Сражение за Париж и капитуляция французской столицы

 

Так или иначе 17(29) марта две союзные армии через Бонди и Бурже достигли города и 18(30) марта штурмом овладели Бельвильскими высотами и Монмартром. Защитники города представляли собой достаточно пеструю картину: здесь были остатки корпусов маршалов Мармона и Мортье, прибывшие накануне вечером, отряды национальной гвардии, плохо вооруженные и слабо обученные, канониры-инвалиды, ученики Политехнической и Альфорской школ, а также добровольцы. Всего примерно 42 тыс. человек. Укреплений практически не было или они были слабы, но импровизированный гарнизон все же оказал упорное сопротивление, однако с потерей господствующих над городом высот Париж был обречен. Бой за город имел важнейший политический смысл, а с военной точки зрения это все-таки был боевой эпизод – штурм предместий и взятие города, правда, имевший стратегическое значение. И здесь главную роль, без всякого сомнения, сыграли русские войска. Основные силы штурмующих колонн составляли русские корпуса генералов А.Ф. Ланжерона, М.С. Воронцова, Н.Н. Раевского, Е. Вюртембергского. Как потом написал участник взятия Монмартра полковник М.М. Петров, «когда шли на укрепления Парижа, или, лучше сказать, лезли на бодливое темя Франции, то каждый солдат пылал румянцем геройства, понимая важность совершавшегося окончательного подвига и отмщения, и каждый из нас не хотел умереть прежде покорения Парижа» [573]. К.Н. Батюшков свидетельствовал, что после взятия Бельвильских высот мимо проходили раненые русские офицеры и уже поздравляли с победой: «Слава богу! Мы увидели Париж с шпагою в руках! Мы отмстили за Москву!» – повторяли солдаты, перевязывая раны свои» [574]. Об этом свидетельствует и количество потерь, оборонявшаяся и наступавшая стороны имели примерно равный урон. Авторы обычно называют цифру – около 9–10 тыс. человек у союзников (у французов от 4 до 9 тыс.), из них на долю русских пришлось более 6 тыс. солдат, остальные на пруссаков, вюртембержцев и австрийцев. Немалая цена русской крови за достижение общего успеха.

Первоначально брат Наполеона Жозеф взял на себя функции командующего, но затем в полдень фактически сбежал в Блуа вслед за уехавшей императрицей Марией-Луизой с сыном, но перед этим дал письменное разрешение маршалам вступить в переговоры с Александром I. В 16 часов французы отправили парламентеров, и огонь постепенно прекратился. На господствовавших высотах устраивались батареи, а город был как на ладони. Поэтому русские могли с полным основанием на переговорах заявить французским представителям, «что к вечеру не узнают места, где был Париж, если он через час не сдастся». Да, это был язык триумфаторов, диктовавший свои условия, поскольку союзные войска, «взирая на Париж, ожидали приказания истребить оный или вступить в него великодушными победителями». Весь вечер велись споры между переговорщиками, пока сторонам удалось выработать приемлемые условия капитуляции из восьми статей, но лишь ночью она была подписана. Французские войска маршалов Мармона и Мортье должны были покинуть Париж к утру, а город вверялся «на великодушие союзных государей»! Как написал позднее известный историк Н.К. Шильдер: «Покорение Парижа являлось необходимым достоянием наших летописей. Русские не могли бы без стыда раскрыть славной книги своей истории, если бы за страницей, на которой Наполеон изображен стоящим среди пылающей Москвы, не следовала страница, где Александр является среди Парижа» [575].

Париж капитулировал! Это предмет отдельного исследования. Никто не сможет пересказать те чувства, которые испытывали русские офицеры и солдаты в тот момент. Например, будущий декабрист Н.И. Лорер, когда его товарищ сообщил, что «Париж сдался», бросился к нему на шею: «Нет! Перу не передать восторга и радости нашей. Колонны наши стояли молча; но когда наш почтенный начальник подъехал и поздравил их с победою, молодцы наши грянули восторженно: «Рады стараться, ваше превосходительство. Слава богу!» Увлеченные общей радостью, и мы закричали вместе с ними: «Слава богу!»...Нельзя описать подобное зрелище, и впечатление от него и поныне живет в моем воспоминании. Каким восторгом опьянены наши солдаты! Какая награда за те два года трудов! Какой жар, какое доверие внушается армии подобным результатом!» [576]. Все многочисленные воспоминания офицеров (тогда еще, как правило, молодых людей) передают ликование и торжество победы, наверно, один из самых славных дней российской армии! Подписавший капитуляцию с русской стороны флигель-адъютант полковник М.Ф. Орлов был произведен в генерал-майоры, а когда он вручал этот документ своему императору, тот сказал: «Поздравляю вас, что вы соединили имя ваше с этим великим происшествием» [577]. За взятие Парижа осуществлявший общее руководство войсками граф М.Б. Барклай де Толли получил под стенами Парижа от Александра I чин генерал-фельдмаршала. Такой же чин он хотел дать и графу А.А. Аракчееву, через которого происходило все бюрократическое управление войсками, но тот отказался, понимая, что, не имея боевого опыта, негоже принимать такое звание.

Отдельное исследование можно посвятить и торжественному входу русских войск в Париж. 19(31) марта 1814 г. под стенами Парижа готовились войти в город войска европейских союзников, поставившие победную точку в войне с некогда грозным властелином континента императором Наполеоном. И привел эти разноплеменные войска в сердце Франции русский царь Александр I, повелитель жителей Севера, которые в воображении населения культурнейшего центра Европы представлялись чуть ли не ордой полудиких варваров. Парижане отлично помнили, что еще совсем недавно, в 1812 г., их император Наполеон во главе Великой армии посетил древнюю столицу России – Москву. Правда, после его почти месячного пребывания на месте этого города остались лишь сожженные руины и пепелища. Столица Франции слишком давно не являлась свидетелем чужих военных триумфов, и парижане с тревогой ожидали грядущих событий. И вот «силою вещей» наступило время ответного визита. Как поведут себя эти странные русские, а особенно их страшные казаки? Ведь о последних, пришедших во Францию из необъятных степных просторов полуазиатах-полускифах, о их жестокости и необузданности рассказывали легенды. Воображение самых нестойких могло дорисовать в очень мрачных красках все остальное.

19(31) марта 1814 г. около 9 часов утра колонны союзных армий с барабанным боем, музыкой и распущенными знаменами стали входить через ворота Сент-Мартен в город. Безусловно, это был спектакль для публики. И такой искусный актер, как Александр I, не мог пропустить его, чтобы не сыграть главную роль. Стояла прекрасная весенняя погода. Одним из первых двигался лейб-гвардии Казачий полк, выполнявший тогда роль личного конвоя царя. Именно за ним в 11 часов утра во главе огромной блестящей свиты (свыше тысячи генералов и офицеров разных наций) в Париж на белом коне въехал российский император Александр I, прусский король и Шварценберг (австрийский император не захотел участвовать – на тот момент его дочь еще являлась французской императрицей). Специально или нет, но российский император ехал в тот день на лошади по кличке Эклипс, некогда подаренной ему Наполеоном. Потом последовали все остальные части, предназначенные для занятия города. Находившийся в царской свите в этот день атаман граф М.И. Платов в письме к российской императрице Елизавете Алексеевне по горячим следам сразу после окончания военных действий писал о входе союзных войск в Париж: «Торжества сего я не в состоянии описать; но верноподданнейше доношу только, что в прошедших веках не бывало такого и едва ли будет в будущих. С обоих сторон было неизобразимое радостное восхищение, сопровождавшиеся восклицанием многочисленнейшего народа жителей Парижа: Да здравствует Александр! устроивший благоденствие и мир целой Европы» [578]. Большинство свидетелей этого события подтверждали восторженный прием толпой роялистов именно российского императора. Для примера приведем выдержку из рассказа Жильбера Стенже: «Самые бурные проявления чувств достались на долю императора Александра. Он улыбался толпе, выглядывавшим из окон молодым женщинам, махал им рукою... Прочие участники кортежа казались равнодушными к этому взрыву безумия, оставляя всю славу царю, ведь он вел самые многочисленные армии и более всех пострадал от наполеоновских войн... Мы увидели, как молодая и красивая графиня де Перигор с белым флагом в руке села на лошадь к какому-то казаку и последовала вместе с колонной» [579].

И как писал А.С. Пушкин:

Но бог помог – стал ропот ниже,

И скоро силою вещей

Мы очутилися в Париже,

И русский царь главой царей.

 

Затем во французской столице состоялся четырехчасовой парад контингентов союзных войск. Казачьи же полки разбили биваки прямо в городском саду на Елисейских полях, а своих коней купали в Сене, привлекая к себе любопытные взоры парижан. На Вандомской площади роялисты свергли с Вандомского памятника статую Наполеона и даже хотели в порыве своего монархического рвения разрушить сам памятник, чему воспрепятствовал император Александр I, приказавший поставить там русский пост. О событиях на Вандомской площади в своих мемуарах рассказывали многие русские офицеры, побывавшие в эти дни в Париже. Так, А.И. Михайловский-Данилевский писал: «На колонне сей, сооруженной в честь побед французских войск, поставлена была статуя Наполеона, над которою народ с самого вступления нашего в Париж ругался. Он привязывал неоднократно веревку к статуе и таким образом тащил ее вниз при ужасных криках; однажды один француз влез на плеча оной и бил ее по щекам». Он же приводит текст объявления, распространенного в те дни: «От полиции объявляется, что памятник, воздвигнутый на Вандомской площади, состоит под покровительством великодушия Его Величества Императора Всероссийского и союзников его. Находящаяся на верху статуя при теперешних обстоятельствах не может более там оставаться, почему ее заменить изображением мира» [580]. И.И. Лажечников так описал увиденное: «Мы стояли уже с час на площади Согласия и удовлетворяли любопытству парижан, как вдруг увидели толпы, бегущие на площадь Вандомскую. Увлеченные стремлением бегущих и желающих узнать, что было причиной народного волнения, мы туда же подошли. Что же нашли мы? – Несколько смельчаков влезло на вершину колонны великой армии (la colonne de la grande armée), и надев петлю на шею колоссальной статуи Буонапарта, бросили концы веревки народу, который с шумными радостными восклицаниями готовился уже тащить ее, но караул, присланный вскоре от государя императора, просил очень учтиво французов позволить занять пост свой около столпа. «До другого времени!» закричал народ и в большом беспорядке разошелся» [581]. Сохранилось свидетельство и другого очевидца. Офицер-артиллерист И.С. Жиркевич так описал эти обстоятельства: «Я был свидетелем снятию статуи с аустерлицкой колонны на Вандомской площади... Новое же временное правительство распорядилось закрыть статую белым холщевым покровом, а через несколько дней начало устраивать блоки на верху площади колонны, с той целью, чтобы на них поднять статую с места, а потом спустить ее... Я пришел на площадь уже тогда, когда статуя была поднята и частью уже занесена на край колонны; народу собралось несколько тысяч, но такая была тишина, что слышно было каждое слово распорядителя работами; статую спустили и народ разошелся в безмолвии» [582].

Если отбросить в сторону пристрастное мнение русских мемуаристов, видевших в тот день происходящее в розовом свете, восторженный прием победителям оказали лишь роялистски настроенные богатые кварталы. Пригороды встречали союзные войска хотя и с любопытством, но настороженно и без ликования. А.И. Михайловский-Данилевский, совершивший в тот день прогулку по городу, подтверждал разномыслие парижан в этот момент: «...19 марта дошел неприметно до Пале-Рояля, где увидел несколько тысяч народа, рассеянного в саду и галереях... Народ толпился в разных местах около ораторов, из коих одни говорили о прежней славе французского оружия, другие превозносили Бурбонов, третьи хвалили дарования Наполеона...» [583]. Конечно же, среди парижан были не только роялисты, но и сторонники Наполеона, для которых происходящее было большим испытанием.

 

Отречение Наполеона

 

Да и борьба с Наполеоном, несмотря на вход союзников в Париж, еще казалась далеко не законченной. Пока французский император не был окончательно побежден, многие продолжали его бояться или все еще находились под магией его полководческой гениальности. От него можно было ожидать любых нестандартных действий. Как полководец и как император, Наполеон отдавал себе отчет, что, начиная свой маневр на Марну, он подвергает оставшуюся фактически беззащитной французскую столицу огромному риску, но надеялся, что противник двинется за ним, тем самым город будет спасен. 14(26) марта, на следующий день после того, как две союзные армии направились на Париж, войска Наполеона под Сен-Дизье имели дело с отрядом генерала Ф.Ф. Винцингероде (10 тыс. человек), оставленного для того, чтобы скрыть истинную цель этого движения. Отряд состоял в основном из конницы, и в его задачу входило имитировать наступление целой армии, что, впрочем, долго нельзя было скрыть. Под напором французских войск отряд Винцингероде, понеся урон более 1 тыс. человек, должен был отступить к Витри и Бар-ле-Дюк. Но лишь 15(27) марта Наполеон после опроса пленных получил сведения о движении союзников на Париж, а также понял, что перед ним для маскировки и прикрытия находился лишь слабый кавалерийский отряд. Он был крайне удивлен таким поворотом событий и даже якобы воскликнул: «Это прекрасный шахматный ход! Я никогда бы не поверил, что генерал коалиции способен сделать такое!» [584]. Хороший полководец всегда должен удивлять своего противника неожиданными решениями. Действия Шварценберга, как генерала старого режима, являлись стандартными и предсказуемыми для Наполеона. Вмешательство и упорство Александра I позволило сделать нетривиальный ход, который в целом кардинально изменил ситуацию.

И на следующий день войска Наполеона быстро направились к французской столице через Дульван, Бар-сюр-Об, Труа и Фонтенбло. Это был не прямой путь, в данном случае Шварценберг с Блюхером опережали его армию на три дня, но французский полководец попытался наверстать упущенное время. Союзники ради Парижа фактически оставили на произвол судьбы занятый ранее ими северо-восток Франции (Шампань, Бургундию, Эльзас, Лотарингию), можно было получить выгоду от этого, освободить эти территории, но, видимо, у всех существовало понимание, что все будет решаться в Париже. По дороге, идя форсированным маршем впереди с гвардией, французский император постоянно получал донесения из Парижа от высших сановников о приближении союзников. Утром 18(30) марта Наполеон из Труа, вверив армию маршалу А. Бертье, в сопровождении лишь нескольких лиц и конвоя из четырех эскадронов гвардейской кавалерии спешно выехал в Париж, чтобы личным присутствием поправить дела и возглавить сопротивление. Но он уже катастрофически не успевал; в этот день с 5 часов утра развернулось сражение за французскую столицу, силы были неравные и, несмотря на стойкость французов, исход боя был предопределен. Наполеон, безостановочно продолжая путь, рассчитывал уже в полночь быть в Париже. При подъезде к городу он встретил конницу генерала О.Д. Бельяра, который рассказал ему о положении дел, о результатах сражения и подписанной капитуляции. Меньше всего Наполеона можно назвать бездеятельным человеком, он не смирился с безнадежным положением и всю ночь на почтовой станции Кур де Франс перед Парижем пытался отменить вывод войск и организовать сопротивление в городе. Но даже энергия французского императора уже ничего не могла изменить, он опоздал минимум на полдня. Ранним утром не спавший ни минуты Наполеон отправился в Фонтенбло, куда должны были прибыть его измученные гонкой к Парижу маршировавшие части.

Дальнейшие события во многом зависели от того, что произойдет в Париже. Общественное мнение буржуазных городских верхов и нотаблей определяло позицию всей страны в целом. Уже вечером 19(31) марта Александр I в Бонди очень милостиво принял делегацию муниципального совета и обещал взять город под свое покровительство, гарантировал безопасность, полную сохранность имущества и неприкосновенность личности. Страхи буржуазии были рассеяны. Роялисты приготовили восторженную встречу, а затем провели несколько манифестаций. В это время голову поднял лукавый оборотень – полуопальный Ш.М. Талейран, епископ, лишенный сана, очень гибкий и изощренный политик, хорошо известный своей абсолютной беспринципностью и жестким прагматизмом. Именно вокруг него сплотилась влиятельная оппозиция наполеоновскому режиму, терпеливо ждавшая, когда наступит ее час. Будущее Франции тогда очень сильно зависело от позиции российского императора. Александр I хотел поселиться в Елисейском дворце, но какой-то аноним сообщил, что существует угроза взрыва этого здания (якобы оно было заминировано). Талейран тут же предложил ему второй этаж своего особняка на улице Сен-Флорантен, где русский царь затем провел двенадцать дней. Престиж Талейрана сразу резко возрос в парижских кругах знати. Но 19(31) марта именно здесь после въезда в Париж Александр I во второй половине дня провел совещание первых лиц, где в принципе решился вопрос, кому править во Франции, поскольку готового вердикта, кому отдать власть, у союзников не имелось. Там присутствовали российский император, прусский король, австрийцы генерал-фельдмаршал К.Ф. Шварценберг и князь А.Г. Лихтенштейн, русский генерал К.О. Поццо ди Борго, К.В. Нессельроде, Ш.М. Талейран и близкий к нему Э.И. Дальберг. Позиции представителей разных стран на обсуждаемый вопрос были на самом деле самые различные. Вступая в Париж, союзники не имели четко выработанного мнения и консолидированной позиции относительно будущего режима во Франции – в их рядах по данному вопросу не было единства. Австрийцы были склонны поддерживать регентство Марии-Луизы. Ярыми сторонниками реставрации Бурбонов выступали только англичане. Хотя Людовик ХVIII лишь позже прибыл в обозе союзных армий, Александр I, к примеру, не особенно привечал «неисправимых» Бурбонов, и его отношения с будущим французским королем всегда были более чем прохладными. Историк С.М. Соловьев привел выдержки из писем Людовика ХVIII к Александру I всякий раз, когда русские вступали в противоборство с Наполеоном (в 1805–1814 гг.), где тот предлагал самые различные услуги против «тирана» – свое личное присутствие в войсках, нереальные планы десантов на французское побережье, просьбу принять племянников волонтерами в русскую армию, наконец, дать гарантии французским генералам и маршалам на восстановление Бурбонов, чтобы они подняли мятеж против Наполеона. Весьма любопытны также вежливые ответы (отказы в королевской помощи) российского императора под самыми благовидными предлогами, в которых он, кстати, именовал его графом (Monsieur le Comte), хотя тот в эмиграции уже носил титул короля [585]. Из этих ответов хорошо видно, что воспитанник Лагарпа не только не разделял взгляды Бурбонов, но и считал, что такая помощь только повредит делу союзников.

Справедливости ради укажем, что Александр I не мешал Бурбонам, но и не помогал им, считая, что им будет «тяжело носить такую ношу». Хорошо всем известно, что он сначала предлагал кандидатуру бывшего французского маршала Бернадотта (шведского принца Карла-Юхана) на французский трон и даже подумывал об Э. Богарне [586]. Позже, уже находясь в Париже, отказался выдать свою младшую сестру Анну за герцога Беррийского [587]. Большинство европейских монархов, конечно же, высказывались за Бурбонов, но обсуждались самые разные варианты – вплоть до республики, лишь бы без Наполеона. Так, в беседе с представителем роялистов бароном Э.Ф.А. Витролем еще накануне вступления в Париж, к его удивлению, русский монарх («le roi des roi unis» – король союзных королей) даже якобы заявил, что для Бурбонов «бремя короны слишком тяжело», а вот «хорошо организованная республика лучше всего подходит духу французского народа», поскольку «столь долгое время в стране прорастали идеи свободы» [588].

Что же касается старой идеи реставрации на французском троне Бурбонов, то это была в какой-то степени даже не инициатива союзников. Как раз на этом совещании мастер смены политического платья Талейран продемонстрировал все свое дипломатическое мастерство, чтобы уверить других в том, что простой народ предпочитал монархию, поэтому существовала необходимость восстановления старой королевской династии на престоле как единственной легитимной перспективы. В какой степени Талейрану удалось убедить русского царя в правильности своего мнения, сказать трудно, но именно в тот день Александр I подписал от имени союзников декларацию, в которой подчеркивалось, что союзные монархи не станут вести переговоров с Наполеоном или с членами его семьи. Предлагалось также, чтобы Сенат избрал Временное правительство Франции и выработал новую конституцию под гарантии союзных монархов, а они готовы признать любое новое общественное устройство, которое предпочтет французский народ. Фактически декларация предрешала падение наполеоновского режима. А.И. Михайловский-Данилевский, описывая пребывание во французской столице, вспоминал: «Несколько прокламаций, объявленных в сие время, были все от имени Государя... Первая и важнейшая прокламация к французам... обнародована в самый день нашего вступления в 3 часа пополудни. В оной император объявляет, что он и союзники не вступят в переговоры ни с Наполеоном, ни с кем другим из фамилии его; что земли, принадлежавшие Франции при прежних королях, будут неприкосновенны; и приглашает народ французский избрать временное правительство для составлении конституции» [589]. Гарантировалось также сохранение целостности Франции в том виде, в каком она существовала при законных королях. Избрать же форму правления Александр I хотел предоставить голосу нации [590].

Голос французской нации тогда выражала буржуазия. О том, что во Франции (особенно среди нотаблей) давно зрело недовольство против императора, очень хорошо написал самый авторитетный сегодня французский наполеоновед Ж. Тюлар: «Начиная с 1808 года буржуазия мечтала отделаться от своего «спасителя», который перестал ее устраивать, однако не решалась на изменения, способные ущемить ее интересы. Неблагодарность умерялась трусостью. Поражения наполеоновской армии стали наконец для буржуазии тем предлогом, которого она ждала долгих шесть лет. Нотабли были не в состоянии собственными силами свергнуть императора, они нуждались в помощи извне» [591]. Гибель французской империи была обусловлена многими факторами, но в немалой степени ошибками и политикой самого Наполеона. Окончательное падение построенного им имперского здания произошло не только вследствие военных успехов союзников. Очень важный вывод в свое время сделал Ч.Д. Исдейл. По его мнению, «империя разрушалась изнутри в той же мере, в какой она терпела поражения извне» [592]. Не случайно даже в окружении французского императора стали уже с 1808 г. появляться предатели, которые очень чутко, вторым нутром, почувствовали приближающееся крушение наполеоновского корабля и стремились связать свою судьбу с противниками Наполеона. Назовем лишь примеры с наиболее громкими и известными именами: в 1808 г. – Ш.М. Талейран, Ж. Фуше; в 1813 г. – И. Мюрат, А. Жомини.

Первыми, еще за 11 дней до взятия союзниками Парижа, провозгласили королем Людовика ХVIII власти г. Бордо. На окончательное решение повлияли даже не наспех организованные демонстрации роялистов или мастерство закулисных интриг аморального и хитроумного ренегата Ш.М. Талейрана, а мнение представителей французской буржуазии, выраженное генеральным советом департамента Сены (т. е. Парижа). Этот государственный орган первым заявил о неподчинении власти Наполеона и выступил за восстановление старой королевской династии. Затем по манипуляциям Талейрана 20 марта (1 апреля) созвали заседание Сената, который проголосовал за создание Временного правительства (пять членов во главе с Талейраном) и на следующий день провозгласил смещение с трона Наполеона и членов его семьи. По словам Т. Ленца: «Палаты поймали его на слове в 1814 году, когда проголосовали за отрешение его от власти за то, что он «разорвал пакт, который связывал его с французским народом» [593]. Но это были юридические тонкости, большинству – малопонятные (речь шла о пакте между Наполеоном и французским народом в вопросе о передаче власти), которые умело использовала роялистская оппозиция. Тут важно подчеркнуть, что таким образом даже не аристократы, а нотабли отправили императора в отставку, он был им уже не нужен и мешал. Династия Бурбонов была восстановлена на троне благодаря усилиям этих двух государственных органов Франции. Временное правительство с первых же дней существования поставило перед собой цель – лишение Наполеона власти и восстановление на троне Бурбонов. А вот по настоянию Александра I были лишь введены конституционные учреждения. При этом, из-за проволочек роялистов, русский монарх вынужден был прибегнуть к «наполеоновскому языку», заявив, что союзные войска не покинут Париж, пока не будут выполнены обещания короля и конституция не будет обнародована. В целом для французской нации в этом вопросе были характерны полное равнодушие, усталость от войн и крайняя апатия. Подобное равнодушие было во многом подготовлено всем предшествующим периодом наполеоновской империи. Для союзников же в тот момент стояла главная задача – убрать с политической сцены Наполеона и восстановить законный порядок в Европе. В Париже для достижения этой цели им проще было опираться на определенные общественные силы («почетнейших людей Франции»), т. е. на монархически настроенный слой старой аристократии и новой бюрократии. Александр I в Париже легко дал себя убедить Талейрану, что Франция жаждет Бурбонов, не имевших социальной опоры в стране. Это было на руку старой лисице Талейрану, а буржуазия согласилась терпеть уже хорошо забытую династию. Союзникам было не с руки провозглашать низвержение Наполеона или призывать на трон Бурбонов, хотя это был вопрос уже почти решенный. Сделали это природные французы.

При организации наполеоновской империи, созданной на основе сверхцентрализованной пирамидальной схемы (можно сказать, военной модели), отрешить от власти императора мог лишь добровольно он сам или внешняя сила. Но сам Наполеон считал, что еще далеко не все потеряно. У него под стенами Парижа у Фонтенбло оказалось собрано примерно 35 тыс. солдат и были разосланы приказы о сборе оставшихся во Франции верных ему войск. Скорее всего, через некоторое время он мог рассчитывать примерно на 60 тыс. человек. Но у союзников под Парижем было раза в два больше войск. Кроме того, даже эти 60 тыс. Наполеону нужно было снабдить продовольствием, боеприпасами, наконец деньгами! Как это сделать, когда административный и финансовый центр страны уже находился в руках противника? Когда элита ему уже изменила и фактически перешла на сторону врага? Слишком многим, даже из ближайшего окружения французского императора, стало очевидно, что Наполеон находился у власти последние дни и наступила агония его режима.

Несмотря на громадное численное преимущество, союзники не торопились проливать кровь солдат, считая, что дело уже сделано, а окончательное падение Наполеона вопрос дней. Коленкур, пытавшийся спасти своего хозяина, за этот период дважды встречался с Александром I, который отказывался вести переговоры с Наполеоном, но намекнул, что если он отречется, то можно поговорить о регентстве его сына. Решающее слово в сложном политическом пасьянсе должна была сказать французская армия. Еще 21 марта (2 апреля) Талейран в обращении к армии освободил всех солдат от присяги Наполеону, человеку, который, по его выражению, «не являлся даже французом». Если простые солдаты и офицеры оставались под влиянием своего «маленького капрала» и их можно было повести на Париж, то совсем по-другому уже мыслили маршалы. 23 марта (4 апреля) после смотра войск Наполеон собрал маршалов в своем дворце в Фонтенбло, чтобы изложить план движения на Париж. Но маршалы уже не поддерживали его надежды на успешное продолжение борьбы. Ней первый заявил, что армия не сдвинется с места, а на заявление, что она повинуется императору, парировал, что армия подчинится своим генералам [594]. Собравшиеся маршалы Ней, Удино, Макдональд, Лефевр, ближайшие военные сподвижники Наполеона, как и многие, уставшие от войны, уже не видели смысла в дальнейшем пролитии крови. Фактически это был круг лиц, на которые он опирался в армии, его же ближайшие соратники подрезали ему крылья. Наполеон после этого драматического диалога и единодушного отпора маршалов подписал отречение в пользу своего сына.

Правда, самого факта было мало, нужно, чтобы отречение в пользу сына приняли союзники. Коленкур, Ней, Макдональд и Мармон отправились к Александру I. Мармона Наполеон специально включил в эту делегацию, так как надеялся на него. Никто тогда еще не знал, что маршал Мармон (его войска стояли против Парижа) еще 22 марта (3 апреля) при посредничестве своего бывшего адъютанта Ш. Монтесси (находился в рядах Богемской армии) благожелательно встретил предложение о том, чтобы покинуть армию Наполеона, вступил в переговоры с Шварценбергом и уже 23 марта (4 апреля) подписал соглашение о переходе своего корпуса под Версаль. Об этом Мармон, правда, сообщил своим коллегам по прибытию в Париж, сказав, однако, что договор еще не подписан и не вступил в силу. Александр I выслушал делегацию и обещал дать ответ на следующий день, поскольку должен был узнать мнение других союзников. В это время войска Мармона, в его отсутствие под командой генералов, испугавшихся вызова Наполеона в Фонтенбло, перешли под Версаль в стан союзников. События играли на руку Бурбонам. Это предательство Мармона (как полагают многие французские авторы) поставило крест на достижении возможной договоренности с царем о регентстве Марии-Луизы. У переговорщиков был выбит важный козырь – их утверждение, что армия всецело поддерживала Н. Бонапарта. После этого события у них уже не имелось веских аргументов в пользу прав короля Римского и Марии-Луизы. Кроме того, уход корпуса Мармона, составлявший французский авангард, не только уменьшил силы Наполеона, но и оголил направление от Парижа к Фонтенбло. Во всяком случае дорога на Фонтенбло оказалась открытой. Поэтому Александр I объявил уполномоченным Наполеона, что данные обстоятельства заставили его отказаться от плана регентства, трон будет отдан Бурбонам, а Наполеон должен подписать безусловное отречение. Фактически у французского императора уже не оставалось выбора, и 26 марта (7 апреля) он написал своим торопливым и неразборчивым почерком текст своего отречения: «Ввиду того, что европейские державы заявили, что император Наполеон является единственным препятствием на пути установления мира в Европе, император Наполеон, храня верность своим клятвам, заявляет, что отрекается лично и от имени своих детей от тронов Франции и Италии, ибо нет такой жертвы, даже если речь идет о его жизни, которую он не принес бы в интересах Франции» [595]. В тот же день Сенат провозгласил королем Людовика ХVIII.

 

Сразу же курсы акций Французского банка с пятисот франков поднялись свыше девятисот франков. Это был небывалый подъем на бирже, в то же время яркое свидетельство интересов деловых кругов страны. Французская буржуазия проголосовала деньгами за отречение Наполеона. В конечном счете даже во Франции в 1814 г. от французского императора отвернулись все, последними оказались его маршалы. Когда он подписал акт отречения, вся Европа, за исключением бонапартистов, вздохнула с облегчением, она давно этого хотела и не жалела бывшего императора. В конце концов оказался прав ветеран и идеолог коалиций Ж. де Местр, который еще в начале 1812 г., оценивая возможности победы сил Старого режима, писал: «Все будет бесполезно, пока не зародится во Франции дух отвержения Наполеона, а вне ее – желание низвергнуть его» [596].

Александр I еще во время предварительных переговоров с Коленкуром дал слово предоставить в пожизненное владение Наполеона о. Эльбу и сохранить за ним титул императора. Правда, каждый из союзников имел свою точку зрения на его дальнейшую судьбу. Австрийцы и англичане, например, были явно недовольны предоставлением о. Эльбы, так как остров находился вблизи Франции (как показали дальнейшие события, они оказались правы), но российский император заявил, что не может взять назад своего обещания, поэтому союзники вынуждены были согласиться под его давлением. Проблема возникла даже с титулом, так как Англия, например, в отличие от других держав никогда не признавала Наполеона императором. Ежегодную ренту в 2 млн франков, обещанную от французского правительства, изгнанник так и не получил, что впоследствии привело к неприятному результату.

31 марта (12 апреля), покинутый почти всеми соратниками, Наполеон попытался отравиться, приняв яд, который всегда имел при себе после событий под Малоярославцем. Причем неизвестно, какой яд он принимал: многие пишут про цианистый калий, другие называют различные смеси из опиума, белладонны и чемерицы, некоторые авторы вообще сомневаются, а был ли на самом деле факт попытки самоубийства. Но то ли яд со временем выдохся, то ли организм оказался очень сильным, но после ночи мучений французский император уже не предпринимал более попыток покончить с собой. 8(20) апреля после знаменитого прощания с гвардией в Фонтенбло Наполеон в сопровождении союзных комиссаров отправился править своим миниатюрным государством на о. Эльбу. Императрице Марии-Луизе, которая уже так и не встретилась со своим мужем, отдавались во владение герцогства Парма, Пьяченца и Гвастала, их после ее смерти должен был унаследовать сын Наполеона – герцог Рейхштадтский.

Странствовавшие двадцать три года в изгнании Бурбоны с кичливой кучкой дворян-эмигрантов вернулись во Францию, где уже мало кто их помнил. Этот момент, возможно, даже сыграл им на руку. Многие ошибочно полагали, что хуже, чем было, быть уже не может. Справедливости ради укажем: наполеоновский режим за время своего существования зачистил политическое поле, поэтому в стране не было политической партии или силы, способной взять на себя бремя ответственности руководства государством. Трудно сказать, что было, если бы власть получил Бернадотт или Э. Богарне, смог бы кто-нибудь из них умиротворить страну и политически организовать общество после десятилетия войн. Но то, что выбор Бурбонов, как политической силы, долгое время оторванной от Франции и не знавшей сложившихся французских реалий, был неудачен, это очевидно. Бурбоны прибыли победителями во Францию, потерпевшую поражение. Они фактически не знали страну, за двадцать три года она значительно прогрессировала во всех областях, а спесивые дворяне-эмигранты «ничего не забыли и ничему не научились», только жаждали мести. Во Францию вместе с ними вернулось около тридцати тысяч бездомных эмигрантов, которые все потеряли и хотели вернуть беззаботную дореволюционную жизнь. Это был вопрос времени, когда произойдет конфликт Бурбонов с послереволюционной Францией, построенной Наполеоном. Надо сказать, что Александр I это отлично понимал, как раз при личном общении имел возможность убедиться, что Бурбоны «неисправившиеся и неисправимые, полны предрассудков Старого режима». Да и у него не только не сложились отношения с Людовиком ХVIII, но и обострились. Новоиспеченный король, обязанный русскому монарху водворением на утраченный престол, имел слишком завышенное представление о значимости французского королевского дома, считал себя чуть ли не первым государем в Европе и проявлял «неуместное величие» при общении с русским монархом. Кроме того, он завидовал популярности Александра I в Париже, с неодобрением относился к его контактам с императрицей Жозефиной, сближению с ее дочерью Гортензией, посещению либерального салона известной писательницы мадам де Сталь. Поскольку король постоянно затягивал вопрос о конституции, которую он обещал принять, то Александр I вынужден был заявить, что союзные войска покинут Францию не прежде, чем будут выполнены обязательства, данные Бурбонами французскому народу. Поэтому Людовику ХVIII скрепя сердце все же пришлось 4 июня 1814 г. даровать конституцию, известную под названием Конституционная хартия. Как многие отмечали, заставить это сделать короля было намного труднее, чем России подписать мирный трактат с Францией.

Французское правительство заключило с странами-участницами 6-й антифранцузской коалиции 18(30) мая Парижский мирный договор. Собственно, условия мира были оформлены серией отдельных договоров с представителями Австрии, Великобритании, Пруссии, и России, с одной стороны, и Франции – с другой. Впоследствии к договору присоединились Швеция, Испания и Португалия. Со стороны России Парижский мир подписали статс-секретарь по иностранным делам граф К.В. Нессельроде и граф А.К. Разумовский, со стороны Франции – министр иностранных дел князь Ш.М. Талейран.

Парижский мирный договор основывался на статьях Шомонского трактата, где не затрагивались спорные вопросы. Но в ходе переговоров, предшествовавших заключению мира, между странами-союзницами возникли разногласия. Англичане, австрийцы и особенно пруссаки добивались максимального ослабления Франции и превращения ее во второстепенную державу. Александр I, напротив, стремился сохранить ее в качестве противовеса усиливавшемуся влиянию Австрии, Великобритании и Пруссии в Европе. В результате Талейран при поддержке Александра I сумел значительно смягчить первоначальные условия мира.

Новая граница Франции в целом совпадала с ее границами, существовавшими на 1 января 1792 г. Восстанавливалась независимость Швейцарии, Голландии (к ней присоединялась Бельгия), а также большинства немецких и итальянских государств, аннексированных Францией в результате войн конца 1790–1810-х гг. Франции возвращались почти все отторгнутые у нее после 1792 г. колонии (за исключением островов Тобаго, Мальты, Маврикия и Капской колонии, которые оставались за Великобританией). В секретных статьях было зафиксировано согласие на передачу окончательного решения вопросов послевоенного устройства Европы (судьбы ранее оккупированных Францией земель) международному конгрессу. Ломбардия и Венеция отходили к Австрии, Генуя – к Сардинскому королевству.

За это время все французские воинские контингенты признали новую власть, за границей блокированные гарнизоны сдали и вышли из 54 крепостей, а французские военнопленные были освобождены союзными державами и отправились на родину. Например, уже 13(25) мая 1814 г. по приказу Александра I в Петербурге было издано «Распоряжении об отправлении в отечество военнопленных всех наций, в России находящихся». Формально война союзников с Францией закончилась. И Франция еще легко отделалась, сохранив свой суверенитет и территориальную целостность, а благодаря энергичной позиции, занятой Александром I, не выплачивала контрибуций и даже не возвратила вывезенные из европейских стран произведения искусства. Безусловно, русский монарх руководствовался не только чувством благородства (о чем особенно любили упоминать отечественные дореволюционные авторы), но и трезвым политическим расчетом. В его планы не входило иметь в центре Европы бессильную и униженную Францию. В какой-то степени сказывался и элемент честолюбия – он стремился показать европейскому общественному мнению разницу между поведением «цивилизованных» французов в Москве и через полтора года русских «варваров» во время пребывания в Париже. В любом случае сам факт взятия важнейшего европейского центра русскими войсками показывал на будущее, что впредь никому не будет позволено безнаказанно овладевать древней столицей России, а вслед за этим неминуемо последует ответный визит. К этому имеют отношение патриотические стихи Федора Николаевича Глинки, в которых он адресуется к Западу, напоминая о том, чему он являлся свидетелем:

...И видел, что за наши грады

И за Москву – наш царь не мстил

И белым знаменем пощады

Столицу Франции покрыл.

И видел, что коня степного

На Сену пить водил калмык

И в Тюльери у часового

Сиял, как дома, русский штык!

И сын пределов Елисейских,

Или придонский наш казак

В полях роскошных Елисейских

Походный ставил свой бивак...