История, которую рассказал Гарик 2 страница

– Знаете что, синьорина? Пожалуй, я провожу вас до вашего Дома.

 

* * *

 

– Послушай, Мила, – осторожно начал Ромка. – Я помню, ты не согласилась, но ты на всякий случай еще раз подумай, может быть, эта старуха все‑таки твое видение? Ведь никто, кроме тебя, больше…

– Она точно не отсюда, – перебила его Мила и демонстративно постучала пальцем по своему лбу.

Они сидели в гостиной Львиного зева, когда было уже за полночь, и обсуждали все, что произошло с Милой в этот вечер, точнее, обсуждали Мила и Ромка, а Белка лишь сидела поблизости, уткнувшись носом в конспект по истории магии.

– Ты в этом абсолютно уверена? – настойчиво спросил Ромка.

Мила тяжело вздохнула. Ну как же объяснить ему то, что можно только почувствовать на собственной шкуре?!

– Мои видения никогда меня так не пугали, – сказала она. – Когда это случилось в первый раз, то больше всего я испугалась не увиденного, а того, что у меня, вероятно, с головой не все в порядке. А это был жуткий монстр в котле с водой. На нашем первом уроке антропософии. То есть, понимаешь, как будто само собой подразумевалось, что увиденное вылезло из моей головы. А эта старуха наводит на меня какой‑то панический ужас.

– Ну… – Ромка задумчиво хмыкнул. – Знаешь, сейчас уровень страха в Троллинбурге просто зашкаливает. Все это замечают. Ты же знаешь, что в городе…

– Эпидемия страха, – закончила за него Мила. – Я помню. Но люди боятся того, чего боялись всегда, только во много раз сильнее. И почему‑то никому, кроме меня, не мерещатся старухи. Можно, конечно, подумать о моей бабушке – у нас с ней не было взаимной любви. И если честно, то я всегда немного ее побаивалась…

– Ну! – подхватил Ромка, лицом выразив, что мысль кажется ему дельной.

– Но с чего бы это вдруг ей менять внешность? Совсем другое лицо – я его очень хорошо разглядела в последний раз. К тому же моя бабушка даже для того, чтобы явиться ко мне в самом страшном сне, не напялила бы на себя такие лохмотья. Она очень переборчива. Зачем ей в моих видениях появляться в таком виде?

– Да при чем тут ее одежда! – вспылил Ромка. – Видения – это что‑то вроде привета из будущего. А будущее может быть самым разным.

– Ты хочешь сказать, что скоро я встречу свою бабушку, а выглядеть она будет, как трехсотлетняя старуха, которая за все триста лет ни разу не догадалась сменить платье?! – с сарказмом уточнила Мила.

Ромка открыл было рот, чтобы возразить, но не нашелся, что сказать.

– Ладно, – наконец заговорил он минуту спустя. – Допустим, это не видение…

– Это не видение, – категорично заявила Мила.

Ромка скрестил руки на груди и, картинно округлив глаза, спросил:

– Тогда что это?

Мила устало вздохнула.

– Ох, если бы я знала! Но эта старуха напугала меня до полусмерти. И для меня она была вполне настоящей. А вот профессор Буффонади прошел сквозь нее и даже ничего не почувствовал. Он ее не видел, Ромка. Точно так же, как те прохожие на улице Девяти Ключников.

– Ну вот и я о том, что, кроме тебя…

Ромка вдруг осекся.

– Погоди! А что, если ты не случайно встретила там Буффонади?

– В смысле? – не поняла Мила.

Ромкины глаза заблестели, он закусил губу – бесспорное свидетельство того, что Лапшин загорелся какой‑то идеей, и выпалил:

– Вспомни, кто такой Буффонади!

– Я и не забывала. Профессор монстроведения и по совместительству творец жутких иллюзий.

– Вот именно! – возликовал Ромка. – Творец жутких иллюзий! И, в отличие от твоих видений, его иллюзии пугают! А что, если эта твоя старуха – очередное жуткое наваждение Буффонади?

Мила недоверчиво наморщила нос.

– Ну, вообще‑то, насколько я поняла, его специализация – чудовища и монстры. А эта старуха все‑таки выглядела как человек. Я имею в виду – внешне.

Ромка на секунду задумался, а потом сказал:

– По‑моему, нет большой разницы между жутким монстром и жуткой старухой, если и в том и в ином случае речь идет об иллюзии. Наваждение – оно и в Африке наваждение.

– Допустим, – уступила Мила. – Но зачем ему меня пугать? С какой стати? И почему именно меня? Буффонади вместе с Бледо приехали в Троллинбург только этой осенью. Из Италии, где я никогда не была. Буффонади меня совсем не знает! Так зачем ему это?

– Не знаю, – качнул головой Ромка. – Но Тимур был прав, когда говорил, что их приезд, и новый предмет в Думгроте, как будто специально для Буффонади введенный в программу, и Бледо этот, заикающийся при виде собственной тени, – все это очень подозрительно. И еще одно. Тебе не кажется странным, что появление в городе кристалла Фобоса совпало с приездом Буффонади?

Мила нахмурилась и тяжело вздохнула.

– Не думаю, что Буффонади имеет какое‑то отношение к кристаллу, – сказала она. – Но не могу отрицать, что и в профессоре, и в Бледо есть что‑то странное. Особенно это касается Бледо. Но, возможно, никакой подоплеки и нет, просто у Буффонади очень необычный дар, а Бледо самый обыкновенный забитый мальчишка. И вся странность только в этом и заключается.

– А если пораскинуть мозгами, то вот какая картина выходит, – сказал, хмыкнув, Ромка. – Помните, Гарик сказал, что последний раз кристалл Фобоса появлялся на Сардинии. И вот, спустя пятнадцать лет, кристалл здесь, в Таврике. И в это время в Троллинбург – из Сардинии! – приезжает синьор Буффонади. Любопытное совпадение. Если, конечно, допустить, что совпадение.

– Гарик говорил – нет никакой уверенности, что тогда, на Сардинии, это был кристалл Фобоса, – подала голос Белка. Мила и Ромка на секунду удивленно повернули к ней головы – они и забыли о ее присутствии. Белка смущенно порозовела.

– Зато сейчас нет никаких сомнений, – упрямо заявил Ромка. – Кристалл Фобоса в Троллинбурге. И Буффонади в Троллинбурге. И пусть даже то, что кристалл пятнадцать лет назад побывал на Сардинии – это всего лишь предположения, но и этого достаточно, чтобы все это показалось очень странным совпадением.

– Думаю, это не совпадение, – сказала Мила. – Я забыла вам рассказать, но незадолго до того, как Владыка объявил Думгроту о кристалле, я услышала разговор…

Она вкратце пересказала беседу между Велемиром и Буффонади, случайной свидетельницей которой стала.

– Из слов Владыки выходит, что Буффонади уже сталкивался с кристаллом Фобоса, – подытожила Мила. – И мне кажется, что он не случайно приехал в Троллинбург, а по всей видимости по приглашению Велемира. Похоже, что первые признаки появления кристалла в городе Владыка заметил уже давно. Может быть, еще летом, раз он успел заподозрить неладное и позвал сюда Буффонади.

Ромка недоверчиво нахмурился, но не возразил Миле.

– Знаете что, – снова подала голос Белка. – Мне кажется, вам хватит спорить. Все равно толку никакого. – Она посмотрела на Милу встревоженным взглядом. – Тебе нужно отдохнуть. У тебя был ужасный вечер. Я бы на твоем месте с ума сошла, если бы мне являлась какая‑то жуткая старуха. – Она вдруг тяжело вздохнула и уставилась пустым взглядом в пространство. Потом перевела взгляд на конспект, который держала в руках, и добавила: – Хотя я и на своем месте уже, кажется, совсем свихнулась с этими уроками.

Ромка с Милой осторожно обменялись взглядами, а Белка, измученно посмотрев на них, решительно заявила:

– Не знаю, как вы, а я пошла спать.

 

* * *

 

Однако Белке удалось убедить Милу с Ромкой прекратить спор лишь на время. Уже на следующий день, когда они последними спускались с башни Геродота после истории магии, обсуждение возобновилось.

– Хорошо хоть Многолик мертв, – хмыкнул Ромка не без иронии. – Не надоедает тебе. А то в паре с этой твоей старухой… Та еще была бы компания.

– Да, компания была бы та еще, – без улыбки согласилась Мила и добавила: – Только он не мертв.

– Конечно, он мертв! – запротестовал Ромка.

– А я тебе говорю, что он не умер, – пробурчала Мила.

– Почему ты так уверена? – спросил Ромка.

– Я просто знаю, – упрямилась Мила. – Знаю – и все.

Ромка прокашлялся.

– На секундочку: он попал под камнепад в пещерах Долины Забвения, так?

– Так, – кивнула Мила.

– А Белый Единорог сказал, что с его возвращением злу в Долине больше места нет, так?

– Так, – снова кивнула Мила.

– Тебе этого мало?! – округлив глаза, уставился на нее возмущенный Ромка.

– Мне, – ответила Мила, – было бы вполне достаточно. Но этого явно мало, чтобы убить Многолика. Он выжил в огне. Он может превратиться в любое животное, хоть обычное, хоть волшебное. Возвращение Белого Единорога просто изгнало Многолика из Долины. Я не знаю, где он теперь, не знаю, что с ним теперь, не имею ни малейшего представления, что он теперь такое, но точно знаю – он жив! Тебе мало?!

Ромка смотрел на Милу выпученными глазами – только что рот забыл открыть. Мила сглотнула подступивший к горлу комок – она и сама не заметила, как повысила голос. Оставалось только ждать, когда Ромка нахмурится, всем своим видом демонстрируя обиду. Но Ромка только твердо кивнул и ровным голосом ответил:

– Мне – достаточно. Пойдем, а то на урок опоздаем.

 

* * *

 

Весь день Мила сильно переживала из‑за того, что повысила на Ромку голос. Из замка они вышли вместе, но напряженное молчание явно свидетельствовало о том, что предстоит объяснение, хотя Ромка и делал вид, что все в порядке.

– По идее, ты должен был на меня обидеться, – осторожно сказала Мила, когда они спустились с Думгротского холма.

– С какой стати? – невозмутимо поинтересовался Ромка.

– Ну как… Я же там, в башне, наорала на тебя. Неприятно ведь, когда на тебя орут.

Ромка вдруг тяжело вздохнул.

– Ты всегда считала меня непроходимым тупицей или только в последнее время так считаешь? Думаешь, я вообще ничего не понимаю?

Мила нахмурилась.

– Ты о чем?

Ромка наконец соизволил повернуть к ней лицо и, глядя прямо в глаза, спросил:

– Это и есть твой страх, да?

У Милы от неожиданности свело все внутри.

– Мой страх? – переспросила она.

Ромка коротко кивнул.

– Твой страх – это Многолик?

Мила опустила глаза, чтобы Ромка ненароком не прочел в них лишнее, и принялась глубоко дышать, чтобы успокоиться. Ромка воспринял ее молчание как утвердительный ответ на его вопрос.

– Это очевидно. Ты ведь ни в какую не хочешь признать, что он умер… А значит, ты его боишься.

Мила даже не стала возражать, хотя была категорически не согласна с Ромкиной формулировкой, а еще больше – с его интонацией. Какой толк повторять одно и то же – Многолик выжил, и он очень, очень опасен, – если Ромка убедил себя в том, что Многолик навсегда погребен в тех чертовых пещерах?

– Только я не понимаю, почему ты его так боишься, – нахмурившись, удивлялся Ромка. – Ты ведь дважды после сражения с ним выходила победителем. Честное слово, не понимаю…

Мила была благодарна небесам, что Ромка не понимает. Сообразив, что приятель не может даже догадываться о настоящих причинах ее страха, Мила подумала, что можно рискнуть и рассказать ему о своих видениях: возможно, хоть после этого он поверит, что Многолик жив.

– У меня были видения, – без лишних вступлений сказала она. – Дважды.

– Ты мне не говорила. – Кажется, в этот раз он все‑таки обиделся.

– Ну раз ты такой мудрый, что смог понять, как сильно я боюсь Многолика, – заявила Мила, – то, надеюсь, поймешь, почему я тебе не говорила о своих видениях.

– И почему же? – недоверчиво поинтересовался Ромка.

В этот момент они оказались у ворот Львиного зева. Мила взялась рукой за ручку калитки, но открывать дверцу не спешила. Со вздохом она повернулась к Ромке и выложила как на духу:

– Потому, что это был Многолик. В своих видениях я дважды видела Многолика. Вполне живого, заметь. А если учесть, что мои видения всегда показывают мне мое собственное будущее, то раз уж я увидела его в зеркалах, значит, рано или поздно увижу и наяву. Примерно так.

После этих слов она открыла калитку и вошла во двор Львиного зева. Ромка шел следом. Молча они миновали мост надо рвом и приблизились к тамбуру с каменным львом на крыше. Хранитель безучастно зевал – до двух мрачных и хмурых меченосцев ему не было решительно никакого дела.

Мила уже взялась было за рычаг, который открывал двери, но ее остановил Ромкин голос:

– Подожди!

Мила обернулась и посмотрела на своего друга.

– Значит, старуха все‑таки не видение? – уточнил он.

Мила отрицательно покачала головой.

– Угу, – промычал задумчиво Ромка. – Ты сказала, что видела Многолика в зеркалах?

Мила кивнула.

– Да, в зеркалах. Мое отражение оба раза исчезало, а на его месте появлялось лицо Многолика.

– И что он делал? – настойчиво продолжал расспрашивать Ромка.

– В смысле? – не поняла Мила.

– В прямом смысле! Когда ты его видела, что он делал?

– Ничего он не делал. Смотрел на меня из зеркала и презрительно усмехался. А что?

Ромка замялся, как будто не мог набраться смелости и сказать то, что было у него на уме. Но потом решительно посмотрел Миле в лицо и спросил:

– А ты уверена, что это были видения?

Мила с обидой посмотрела на Ромку и холодно ответила:

– Уверена. Та старуха, которая уже дважды встречала меня на безлюдных улицах, не была видением, а Многолик в зеркале – был. А если у тебя появилась привычка не верить мне на слово, то я начинаю сомневаться: стоит ли мне впредь рассказывать тебе о том, что со мной происходит.

С этими словами она резко дернула рычаг вниз и буквально влетела в Львиный зев. Не оглядываясь, она поспешно миновала прихожую и чуть ли не бегом рванула вверх по лестнице – в башню девочек.

 

* * *

 

Мила помирилась с Ромкой уже на следующий день, однако не надолго. Весь следующий месяц их отношения напоминали качели: стоило им заговорить на тему видений Милы, являвшейся ей старухи или Многолика, как после очередной пикировки следовала очередная ссора. Вскоре согласие между ними возобновлялось, но назавтра все начиналось сначала. Мила всегда шла мириться первой, хотя ей казалось, что ссоры всегда провоцировал Ромка: у него появилась какая‑то нездоровая страсть перечить ей по любому поводу, чего раньше она за ним не замечала.

В декабре сильно похолодало. Первый снег пошел вечером первого декабря, а наутро, выйдя из своих домов, троллинбургцы увидели, что улицы города занесло снегом по щиколотку.

Погода словно бы отражала настроения, витающие в городе. Холод, снег и свинцовое небо окружали троллинбургцев снаружи, тогда как их страхи снедали их изнутри. Казалось, что на Троллинбург легла печать уныния.

Жители все чаще замечали друг за другом самые разнообразные приступы страха. Не миновала чаша сия ни Думгрот, ни Львиный зев.

Учителя оказались так же уязвимы перед кристаллом Фобоса, как и ученики. К примеру, профессор Лирохвост, как выяснилось, отчаянно боялся пауков и вообще любых насекомых. На один из уроков музыкальных инструментов студенты Белого рога принесли ему большую коробку каракуртов, которые должны были станцевать гопак под действием волшебной сопилки – очередного изобретения профессора Лирохвоста. Но случилось так, что каракуртам удалось выбраться из коробки, они разбежались по полу, и гопак танцевал сам профессор Лирохвост. Впрочем, смешно это было только поначалу. Когда учитель забрался на клавесин и заплакал, как ребенок, смех моментально смолк. Даже Ромка, который в открытую недолюбливал профессора музыкальных инструментов, в этот раз выглядел хмурым и с яростью заявил после урока, что не существует ничего более отвратительного, чем кристалл Фобоса, потому что учителя не должны плакать, как дети. Просто не должны – и точка.

Что касается самого Ромки, то ни Мила, ни Белка не замечали за ним никаких фобий. Наверное, Ромка просто‑напросто вообще ничего не боялся, поэтому действие кристалла никак не могло себя проявить. Правда, Ромка против обыкновения часто бывал мрачным и хмурым, но Мила списывала это на воздействие той атмосферы, которая царила как на улицах Троллинбурга, так и в коридорах Думгрота.

Хуже было с Белкой. Она днями просиживала в библиотеке Думгрота, а в выходные почти не выходила из читального зала Львиного зева. Когда Мила с Ромкой пытались к ней подойти и предложить прогуляться вместе с ними в город, Белка, в лучшем случае, принималась бормотать извинения с нотками панической одержимости в голосе и продолжала зубрить наизусть целые параграфы из книг, а в худшем – просто их обоих не замечала. Словом, которое она повторяла в эти дни чаще всего, было «экзамены». Произносила она его каждый раз так, словно «экзамены» и «конец света» стали для нее синонимами.

Еще одним человеком, на чьи страдания Миле приходилось взирать с удручающей регулярностью, был Тимур. Друг Берти очень боялся зубной боли. Стоило кому‑то в его присутствии произнести слово «зуб», неважно в каком контексте, как лицо Тимура принимало неприятный зеленый оттенок, он вскакивал и убегал, словно его сдувало ветром. Берти в такие моменты хватался за голову, тяжело вздыхал и устало плелся за приятелем.

У самого Берти страх был довольно забавным и почти не причинял ему неприятностей. Ему все время казалось, что еды вокруг стало катастрофически мало. Ел он как обычно, но при этом хмуро жаловался, что порции маленькие и кто‑то на них все‑таки экономит.

Были люди, чьи страхи не проявляли себя так сильно, как в случае с Тимуром, Белкой или профессором Лирохвостом. А у некоторых вообще никаких страхов не обнаруживалось. Однажды Фреди на вопрос Милы, нет ли у него каких‑либо страхов, ответил, что страхи у него, разумеется, есть, но он слишком привык держать свои эмоции при себе и даже теперь, когда в городе кристалл Фобоса, не намерен отступать от этого правила. Мила подумала, что то же самое она могла бы сказать и о себе. Один лишь Ромка, да и то частично, знал о том, что ее самый главный страх – Многолик. Остальным же, наверное, казалось, что она входит в число тех счастливчиков, на которых кристалл Фобоса никак не действует.

Все студенты Думгрота регулярно принимали зелье «Укрощение страха». Многим оно помогало, притупляя их страхи, делая их менее навязчивыми. Но были и такие, на которых зелье не оказывало почти никакого положительного воздействия: либо потому, что они были слишком чувствительны к действию кристалла Фобоса, либо потому, что их страхи были и без него чересчур сильны. Почти все, кому не удавалось укротить свои страхи, уезжали во Внешний мир. Но для большинства Троллинбург был их домом и они не могли его покинуть.

Что касается поисков кристалла и мага, который с его помощью держал весь город в тисках страха, то никаких новостей по этому поводу не было.

«Троллинбургская чернильница» еженедельно печатала статьи с сенсационными разоблачениями, которые не стоили и медного тролля, поскольку на поверку каждое из них оказывалось лишь газетной уткой. А «Клубок Чародея» печатал объемные и пространные публикации, в которых подробно рассказывалась насчитывающая не одно столетие история кристалла Фобоса, но не было никаких сведений о его возможном местонахождении. И все чаще со страниц газет звучал вопрос: «Будет ли кристалл Фобоса найден раньше, чем Троллинбург окончательно утонет в эпидемии страха?»

 

Глава 11

Новогодние каникулы

 

Незадолго до новогодних каникул Ромка написал письмо родителям. Возможность писать письма во Внешний мир своим матери и отцу у Ромки появилась сравнительно недавно – летом они наконец обзавелись почтовым ящиком, который с помощью Прозора и Акулины подключили к всемирной сети магических сообщений. В предновогоднем письме Ромка просил разрешения у родителей остаться на Новый год в Троллинбурге. Ему отчаянно не хотелось в праздник вновь разносить подносы или помогать отцу на кухне их семейного ресторана, расположенного на Ялтинской трассе.

Ромкины родители ответили в тот же день. Его мама сдержанно сообщала, что они с отцом, разумеется, были бы рады его видеть, но, если он предпочитает отпраздновать Новый год с друзьями, они не станут возражать. И в конце письма добавила, что так у них появляется шанс, что новогодняя ночь в кои‑то веки обойдется без эксцессов, а клиенты не разбегутся раньше полуночи.

Ромкину маму было не трудно понять: два года назад Ромка устроил в зале ресторана винный фонтан заклинанием «Гидро Акрос», а в прошлом году оживил голову умерщвленного для готовки поросенка и подал ее на блюде одному из клиентов. Так что Ромкина мама вздохнула не менее облегченно, чем сам Ромка, когда было решено, что на Новый год к родителям он не поедет.

Огорчало Ромку только одно: его друзья и однокашники, все до единого, на праздники разъезжались по домам. Еще за две недели до конца декабря Акулина сообщила Миле, что встречать Новый год они будут в компании Прозора в доме N 13. К сожалению, без Коротышки Барбариса, поскольку он слишком много времени в связи с работой Акулины в Думгроте проводит во Внешнем мире и на праздники хочет повидать свою семью. Векши тоже уезжали домой – по прогнозам Белки в этот раз ее маму не должны были вызвать на дежурство, что ее, разумеется, радовало. Как обычно, уезжали Иларий с Костей, Берманы и Мишка Мокронос. Впрочем, Ромка жизнерадостно заявлял, что даже абсолютное одиночество в Львином зеве во сто крат лучше, чем разносить подносы в шумном зале ресторана или шинковать овощи на кухне отца.

Несмотря на показную веселость, Мила с Белкой замечали, что иногда лицо у Ромки становилось унылым, и в такие моменты им было неловко оттого, что они уезжают и бросают его здесь одного.

Все разрешилось неожиданно просто. Когда Мила поделилась с Акулиной своими сомнениями, спросив, а не стоит ли ей остаться ради друга в Троллинбурге, Акулина мгновенно откликнулась:

– И почему люди всегда все усложняют?! Скажи ему, что я приглашаю его отпраздновать Новый год с нами. Прозор будет чертовски рад – он любит большие компании!

Мила чуть не подпрыгнула от радости, поцеловала Акулину в щеку и побежала передавать Ромке ее приглашение, которое он с удовольствием принял.

 

* * *

 

К Новому году Акулина и Прозор преобразили дом до неузнаваемости. На стенах появилась обивка из зеленого бархата. Возле стены с портретом черной кошки – обладательницы разноцветного полосатого хвоста и золотых колец в носу и ушах – выросла роскошная новогодняя елка. Яркие сверкающие шары всех цветов радуги и вьющийся змейкой вокруг ветвей серебряный дождик создавали потрясающее ощущение праздника.

Но Акулина не была бы Акулиной, если б ограничилась только украшением елки. К новогоднему застолью она напекла пирогов. Правда, съедобными они были условно. Из пирога в форме граммофона неслись торжественно‑возвышенные звуки оперы Римского‑Корсакова «Снегурочка». Мучное изделие круглой формы, смутно напоминающее древний радиоприемник, раскрывая широченный рот, бодро напевало: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла, зимой и летом стройная, зеленая была…» А из трубки старинного телефонного аппарата, ароматно пахнущего гигантским пельменем, чей‑то беспрерывно хихикающий голосок без устали травил анекдоты про Деда Мороза. Услышав все это пиршество многозвучия, Ромка с Милой попадали на стулья и долго не могли подняться, изнемогая от смеха.

Всем без исключения хозяйкой дома были выданы новогодние остроконечные шляпы с широченными полями. Седовласый Прозор даже в таком несоответствующем его профессорской внешности головном уборе смотрелся интеллигентно. Шляпа Акулины была разрисована черными кошками и очень ей шла. У Милы на тулье был изображен дракон. Зеленый ящер кольцом обвивался вокруг тульи. Чтобы замкнуть круг, этому бедолаге пришлось укусить себя за хвост. Что касается Ромки, то ему выпала наилучшая возможность оценить тонкий юмор Акулины. На полях его шляпы сидела самая настоящая белка и громко грызла орехи.

– Нет, ну почему не хомяк какой‑нибудь? – вопрошал с неподдельным страданием Ромка. – Почему не дятел, не саблезубый тигр, не стадо диких бизонов, в конце концов? Почему белка? Я не люблю белок!

Пока Акулина, Прозор, Мила и Ромка уплетали за обе щеки жаркое из гуся, фаршированный болгарский перец, вареный картофель с мясной подливкой и другие блюда, которых в обилии было на столе, их развлекали волшебные пироги.

– Решил однажды Дед Мороз развезти подарки не на оленях, а в ступе, – глупо хихикая, вещала трубка телефона‑пельменя, – но не рассчитал траекторию и – БА‑БАХ! – стал привидением… Отсюда мораль: никогда не покупайте ступы в «Пороховой стреле»! Их продукция не гарантирует даже качественного несчастного случая и полноценного перехода в мир иной!

Когда с первыми блюдами было покончено, все приступили к десертам. Глядя, с каким аппетитом Мила и Ромка уминают приготовленные ею сладости, – торт с клюквой, печеные яблоки, политые сладким сиропом, запеканку с абрикосовым вареньем и миндальным орехом, – Акулина не могла нарадоваться. А волшебные пироги все соревновались друг с другом, развлекая обитателей дома N 13. Голос, поющий про родившуюся в лесу елочку, сливался с арией Снегурочки из оперы Римского‑Корсакова, но в итоге все это служило лишь фоном для анекдотов про Деда Мороза.

– Когда Дед Мороз стал совсем‑совсем старым, – слезным голосом пробормотала трубка телефона‑пельменя и громко шмыгнула невидимым носом, – он перестал посылать подарки… – После этого из трубки послышалось коварное «хи‑хи‑хи», и голос жизнерадостно закончил фразу: – Он стал посылать подальше!

Мила с Ромкой сползли под стол от смеха.

– Акулина, твой телефонный аппарат, кажется, портится, – протирая запотевшие стекла очков, заметил Прозор. – Анекдоты у него – чем дальше, тем непристойнее.

– Портится? – удивленно вскинула глаза Акулина. – Надо же… А выглядит бодрячком. Так давайте его съедим, пока он не испортился окончательно!

Аппарат вдруг истошно завопил, но, быстро придя в себя от шока, прокашлялся и тоном вышколенного хориста принялся подпевать радиоприемнику: «Метель ей пела песенку: спи, елочка, бай‑бай. Мороз снежком укутывал: смотри, не замерзай!»

Акулина с наигранным умилением всплеснула руками.

– Хорошо поет, правда? – с лукавой улыбкой спросила она у остальных. – Давайте его пока не будем есть? Жалко же: он, оказывается, петь умеет, а ведь я этого даже не задумывала.

Когда все наелись, наговорились и насмеялись и Мила с Ромкой начали отчаянно зевать, Акулина определила Ромку на ночлег в комнату, где обычно жила Мила, а Миле приготовила другую – комнату, смежную с ее собственной спальней.

Уже засыпая, Мила услышала, как Ромка настукивает по батарее мотив какой‑то песенки. Прислушавшись, она поняла, что это очень напоминает «В лесу родилась елочка». Мила тихо засмеялась и почти мгновенно провалилась в безмятежный, сладкий сон.

 

* * *

 

На следующий день, ближе к полудню, когда все проснулись и позавтракали, Ромка неожиданно спросил у Акулины об архиве в подвале дома N 13 и о том, есть ли в этом архиве его родословная. А когда узнал, что родословная есть, тут же попросил разрешения посмотреть. Акулина с легкостью разрешила.

– Мила, ты покажешь своему другу, где находится ряд с родословными колдунов Таврики? – спросила Акулина.

Мила кивнула, и они с Ромкой отправились в подвал.

Нужный ящик с биркой «Лапшины» они нашли почти сразу. Ромка тут же открыл его и попросил Милу, держащую в руках канделябр с горящими свечами, посветить ему.

– О, смотри‑ка! – жадно поедая глазами свиток, выуженный из ящика, воскликнул Ромка. – Когда‑то мы были первородными! Вот, гляди сюда!

Он повернул свиток так, чтобы Мила могла видеть черные с завитками буквы, нанесенные на пергамент чернилами.

– Каждый новорожденный был магом! Несколько веков назад мои предки были первородными! – с восторгом делился Ромка. – Прадед мне никогда не говорил об этом! Да это же просто супер!

Мила прочла несколько имен в списке:

 

«Неждан, сын Петра… 1468–1618…

Чародей, сын Неждана… 1490–1662…

Чаруша, дочь Неждана… 1492–1691…

Петр, сын Неждана… 1558–1581…

Степан, сын Чародея… 1524–1673…

Добродея, дочь Чаруши… 1513–1631».

 

Да, Ромка был прав: все дети одного из его далеких предков были колдунами или колдуньями. И их дети – тоже. Причем, для того чтобы не прерывался чародейский род, было вовсе не обязательно, чтобы рождались только девочки или только мальчики.

– А потом магическая сила дала сбой и маги стали рождаться только через два поколения на третье, – с разочарованием сказал Ромка.

Мила оторвала взгляд от свитка и испытующе посмотрела на приятеля.

– А мне всегда казалось, что тебе все равно, каким магом быть: первородным или третьего поколения, – сказала она, удивленно приподняв бровь.

Ромка мгновенно изменил выражение лица и с наигранным равнодушием ответил:

– А мне все равно. С чего ты взяла, что мне не все равно?

– Не знаю. Мне показалось, ты расстроился.

– Тебе показалось, – категорично заявил Ромка.

– Значит, показалось, – беспечно хмыкнула Мила.