– Я принесла вам кое‑какую одежду, – сказала она. – Надеюсь, по размеру подойдет. Если нет, можно вернуть вещи в магазин. Это совсем рядом, на одной улице с нами.
Девушка положила на мою кровать несколько пакетов. С ночи прогона сквозь строй я почти не выходила, а уже прошло два дня. Я была смущена и озадачена. Сценарий о несчастной девушке, находящейся в плену у волков, менялся на ходу: теперь я заранее чувствовала, что пойдет дождь, слышала слабые и отдаленные звуки, недоступные человеческому уху, то и дело видела сны о том, как превращаюсь в волчицу, и мой мозг больше не воспринимал их как кошмар. Скорее, как нечто увлекательное и волнующее.
В этой комнате я пряталась от своей растущей с каждым днем тяги к Даниэлю. Его запах я чуяла лучше, чем запахи пищи. Как только он заходил в комнату, начинала следить глазами за его передвижениями, а если он оказывался рядом, еле себя сдерживала, чтобы не дотронуться до него. Прежде мне не случалось испытывать ничего подобного. Хуже того – Даниэль, похоже, прекрасно знал, что я чувствую.
Несколько раз за эти два дня он пытался поговорить со мной, но я, не будучи уверена, что выдержу это, отказывалась. Надо же! Ей бы думать о том, что вот‑вот станет монстром, а она предается сладострастным мечтаниям о своем тюремщике. Приближавшееся полнолуние висело надо мной как топор палача. Сейчас я еще могла себя как‑то контролировать, но знала, что немедленно утрачу эту способность, как только на небе покажется призрачно‑желтый шар. Некая первобытная часть меня даже ждала этого.
– …пожалуй, можно выкупаться, – говорила между тем девушка. – Мне это всегда помогает, когда настроение плохое.
– Что? – Я вдруг поняла, что давно ее не слушаю.
– Горячие источники, – повторила она. – Они есть и в черте города, и в лесу. Я купила вам купальник. Это лучше, чем сидеть в душной комнате день и ночь.
В лесу. С ней вдвоем. Я бросила на нее быстрый, незаметный взгляд. Возможно, это шанс. Маленькая и хрупкая, на вид не более девятнадцати‑двадцати лет. Кажется, славная. Будем надеяться, что доверчивая.
– Да, конечно. Спасибо, – улыбнулась я. – Простите, я не запомнила, как вас зовут.
– Лорелл, – с улыбкой ответила она. – Вы пока переодевайтесь.
– Нельзя ли пойти к тому источнику, где поменьше народу? Я… несколько стесняюсь появляться в купальнике.
Это была ложь. Да я выросла на озере Мичиган. Но она‑то этого не знает.
Лорелл кивнула:
– Конечно.
Я понизила голос до шепота:
– Ему ведь не обязательно идти с нами, правда? – спросила я и кивнула на дверь, за которой был Даниэль. – Он следует за мной как тень. Признаться, я от этого устала.
Она ответила тоже шепотом:
– Я поговорю с ним.
Так и есть: милая и доверчивая. А вдруг мне повезет?
При других обстоятельствах я была бы потрясена красотой ландшафта. Домики стояли на приличном расстоянии друг от друга – здесь уважали частную жизнь. Над ними величественно нависали горы. Подножия заросли лесом, что придавало местности еще более защищенный и живописный вид. Над теплыми источниками уютно и соблазнительно поднимался пар.
Но, погрузившись в теплую воду с пузырьками, я немедленно вспомнила ванну в своей квартире. Тоска пронзила меня при мысли о родителях, которым я собиралась позвонить перед отъездом в отпуск; о старшей сестре Ли; о племяннике, появившемся на свет всего месяц назад; о сотрудниках, благодаря которым долгий рабочий день с девяти до пяти проходил быстрее; о моей лучшей подруге Бренди; о ее бойфренде Томе, который перед их уходом по секрету признался мне, что собирается сделать ей предложение. Увижу ли я их еще когда‑нибудь?
«Увижу, – твердо пообещала я себе. – Выберусь! Найду врача, который меня вылечит. Главное – сбежать отсюда. Остальное потом».
– Ну как, лучше? – спросила Лорелл. Она прислонилась спиной к краю котловины.
– Да, – ответила я, не покривив душой. Я наметила план, последую ему, и будь что будет.
– Не знаю, почему вы стесняетесь появляться в купальнике, Марли, – продолжала Лорелл. – Вы очень хорошенькая. Финн уже заинтересовался вами.
– Финн? – тупо спросила я.
– Мой двоюродный брат. Тот парень с черными волосами. Вы познакомились с ним позавчера, как и со мной.
А, да!
– Он очень молод, – нейтрально ответила я.
Она рассмеялась:
– Ему сорок два.
У меня отвалилась челюсть, когда я вспомнила этого молодого, всегда готового пофлиртовать парнишку.
– Не может быть!
Лорелл искоса взглянула на меня.
– У нас есть некоторые преимущества, – небрежно бросила она. – Вы ведь знаете, что у собак один год соответствует семи человеческим? Так вот у нас – наоборот. Вы ведь уже почувствовали, что у вас все заживает быстрее, чем у людей. Кроме того, сменив обличье, мы обретаем такую полноту восприятия мира, что вряд ли кто‑нибудь из нас предпочел бы быть просто человеком.
Я изумленно слушала. Они не переставали меня удивлять.
– А вам сколько лет? – спросила я наконец.
Лорелл уютно устроилась у края узкой котловины.
– Мне всего двадцать, но так, как сейчас, я буду выглядеть очень долго. Возраст незаметен, слава богу, на всем протяжении периода половой зрелости. Представьте: быть молодой сорок лет!
Я не могла себе этого представить.
– А Даниэлю сколько?
– Пусть он сам скажет вам, сколько ему лет, – ответила Лорелл с лукавой улыбкой, от которой мне стало как‑то не по себе.
– Что вы улыбаетесь?
– Да так, ничего.
Черт побери! У нее явно чешется язык сказать больше. Я придвинулась к ней ближе и прошептала:
– Что?
Лорелл прямо расплылась в улыбке:
– Когда кто‑нибудь так беззащитен, как вы сейчас, что, кстати, нечасто бывает, Даниэль, конечно, опекает его и вводит в Стаю. Но он не наблюдает за этим человеком так пристально и постоянно. Даниэль уважает частную жизнь. Он никогда еще никого не держал у себя дома четыре дня подряд, даже подружки у него не жили так долго. К тому же он не разрешил Финну навестить вас и… В общем, он ведет себя как собственник. Так волк обычно ведет себя со своей будущей подругой.
Я была потрясена и одновременно испытала торжество. Итак, Даниэль видит во мне свою будущую подругу. Значит, не только он на меня произвел такое сильное впечатление?
Правда, возникает куча дополнительных проблем. Когда я думала, что он просто выполняет свои обязанности, это было одно. Но теперь, когда я знаю, что он чувствует ко мне то же, что и я к нему, – совсем другое! Мне будет гораздо труднее себя контролировать. Надо скорее бежать.
В конце концов, Лорелл могла и ошибиться! Возможно, Даниэль не отпускает меня лишь потому, что понимает: я не смирилась со своей судьбой. Как бы там ни было, я должна воспользоваться шансом. Не просто же так согласилась на прогулку и купание!
Я поежилась и скривилась, как от внезапной боли.
– В чем дело? – забеспокоилась Лорелл.
– Спазмы. – Я опять поморщилась. – Месячные пришли. Вы не окажете мне услугу? Не хотелось бы, чтобы по ногам текло, когда буду возвращаться в город. Не могли бы вы принести мне тампон? Я подожду здесь.
Я вылезла из воды и, завернувшись в полотенце, села на один из больших камней неподалеку от источника. Вся надежда была на то, что Лорелл из женской солидарности сделает глупость.
Она так странно на меня посмотрела, что я прокляла себя за то, что не придумала какого‑нибудь другого повода отослать ее. Что ж, у меня не было времени строить хитроумные планы. Но все‑таки она улыбнулась:
– Сейчас принесу.
Лорелл встала, обернула полотенце вокруг бедер и ушла. Затаив дыхание, я дождалась, пока она скроется из виду, вскочила и что было сил побежала к ближайшим деревьям.
Глава 7
Я сразу изрезала босые ступни о камни, но решила не обращать на это внимания. Лорелл понадобится не больше десяти – пятнадцати минут. Времени мало.
Я бежала, как бегут из горящего дома, и при этом не могла не заметить, что передвигаюсь гораздо быстрее, чем когда‑либо раньше. Может быть, дело в проклятой волчьей крови, которая теперь течет по моим жилам? Быстрее же, быстрее! В горы! Там среди камней им будет труднее выследить тебя по запаху.
Лес был полон звуков: птичьих криков, шорохов, шелеста листьев, колеблемых ветром, звуков собственных шагов. Страх понемногу отступал, сменяясь необъяснимой радостью быстрого бега. Да, я спасаюсь бегством, но при этом чувствую себя сильной, свободной и дикой. Как будто лес меня ведет и подгоняет. Я побежала еще быстрее, не обращая внимания на некоторую скованность в лодыжке, оставшуюся после перелома. Деревья мелькали у меня перед глазами, все сливалось в бесформенное марево. Слегка кружилась голова, и легкость ощущалась такая, как будто внутри меня что‑то бурлило и пузырилось. Казалось, я всю свою жизнь только и ждала этого бега.
Вдруг на меня налетело что‑то твердое. Сердце и так учащенно билось, но перешло совсем в другой режим, когда я увидела, кто едва не сшиб меня с ног. Это был Даниэль. Он развернул меня лицом к себе, и орехового цвета глаза впились в меня не менее цепко, чем его руки.
– О чем вы думали? – Он с силой встряхнул меня. – Вы же в купальнике и полотенце! Надо было мне выждать и прийти за вами завтра. Замерзли бы ночью – может, поумнели бы.
Слишком много эмоций: взволнованность самим фактом бегства, разочарование оттого, что меня поймали, остаточное возбуждение после быстрого бега. Я была явно не в себе. Как будто кто‑то, прятавшийся внутри меня, наконец вырвался наружу.
Я схватила Даниэля за волосы, резко нагнула его голову и прижалась ртом к его рту. Он замер на секунду, потом его губы раскрылись, а язык нащупал мой язык. Он запустил руку мне в волосы, а другой рукой прижал меня к себе так крепко, что казалось, наши тела срослись. От него исходил такой жар, что я задохнулась, но в следующую секунду прижалась к нему еще теснее. Мне хотелось этого жара. Он зарычал, все глубже забираясь языком в мой рот. Я отпустила себя, и похоть смыла прежнюю решимость бежать. И все же…
Если ты сейчас же не остановишься, вы совокупитесь прямо здесь, на земле, как животные, в одно из которых ты превращаешься…
– Нет!
Тяжело дыша, я отпрянула от него. Даниэль ослабил объятия, но его другая рука, вынырнув из моих волос, вцепилась в мое запястье.
– В чем дело?
Я расхохоталась:
– В тебе! Во мне! Во всем!
Он убрал прядь своих длинных волос, упавшую мне на лицо, и посмотрел мне прямо в глаза:
– Все правильно, даже если ты не хочешь этого признавать.
Полотенце соскользнуло на землю, и я осталась в одном купальнике. Даниэль откровенно ласкал меня взглядом. Я задрожала и вся покрылась гусиной кожей. Как будто даже кожа рвалась к нему помимо моей воли.
Он уже не сжимал мое запястье, а нежно поглаживал его пальцами.
– Ты же хочешь меня, – прошептал он, – так почему отталкиваешь?
Я напряглась:
– Потому что еще могу тебя оттолкнуть. Ты лишил меня всех возможностей, не оставил мне выбора, но это я еще могу. И я говорю – нет!
Даниэль отпустил меня. Теплый янтарь его глаз потемнел. Он поднял с земли полотенце, протянул мне и повернулся спиной.
– Не я лишил тебя выбора, а Габриэль, – холодно сказал он. – Если останешься одна в лесу, скорее всего, умрешь от переохлаждения. Если выживешь, через неделю превратишься в волчицу и не будешь знать, как вернуть себе человеческий облик. И тогда, оказавшись в ловушке нового тела, во власти непривычных для тебя потребностей, ты повредишься рассудком. Кончится тем, что ты будешь убивать любого, кто попадется на пути, будь то мужчина, женщина или ребенок. Люди начнут на тебя охотиться. Пытаясь убить тебя, они поубивают множество других волков, но рано или поздно доберутся и до тебя. Застрелят, либо угодишь в капкан – неизвестно, что хуже. Если уйдешь сейчас, погибнут многие, в том числе и ты сама. Если вернешься со мной, никто не погибнет. У тебя есть выбор.
– Я найду врача. Меня вылечат! – упиралась я.
Даниэль хрипло засмеялся:
– Наши врачи в Стае уже много лет ищут лекарство. Не для себя, а для тех, кого заразили против воли вроде тебя. От этого нет средства, Марли. Если бы было, мы бы уже дали его тебе.
Меня охватило отчаяние.
– Ты хочешь сказать, что я никогда больше не увижу семью и друзей? Ты в лепешку готов разбиться ради своей Стаи, а мне предлагаешь просто забыть всех, кто что‑то значит в моей жизни!
Он так и стоял спиной ко мне.
– Если бы ты все эти дни не отказывалась со мной говорить, я бы объяснил тебе, что надо провести в карантине всего пару месяцев. Когда ты научишься контролировать свое тело, сможешь видеться с родственниками и друзьями. Они будут приезжать сюда, или ты уедешь, если захочешь. Конечно, тебе придется жить поближе к волкам, так чтобы, когда перевоплотишься, не пришлось бежать на четырех лапах по большому городу, привлекая к себе всеобщее внимание.
От обилия новой информации у меня чуть не расплавились мозги. Значит, я не обречена остаться здесь навсегда: Я смогу поехать домой, увидеться с родителями, сестрой, Бренди, даже со своим племянником. Надо только подождать. Научиться контролировать себя. Смогу ли я научиться существовать то женщиной, то волчицей?
Даниэль, не оборачиваясь, уходил. Сухие листья шуршали под его ногами. Я смотрела ему вслед и не двигалась. Неужели он и правда предоставляет мне выбор? Если я пойду в другую сторону, он меня не остановит?
Я решила попробовать. Повернулась и пошла в противоположном направлении. Даниэль даже не замедлил шага. Притворяется, нашептывал мой циничный внутренний голос, вернется, вот увидишь.
Я шла и шла. И он тоже. Мы отдалялись друг от друга, его шаги становились все глуше. Через десять минут я перестала их слышать.
Глава 8
Несмотря на луну, освещавшую лес, если бы не запах Даниэля, я заблудилась бы. Никогда не полагалась на свое обоняние, но сейчас, в поисках дороги к городу, пришлось. На периферии зрения в тумане проплывали красновато‑малиновые вспышки. Первые несколько раз они меня напугали, но потом я поняла, что это такое: я видела тепло, которое испускали живые существа, будто у меня появилось инфракрасное зрение.
Благодаря обострившимся чувствам я ощущала себя более человеком, чем когда‑либо, словно предшествовавшие двадцать восемь лет жизни провела в полусне, как лунатик, не замечая сверкающего и драгоценного мира вокруг.
Разумеется, я понимала, что это значит, – волк во мне готовился вырваться на свободу.
Именно поэтому сейчас, после захода солнца и появления луны, я возвращалась в город оборотней. Хочется мне этого или нет, я теперь отчасти волк. Даже если бы удалось выбраться из леса, нельзя идти к родителям, друзьям, знакомым, не выяснив, на что я способна. Если выбор состоит в том, прожить ли здесь несколько месяцев по очень странному сценарию или вернуться, рискнув жизнью любимых людей, которых я, если верить Даниэлю, однажды могу загрызть, – значит, у меня нет выбора. То есть он уже сделан.
Но не потому мое сердце вдруг учащенно забилось. Выйдя к окраине городка, я еще издали увидела мужчину, прислонившегося к дереву. Да, есть у меня и другая причина вернуться, кроме необходимости уберечь близких от опасности. Удаляясь от Даниэля, я чувствована, как ворочается внутри меня что‑то горячее и тяжелое. Это было такое же незнакомое, пугающее и одновременно волнующее ощущение, как и все, которые я испытала за эту неделю. Как он мог стать для меня так важен за такой короткий промежуток времени? Мы встречались с Полом три года, но, когда расстались, мне не показалось, что рушится мир. Удаляясь от Даниэля, я чувствовала именно это. Что за сумасшедший гормон заработал у меня внутри? Этого я не знала. Знала только, что это настоящее и что раньше со мной такого не было.
– Я думала, ты дашь мне уйти, – сказала я, – но ты еще здесь, в лесу, вместо того чтобы спокойно спать в своей постели.
Даниэль повернулся ко мне. Я подошла еще недостаточно близко, чтобы увидеть выражение лица, но хрипловатый голос звучал тревожно:
– Я отпустил тебя, но ни один волк не сможет спокойно спать, когда его подруге угрожает опасность.
Подруге… Такое простое слово, но какую власть оно имеет надо мной. В сущности, мы едва знаем друг друга. И почему, услышав это слово, я почувствовала, как внутри распространяется тепло, хотя по‑прежнему дрожала от ночного холода?
– Почему ты уверен, что я – твоя подруга?
В следующую секунду он был уже около меня, обнимал, и его горячее тело обжигало.
– Я понял это сразу, как только почуял твой запах, – сказал он тихо и властно. – Я же говорил тебе, как это бывает у волков. В тот день я вовсе не следил за Габриэлем. Он и те, кто был с ним, так замаскировались, что я не смог бы выследить их по запаху. Но я их нашел, потому что следил за тобой.
Это меня ошеломило. Дрожа, я прижалась к нему еще теснее:
– Даниэль, все произошло так быстро…
Он погладил меня по лицу:
– Это не имеет значения. Просто вдохни мой запах. И скажи, что чувствуешь.
Уткнувшись носом в его шею, я втянула ноздрями воздух, вдохнула смесь дыма, корицы и мускуса. Это было сложное чувство: полное довольство и в то же время неукротимое желание. Мне захотелось толкнуть Даниэля на землю, лечь на него, тереться о него и делать с его телом все, что захочу, не отпускать.
– Чувствую больше, чем имею право чувствовать, – сказала я дрожащим голосом.
Он наклонился ко мне и прошептал, почти коснувшись своими губами моих губ:
– Я даю тебе право считать меня своим.
И я хотела, чтобы он считал меня своей. Так вышло. Я приняла это решение или волчица внутри меня – неизвестно. Но я ощущала его правильность всеми фибрами души.
Несколько дней тому назад я спросила Даниэля, с кем я разговариваю – с ним или с волком. С обоими, ответил он. Тогда я его не поняла, а теперь понимала. Отныне я и волчица неразделимы: она – это я, но без моих страхов, сомнений и колебаний. Волчица избавила меня от всякого притворства, она‑то точно знала, что Даниэль – мой.
Теперь это знала и я.
– Пойдем домой, – прошептала я.
В этой фразе были и зов, и обещание. Я не предаю семью и друзей, но сначала мне нужно научиться жить в гармонии с волком внутри меня. Я научусь, и мой избранник поможет мне в этом.
Даниэль взял меня на руки и понес к своему дому. Я улыбалась.
ЛОРИ ДЕВОТИ
Когда летают горгульи
Глава 1
Она прикоснулась к нему. Ее пальцы были теплыми, нежными и, несомненно, человеческими. Морд Габион моргнул, его веки медленно и болезненно дрогнули. И заскрежетали, подобно камню. Собственно, камнем они и были.
Он не должен был проснуться, не мог чувствовать нежные пальцы и долетавший до него запах имбиря и специй. Он вообще ничего не должен был ощущать – и вот на тебе!
Женские пальцы пробежали по груди, проследили линию кости на кончиках сложенных крыльев, которые жаждали развернуться и поднять тело в ночное небо.
– Как тщательно тебя создавали, – прошептала она.
В глазницах горгульи шевельнулись глаза. Ей так хотелось большего – увидеть ее, но тело не было к этому готово. Каменное оцепенение еще не покинуло ее.
Девушка подошла ближе и встала на край уступа, где сидела горгулья. И Морд это тоже почувствовал – ногами, обутыми в башмаки с тонкой подошвой, которые надел в тот день, когда согласился на сделку с волшебником: навеки уснуть, с тем чтобы его враги, химеры, тоже оцепенели.
Морд и ему подобные пожертвовали свободой и жизнью во имя того, чтобы спасти мир от химер, стремящихся поработить род человеческий. Но он почему‑то проснулся. Он сглотнул, вернее, попытался сделать это движение; окаменевшее тело плохо слушалось.
Он попытался снова. Получилось немного повернуть голову, правда всего на дюйм. Женщина прижалась к нему, изучая, и ничего не заметила. Но движение получилось вполне реальным. Он пробуждался.
Интересно, его враги тоже просыпаются?
Ками Мачон вцепилась в горгулью и запретила себе смотреть вниз, сосредоточившись на выполненных с невероятным мастерством деталях крыльев и мускулов. Как жаль, что она не знает имени мастера, который так потрясающе запечатлел в белом мраморе силу и мрак существа!
Она многие годы лепила из глины, но недавно раскошелилась на глыбу алебастра. У нее пальцы чесались взяться за резец и снять первый слой камня. Но она боялась, потому что хотела, чтобы ее скульптура получилась совершенной и прекрасной, как эта горгулья.
Она скользнула рукой туда, где нижнюю часть тела статуи прикрывала странная, похожая на килт ткань. Под ее пальцами содрогнулся камень. Она тоже вздрогнула и тут же рассмеялась игре своего воображения. Скульптура казалась живой – так мастерски была выполнена, но эта вот горгулья (или, точнее, гротеск) была каменным, холодным и твердым изваянием. И не могла почувствовать, как порхает над ней ее рука, не могла реагировать на ее прикосновения.
Девушка покачала головой и передвинула ногу еще на дюйм к краю выступа. Одной рукой она держалась за горгулью, а другой потянулась к фонарику, который висел у нее на шее. Было темно, уже за полночь – только в это время она могла быть уверена, что никто не увидит и не остановит ее.
Сначала она попыталась добраться до горгульи официальным путем и хотела попросить разрешения у владельца здания рассмотреть статую вблизи. Но никто не желал с ней разговаривать. А потом случилось чудо: агентство по временному трудоустройству, где она работала на полставки, предложило ей должность в службе услуг по уборке. Сейчас остальные сотрудники ушли, а она осталась, причем могла свободно выйти на крышу здания, где находилась горгулья, наблюдая за городом со своего уступа.
Девушка включила фонарик, направила луч света на профиль горгульи и увидела, что челюсти у нее твердые и крепкие. Ками вновь рассмеялась, потому что ничего удивительного в этом не было: ведь она высечена из камня. Она посветила вниз, чтобы лучше разглядеть и ощутить запечатленную в чертах мощь, хорошенько запомнить и потом повторить в собственном творении. Лучик света заплясал вдоль карниза у ее ног и на секунду отвлек внимание.
Краем глаза она уловила движение, начала поворачиваться, и вдруг ее что‑то толкнуло прямо в спину, и Ками потеряла равновесие. Она вскрикнула, уцепилась за каменные пальцы горгульи, чувствуя, как один за другим отцепляются ее собственные до тех пор, пока держаться не осталось сил, и вот она уже летит по воздуху с двухсотфутовой высоты.
Морд услышал крик женщины и почувствовал, как с его суставов соскользнули ее пальцы. Его тело напряглось и затрепетало от неконтролируемого желания спасти несчастную. Треснула каменная оболочка. Мускулы сжались. Крылья дрогнули. Он вдохнул и заставил легкие наполниться воздухом. Снова послышался треск, на сей раз более громкий, похожий на орудийный огонь, и он освободился. Оттолкнулся от стены и несколько секунд свободно парил, упиваясь жизнью и ощущением несущегося мимо воздушного потока.
Ночной воздух казался прохладным и бодрящим, совсем таким, каким он его помнил. Раскинувшийся под ним город тоже мерцал по‑прежнему, только огней стало больше: на невероятной скорости мчались какие‑то странные яркие точки.
Женщина снова закричала, опять привлекая к себе внимание. Ее спасение не входило в его обязанности. Люди порой прыгали с крыш. До погружения в вынужденный сон ему часто приходилось видеть, как многие выбирали себе эту участь, и он не пытался их отговаривать. Все‑таки он – горгулья, а не священник. Да, он должен защищать людей, но как расу в целом, а не каждого в отдельности и не от их собственных глупостей. Если умирает слабак, мир становится сильнее – такова одна из формул, благодаря которой существа живы и здравствуют.
И все же… Он перевел взгляд на устремившееся к земле тело. Женщина махала руками, словно пыталась взлететь.
Зачем ее спасать? Нужно заняться собственными проблемами: узнать, почему он очнулся, пробуждаются ли его союзники и враги.
Она снова закричала, вернее, попыталась это сделать, и до него вновь долетел запах имбиря. Теперь женский голос, почти заглушённый ветром, звучал совсем сипло.
Стиснув зубы, он стал отворачиваться и уже перевел взгляд на дома, где до оцепенения ночевали горгульи и химеры. Но, несмотря на уверенность в правильности действий, его тело рассудило иначе. Крылья изогнулись, плечи изменили положение, и он спикировал – прямо вниз – к уже безмолвной женщине, стремительно несущейся к земле.
Мимо со свистом проносился и трепал одежду воздух. Грудь Ками сжалась от страха с такой силой, что она не могла вдохнуть. Она падала… падала. Мозг вопил что есть мочи и командовал схватиться за что‑нибудь, чтобы остановить падение, но уцепиться было не за что. Только злой ветер кружил вокруг и завывал в ушах. Она умрет. Смерти не миновать.
Эта мысль эхом металась в мозгу. Да, она умрет, и сама в этом виновата. Только идиотка способна лезть на карниз, чтобы поближе разглядеть статую!
Ками зажмурилась и попыталась прижать руки к телу, но не смогла – не давал ветер.
По щекам струились слезы, мир ее темнел… И вот совсем померк.
Секунду она летела вниз, забыв, где находится и что происходит. Внезапно что‑то налетело на нее, схватило и ошеломило. Несмотря на страх, Ками широко раскрыла глаза. Земля… Она уже ударилась о землю? Или выжила?
Ками все еще летела, причем быстро, но уже не вниз, а в сторону. Ее что‑то несло прочь и держало… похоже, в руках… Голова откинулась назад, легла на одну из этих рук и уткнулась в грудь – крепкую, прохладную, голую. Сердце у нее еще билось. Она чувствовала это, ощущала, как вдыхает и выдыхает жгучий воздух. Она кричала. В голове проносились обрывки бессвязных мыслей, беспорядочных, как окружавшая ее действительность.
Казалось, все вокруг нереально… Она прижала к щекам дрожащие пальцы. И ощутила прикосновение. Она вообще все чувствовала.
И была жива. Невероятно, но кто‑то ее спас. Наконец она повернула голову вверх так, чтобы увидеть, кто ее несет.
Гладкая, точеная линия подбородка. Высокие скулы. Угловатые, резкие черты лица, непривлекательные по отдельности, но в целом такие поразительные, внушительные и… знакомые. Она услышала шелест над головой и обратила взгляд на источник звуков. В ночи колыхались шестифутовые крылья – такие светлые, словно мраморные. Она опять всмотрелась в лицо спасителя. Теперь и он глядел на нее, и черты его лица были такими четкими, словно каменными.
Камень, крылья… горгулья!
Боже милостивый! Ее спасла горгулья! Рот у нее сам раскрылся, и из груди вырвался пронзительный крик.
Он оставил вопль без внимания, схватил ее еще крепче и помчался так, что воздух свистел в ушах, не давая вздохнуть и останавливая рвущийся из горла крик.
Глава 2
Чтобы замедлить скорость полета при приземлении, Морд особым образом наклонил крылья и коснулся ногами дороги. Женщина, которую он нес, совсем побледнела и обмякла у него в руках. Падая, она кричала, и когда он ее поймал, тоже.
Он опустился на одно колено и положил свою ношу на траву. Они очутились в парке, выход из которого охраняла статуя солдата в незнакомой Морду форме. Зато большой фонтан сохранился с тех пор, когда Морд летал здесь до погружения в многолетний сон.
Он рассмотрел скульптуру и обнаружил дату: 1944 год. Спустя сорок шесть лет после того, как он уснул. Он встал, собираясь оставить девушку здесь. Она спасена. Дело сделано.
Поднялся ветер. Запах имбиря заставил Морда замедлить шаги. Пришлось обернуться. Девушка была бледна, слишком бескровна для человека. Он опустился рядом с ней на колени и прикоснулся ладонью ко лбу. Ее кожа белизной была под стать ему, горгулье. А он еще не оборачивался человеком.
Радуясь ощущению крыльев за спиной, он взмахнул ими, потом сложил. Ветерок от его телодвижений подхватил прядь волос девушки и сдул прямо на лицо. К губам прилип темный локон. Он откинул волосы в сторону, вернее, попытался. Завитки обвились вокруг его руки и, казалось, цеплялись за него, не желая отпускать. Морд был недоволен. Не мог же он просто так ее бросить. Он же ничего не знал о времени, в котором очнулся, мало ли какие опасности могли подстерегать беззащитную женщину.
Пришлось снова взять ее на руки. Она была легкой как пушинка и теплой. Руки у нее безвольно повисли, но, прижав ее к груди, Морд почувствовал, что она дышит. Она была жива, только потеряла сознание.
Он вздохнул, раздраженный тем, что приходится заботиться о ней, вместо того чтобы выяснить, что ожидает его в новом времени. Он подошел к фонтану. Струи падали в резную чашу, потом вода стекала в резервуар побольше, футов двенадцать шириной. Морд нагнулся, разжал руки, и девушка с плеском упала в бассейн. Когда она опустилась под воду, он присел и взмыл в воздух. В воде она очнется, а он тем временем улетит, не показываясь ей на глаза. Он не мог рисковать и выдать себя, оставаясь рядом с ней. Люди не ведают тайну горгульи и не должны ее узнать.
Он раскинул крылья и тихо парил в воздухе, чтобы услышать, как она с плеском вернется к жизни. Взлетев на крышу, он собирался проследить за тем, как девушка встанет и пойдет в сторону того места, которое зовет домом.
