История, которую рассказал Гарик 1 страница

 

Много веков назад жил на земле один чернокнижник по имени Мелантий. Больше всего на свете жаждал он абсолютной власти над людьми. И хоть он был очень могущественным колдуном, однако вся его сила не могла дать ему такой власти.

Тогда однажды он вызвал из мира мертвых дух своего давно умершего учителя, который много лет назад научил его всем премудростям чернокнижия. Когда дух учителя явился, Мелантий сказал ему:

– Учитель, ты прожил долгую жизнь в мире живых и столько же скитаешься в мире мертвых, ты должен знать ответы на все вопросы. Ответь, что может дать мне абсолютную власть над людьми?

Учитель ответил не раздумывая:

– Подчиняется тот, кто боится.

На что Мелантий возразил:

– Многие боятся меня, многих я заставлял испытывать страх, но никогда не получал абсолютной власти ни над одним человеком.

– Никому не под силу подчинить человека, пока он хозяин собственным страхам, – отвечал учитель. – Чтобы получить власть над человеком, нужно одержать власть над его страхом.

– Как это сделать? – спросил Мелантий.

Дух учителя немного подумал и произнес:

– В той стране мира мертвых, откуда ты призвал меня, текут черные реки. Души мертвых пьют воду из этих рек, потому что постоянно испытывают жажду и им неоткуда больше напиться. Эти реки отравлены страхом, чтобы души мертвых страдали, ведь в эту страну после смерти приходят только темные души. Если ты принесешь в мир живых воду из черных рек, то станешь повелителем страха.

– Но для этого мне нужно пойти в твою страну мертвых и вернуться обратно! Разве это возможно? – удивился чернокнижник.

Учитель кивнул:

– Я помогу тебе. Я открою для тебя двери в загробный мир. Не испытав смерти, ты не станешь мертвым, но знай: побывав в мире мертвых, ты уже никогда не будешь живым.

– Но кем тогда я стану? – спросил Мелантий.

– Ты не будешь ни живым, ни мертвым – ты станешь линем. Ты обретешь бессмертие, если сможешь пройти этот путь. Но есть два условия. Ты не можешь ничего взять с собой в мир мертвых, иначе он просто не впустит тебя. И главное – ни в коем случае ты не должен пить воду из черных рек, иначе мир мертвых не выпустит тебя.

Мелантий согласился – его желание получить абсолютную власть над людьми было слишком велико, чтобы отступить. Тогда дух его учителя открыл ему дверь в свою страну мертвых. Мелантий надеялся, что учитель будет сопровождать его, но тот исчез, как только чернокнижник ступил во владения загробного мира.

Очень долго брел Мелантий по выжженным пустыням под палящим небом кровавого цвета. Чем дальше он шел, тем сильнее мучила его жажда, о которой говорил его учитель. Чернокнижник пробовал создать воду колдовством, но его колдовские силы покинули его либо просто не действовали в загробном мире.

В поисках черной реки чернокнижник одолел много миль. По пути ему встречались души мертвых – они жались к земле, укрываясь жалкими лохмотьями от раскаленных докрасна небес, и в глазах у них был страх. Из последних сил шел Мелантий дальше, начиная думать, что учитель обманул его, но вдруг услышал журчание воды. Еле влача ноги, он побрел на звук и вышел к реке.

Она действительно была черной, как и говорил его учитель, – черной как деготь. Мучимый жаждой, Мелантий бросился к реке, чтобы напиться, но, уже было наклонившись над черной водой, вспомнил предостережение учителя: если он сделает хоть глоток из этой реки, он не сможет вернуться и останется здесь навсегда.

С огромным трудом чернокнижник заставил себя не пить эту воду. Он напомнил себе, зачем пришел сюда: ему нужно унести в мир живых совсем немного черной воды – и он станет повелителем страха. Однако Мелантий неожиданно осознал, что ему не в чем нести воду. Только то, что имело душу, могло войти в загробный мир. Вещи души не имели, и потому он пришел сюда с пустыми руками. Тогда чернокнижник зачерпнул воду ладонями и пошел обратной дорогой.

Скоро он заметил, что вода утекает сквозь его пальцы. Как бы плотно он ни сжимал их, вода просачивалась сквозь маленькие щелки, и с каждым шагом ее становилось все меньше и меньше. Когда воды осталось совсем мало, а путь не был пройден и наполовину, чернокнижник понял, что сил, чтобы вернуться за новой порцией воды, у него уже не хватит. К тому же было очевидно, что все повторится: вода будет утекать сквозь его пальцы – он не сможет донести ее.

Отчаявшись, Мелантий решил выпить воду и хотя бы утолить свою жажду, из‑за которой испытывал адские муки. Он поднес руки к лицу и вылил в рот всю жидкость, которой к тому моменту хватило разве что на глоток. И в тот миг, когда вода оказалась у него во рту, чернокнижник понял, что нашел способ донести ее. Он не стал делать этот глоток, который навеки превратил бы его в пленника этого мира. Он пошел дальше, неся воду из черной реки во рту.

Однако это было непросто. С каждым шагом, который приближал его к миру живых, искушение сделать этот единственный глоток, который из‑за все растущей жажды начинал казаться ему спасительным, а не смертельным, росло. Никто не знает, какие слова говорил себе в мыслях чернокнижник Мелантий, чтобы не поддаться искушению, но он дошел. Пройдя долгий путь, он увидел дверь, возле которой стоял его учитель.

– Ты дошел, – спокойно сказал ему учитель. – Ты не выпил воду из черной реки, но принес ее с собой. Теперь ты станешь повелителем страха. И ты будешь бессмертен. Проходи – мир мертвых отпускает тебя.

В тот миг, когда Мелантий переступил границу между миром мертвых и миром живых, он почувствовал холод во рту. Тогда он разомкнул губы, и на раскрытые ладони из его рта выпал едва прозрачный черный кристалл – то, во что превратился глоток воды из черной реки. Он дал ему имя – кристалл Фобоса. Это было название той страны мертвых, где он побывал, на прощание открытое ему учителем.

Так чернокнижник по имени Мелантий принес в мир живых глоток самого чистого и самого гибельного страха.

 

– Легенда умалчивает о том, как дальше сложилась судьба чернокнижника. Что касается кристалла Фобоса… Известно, что кристалл приобретает силу и действует лишь в руках человека. Сам по себе он не опасен. Точно как черные реки в стране Фобоса – если воду не пить, то страх не овладеет тобой. В древних манускриптах написано, что человек должен связать себя заклинанием с кристаллом, но на расстоянии заклинание утрачивает свою силу. То есть кристалл должен все время находиться рядом с человеком, чтобы тот мог использовать его по назначению – сеять страх и подчинять страхом. Еще известно, что кристалл умеет маскироваться: под камень или под металл. Судьбу кристалла Фобоса не всегда удавалось проследить. Но время от времени он появлялся в мире: в разные века и в разных странах. Его появление всегда было трудно скрыть: если где‑то люди начинали сходить с ума от страха, значит, поблизости находился кристалл Фобоса. В некоторых книгах есть упоминание о том, что последним хранителем кристалла страха был Орден Девяти Ключников.

Мила задумчиво нахмурилась. Она прекрасно помнила: об этом ордене ей рассказывал букинист из лавки «Врата Девятого Ключника».

– Этого ордена давно не существует, хотя, судя по тем сведениям об ордене, которые доступны всем, в свое время это была очень влиятельная организация среди магического мира Таврики… Но это уже другая история.

– Гарик, в легенде учитель говорит чернокнижнику, что, вернувшись в мир живых, он станет личем, – вспомнил Иларий. – Что это значит – стать личем?

– Лич – это живой мертвец, ушедший в загробный мир и вернувшийся оттуда. Тот, кто побывал в мире мертвых, перестает быть живым. Тот, кто возвращается в мир живых – но возвращается человеком, а не духом, возвращается по собственной воле, а не призванный силой черной магии – не является мертвым. Такого человека, а точнее – мага, поскольку только маг способен на подобное, называют лич.

Гарик беспечно усмехнулся:

– Никогда не встречал ни одного лича, но думаю, что быть живым мертвецом – это не слишком приятно.

– А где в последний раз появлялся кристалл? – продолжал любопытствовать Иларий.

Гарик на несколько секунд задумался.

– Последнее упоминание о кристалле связано с островом Сардиния. Около пятнадцати лет назад там произошло несколько странных случаев. Все они так или иначе имели отношение к человеческим страхам. Но все закончилось слишком быстро, поэтому никто точно не знает, был ли это на самом деле кристалл Фобоса.

Меченосцы молчали, переваривая информацию.

– А сейчас? – после продолжительного молчания спросил Иларий.

– Что – сейчас? – не понял Гарик.

– То, что кристалл Фобоса сейчас в Троллинбурге, – пояснил Иларий, – это уже точно известно?

Гарик невесело улыбнулся.

– К сожалению, да. Сейчас все слишком очевидно.

Многие из ребят нервно переглянулись друг с другом.

Их куратор окинул класс внимательным взглядом.

– Полагаю… вопросов больше нет.

 

* * *

 

Поздно вечером, когда все в комнате собирались ложиться спать, Мила тихо сидела на подоконнике, подтянув колени к груди и обняв их руками, и снова прокручивала в голове историю, рассказанную Гариком. Наверное, впервые она задумалась о том, что с ней будет после смерти. Ответа у нее не было, но одно Мила знала точно: ни за что на свете она не хотела бы попасть в страну Фобоса. Место, где каждый миг существования исполнен страха, – что может быть хуже?

– Это просто ужасно! – простонала Анжела, разглядывая свое отражение в зеркале. Мила, отвлекшись от своих размышлений, повернулась к Анжеле. – У меня на лице морщины! Это катастрофа!

Мила заметила, как Кристина с Белкой обменялись многозначительными взглядами: Кристина закатила глаза к потолку, как будто хотела сказать «только не это!», а Белка сочувственно покачала головой. Глядя, как Анжела с неподдельным ужасом рассматривает свое лицо в зеркале, Мила подивилась: какие только страхи не пробудил в людях кристалл Фобоса! Анжела вот больше всего на свете боялась стать старой. Мила пожала плечами: ну да, конечно, постареть в пятнадцать лет – это ужасно страшно и ужасно актуально. Впрочем, кажется, существовали такие заклятия, которые могли любого младенца превратить в старуху или старика за мгновения. Наверное, Анжеле когда‑то об этом рассказали, и ее это так поразило, что в подсознании осталось самым главным страхом.

Кристина решительно встала с кровати, подошла к подруге и без всяких церемоний отобрала у нее зеркало.

– Нет у тебя никаких морщин! – безапелляционным тоном сказала она и, ткнув пальцем в лоб Анжелы, добавила: – Даже самых главных нет – здесь!

После чего развернулась и направилась к небольшой статуе болотной кикиморы, стоявшей между дверями в ванную и в туалет.

– Ты о чем?! – растерянно глядя ей вслед, спросила Анжела.

Кристина подошла к статуе, стала на цыпочки и положила зеркало на кувшин, стоящий у кикиморы на голове. Обернувшись, она ответила:

– Об извилинах!

Белка засмеялась, а Анжела скорчила обиженную мину, но говорить ничего не стала.

Вскоре все улеглись в свои постели. Комната погрузилась в тишину. А еще через некоторое время девочки уснули.

В эту ночь Миле снился сон, в котором она однажды уже была: длинный коридор с клетчатым черно‑белым полом в бронзово‑сизых сумерках. И снова ей казалось, что мир мертв, и там, где кончается этот коридор, нет ничего, кроме бесконечной черной пустоты. Мила сделала несколько шагов вперед – в нереальной тишине этого загадочного места они показались ей чересчур громкими.

Мила сделала еще шаг и вдруг услышала уже знакомое хихиканье где‑то сбоку. Она повернула голову.

– А я все ждала, когда ты снова придешь, – сказала ей как две капли воды похожая на нее рыжеволосая девочка.

Мила протянула руку и наткнулась на невидимое препятствие. В этот раз, как и в прошлый, их разделяло холодное гладкое зеркало.

– Почему ты решила, что я приду? – напряженно изучая лицо своего двойника, поинтересовалась Мила.

Девочка в зазеркалье пожала плечами.

– Потому что ты – это я, а я – это ты, – ответила она. – Как же можно уйти от себя и больше не возвращаться?

Она выглядела искренне озадаченной, как будто серьезно обдумывала собственный вопрос.

Нахмурившись, Мила покачала головой:

– Мы не одно и то же.

Девочка по ту сторону зеркала снисходительно кивнула:

– Ну конечно нет! Разумеется, не одно и то же! Иначе получается, что ты сейчас разговариваешь сама с собой. А это очень глупо, ты не считаешь?

Мила, сбитая с толку, неуверенно кивнула:

– Глупо.

– Конечно, – с важным видом вздернула нос кверху девочка из зазеркалья. – Я знала, что ты поймешь.

– Но тогда что это означает: «Ты – это я, а я – это ты»? – еще сильнее нахмурившись, спросила Мила.

– Это значит, – ответила девочка, и Миле показалось, что в ее взгляде промелькнуло высокомерие, – что ты – мое продолжение. Ты существуешь потому, что существую я.

Мила недоверчиво хмыкнула.

– Чушь какая, – резко ответила она своему двойнику. – Это ты отражение в зеркале, значит, все как раз наоборот: ты существуешь потому, что существую я.

Девочка округлила глаза и некоторое время смотрела на Милу изучающим взглядом.

– Ты так думаешь? – почему‑то очень тихо спросила она, недобрым взглядом смотря на Милу.

Мила не ответила. Ей все меньше и меньше нравилась эта девочка. По правде сказать, она ей вообще не нравилась.

Девочка вскинула брови и скрестила руки на груди.

– Ну, раз ты так думаешь, тогда иди сама.

– Идти? – озадаченно переспросила Мила. – Куда идти?

Рыжеволосая девочка по ту сторону зеркала на мгновение отвернулась от Милы и указала рукой в том направлении, куда уходил длинный коридор.

– Туда, конечно. Неужели ты не видишь, что здесь больше некуда идти?

Мила кивнула.

– Вижу.

– Ну вот и иди! – довольно резко повторила девочка. – Если я – твое отражение, как ты считаешь, то я не могу пойти туда первая. Это должна сделать ты.

Мила стояла в нерешительности и смотрела на укутанную негостеприимной тенью дверь в конце коридора.

– Ну! – подстрекала ее девочка из зазеркалья. – Ты идешь? Или боишься?

Мила уловила насмешку в ее голосе.

– Я не боюсь, – гордо ответила Мила.

На самом деле дверь в конце коридора пугала ее, и ей совсем не хотелось туда идти. Но девочка смотрела на нее с таким самодовольным видом, что Мила не могла признаться себе в своем страхе. К тому же общество ее двойника стало ей вдруг очень неприятным. А потому Мила равнодушно отвернулась от обращенного к ней насмешливого взгляда и, не сказав ни слова, пошла по коридору в сторону загадочной двери.

Она не оглядывалась назад и не знала, идет за ней ее зазеркальный близнец или остался стоять на месте. Миле даже не хотелось поворачивать голову в сторону зеркала. Ей казалось, будет лучше, если от зеркала она будет держаться подальше. Оно внушало ей ничуть не меньше опасений, чем дверь, к которой она приближалась все ближе и ближе.

Когда до цели оставалось не больше четырех шагов, Мила остановилась. Она нерешительно посмотрела на дверь – мрачную, темную – и подумала о своем недавнем ощущении, когда ей отчего‑то пришло в голову, что за этой дверью ничего нет, потому что мир мертв. Но колебалась она лишь несколько секунд. Решительно приблизившись к двери, Мила взялась за ручку, потянула ее на себя и… шагнула в беспросветную тьму.

Это место не было пустотой, потому что под своими ногами Мила ощутила твердый пол. Просто здесь совсем не было света.

Мила медленно шла вперед, не видя, куда ступают ее ноги. Тишина здесь была гнетущей – Мила вдруг поразилась тому, что не слышит даже звука своих собственных шагов. Ей казалось странным, что, перемещаясь в абсолютной темноте, она не натыкается ни на какие предметы. Почему‑то именно в этот момент в ее сознании раздался тревожный звоночек, который заставил ее обернуться назад.

Позади нее сомкнулась тьма. Дверь, в которую она вошла, исчезла.

Мила почувствовала, как страх сдавил ей горло. Она точно помнила, что оставила дверь открытой, и не слышала, чтобы дверь захлопнулась. Повинуясь резкому приступу паники, Мила пошла обратно. Она выставила обе руки вперед, надеясь наткнуться ладонями на дверь, которая, по ее представлениям, должна была быть рядом, – Мила не успела уйти далеко. Но она шла и шла в темноте на ощупь, а двери все не было.

Ужас обрушился на нее ледяной лавиной. Ее воображение услужливо нарисовало картину: она будет вечно блуждать в этой тьме и никогда‑никогда не проснется! Ей безумно захотелось выбраться отсюда, но ее уже охватило отчаяние, заглушая все мысли, кроме одной: «Страшно!»

На короткий миг она услышала собственный голос. Это был какой‑то неразборчивый возглас потерявшегося и напуганного существа. Почему‑то ее еще больше испугало, что она услышала свой голос как бы со стороны. И в этот момент раздался звонкий смех и появился свет.

Свет исходил из зеркала, за которым стояла рыжеволосая девочка. Ее смех был заливистый и веселый, но у Милы не было ни малейшего желания веселиться вместе с ней. Она часто дышала, как после быстрого бега.

А девочка хохотала и хохотала. Смеха и света становилось все больше: вокруг Милы появлялись новые зеркала, и в каждом из них стояла и смеялась рыжеволосая девочка – копия Милы.

Мила огляделась: вокруг нее всюду были зеркала, куда бы она ни посмотрела.

– Я же говорила тебе, – сквозь смех сказала ей девочка, – ты существуешь потому, что существую я! Ты – мое продолжение!

И тут зеркала стали по очереди гаснуть, но лишь на мгновение. А когда они снова вспыхивали светом, по ту сторону зеркальной границы стояла уже не ее рыжеволосая копия… Там был Многолик. Он хохотал так же громко и безудержно, как до него зазеркальный двойник Милы. От его смеха звенели переливами все зеркала.

– Ты существуешь потому, что существую я, Мила, – зловещим, ядовитым шепотом сказал он. – Ты – мое продолжение!

Не в силах оторвать глаз от его лица, Мила лихорадочно затрясла головой и хриплым шепотом забормотала:

– Нет… Нет… Нет… Нет… Нет…

Потом она пронзительно закричала, чувствуя, что сходит с ума от его голоса, без конца повторяющего одно и то же: «Ты мое продолжение… мое продолжение… мое продолжение…», и, размахнувшись, бросила что‑то тяжелое в ненавистное отражение Многолика.

Под звон разлетающегося вдребезги зеркала Мила проснулась.

 

* * *

 

Было темно. Мила повернула голову к окну: небо было чернильно‑черным, и только неполный месяц освещал глубокую ночь – до рассвета было еще далеко. Откинув одеяло, Мила поднялась с постели. Пошарив ногами по полу, отыскала комнатные тапочки. Мила не стала зажигать перстень и в потемках направилась в туалет.

В слабом свете луны, проникающем в окна, Мила благополучно добрела до двери в туалет, но, шаря правой рукой в поисках дверной ручки, левой непроизвольно оперлась о статую болотной кикиморы, темным, размытым пятном выделяющуюся на фоне стены. Даже в темноте Мила увидела, как статуя пошатнулась. Девочка уже решила, что кикимора сейчас рухнет прямо на нее – вот грохоту‑то будет! – как вдруг что‑то яркой вспышкой сверкнуло над головой кикиморы и стремительно полетело вниз.

Мила резко вскинула руки, пытаясь защититься от спикировавшего на нее предмета, и вдруг, к своему величайшему изумлению, неожиданно ловко его поймала.

Это оказалось прямоугольное зеркало в резной деревянной рамке – то самое, которое вечером на голову кикиморы, вернее – на кувшин, стоящий на голове кикиморы, положила Кристина.

Сейчас из зеркала на Милу смотрело ее собственное испуганное отражение: взлохмаченные рыжие волосы, которые в темноте были вовсе не рыжими, а скорее темно‑каштановыми, почти черные, расширенные от испуга глаза – их серый цвет сейчас притаился под слоем темных красок ночи – и белеющий в темноте кончик носа, на который падал из окна свет неполной луны. Мила успела подумать о том, что вспышкой, так испугавшей ее, видимо, был отразившийся в зеркале лунный свет, как внезапно с зеркалом стали происходить удивительные метаморфозы. Сначала в зазеркалье все заволокло туманом и ее собственное взлохмаченное отражение исчезло. Потом поверхность зеркала огрубела, пошла трещинами и стала похожа на осколок льда. Лед совсем не холодил руки и очень быстро растаял. Перед Милой вновь было зеркало, но теперь в зазеркалье уже не было ее отражения. Хотя лицо, на котором застыла надменная улыбка, адресованная ей, Миле, было очень похоже на ее собственное. И даже следы ночи на нем лежали те же. Мила знала, что глаза на этом лице должны быть серыми, но сейчас они были почти черными. И даже темно‑каштановые волосы не ввели ее в заблуждение – она слишком хорошо помнила, что они рыжие, как у нее. Хотя нет, память Милы вдруг оживила почти забытое воспоминание: когда‑то, еще до того, как этот человек изменился, оттенок его рыжих волос был гораздо красивее, чем у нее.

Лукой Многолик чуть наклонил голову, сощурил презрительно глаза и… в считанные мгновения исчез в гуще темно‑серого тумана. Туман скрылся под толщей арктического льда, лед растаял, и перед Милой снова появилось ее отражение в самом обыкновенном зеркале.

– Мила, ты что там делаешь? – раздался осовелый шепот.

Мила обернулась: Белка приподнялась на постели и смотрела в ее сторону.

– Зеркало Анжелы упало, – невозмутимо ответила Мила также шепотом. – Чудом поймала. Иначе разбилось бы.

– А‑а‑а, – протянула, успокоившись, Белка и сладко зевнула. – Понятно.

Она снова опустила голову на подушку, натянула одеяло до ушей и тут же уснула.

Мила какое‑то время беззвучно стояла, держа в руках зеркало. Потом вздохнула, поднялась на носочках и, водрузив зеркало обратно на кувшин, отправилась наконец в туалет.

 

* * *

 

В выходные Мила решила сходить к Акулине. Ей редко выпадала возможность просто побыть рядом со своей опекуншей: рассказать о своих делах и узнать последние новости от Прозора и Барбариса.

Прозор, как всегда, был в курсе всех событий, происходящих в Троллинбурге, и в письмах советовал Акулине и Миле быть бдительными и осторожными. Коротышка Барбарис передавал Миле привет, а насчет кристалла Фобоса высказался лаконично и определенно: «Фурия его возьми, этот чертов кристалл!» Мила с трудом представляла себе, что будет делать с кристаллом Фобоса вышеназванная фурия, но без колебаний согласилась с пожеланиями Барбариса.

Они еще долго болтали о разных пустяках, так что время пролетело незаметно. Но к восьми часам Мила должна была быть в Львином зеве, поэтому, хоть и с неохотой, ей пришлось прощаться с Акулиной.

Когда она вышла из флигеля, на город уже ложились вечерние сумерки. Еще не было темно, но ночь уже подкрадывалась, ступая неслышными, но уверенными шагами. Миле даже на миг представилось, что только здесь день еще не утратил своей власти, а за границами Троллинбурга, окружив город плотным кольцом, все уже окунулось в темноту.

Подивившись разыгравшемуся воображению, Мила спустилась с холма и направилась к Львиному зеву. На улицах города уже было безлюдно: в октябре темнело рано, а эпидемия страха, по всей видимости, распространялась и на боязнь темноты. Волшебники и другие жители Троллинбурга в последнее время не были так беспечны, как прежде.

Проходя мимо развилки, где одна дорога вела к «Слепой курице», а другая к Львиному зеву, Мила вдруг резко остановилась – по ногам только что скользнула невидимая ледяная змея. Знакомое ощущение. Внутри вмиг зашевелились колючие ростки страха.

Неужели снова?!

Мила начала лихорадочно оглядываться по сторонам: на людной в иное время суток улице не было ни единого прохожего! Она вновь посмотрела вперед: по мостовой медленно стелился густой сизый туман.

– Ох, нет, только не это! – в панике прошептала Мила.

Она еще раз оглянулась назад – ну хоть кого‑нибудь занесло бы сейчас на эту улицу! Но поблизости никого, никогошеньки не было!

От страха у Милы заколотилось сердце. Она уже знала, что увидит сейчас, если обернется. Но она все равно обернулась.

Серая, как тень, старуха, стояла перед ней и, завораживая какой‑то жуткой, потусторонней магией, смотрела на нее своими блеклыми, без зрачков глазами. Туман, рассеивающийся от ее зловещей фигуры, словно живое существо, шевелил полы тускло‑серого рваного одеяния, висящего на старухе подобно бесформенному тряпью. Этот туман тянулся к Миле, он уже окутал ее ноги – так, что она с трудом различала смутные очертания своих ботинок. Змейки тумана были словно живые: он двигался, дышал и внушал дикий, первобытный ужас перед чем‑то неведомым, чем‑то абсолютно чуждым всему вокруг.

Впрочем, уже в следующее мгновение Мила и думать перестала о тумане – серая старуха приближалась к ней. Зрение Милы не способно было увидеть никакого движения. Она просто знала, что эта серая тень в неприглядном и жутком человеческом обличии с каждой секундой все ближе и ближе к ней. Страх, сжимающий горло, подсказывал ей, что старуха опасна: если эта серая ведьма хотя бы прикоснется к ней – случится что‑то невыразимо ужасное, такое, что хуже смерти.

Старуха была уже совсем близко. Мила могла разглядеть даже глубокие многочисленные морщины на ее сером лице. Но ужас и туман словно превратили девочку в обледеневшую статую – все еще живую, но абсолютно беспомощную.

И не имело никакого значения, что в этот раз она не была без защиты – карбункул Белого Единорога сейчас находился на ее пальце. Возможно, сила камня смогла бы ее защитить… если бы только Мила могла поднять руку.

Она непроизвольно раскрыла рот, сделав глубокий судорожный вдох, когда рука старухи потянулась к ней: серая, сухая, словно неживая…

Почему она не может убежать?!

Убежать?!! Она не способна сделать даже крошечного шажка назад!

Почему не может позвать на помощь?!

Закричать?!! Она не способна издать ни звука…

Мила почти не дышала, а рука старухи была уже в нескольких сантиметрах от нее. Девочке стало невероятно холодно. Холод был всюду. Он сковал ее тело снаружи. Душил ее горло изнутри. Проник в легкие. И этот холод не был живым.

Когда грязные длинные ногти старухи почти коснулись ее одежды, Миле показалось, что она услышала какой‑то нечеловечески радостный вдох, протяжный и глубокий, но почти в тот же миг где‑то далеко раздался разъяренный, дикий вопль – далекий, как эхо. Глаза старухи ожили, загоревшись злобой и разочарованием…

И в это мгновение сквозь серое лицо старухи проступили очертания другого лица: смуглого, бронзового от загара – такого неуместного в этом жутком, нечеловеческом холоде.

– Что с вами, госпожа Рудик? – спросил знакомый голос с иностранным акцентом.

Смуглое лицо проступало все отчетливее. В свою очередь серое лицо старухи будто таяло.

Впрочем, Мила уже через мгновение поняла, что старуха не растворилась в воздухе, как призрак. Она отступала за спиной невесть откуда взявшегося прохожего, и туман ускользал вместе с ней. Поверх плеча смуглолицего господина Мила видела, как туман окружил старуху, когда она, пятясь, вошла в него, словно в открытую дверь. Туман поглотил серую фигуру и только после этого стал медленно таять.

Мила почувствовала, что ледяной холод отпустил ее, не душил больше, ушел из ее легких.

– Тепло, – прошептала она осипшим голосом.

– Тепло?! – удивленно спросил прохожий и вдруг иронично добавил: – Я бы назвал это преувеличением, но если вам кажется, что тепло… На юге Италии в октябре гораздо теплее.

И тут Мила наконец вскинула глаза на стоящего рядом господина и сразу же поняла, что незнакомец – не кто иной, как профессор Буффонади. Его левая бровь, черная, как вороново крыло, была озадаченно приподнята и изогнута причудливой буквой «Л».

– Ой, профессор! – внезапно обретя дар речи, воскликнула Мила.

– Несказанно рад, что вы меня наконец‑то узнали, – уязвленным тоном сообщил преподаватель монстроведения. – Я еще мог бы понять, если бы вы не обратили на меня внимания на «Шоу монстров» – все‑таки главными звездами представления были мои страшные и ужасные наваждения. Но все же, я смел надеяться, что студенты, посещающие мои лекции, при встрече будут меня узнавать. Как минимум, чтобы поприветствовать.

– Извините, я… – Мила запнулась, не зная, что на это ответить.

Профессор Буффонади вдруг отстранился и окинул ее внимательным взглядом.

– Вы очень бледны, синьорина, – сообщил он, закончив изучать ее лицо. – И вся дрожите. Вы больны?

Мила отрицательно качнула головой.

– Нет.

И больше ничего не смогла сказать. То ли испытанный ужас лишил ее последних сил, то ли она онемела от чувства облегчения – ведь старуха так и ушла ни с чем, не сумев причинить ей никакого вреда.

Профессора явно озадачил ее лаконичный ответ: теперь уже удивленно тянулись ко лбу обе его брови.

– Мне все‑таки кажется, что вы больны, синьорина, – неожиданно мягко сказал итальянец.

Мила только вздохнула – она действительно чувствовала себя разбитой и обессиленной.

Массимо Буффонади вновь пристально посмотрел на нее, потом кивнул каким‑то своим мыслям и решительно заявил: