Первая империя пала, и в этом заключалась огромная заслуга русской армии. К 1814 г. русские уже обладали колоссальным опытом боевых действий, во многом благодаря своим учителям – французам. Не случайно Александр I, проходя мимо Аустерлицких ворот в Доме Инвалидов в Париже, заметил генералу князю А.Г. Щербатову: «Без этого и мы не были бы теперь здесь» [597]. Генерал К.Ф. Толь, по словам А.И. Михайловского-Данилевского, проезжая поле Аустерлицкого сражения, вспоминал о том, «как тогда весьма немногие из наших генералов имели понятия о военном деле, а теперь... мы служим примером всей Европе, и перемена сия совершилась менее, нежели в десять лет» [598]. Русские корпуса показали, что могут воевать бок о бок с лучшими европейскими армиями. Сравнивая их с пруссаками и австрийцами, необходимо признать, что это были лучшие и самые боеспособные войска коалиции. При этом стоит отметить ряд поразительных моментов, может быть, раньше слабо проявлявшихся в русских войсках. Даже не резко возросшую тактическую подготовку войск, а организацию тыловой службы и поступление резервов. Ведь армейские базы снабжения отстояли в России на значительном расстоянии (и даже не в Пруссии и не в Австрии), а резервы готовились в Польше и бесперебойно поступали в армию. Не случайно именно после окончания военных действий Александр I щедро наградил генералов, готовивших пополнения в 1812–1814 гг. – главнокомандующего Резервной армией князя Д.И. Лобанова-Ростовского орденом Св. Андрея Первозванного, а командовавшего кавалерийскими резервами А.С. Кологривова орденом Св. Владимира 1-й степени. Тыловые службы смогли удовлетворительно поставлять в армию все необходимое в кампании 1813 и 1814 г., частично делая закупки за границей и постоянно испытывая трудности с денежными средствами при пустой государственной казне. Необходимо отметить и хорошую подготовку рекрут в тылу офицерским и унтер-офицерским составом в этот период, новобранцы постоянно вливались в войска и очень быстро приобретали боевые навыки.
Что касается самого хода кампании, поражений и побед русской армии, то многие специалисты считают, что 1814 г. – вершина военного искусства или величайшее достижение Наполеоном полководческого мастерства. Изучая этот период и поражаясь неожиданным ходам французского полководца, трудно спорить с подобным утверждением, хотя многие его действия можно назвать и предсмертной агонией Первой империи или лихорадочной попыткой сохранить любой ценой власть, поскольку он являлся уже не столько военачальником, сколько императором. Он мог выигрывать отдельные сражения как вождь армии, но он уже был побежден как политический и государственный деятель, не учитывавший реальную политическую атмосферу своей страны и дух эпохи.
Не так однозначна научная литература по поводу роли российской армии в заграничных походах. Дело в том, что в России можно буквально по пальцам пересчитать монографии и толковые работы, посвященные проблемам участия русских войск в 1813–1814 гг. Совсем недавно акцент на такое состояние историографии сделал английский историк Д. Ливен, который не считает удивительным, что «огромный вклад России в уничтожение империи Наполеона был преуменьшен британскими, французскими и немецкими историками. Более интересен вопрос – почему российские историки также внесли свой вклад в умаление значимости усилий своей собственной страны». Он полагает, что это произошло из-за одержимости нашими исследователями военными операциями 1812 г., как до революции 1917 года, так и в советский период. «Обратной стороной этой увлеченности стало то, что российские историки в значительной степени игнорировали события 1813–1814 гг... Все это, безусловно, позволяло британским, французским и немецким историкам свободно интерпретировать свержение Наполеона в манере, наиболее подходящей для поддержания собственных национальных мифов и историографических традиций». По его мнению, в нашей военно-исторической науке «контраст между огромным объемом знаний, имеющимся о 1812 г., и очень ограниченным вниманием, уделяющимся периоду 1813–1814 гг. – остается колоссальным и разительным» [599]. Трудно не согласиться с мнением, прозвучавшим из-за границы, поскольку объективность его не оставляет сомнений. Так же как то, что национальные исторические школы разных стран писали историю «со своей колокольни», преуспели в этом, тем самым радикально принизили вклад России в союзную победу. В допущенных досадных упущениях есть вина и российской военно-исторической науки.
Пребывание русских войск за границей – «Ликуй, Москва, – в Париже Росс!»
Нахождение российской армии полтора года за границей – интереснейший вопрос, которого часто не касались даже отечественные историки. В данном случае рассмотрим два аспекта – эффект, произведенный на Европу русскими войсками, и впечатления, которые вынесли русские военные после пребывания там.
В нашей стране до сих пор дискутируется вопрос: Россия – это европейская или азиатская держава? Сама эпоха 1812 г. показала, что без русского вмешательства Европа не смогла бы самостоятельно решить возникшую проблему, связанную с Наполеоном Бонапартом. Вся эпоха 1812 г., и особенно заграничные походы русской армии крепко связали затем Россию с Европой. Именно поэтому современники стали привыкать рассматривать Россию в контексте общеевропейских и общемировых проблем и процессов. Отсюда возникла питательная почва для появления в будущем самых разных идей о миссии России и о ее роли в мировой истории, вплоть до внедрения на русской почве марксизма, а затем его дальнейшую трансформацию.
Необходимо также заметить, что европейский дух и веяния исподволь разрушали основы патриархально-крепостнических порядков в стране. Русское дворянство всегда было тесно связано с патриархальной крепостной деревней. Поездки отпрысков в столичные центры на учебу или службу всегда являлись тяжелым испытанием для бюджета мелкопоместной дворянской семьи. Заграничное путешествие могли себе позволить лишь выходцы из русской знати, но это были единицы. А тут за государственный кошт на полтора года с достопримечательностями Европы познакомилось около тридцати тысяч русских дворян, одетых в офицерские шинели. Посещение Европы, даже в военное время, отрядом более сотни тысяч русских офицеров и солдат, не могло пройти бесследно для страны хотя бы в культурном и образовательном отношении, и дало импульс для дальнейшего развития. Это был толчок, от которого русская внутренняя жизнь приобрела иной характер, иное окружение и обстановку. Даже в консервативных по своему статусу казачьих областях после заграничных походов стали появляться европейские веяния, элементы европейской культуры. Что уж говорить о крупных городах. Очень важно и то, как изменилось сознание у русских военных, что происходило в тот момент в их головах. Слишком многие могли сравнивать заграничные порядки с отечественными. Они увидели явный контраст между Европой и Россией, вынесли сильные впечатления, уже активно хотели и стремились к иной жизни. Осознание явной отсталости России в политическом и общественном устройстве, ненормальности положения крепостных и другие моменты породили стремление ликвидировать «главные язвы Отечества». И эти тенденции в разной степени уже захватили лучшие русские умы. Собственно, политические искания образованных представителей дворянской молодежи вылились в попытку вооруженного противостояния с самодержавием на Сенатской площади в 1825 г. Хотя не только движением декабристов ознаменовались последствия эпохи 1812 г.
За полтора года русские войска побывали в Германии, Богемии, Голландии, Швейцарии, Франции. За это время даже у простых солдат возникал опыт международного соприкосновения. Бесспорно, что при общении, например, русских с парижанами возникали языковые трудности и непонимание. Такие случаи припомнил и суммировал русский офицер И.М. Казаков: «Походы по Польше, Германии и Франции внесли путаницу в филологические познания наших солдат, так, например, научившись в Польше по-польски, когда вошли в Германию, стали требовать, что им нужно, по-польски и удивлялись, что немцы не понимали их... Прийдя во Францию, они усвоили себе некоторые немецкие слова и требуют от французов... Опять та же история: – является жалоба и объяснение...» [600].
В то же время в рядах русских войск находилось огромное количество офицеров, хорошо знавших французский язык. В воспоминаниях артиллериста И. Радожицкого также можно прочесть: «Если мы останавливались для каких-нибудь расспросов, то французы друг перед другом предупреждали нас своими ответами, обступали, с любопытством рассматривали и едва верили, чтобы русские могли говорить с ними их языком. Милые француженки, выглядывая из окон, кивали нам головками и улыбались. Парижане, воображая русских по описанию своих патриотов, варварами, питающимися человеческим мясом, а казаков – бородатыми циклопами, чрезвычайно удивлялись, увидевши российскую гвардию, и в ней красавцев-офицеров, щеголей, не уступающих как в ловкости, так и в гибкости языка и степени образования первейшим парижским франтам» [601]. Как раз во время пребывания в Париже по распоряжению Александра I войскам было выдано очередное денежное содержание, а всей русской гвардии даже годовое содержание «не в зачет» [602]. Достаточно сказать, что знаменитому моту своего века, генералу М.А. Милорадовичу, по его личной просьбе император «выдал вперед за три года следуемое по чину жалование». Излишне говорить, что деньги были израсходованы генералом (как и многими офицерами) еще до выхода русских войск из французской столицы [603]. Нет сомнений, что это был не единичный случай. Страстные игроки, да и просто желающие испытать острые ощущения, обращались к помощи карт и спускали свои деньги в игорных домах и казино. И не только свои. В Париже можно было открыть свободно кредит, не заботясь о погашении долга. Приведем свидетельство русского офицера Н.П. Ковальского: «Офицеры, имевшие свое собственное состояние, обращались к банкирам с простым удостоверением от корпусного командира, что они люди со средствами, и получали под векселя значительные суммы. Государь впоследствии заплатил за всех, и мы вдобавок были уволены от выговоров и замечаний... Парижская жизнь так закружила меня своими удовольствиями, что вскоре я был вынужден продать за 9.000 фр. одну верховую и двух вьючных лошадей. Лошади тогда были чрезвычайно дороги» [604]. Тем не менее большинство (судя по мемуарам) вспоминало с большим удовольствием проведенное в Париже и в Европе время.
Конечно, самое сильное впечатление на Европу произвело казачество, азиатские или степные «варвары». Иррегулярное воинство, т. е. казаки, по словам известного русского генерала А.П. Ермолова, стали «удивлением Европы». Популярность среди населения разных стран они завоевали благодаря экзотическому виду и нестандартному поведению в бою и в быту, а также многочисленными стилизованными изображениями, широко растиражированными политическими лубочными изданиями союзников. Жгучий интерес подогревался и предшествующей наполеоновской пропагандой, рисовавшей казаков в виде дикой азиатской орды свирепых и косматых чудищ. Элемент любопытства заставлял обывателей Германии, Голландии, Бельгии и Франции при вступлении союзных войск в города сбегаться и специально поглазеть на поведение необычно выглядевших казаков. В Европе очень скоро «степные варвары» вошли в моду. Для художников они стали излюбленной натурой для рисования. В художественном оформлении изделий европейской промышленности (фарфор, платки и т.д.) преобладали сюжеты групповых сцен казаков во главе с их атаманом. Самые знатные дома стремились заполучить в гости казачьих начальников. Иностранные офицеры, перешедшие на службу в русскую армию, с гордостью надевали и с особым шиком носили униформу иррегулярных войск. Прусский король, в подражание русской иррегулярной коннице, решил создать в собственной армии подобные части, и форма для них шилась на казачий манер. В Англии всерьез обсуждался проект создания корпуса пикинеров по примеру казачьих полков. Во время заграничных кампаний генералы других государств особенно бывали довольны, если в состав их войск придавалась казачьи части. Рядовые казаки имели большой успех в среде простолюдинок, даже обладая минимальным запасом иностранных слов, они легко завязывали контакты с женщинами, в чем проявляли резкий контраст с поведением в подобных ситуациях русских солдат и даже офицеров.
Вокруг казачьих временных жилищ всегда толпился всякий люд, бегали дети, торговцы и особенно торговки предлагали свой товар. На два месяца иррегулярные полки стали едва ли не главной достопримечательностью для жителей Парижа. Об этом периоде оставил весьма интересные воспоминания один анонимный русский пехотный офицер. Попытавшись сравнить поведение в Париже своих солдат и представителей других европейских армий, он заметил существенную разницу и сделал не очень лестный вывод для своих подчиненных. Далеко не в их пользу оказались и сопоставления с вольными сынами степей. Вот его окончательное резюме: «Казаки, более свободные в своих движениях, в просторной своей национальной одежде, много перед ними выигрывали». Необходимо отметить, что в данный период среди нижних чинов российской армии процветало дезертирство (многие остались во Франции и затем натурализовались), таких случаев среди казаков в источниках нам найти не удалось. Несмотря на заманчивость и соблазны заграничной жизни, «дым отечества» оказался более притягательным. Французские искусы не затронули казачьи сердца, а остались лишь приятными воспоминаниями по возвращении в родные степные просторы.
Очень показательно в этом отношении творчество австрийского художника Г. Опица, создавшего в 1814 г. акварельную серию «Казаки в Париже». Вся серия дает весьма полное представление о любопытнейшей странице эпопеи войны 1812–1814 г. и воссоздает наглядную картину ее победного окончания в Париже, ознаменовавшегося вводом союзных войск в столицу, и совершенно необычной атмосферы, воцарившейся в городе. Живость наблюдений, натурные зарисовки с невероятно добросовестным вниманием к мелочам и к передаче деталей, некоторый налет ироничности, смягченный доброй улыбкой, – все это придает акварелям Опица ни с чем не сравнимое очарование. В целом акварели рождают у зрителя ощущение празднично приподнятой атмосферы, царившей в городе, и дружного единения победителей и побежденных. Это, конечно, взгляд стороннего наблюдателя, каким был художник, волей случая оказавшийся весной 1814 г. в Париже.
Во французской столице были назначены союзные коменданты города. С русской стороны должность коменданта исполнял полковник русской армии французский эмигрант граф де Рошешуар, а пост генерал-губернатора получил уважаемый в русской армии генерал барон Ф.В. Остен-Сакен. С момента вступления на территорию Франции Александр I отдал приказ по войскам, «чтобы обходиться с жителями как можно дружелюбнее, и побеждать их более великодушием, нежели мщением, отнюдь не подражая примеру французов в России» [605]. Русский генерал-губернатор Парижа Остен-Сакен также подтвердил приказом по войскам категорический запрет подвергать гонениям кого-либо из жителей за их политические пристрастия и проявление симпатий к любым политическим деятелям. Александр I очаровал парижан своим великодушием. Он оказался на вершине славы, его внешнеполитический курс достиг запланированной цели, а сдача Москвы была искуплена взятием Парижа. «Ликуй, Москва, – в Париже Росс!» Эти слова, сказанные по поводу вступления русских войск во французскую столицу, вызывали бурю восторгов по всей России.
Сразу после подписания Парижского договора русская армия оставила территорию Франции. Гвардейская пехота была посажена на русские корабли в Шербуре и отправлена морем в С.-Петербург, остальные войска пешим порядком через Германию ушли в Россию и герцогство Варшавское.
