушка, – пробормотала я, хотя на самом деле мне не казалось, что это такое уж срочное дело. Прикосновения Дэвида отгоняли все мысли.
Я увидела их отражение в его улыбке.
– За ней присмотрят, – ответил он.
Так и было. Вокруг Кэла с его девушкой уже сомкнулась небольшая толпа, а вдали показалась мигалка «скорой помощи», свернувшей с улицы к пляжу.
Даже Качку ничего не грозило: дружки выкапывали его из норы. Когда они его вытащат и увидят, что приехали «скорая» и полиция, тут же унесут свои толстые ноги с поля битвы.
Дэвид нежно поцеловал меня в лоб, и больше я ни на что не отвлекалась.
– Я люблю тебя, Джоанна!
Не то чтобы раньше он этого не говорил или говорил не всерьез. Но на сей раз он произнес эти слова с таким напряжением, что меня пробрала дрожь до костей. Я обняла его за шею и посмотрела прямо в глаза: расплавленная медь, мерцающая от страсти и нечеловеческой мощи.
– Знаю, – сказала я. – Я это чувствую каждую секунду. И я тебя люблю, Дэвид. Больше всего на свете!
Он, убрал мокрые волосы с моих щек – медленно и ласково.
– Повезло мне, – сказал он. – Так повезло, как ни разу ни в одной из моих жизней. Я постараюсь, чтобы твоя жизнь, любовь моя, была длинной и богатой. Как бы небрежно ты к ней ни относилась.
Он поцеловал меня, и на этот раз поцелуй был полон огня и жажды и превратил мое нутро в лужицу добела раскаленной лавы. Я едва замечала, как волны поднимали нас и перекатывались. Если бы океан решил напасть, то застал бы меня врасплох. Я покорилась Дэвиду и в тот миг была уверена, что он меня защитит. Как же иначе? И не от очевидных опасностей, с которыми я сталкивалась изо дня в день – случайно или сознательно, – но от меня самой.
Он огладил меня всю, и под его руками мокрый купальник растаял. Сначала верх, потом низ. Плавки Дэвид уже скинул. Теперь я чувствовала, как сильно он меня хочет, и у меня перехватило дыхание. Дэвид медленно провел пальцами от яремной впадинки вниз, между грудями, скользнул в теплой воде до самой мягкости, таившейся у меня между ног. Я ахнула, прикусила губу и закрыла глаза, отдаваясь головокружению от прикосновения его ладоней, пальцев и губ, которые пробуждали яркие островки жара у меня на шее. Вода вокруг нас разогревалась, и вот уже ласки волн ощущались так же остро, как и прикосновения Дэвида, – тысячи шепотков по коже, от которых глаза заволокло полупрозрачной дымкой чистого наслаждения.
Я обернулась вокруг него, направила его в самую свою сердцевину, и он баюкал меня на руках. В этот безмолвный прекрасный миг я стала невесомой, будто мы отрешились от всех земных уз. Любовь была медленной, всеобъемлющей и сладко‑напряженной. На коже у Дэвида остался вкус моря, жизни, всей красоты мира. Я парила с ним по воле течений, ровные волны экстаза вздымались и опадали вместе с другими волнами из воды и ветра, которые мерно бились о берег, захлестывая нас с головой.
Дэвид хотел, чтобы я отдалась ему в воде. Я хотела, чтобы он стал моим навсегда.
И там, на пляже, куда мы улизнули на полдня тайком от всех, наши желания сбылись.
ШЕРРИЛИН КЕНЬОН
Пари
(Из цикла «Повелители Авалона»)
«Прошло холодное долгое тысячелетие…»
Томас дописал фразу и задумался. Может быть, чуть меньше? Он бросил взгляд на календарь своего карманного компьютера, принесенного из тех времен, что называются XXI веком, нахмурился и тихо присвистнул.
В самом деле чуть меньше, хотя в здешних краях время не имеет значения. Но сам Томас так не считает, поэтому выбрал именно это слово, звучащее куда более сильно, чем «несколько веков». Впечатление – самое главное. Истина тоже важна, но не настолько, чтобы долго удерживать внимание публики. Новости быстро устаревают, а вот легенды… Легенды – это настоящее сокровище. По крайней мере, для обычных людей. А его самого не интересует ни богатство, ни многое другое.
Однако не стоит отвлекаться. Тысячелетие или чуть меньше, но много воды утекло с тех пор, как он потерял свободу.
«Тот, кто заключает сделку с дьяволом, будет расплачиваться целую вечность», – говаривала его бедная старая матушка. Почему Томас не прислушивался к ее словам? В этом беда всех разговоров: останавливаясь, чтобы перевести дыхание, люди больше заняты обдумыванием своей следующей фразы, чем значением слов собеседника. А Томас, безусловно, был глупым и самонадеянным юнцом. «Что понимает в жизни старуха?» – рассуждал он.
Его звали Томасом Мэлори, сэром Томасом Мэлори. Это самое главное – не забыть, обращаясь к нему, добавлять слово «сэр». Когда‑то он считал себя важной персоной. Человеком с репутацией и блестящими перспективами. Человеком со «съехавшей крышей». Тому нравилось это выражение, подхваченное Персивалем в другом столетии. Нравился своеобразный оттенок этих слов… Но вернемся к его теперешним мыслям.
Его жизнь протекала легко и беззаботно. Он происходил из знатного, состоятельного рода, из хорошей семьи. Посмотрите внимательно на слово nice, что значит «хороший», «милый», «славный». В нем четыре буквы, и это очень важно. Так называют приличных, приятных и обходительных людей. Скучных людей.
Подобно многим уважающим себя юношам знатного рода, Томас старался сбежать от этой скуки как можно дальше. Быть приличным для него означало быть слабым (weak – еще одно слово из четырех букв). Тварью дрожащей, дураком – fool (обратите внимание, что название любой низости, как правило, состоит из четырех букв, даже само слово «низость» – vile). Но Томас был кем угодно, только не дураком. Или, по крайней мере, он так думал. До того дня, пока не встретил Ее (заметьте, что слово «боль» по‑французски – la douleur – женского рода). И в этом есть определенный смысл. Вовсе не деньги, а женщины – корень всех бед (в слове «женщина» – woman – пять букв, а не четыре, как в слове «девушка» – girl, но это не более чем типичная для их породы уловка, необходимая, чтобы скрыть от нас, глупых мужчин, свою порочность и коварство).
Но вернемся к нашей истории. Томас пребывал в полном довольстве собой и своей жизнью вплоть до того рокового дня, когда появилась Она. Словно райское видение, она шла по улице в голубой, цвета неба, накидке. А может быть, и не голубой, а зеленой. Черт возьми, из глубины веков все выглядит таким нечетким и размытым! Хотя цвет одежды здесь не играет особой роли, так как в своих мечтах он всегда видел ее обнаженной.
Томас получил важный урок – никогда не раздевай мысленно женщину, способную прочитать твои мысли. Если только ты не мазохист. Мазохистом Том себя не считал. Хотя, принимая во внимание его дальнейшие злоключения, возможно, он ошибался. Лишь истинный мазохист мог так рвануть через улицу, чтобы встретиться с Мерлин и влюбиться.
Томас на мгновение оторвался от рукописи.
«А теперь, мой внимательный читатель, прежде чем ты худо подумаешь обо мне, позволь объясниться. Дело в том, что Мерлин – вовсе не имя. В древней Британии это был особый титул, и его носили как мужчины, так и женщины. В том числе и моя Мерлин – прекрасный светловолосый ангел, как позже выяснилось – отнюдь не всепрощающий. Ни одно исчадие ада не может сравниться с разгневанной женщиной.
Как это выяснилось? Смотри первый абзац, в котором я говорил о тысячелетнем заключении… или чуть меньше, но „несколько веков“ звучит не так впечатляюще, как „тысячелетие“».
Томасу стало легче, когда он написал эти слова. Хотя и ненамного. Как может человек испытать облегчение, оставаясь все в той же глубокой заднице?
«Это все равно что пить пиво с приятелями, которые тебе до смерти надоели». Хотя в нашем случае речь идет о чем‑то большем, нежели бочонок эля. Однако мы опять забежали вперед.
Томас со вздохом обмакнул перо в чернильницу и вернулся к рукописи. Поначалу, взявшись за перо и пергамент, он имел несколько иные намерения, но позже решил построить свою исповедь в строго хронологическом порядке. В конце концов, он имеет право на собственную версию событий. Или даже на единственно правдивое их изложение. Остальные могут лишь догадываться, а он точно знает, как все было на самом деле. Но это знание не дарует ему свободу. Только Мерлин может освободить его, но это уже совсем другая история.
Бедствия начались с того, что несчастный юноша потерял голову, увидев на другой стороне улицы свою Афродиту. Она внезапно остановилась и обернулась, словно что‑то потеряла.
«Меня, – подумал Том, – ты потеряла меня, а теперь я нашелся!»
Забыв обо всем на свете и мечтая услышать голос прекрасной незнакомки, пока она не скрылась из виду, он рванул через дорогу и чуть не погиб под копытами лошади – едва увернулся от мчащейся прямо на него кареты и самым позорным образом свалился в сточную канаву.
Все еще ослепленный внезапной страстью, Том попытался отжать насквозь промокшую одежду, прежде чем снова направиться к своей цели, теперь уже с большей осторожностью. Он не мог нормально дышать. Не мог ни о чем думать. Не мог смахнуть с одежды треклятую вонючую грязь. Только смотрел во все глаза на свою Калипсо, поджидающую (как ему хотелось думать), когда он подойдет и представится.
Пока Том приближался, миллионы умных мыслей и образов вспыхивали в его голове. Он намеревался поразить незнакомку своим остроумием, находчивостью и изысканными манерами (и даже больше того, если все пойдет по плану). И тут она взглянула на него. В ее пронзительных, сверкающих голубых – или, может быть, зеленых? – глазах мелькнуло любопытство.
Том глубоко вдохнул и уже открыл рот, чтобы очаровать ее своими речами, как вдруг понял, что все умные мысли предательски сбежали. В голове было до обидного пусто. Ни одного подходящего слова!
– Приветствую вас. – Он весь съежился от стыда за глупые и банальные слова, сорвавшиеся с его языка.
– И я вас, добрый сэр.
Какой тихий и чистый у нее голос! Все равно что ангельское пение. У Томаса бешено заколотилось сердце под ее пристальным, выжидающим взглядом, а на лбу выступили бисеринки пота.
«Не молчи, Том! Скажи хоть что‑нибудь!»
– Прекрасный сегодня день, не правда ли?
– Да, замечательный.
Какой идиот! От былой уверенности не осталось и следа. Пытаясь сохранить остатки достоинства, которое в данный момент опустилось ниже нуля, Том поклонился:
– Я просто хотел сказать, милая девушка, что сегодня действительно хорошая погода. Всего доброго.
Съежившись еще сильнее, он поплелся прочь, но вдруг остановился, краем глаза заметив что‑то необычное.
Будучи рациональным и здравомыслящим человеком, он принял это существо за очень большую птицу. Любой англичанин, живший в пятнадцатом веке, столкнувшись с таким чудищем, заговорил бы о драконах, хотя никто и никогда их не видел. Но сейчас это существо парило в небе, похожее на гигантского… Да, дракона! Это на самом деле был дракон – огромный, черный, с выпученными красными глазами и блестящей чешуей. Он кружил над ними, заслоняя собою солнце.
Томас испугался и бросился бежать, но вовремя сообразил, что ему представился удобный случай показать себя во всей красе. Ведь здоровый сильный мужчина произведет большее впечатление своей отвагой, чем жалкими словами. Какая женщина устоит перед победителем дракона?
Это была превосходная идея. До того момента, как дракон надрал ему задницу. Одним щелчком когтя чудовище впечатало его в стену. Оглушенный, Том упал на мостовую. Каждая частичка его тела содрогалась от боли. Боль была просто ужасной. Или ему так казалось, пока женщина не коснулась рукой его лба.
Только что он лежал на грязной мостовой, воняющей сточными водами, а в следующее мгновение оказался в роскошной золоченой кровати.
– Где я?
– Тсс, – ответил ему белокурый ангел. – Вы отравлены ядом дракона. Лежите смирно и позвольте мне вас вылечить, иначе вы непременно умрете.
(Не правда ли, у меня были причины, чтобы начать дергаться?!)
Не желая умирать (поскольку был глупцом), Том выполнил ее просьбу. Он лежал, любуясь точеными чертами ее лица. Она была прекрасна, изящна и милосердна.
– Как вас зовут, моя госпожа?
– Мерлин.
Он решил, что это имя совсем не подходит такой миловидной женщине.
– Мерлин?
– Да‑да, успокойтесь.
Впервые в жизни Том подчинился чьему‑то приказу. Он лежал с закрытыми глазами, жадно вдыхал аромат сирени, который хранила эта кровать, и думал о том, не спала ли здесь раньше Мерлин. А затем подумал о других делах, которыми можно заниматься в кровати… Особенно вдвоем.
– Прекратите немедленно!
Он открыл глаза, услышав ее сердитый возглас.
– Что прекратить?
– Думать об этом, – резко ответила она. – Я слышу все ваши мысли, и они меня смущают.
– Почему?
– Потому что я – Мерлин и должна хранить целомудрие. Таким мыслям не место в моей голове.
– Но ведь это мои мысли, госпожа, а не ваши, и, если они вам не нравятся, почему бы вам от них не закрыться?
Она одарила его ослепительной улыбкой:
– А вы, оказывается, наглец, Томас. Возможно, мне следовало позволить мандрагору проглотить вас.
– Мандрагору? Это такой корень?
– Нет, это дракон, – объяснила она. – Он может принимать облик как дракона, так и человека, отсюда и название.
Что ж, это многое объясняет. Но в голове Тома по‑прежнему стоял туман.
– Но ведь он нападал не на меня, а на вас. Почему?
– Меня выслеживает один могущественный колдун, а мандрагор чувствует мое присутствие. Именно из‑за этого я редко отваживаюсь появляться в мире людей. Чем более мощной магией ты владеешь, тем проще магическим тварям тебя отыскать.
– Значит, вы враги? – догадался он.
Мерлин кивнула:
– Они служат фее Моргане.
Том позволил себе усмехнуться:
– Сестре короля Артура.
Мерлин не поддержала его веселье:
– Да, именно ей.
Серьезное выражение ее лица и интонации голоса отрезвили его.
– Так вы не шутите?
– Ничуть. Легенды о короле Артуре правдивы, хотя все намного сложнее, чем рассказывают менестрели. Мир Артура огромен, и битва идет не только в нашем времени, но и в будущем.
Томас не мог понять, что его больше восхищало – прекрасная женщина, которой он мечтал обладать, или мысль о том, что Камелот действительно существует.
Следующие шесть дней, пока Том поправлял здоровье после нападения дракона, он провел на сказочном острове Авалон, слушая рассказы Мерлин об Артуре и его рыцарях. Более того, он их даже видел. Во всяком случае, некоторых, все еще живущих на острове. Целую неделю он прогуливался в сказочных местах и здоровался за руку с легендами. Оказалось, что здесь обитает множество сородичей Мерлин. А кто‑то скрывался в мире людей, чтобы Моргана не смогла использовать их самих и их талисманы, обереги для злых дел.
Страшная война продолжалась, для нее не имели значения ни время, ни расстояние. В конечном счете судьба мира окажется в руках победителя.
– Я хочу стать одним из вас, – признался Том вечером седьмого дня. – Хочу помочь вам защищать мир.
Глаза Мерлин потускнели.
– Нет, Томас, это не ваша судьба. Вы должны вернуться к людям и жить так, как жили раньше.
Ее слова звучали достаточно откровенно, но Том уже не был тем простаком, что неделю назад появился на Авалоне. Он сильно изменился за это время.
– Но я не смогу жить как прежде, теперь, когда знаю правду!
Она отодвинулась от него:
– Сможете, Томас… Я вам обещаю.
В этот момент у него все поплыло перед глазами, зрение отказало и мир погрузился во тьму.
Наутро Том очнулся в своей кровати, в собственном доме, в старой доброй Англии. Он отчаянно хотел вернуться на Авалон, но все вокруг уверяли его, что это был лишь сон.
– Всю неделю вы находились дома, – подтвердила экономка.
Но Том все равно не верил. Как можно было поверить? Он же не заболел и не в бреду все видел. Это просто невозможно! Но реальность был такова (reai – еще одно слово из четырех букв, которое порой приводит мужчин на край пропасти).
Со временем Том привык к мысли, что ему все привиделось и страна Мерлин существует лишь в его воображении. Где же ей еще быть? Он вернулся к своей обычной жизни: играл в карты, дрался по поводу и без, распутничал и пил, пил, пил… До той самой ночи.
Да, это случилось ночью (в английском слове night пять букв, а во французском nuit – четыре, и в данном случае французы прозорливее англичан). Том заглянул в свою любимую таверну, где уже собрались его не слишком добродетельные друзья. Все сидели, уткнувшись носами в кружки, как вдруг Джеффри – а может быть, Генри или Ричард – предложил пари: тот, кто расскажет самую интересную историю, получит в награду кошелек с монетами (заметьте, монета – coin – еще одно слово из четырех букв). Никто не знал, сколько денег в кошельке, поскольку все уже были пьяны и не беспокоились из‑за такой чепухи. Вместо этого они принялись рассказывать свои истории, а сидящие за столом потаскушки должны были определить победителя. Том, тоже изрядно набравшийся, ласкал свою девицу и не заметил, как к столу приблизился незнакомец. А пари тем временем продолжалось.
– Все это очень мило, – заявил Том, когда Ричард закончил свой вольный пересказ одной из книг Чосера (весьма далекий от оригинала). – Однако я, Томас Мэлори… сэр Томас Мэлори, могу вас всех обставить.
– Разумеется, можешь, Том, – хихикнул Джеффри и рыгнул. – Ты всегда что‑то выдумываешь.
– Нет, это не выдумка… Я слишком пьян, чтобы выдумывать. Все произошло на самом деле.
Он протянул свою кружку, чтобы в нее долили эля, и начал рассказ. Сначала он хотел поведать друзьям историю о незадачливом арендаторе, которую слышал от своего отца. Однако, пока он вспоминал подробности (выпивка частенько проделывает сложные фокусы с нашей памятью), на ум пришла история о короле Артуре, рассказанная Мерлин. По крайней мере, ее часть. Если бы за Томом водилась склонность приукрашивать правду, здесь он получил бы полную свободу. Но, кое‑что перепутав, в основном он рассказал все, как слышал. В конце концов, разве он кому‑нибудь навредит своим рассказом? Ведь ему все привиделось, а история получалась занятная.
Он смутно помнил, что его признали победителем пари и он принес приз к себе домой. Внутри кошелька лежали всего две монетки – поистине жалкое вознаграждение.
Затем, еще до того, как Том осознал, что произошло, к нему стали приходить люди и восхищаться книгой, которую он якобы написал. Том решил, что глупо отказываться от славы, и всячески им подыгрывал. Пока не увидел саму книгу. Вот она, во всей красе и с его именем на обложке.
Ни один человек не разрушил собственную жизнь так же легко и быстро, как это сделал Том, едва книга приобрела широкую известность. Еще мгновение назад он спокойно лежал в своей постели и вдруг очутился в крохотной и невообразимо тесной келье. А рядом стояла женщина, похожая на разгневанного белокурого ангела.
– Мы встречались раньше? – поинтересовался Том.
Она сверкнула глазами, и в ее руках откуда ни возьмись появилась книга.
– Как ты посмел это сделать?
Повинуясь инстинкту самосохранения, Том задал вопрос, который всегда доставлял мужчинам одни неприятности:
– А что я такого сделал?
И, как многие мужчины до него (и после него, не так ли, друзья?), слишком поздно понял, что лучше было промолчать.
– Ты раскрыл нашу тайну, Томас, и заслуживаешь смерти, потому что из твоей книги враг узнал, где нас искать.
Внезапно полузабытые видения вернулись и он вспомнил все до мельчайших деталей. Да, это были не видения.
Повелители Авалона существовали на самом деле, как и фея Моргана. Мерлин правила потомками рыцарей Круглого стола, а Моргана возглавляла Черный крут. Две силы, сражающиеся за власть над миром.
Однако Том не смог удержаться еще от одного вопроса:
– Если вы такие всемогущие, Мерлин, почему не подумали о том, что книга может быть написана, когда возвращали меня в мой мир?
Есть три вещи, о которых не следует спрашивать женщину: ее возраст, вес и «а что я такого сделал?». Но Том умудрился задать еще более опрометчивый вопрос.
«Именно из‑за него я гнию здесь и останусь до тех пор, пока Мерлин не сменит гнев на милость».
Том взглянул на карманный компьютер и снова вздохнул. На Авалоне время не имеет значения, но смерть лучше этой пытки вечностью.
МЕЛДЖИН БРУК
В овечьей шкуре
Пять лет назад Эмма Купер подумала бы, что эта шина лопнула посреди заметенного снегом шоссе лишь потому, что была старой и плохой. На самом же деле «плохим» оказался металлический шарик со множеством заостренных шипов, который она выковыряла из протектора. А еще хуже было то, что на обочине дороги в двадцати метрах позади ее джипа остановился грузовик с включенными фарами.
Шиномонтажная лопатка в руке Эммы звякнула о зажимную гайку, которую она успела ослабить. А домкрат остался лежать на заледеневшем асфальте возле переднего колеса. Не так уж и долго она провозилась. Должно быть, этот грузовик дожидался ее где‑то в стороне от дороги, а потом поехал следом, скрываясь за темнотой и густым снегом.
«Только не паникуй», – приказала себе Эмма и глубоко вздохнула, стараясь унять нервную дрожь. Сейчас действительно было не самое подходящее время для паники.
Эмма не спеша разогнула спину, продолжая крепко сжимать в руке лопатку. Двигатель грузовика перестал реветь. Только стук ее сердца нарушал снежное безмолвие, накрывшее шоссе.
«Спокойствие, только спокойствие». Она резко дернула дверцу джипа, проскользнула на водительское сиденье и тут же закрыла замок.
Эмма уже пять лет жила в Сиэтле, но следила за новостями с родины. За последние полтора года на этом безлюдном участке Орегонского шоссе были обнаружены четыре брошенных автомобиля, причем все с проколотыми шинами. И каждый раз спасатели находили в окрестных лесах трупы женщин, изнасилованных и задушенных.
Громко хлопнула дверь грузовика. «О господи!» Эмма посмотрела в зеркало заднего вида, но яркий свет фар не позволил ничего разглядеть. Правой рукой она нащупала на заднем сиденье сотовый телефон.
Уже сколько лет она не набирала этот номер, но все еще помнила его наизусть. После третьего гудка Натан Форрестер ответил хрипловатым со сна голосом.
– Привет, шериф Дадли. – Эмма разглядела в зеркале темный силуэт высокого мужчины в длинном пальто и ковбойской шляпе, но не могла с уверенностью сказать, есть ли у него какое‑то оружие. – Я стою на обочине шоссе с монтажной лопаткой в руках, и мне очень нужна помощь.
– Эмма, боже мой! Ни в коем случае не соглашайся, чтобы тебе помог кто‑то чужой.
– И не собираюсь. – Она неотрывно смотрела в зеркало. Незнакомец преодолел половину разделявшего их расстояния. Девушка судорожно, до крови из‑под ногтей вцепилась в лопатку. «Только спокойствие». – Но боюсь, что он все равно не отстанет.
Она услышала, как Натан выругался и зашлепал босыми ногами по деревянному полу.
– Где ты находишься? У тебя все тот же джип?
– В десяти милях от поворота на Пайн‑Блаффс. А джип – да, тот же самый.
– Хорошо, Эмма, я скоро приеду, но и ты не должна оставаться на месте. Включай первую передачу. Руль будет немного уводить из‑за спущенного колеса, но ты справишься. Уезжай оттуда к чертовой матери.
Придерживая телефон плечом, Эмма повернула ключ зажигания. Двигатель заработал. Темная тень мелькнула за дверцей.
Девушка оглянулась, и в этот момент тяжелый домкрат разбил боковое стекло.
Все оказалось хуже некуда. Стекло разбито, дверца распахнута настежь, снег вокруг забрызган кровью. Натан выскочил из своего «шевроле‑блейзер» с пистолетом в руке, незашнурованные ботинки заскользили по обледеневшей дороге. Он подкатился к джипу и заглянул внутрь.
Там никого не было.
Он набрал полную грудь воздуху, словно впервые с того мгновения, как услышал в трубке звон бьющегося стекла и пронзительный женский крик, и заорал на весь лес:
– Эмма!
Эхо умолкло, оставив после себя тихий шелест падающего снега и приглушенное бормотание мотора. Цепочка из кровавых пятен и грязного снега уходила в сторону от джипа. Натан пошел по следу. Ледяной ветер хлестал его по лицу.
С опушки леса донесся хруст сломанной ветки. Натан оглянулся и напряженно всмотрелся в темноту. Лунный свет едва пробивался сквозь стену деревьев, между стволами сосен плясали отблески красных и синих огней «блейзера». Мужчина насторожился, когда чья‑то тень мелькнула в зарослях. По‑кошачьи круглые глаза как будто отразили мерцание автомобильных сигналов. Натан достал из кармана фонарь и включил его.
Яркий луч выхватил из темноты бледное лицо Эммы. Девушка тут же подняла руку, защищая глаза от света.
Слава богу, жива! Колени Натана подогнулись, но он каким‑то чудом устоял на ногах. Луч фонаря опустился ниже, осветив пятна крови на свитере и джинсах девушки, и сердце Натана едва не оборвалось. Он бросился к ней прямо через сугробы:
– Ты ранена?
– Нет, – спокойно ответила она, опуская руку. – Он уехал. В сторону Пайн‑Блаффс.
И вероятно, свернул на боковую дорогу. Натан никого не встретил по пути сюда.
– Это твоя кровь?
– Не моя. Я так перепугалась, что укусила его.
Она откинула голову назад, так что стали видны кровавые следы на щеке и бледное пятно на подбородке.
– Ну и хорошо, – пробормотал он, осторожно поворачивая ее к себе лицом.
На виске у девушки кожа была содрана, под короткими темными волосами вздувалась багровая гематома.
– Нет, не хорошо, Натан. Это совсем не хорошо, что я укусила его, – вздохнула она, а потом вздрогнула, когда он коснулся пальцем ее ушибленного виска. – Он ударил меня домкратом.
Домкратом по голове? Как она вообще стоит на ногах после такого удара? Вряд ли этим все кончится. Скорее всего, Эмма держится только на адреналине. Натан обнял девушку за плечи и развернул в сторону дороги:
– Поехали домой.
«Домой. Вместе. Наконец‑то!» Правда, он представлял ее возвращение несколько иначе.
И только одному Богу известно, зачем она вообще уезжала.
Эмма ждала Натана в машине, пока он говорил со своим помощником Осборном, приехавшим на несколько минут позже. Она протянула озябшие руки к обогревателю, а он тем временем вытащил ее чемодан из багажника джипа. Тающий снег сделал его темные волосы совсем черными. Натан примчался сюда без шляпы, в незашнурованных ботинках, даже не сменив клетчатые фланелевые пижамные штаны на что‑то более подходящее. А жилет из овечьей шкуры он догадался застегнуть на голой груди, лишь когда подъехал Осборн.
– Если твой помощник расскажет кому‑нибудь о том, что здесь произошло, это дело не удастся замять, – сказала она, когда Натан устроился на месте водителя.
Он оглянулся на Осборна, и Эмме стало не по себе от его жесткой усмешки.
– Не расскажет. В прошлом году я застал его в комнате отдыха поющим песню Бритни Спирс, да еще и подтанцовывающим.
– А как ты узнал, что это Бритни Спирс?
– Мне чертовски повезло, что он не задал этот вопрос, правда? – Натан развернул машину и помахал рукой, проезжая мимо Осборна. – Как твоя голова, не болит?
Она коснулась опухшего виска и поморщилась:
– Не очень. Только когда ее трогаешь.
– Ну так…
– …не трогай ее. – Их глаза встретились. Эмма рассмеялась, вспомнив, как шесть лет назад упала с лошади и у нее потом долго болела рука, а еще сильнее страдало самолюбие. В тот раз тетя Летти дала ей точно такой же совет: «Не трогай ее». – Да, я помню.
Еще раз оглядев ее с ног до головы, Натан перестал улыбаться.
– Мы заедем к Летти, чтобы она полюбовалась на твои синяки, а потом я заберу вас обеих к себе.
Старенький домик тети Летти отделяла от особняка Форрестеров лишь узкая дорожка.
– Ты думаешь, это необходимо?
– Да. – Зеленый огонек приборной панели освещал его хмурое лицо и скривившиеся в усмешке губы. – Можно с уверенностью сказать, что преступник – кто‑то из местных. Даже если мы попытаемся сохранить происшествие в тайне, он все равно поймет, что это была ты.
И всем в городке известно, где живет тетя Летти, к которой приехала племянница.
– Он будет охотиться за мной?
– Если думает, что ты его узнала, обязательно будет. Никто прежде не уходил от него живым.
Эмма уже сказала Натану, что этот человек ей незнаком. Но она наверняка опознает его, если встретит снова. Или почувствует его запах. Но еще раз попробовать его на вкус Эмме не хотелось.
– Я очень сильно его укусила, – напомнила она.
– Могу себе представить. – Натан взглянул на плечи девушки. Резкий, с металлическим привкусом, запах крови, пропитавшей ее свитер, заглушал даже специфический аромат виниловых, землистого цвета сидений. Но Эмма все же смогла различить и слабый намек на недавно выпитый кофе, и запах только что пережитого испуга, исходящий от кожи мужчины. – Мы будем искать человека с поврежденной рукой. Но сейчас холодно, и все носят перчатки. Даже если бы ты прокусила ему палец насквозь, он сумел бы это скрыть.
Эмма почувствовала приступ тошноты. Если бы просто прокусила!
– У его машины дизельный двигатель. Вероятно, это большой грузовик, потому что фары находились очень высоко над землей.
– Хорошо, Эмма, это поможет нашим поискам. – Он провел рукой по лицу и включил стеклоочиститель, чтобы смахнуть со стекла снежные хлопья. – И о чем ты только думала, отправляясь в путь ночью, да еще в такую непогоду?
Она думала, что, даже если бы ее джип застрял в снегу или съехал в кювет, она все равно была бы счастлива. Расстояние до тети Летти сокращалось будто само собой, без каких‑либо усилий с ее стороны. Ей было весело и спокойно.
– Разумеется, я не рассчитывала, что серийный убийца захочет проколоть колеса моей машины. – Эмма дождалась, когда Натан обернется и встретится с ней глазами. – Ты сердишься на меня, потому что сам испугался. Но я ведь тоже испугалась. Чуть с ума не сошла!
Стиснув зубы, Натан смотрел на дорогу сквозь лобовое стекло.
– Но сейчас ты уже успокоилась.
Да, успокоилась, но вряд ли сможет долго сохранять спокойствие. И дело не только в запахе крови, но и в том, что Натан сидит рядом.
– Доверяй мне, – тихо произнесла она. – И это успокоит меня лучше всего.
Тетю Летти невозможно было сбить с толку, даже разбудив в два часа ночи и рассказав о встрече с серийным убийцей. Впрочем, ничего другого Эмма от нее и не ожидала. Тетя Летти отреагировала на рассказ так же, как и в тот раз, когда племянница прямо у нее на глазах превратилась в волка: посмотрела на нее холодными как сталь глазами, лишь слегка поджав губы.
Затем тетя приказала Эмме сидеть на кухне, а сама отправилась в кладовую за аптечкой. Она не успела причесать после сна свои седые волосы, из‑под ее зеленого махрового халата выглядывала знакомая фланелевая ночная рубашка с цветочным узором и кружевами по краю. Ее морщинистые узловатые пальцы осторожно промыли ссадину на лице девушки.
– Значит, молодой человек, – обратилась она к Натану, бинтуя Эмме голову, – вы приглашаете нас к себе, опасаясь, как бы убийца не продолжил преследовать мою девочку?
– Да, мисс Летги, – ответил Натан из дверей кухни.
Эмма подумала, что если бы он прихватил с собой шляпу, то сейчас смущенно мял бы ее в руках. Прежде чем уйти на покой, тетя работала учителем и медсестрой в крохотной городской школе, так что ни один местный житель в возрасте до пятидесяти лет не посмел бы обращаться к ней с меньшим почтением, чем Натан.
– А что об этом думает Эмма?
– Она не возражает.
Тетя Летти удивленно вскинула брови.
– Вы чего‑то недоговариваете? – проворчала она. – Мне всегда казалось, что Эмма сама в состоянии справиться с любыми трудностями.
– Я укусила его, – призналась Эмма, глядя ей прямо в глаза. – Он опасен, и дальше все будет еще хуже.
– В таком случае, мне кажется, нужно кое‑что объяснить Натану, пока все не стало еще хуже, – сказала Летги, распрямляя спину. – Может быть, ты начнешь прямо сейчас, пока я собираю вещи?
Эмма со вздохом наблюдала, как Натан посторонился, давая тете пройти в коридор. Конечно, Летти решила правильно. Вот только решить проще, чем сделать. Намного проще.
Но ведь именно для этого Эмма и вернулась домой, разве не так? Ей действительно нужно кое‑что объяснить.
И все же она надеялась, что это произойдет не так скоро.
– Ты тоже могла бы переодеться, – заметил Натан. Его почтительный тон исчез так же быстро, как и появился. Испуг и раздражение тоже прошли. Их место заняли предположения и догадки. Прищурившись, он оглядел ее с головы до пят. – Мне понадобится твоя одежда как вещественное доказательство. И вряд ли ты захочешь получить ее назад.
– Прекрасно. – Эмма ухватилась за край испачканного в крови свитера, но остановилась в нерешительности. – Ты так и будешь на меня смотреть?
– Да, если ты собираешься раздеваться прямо здесь.
Не проронив больше ни слова, она стянула с себя свитер через голову. Девушка понимала, что Натан просто дразнит ее. Но улыбка замерла на его лице, когда Эмма сняла футболку и бросила ее поверх свитера. А затем начала выбираться из джинсов.
Она слышала, как Натан приблизился к ней, как участилось его дыхание. Мужчина оперся руками о стол с обеих сторон от ее бедер, образовав над ней высокую арку из собственных плеч.
– Эмма, прекрати!
Вместо ответа, она лишь что‑то сдавленно прохрипела, отпихнула ногой джинсы и осталась стоять перед ним в одних только трусиках и лифчике.
Лицо Натана потемнело, он шумно и глубоко дышал.
– Мы долго притворялись просто друзьями. Но я больше так не могу. После того, как ты позвонила мне среди ночи и я услышал твой отчаянный крик и даже не знал… – Он запнулся на полуслове и прижался к ее спине грудью. – Так что тебе стоило хоть немного подумать, прежде чем начать раздеваться в моем присутствии.
Чтобы устоять на ногах, она ухватилась за его руку:
– Я подумала, Натан. Я думала о тебе целых пять лет.
– Вероятно, не очень часто. – Он освободил руку от ее пальцев. – Потому что все эти пять лет ты так и была в Сиэтле.
Она скрестила руки на кружевном лифчике:
– Ты тоже почему‑то не примчался ко мне сломя голову.
Он долго смотрел на нее, затем повернулся к двери, качая головой:
– Ты всегда задаешь вопросы, на которые у меня нет ответа.
– Я ни о чем тебя не спрашиваю.
– Да, конечно. Какой чемодан ты возьмешь?
– Тот, что поменьше, – удивленно моргнув, ответила она и еще долго прислушивалась к его удаляющимся тяжелым шагам, что сначала прогрохотали по веранде, а потом заскрипели по снегу от крыльца до машины во дворе.
Летом Пайн‑Блаффс нравился Эмме больше, чем зимой. Когда ей исполнилась шестнадцать, мать отправила дочку на все каникулы к тете Летги, уверяя, что вдали от большого города девушке будет хорошо. А следующие шесть лет Эмма сама просилась сюда. Натан был одной из причин, потому что мать оказалась права: в Пайн‑Блаффс ей действительно было хорошо. Она любила окрестные леса с толстым ковром сосновых иголок на бурой земле, любила сам городок, в котором всего три светофора и ни одного фастфуда.
Эмма возвращалась сюда и на школьные каникулы, и когда училась в колледже. Собиралась продолжать и дальше, после получения ученой степени. Но затем ее планы изменились.
Вероятно, Натан тоже вспоминал то последнее лето и прогулку вокруг озера, когда даже воздух между н
