Лекции.Орг


Поиск:




Поход «во французские земли» 1815 г.




 

Наполеон же к началу лета почти полностью контролировал положение во Франции, не считая восставшей Вандеи, возродившей движение шуанов. Для умиротворения мятежной области туда были посланы от 15 до 25 тыс. солдат. Французский император, хотя и не в полной мере, смог восстановить армию, призвав отставников-ветеранов и резервистов, и в начале июня прибыл в г. Бомон к созданной им Северной армии. Войска в основном состояли из закаленных в боях ветеранов, а не безусых новичков, как в 1814 г., почти не было и иностранных контингентов, только французы. В командном составе Наполеон уже старался опираться не на уставших от войн маршалов (да и многие из них остались верны королю или сказались больными), а на честолюбие молодых дивизионных генералов. К слову сказать, под рукой у французского императора в его войсках находилось тогда только три маршала – М. Ней, Н.Ж. Сульт, сменивший монопольного А. Бертье (покончил с собой) на посту начальника штаба, и недавно произведенный в этот сан Э.Р. Груши.

Но в некотором смысле повторялась ситуация с кампанией 1814 г., так как у него возникал цейтнот времени. Противник уже начал сосредоточение сил и мог привлечь для войны с Францией до миллиона человек, а во французской армии, во многом его стараниями, на тот момент насчитывалось всего лишь от 300 до 500 тыс. солдат. Можно было выбрать оборонительную тактику ведения войны, пожертвовать частью территории и стараться затянуть время, дожидаясь формирования и подготовки подкреплений. Но это было не в характере Наполеона. Французский император решил не давать союзникам возможности сконцентрировать свои силы и первым начал военные действия. Он хотел сначала разобщить армии Веллингтона и Блюхера в Бельгии, поскольку каждая из них имела свою коммуникационную линию, а они расходились в разные стороны – на побережье Бельгии и в глубь Германии. Кроме того, французский полководец надеялся затем разгромить их еще до подхода русских и австрийских войск. Его империя очень нуждалась в победе для поднятия духа войск и населения, а также упрочения его личной власти во Франции. Кроме того, после одержанных побед можно было надеяться на изменения политической конъюнктуры в рядах союзников.

3(15) июня французы переправились через р. Самбру и ударили в стык между двумя армиями союзников, не ожидавших нападения. Из-за слабой координации пруссаков и англичан между собой Наполеону это удалось совершить. Уже на следующий день у г. Линьи его войска нанесли поражение прусской армии Блюхера (он сам был ранен и чудом спасся от плена). Правда, поражение было не полным и пруссаки очень быстро пришли в себя и восстановили свою боеспособность. Отправив к Вавру для преследования Блюхера войска маршала Э. Груши (около 30 тыс. человек), Наполеон с основными силами (примерно 70 тыс. человек) обратился против армии герцога Веллингтона (около 70 тыс. человек). 6(18) июня началось ожесточенное сражение войск Наполеона с англо-нидерландской армией Веллингтона под Ватерлоо. Войскам Веллингтона удалось сдержать все атаки французов, а во второй половине дня на поле боя прибыли три прусских корпуса Блюхера. Не появись эти корпуса, Веллингтон бы скорее всего потерпел сокрушительное поражение, так как избранная им позиция была хороша для обороны, но в случае отступления превращалась в ловушку, из которой трудно выбираться. Но Блюхеру удалось, оставив у Вавра арьергард, оторваться от Груши и ударить после полудня против правого фланга французов на поле под Ватерлоо. Это решило исход сражения, французы потерпели полное поражение, их войска в панике бежали к французской границе. Потери французов оцениваются в 32 тыс. человек, ими были брошены обозы и почти вся артиллерия. Общая убыль союзников составила 23 тыс. человек.

Обычно исследователи, анализируя причины поражения, указывают на ошибки маршалов, например, в целом неудачные действия Нея, на инертность и безынициативность педантичного Э. Груши (его больше всего упрекают историки), упустившего Блюхера, а также на бездеятельность Н.Ж. Сульта, заменившего на посту бессменного начальника штаба выбывшего из строя маршала А. Бертье. Так же упоминается болезнь Наполеона в этот день (дизурия, геморроидальное воспаление и другие болезни). Слишком многие видели причину поражения в стечении неблагоприятных обстоятельств. Например, существует мнение, что французы не победили из-за отложенной атаки на 2 часа по причине утреннего дождя!? А победа так была близка, да и будущее Европы оказалось бы совсем другим! Вообще проиграли из-за какой-то пролившейся утренней тучи!

Легче всего перевалить все на непогоду и на подчиненных, выгораживая любимого полководца. В целом эти ошибки необходимо поставить в вину самому Наполеону, он сам выбрал и поставил этих лиц на ключевые посты, а затем контролировал их действия, задержка с переносом атаки на 2 часа это его решение, кроме того, именно он недооценил силы и боеспособность пруссаков после Линьи. Добавим, что и союзники допустили массу промахов, но французы не смогли ими воспользоваться. Но, не вдаваясь в подробности, необходимо сказать, что у французского императора в сложившихся политических условиях и с учетом громадного общего преимущества сил союзников на всех театрах военных действий шансов выиграть кампанию попросту не имелось. Сюда также можно приплюсовать и лимит времени, постоянно в последних кампаниях тяготевшим над «человеком великих катастроф».

Нельзя требовать от него невозможного, поэтому многие контрфактические рассуждения авторов плавно переходят в разряд фантастических, не имеющих ничего общего с происходившими событиями. Толкование историков-марксистов о том, что необходимо было поднять французский народ на революционную борьбу (чего якобы не сделали) и тем самым победить, также малопродуктивно и больше похоже на социальную демагогию. В какой-то степени все «сто дней» были актом революционным и, бесспорно, народным движением. Но страна, обескровленная двадцатилетием войн, уже исчерпала свой революционный энтузиазм, «надеть сапоги 1792 г.» было уже невозможно. Да и у нации в целом не имелось единого мнения, часть территорий выступала против, а административный аппарат, парламентские структуры и буржуазные слои в лучшем случае занимали нейтральную позицию. Добавим, что это происходило в условиях, когда против Франции ополчилась вся Европа, полная решимости добиться своих конечных целей. Например, в 1792 г. единого фронта европейских государств не существовало. Поэтому Наполеон, приказав маршалу Н.Ж. Сульту собрать отступавшие войска, сам отправился в Париж. Но уже одного решающего поражения оказалось достаточно, чтобы он упал в глазах властей предержащих. 10(22) июня Наполеон, загнанный в угол оппозицией, по требованию и под давлением палаты депутатов вынужден был вторично отречься от престола в пользу своего сына. Ему даже не позволили остаться в столице, после чего он удалился в Мальмезон, затем уехал в Рошфор, а 3(15) июля вынужден сдаться на милость англичан.

Многие соратники Наполеона советовали ему в Париже разогнать оппозиционных депутатов (повторить переворот 18 брюмера), но он не решился это сделать и после некоторого колебания повторно отрекся от престола. Это стало жирной точкой в истории империи. Д. де Вильпен в своей книге считает, что он совершил тем самым акт самопожертвования ради интересов Франции, так как за время пребывания на о. Эльба переосмыслил свое прошлое и в 1815 г. стремился уже создать либеральную конституционную монархию [614]. Мнение достаточно противоречивое и малоубедительное. Французский император был в первую очередь полководцем, а как типичный военный, никогда не являлся парламентским бойцом, всегда испытывал к этому институту отвращение и даже боязнь, поэтому ни о какой либеральной монархии в будущем речи идти не могло. При благоприятных для него обстоятельствах, учитывая его наклонности и предшествующий опыт, все свелось бы к личному диктату. Конечно, взгляды и убеждения Наполеона (но не характер) под влиянием событий могли корректироваться, но не так кардинально в этом возрасте. Такой властолюбивый человек (его главная цель – власть), не задумываясь, разогнал бы парламентариев (со временем), если бы не военная катастрофа при Ватерлоо. Основой его правления всегда являлась армия и военные успехи. Но его армия потерпела сокрушительное поражение. А как прагматик он реально понимал, что продолжить борьбу можно только при поддержке нотаблей, т. е. буржуазии, а она-то выразила как раз ему полное недоверие. Именно поэтому Наполеон-император, хорошо просчитав варианты, сошел с дистанции, даже не от усталости, а поняв, что окончательно проиграл, что шансов удержаться во власти уже не осталось.

Уже 8–9 (20–21) июня армии Блюхера и Веллингтона перешли границы Франции и начали уверенное продвижение к Парижу. Путь к французской столице оказался открытым. Чуть погодя во Францию вошли баварские, вюртембергские, австрийские, пьемонтские войска, а также контингенты германских владетельных особ. Героическое сопротивление и отпор отдельных французских отрядов и корпусов не могли исправить или кардинально изменить ситуацию при общем упадке духа войск. Основные силы русской армии под командованием М.Б. Барклая де Толли, направленные к границам Франции, просто физически не могли принять участие в военных действиях, хотя они шли достаточно быстро из Польши. Правда, авангард под командованием генерала К.О. Ламберта в начале июня участвовал в боях вместе с баварцами. Второй поход во Францию российских войск оказался почти бескровным, многие мемуаристы назвали его военной прогулкой. Между 12(24) и 18(30) июня русские полки переправились у Мангейма через Рейн, а уже 14(26) июня блокировали крепость Мец, где противник оказал упорное сопротивление, предприняв ряд вылазок. Гарнизон сдался лишь 12(24) июля. С ходу капитулировала лишь крепость Марсаль. Русские части также участвовали в обложении крепостей Вердена, Витри, Тионвиля, Туля, Саарбрюкена, Суассона, Фальцбурга и Ла-Пти-Пьера, затем Бича и Сарлуи, а специально сформированный отряд генерал-адъютанта А.И. Чернышева смог взять г. Шалон-сюр-Марн, при этом был взят в плен генерал А. Риго и до 500 рядовых, а также захвачено шесть орудий (единственные русские трофеи в этой кампании). Кроме того, русским отрядам в тылу пришлось еще бороться в лесах Вогезских гор с французскими партизанами, представлявшими более грозную силу, чем в кампании 1814 г. Этими фактами ограничиваются подвиги русских в 1815 г., если, конечно, не считать тягот похода войск с берегов Вислы к набережным Сены.

В Париже после отречения Наполеона власть перешла к Временному правительству во главе с Ж. Фуше, который, по общему мнению, тайно подготавливал возвращение Бурбонов в страну. Сопротивление отдельных малочисленных французских корпусов на всем периметре границ уже не играло решающей роли. Одна за другой союзникам на капитуляцию сдавались французские крепости. Войска объединенной Европы просто наводнили Францию. Л.Н. Даву, занимавший пост военного министра, один из самых талантливых наполеоновских маршалов, смог сосредоточить у Парижа до 80 тыс. человек и стремился не допустить взятия столицы, куда уже подошли армии Блюхера и Веллингтона. Но силы были слишком неравные. По подписанному соглашению 25 июня (7 июля) 1815 г. союзники вступили в Париж, а войска Даву должны были отступить за Луару. К англичанам и пруссакам присоединился кавалерийский отряд генерала Чернышева, также вступивший во французскую столицу. Он сообщил российскому императору о неприязненном отношении парижан к пруссакам и о просьбе герцога Веллингтона, чтобы именно русский царь прибыл в Париж, «дабы положить конец запутанности дел вообще».

Александр I тотчас из Сен-Дизье срочно выехал в Париж. В сопровождении небольшого эскорта он проделал путь длиной более 200 верст через территорию, еще не занятую союзниками, и 28 июня (10 июля) прибыл во французскую столицу. В это время там правили бал пруссаки, крайне ожесточенные против французов. Блюхер, например, жаждал расстрелять самого Наполеона, а поскольку это не удалось, то хотел взорвать Йенский мост и Вандомскую колонну, и для этого были сделаны необходимые приготовления. Это варварское решение было отменено лишь после вмешательства российского монарха. Везде, где находились прусские войска, устанавливался достаточно жесткий режим и процветало взимание контрибуций. В состав гарнизона Парижа, правда, по желанию Александра I, были введены русские 3-я гренадерская и 2-я кирасирская дивизии. Необходимо сказать, что в 1815 г. русские, шедшие во второй линии войск, оказались уже не столь влиятельной силой, как в 1814 г., они уже потеряли свое прежнее эксклюзивное положение. Как свидетельствовал прибывший во французскую столицу русский офицер Д.В. Душенкевич, город весь был заставлен бивуаками войск, «однако не русскими; и приметна была на каждом шагу какая-то смутная печать во всем Париже и на всех парижанах; тот же город, да не так в нем теперь, как было год тому назад» [615]. У Александра I не было уже прежнего безоговорочного влияния, безусловно, к его голосу прислушивались, но господствовало коллективное мнение союзников.

Благодаря иностранным штыкам прибывший в обозе союзных армий Людовик ХVIII во второй раз вернул себе французский престол. Наступил период «белого мира» и оккупации большой части территории Франции войсками седьмой коалиции. При полном попустительстве союзников на страну со стороны роялистов обрушился белый террор, или умиротворение Франции. Разгул и бесчинства «белых якобинцев» особенно оказались сильны в момент передачи власти (несколько недель) от имперских чиновников к королевским властям, или фактического отсутствия администрации на местах. Помимо открытых преследований сановников и деятелей восстановления империи, в 1815 г. роялистами-католиками осуществлялись погромы протестантов в Южной Франции, во время которых убитыми оказались несколько генералов (среди них маршал граф Г.М. Брюн), пытавшихся заступиться. Были составлены проскрипционные списки, только в первых двух списках содержались имена 19 военных. Кто-то подлежал по решению военного суда смертной казни (например, расстрел по надуманному обвинению братьев-близнецов генералов К. и С. Фоше, дивизионного генерала р. Б. Мутон-Дюверне расстреляли уже в 1816 г.), кто тюремному заключению, кто высылке, кто лишался чинов и права занимать государственные должности. Наибольшую известность получили судилища «за измену» над полковником Ш.А.Ф Лабедуайером (Шарль де Лабедуайер, в 1815 г. был произведен в чин генерал-майора), одним из первых со своим полком перешедшим в Гренобле на сторону Наполеона, а также над маршалом М. Неем, не выполнившим обещания королю «привезти Наполеона в клетке». Оба процесса закончились приговором о смертной казни без права обжалования, что явно не делает чести французскому правосудию, а заодно и союзным монархам, находившимся тогда в Париже, в том числе Александру I. Собрание порфироносцев в Париже как раз фактически управляло Францией в тот период, даже одного мнения российского императора хватило бы пресечь все кровавые вакханалии роялистов и умерить пыл мщения Бурбонов. Время оправдало приговоренных к смерти, и сегодня они не числятся «изменниками» в истории Франции.

Российский же император, в силу монархической солидарности, откровенно закрыл глаза на происходившее и даже сделал выговор генералу С.Г. Волконскому, который вместе с сестрами решил ходатайствовать о помиловании Лабедуайера перед герцогиней Ангулемской, велев передать, чтобы он «перестал бы вмешиваться в дела Франции, а [обратился бы] к России» [616]. Примерно такую же реакцию у него вызвали и обращения о заступничестве за Нея бывшего подчиненного маршала генерала русской службы А. Жомини. В то же время Александр I пригласил приехать в Россию и материально помог генералу И.М.Г. Пире де Ронивиньену (жил там до 1819 г.), попавшему в проскрипционные списки, но на просьбу его жены похлопотать, чтобы генералу позволили остаться во Франции, ответил: «Я сего сделать не могу, ибо я теперь не что иное, как солдат Лудовика ХVIII» [617]. Российский император явно жертвовал справедливым отношением к происходившему ради незыблемости принципов легитимизма и необходимости вести борьбу с революционными проявлениями. Общественное мнение было тогда в основном на стороне подсудимых. Слишком многие осуждали бездушную судебную систему, автоматически штамповавшую обвинительные вердикты и слепо выполнявшую политическую волю Бурбонов, слишком многие симпатизировали осужденным и порицали вынесенные приговоры. Например, хорошо известный в России английский генерал Р. Вильсон, имевший реальные заслуги в войнах с Наполеоном и его бескомпромиссный противник, сначала вместе с двумя английскими офицерами пытался освободить маршала Нея. Позже он стал затем соучастником побега из тюрьмы также приговоренного к смерти наполеоновского министра графа А.М. Лавалетта, спасшегося, переодевшись в платье своей жены, оставшейся вместо него в тюрьме [618].

Многие мемуаристы, а затем и историки, отмечали, что именно с 1815 г. поменялся характер Александра I. Начался период его увлечения мистицизмом. Некоторые связывали изменения в поведении со знакомством и влиянием на него баронессы Ю. Крюденер, известной своими религиозно-мистическими взглядами. Как раз с этого времени он становится очень взыскательным к вопросам воинской дисциплины и строгому соблюдению установленной формы одежды, с удвоенной силой вновь у него просыпается страсть к парадам и маршировке войск.

Именно этим объясняют проведение грандиозного смотра русской армии в Вертю 26 и 29 августа (6 и 9 сентября) 1815 г. В первый день была произведена репетиция, которой государь остался чрезвычайно доволен, а во второй день были приглашены триста коронованных и высоких иностранных гостей (а всего до 10 тыс. иностранцев), и в их присутствии 150 тыс. русских солдат и 540 орудий прошли церемониальным маршем, которым лично командовал Александр I. Армия занимала пространство в несколько верст, а сигналы для команд подавались орудийными выстрелами. На всех иностранных военных маршировавшие (никто ни разу не сбился с ноги) на обширной равнине 150 тыс. русских солдат произвели неизгладимое впечатление. Бесспорно, это была демонстрация всей Европе боевой мощи России. В некоторой степени это было показательное выступление, которым остался очень доволен в первую очередь инициатор этого показа Александр I. А.И. Михайловский-Данилевский, подробно описавший в своем дневнике этот знаменитый смотр, вложил в уста императора следующую фразу: «Я вижу, что моя армия первая в свете, для нее нет ничего невозможного, и по самому наружному виду ее никакие войска с нею сравняться не могут» [619]. Любовь к парадам и смотрам, вообще к показушной стороне дела, с тех пор стала отличительной чертой не только представителей династии Романовых, но и, по традиции, всех российских правителей. Такие мероприятия русский император, победитель Наполеона, ценил гораздо выше, чем боевые подвиги своих полков. Не случайно российский генерал-фельдмаршал граф Барклай де Толли именно за «ревю» в Вертю, а не за выигранное сражение был пожалован в княжеское достоинство российской империи. За этот смотр в Вертю щедро получили награждения и другие русские военачальники.

 

Второй Парижский мир

 

8(20) ноября 1815 г. союзники подписали второй Парижский договор. Уже речи не шло, чтобы сохранить Францию в прежних границах. Переговоры по определению будущего королевства были долгими и сложными. Пруссаки и представители немецких государств старались больше унизить эту страну, за испытанные ими в прошлом страхи и слишком рьяно выступали за то, что отобрать у нее как можно больше территорий. Россия не была заинтересована в слабой Франции, поскольку она ратовала в первую очередь за сохранение баланса сил на европейском континенте. В этом ее поддержала и Англия. Требования, содержавшиеся в первоначальных проектах, были существенно смягчены. Но все равно пределы Франции оказались сокращены уже до границ 1790 г, она потеряла ряд пограничных районов на Рейне и Савойю, была обязана заплатить 700 млн франков контрибуции (Пруссия первоначально выдвигала требования на сумму в 1200 млн. франков). Россия из этой суммы получала 100 млн франков. На французской территории на 5 лет оставалась оккупационная армия союзников в 150 тыс. человек (из них 30 тыс. русских солдат) под общим командованием герцога А.У. Веллингтона. Содержание этих войск целиком легло на плечи французского бюджета. Впоследствии союзники вывели свои войска в 1818 г., сокращены были и суммы выплат, но Франция весь этот период фактически находилась под полицейским надзором держав коалиции. Была решена и дальнейшая судьба Наполеона. Он был объявлен почетным пленником великих держав, а затем отправлен на затерянный остров Св. Елены в Атлантическом океане под английский надзор.

 

Россия и Священный союз

 

Еще во время пребывания Александра I в Англии в 1814 г. Оксфордский университет на торжественном собрании преподнес ему диплом на звание доктора права. При вручении российский монарх спросил ректора: «Как мне принять диплом! Я не держал диспута». – «Государь, – возразил ректор, – вы выдержали такой диспут против угнетателя народов, какого не выдерживал ни один доктор прав во всем мире» [620]. Для российского императора после ухода со сцены его главного антипода настало время бурной международной деятельности, когда его авторитет безмерно возрос и в «концерте» победителей ему по праву принадлежала первая скрипка («Вождь вождей, царей диктатор, Наш великий император»). Александр I до 1815 г. находился в поисках формулы европейской солидарности, и, как он сам считал, он ее нашел именно к этому времени, как и поддержку со стороны лидеров других государств. Во всяком случае об этом свидетельствует твердый внешнеполитический и идеологический курс России после 1815 г.

Будучи одним из главных творцов Венской системы, русский самодержец лично разработал и предложил схему мирного существования, предусматривавшую сохранение сложившегося баланса сил, незыблемость форм правлений и границ. Она базировалась на широком круге идей, прежде всего на нравственных заветах христианства, что многим давало повод называть Александра I идеалистом-политиком. Принципы были изложены в Акте о Священном союзе 1815 г., составленном в стиле Евангелия. Безусловно, сегодня несколько странно читать, что три монарха (русский, австрийский и прусский) назначили себя толкователями и исполнителями Божественного Провидения в делах земных, да и тогда многие политики за абстрактными и непрактичными устремлениями спасти человечество искали скрытые от посторонних глаз эгоистические территориальные притязания или претензии на европейское господство Александра I. Но за расплывчатыми постулатами Акта, первоначальная редакция которого была написана рукой российского императора, прочитывалась новая трактовка «европейской идеи» или «европейского равновесия». И, по мнению известного специалиста в этом вопросе А.О. Чубарьяна, «в историческом плане это было первое общеевропейское объединение такого рода» [621].

В свое время Наполеон также пытался своей железной волей и несокрушимой энергией объединить народы. Но реализовать свой замысел он стремился путем военного насилия и введением на всей европейской территории Гражданского кодекса, что, по его мнению, позволило бы «образовать единственную и единую нацию...». А.О. Чубарьян резонно полагал, что «идеи равенства трансформировались в гегемонистские планы», а сам Наполеон силой оружия пытался «не только завоевать и покорить европейские страны и народы, но и «унифицировать» их» [622]. В противовес этому Александр I предложил добровольный союз монархов. Механизм функционирования Священного союза основывался на взаимных контактах, для чего по мере надобности созывались международные конгрессы, которые по существу являлись предтечами современного Европарламента и ООН, и они заложили основы современного международного права. В условиях феодальной Европы было невозможно предложить ничего иного. Но как прецедент это имело важное значение. Мир вернулся к реализации этой преждевременно сформулированной идеи значительно позднее.

Безусловно, в начале ХIХ в. идея мирной европейской интеграции опережала время, поскольку не стимулировалась экономической заинтересованностью в таком объединении. Но даже первая, в целом не совсем удачная попытка привела к тому, что Европа в первой половине ХIХ столетия не знала крупных войн. Конечно, сразу возникает вопрос о цене прогресса, на который до сих пор человечество не дало однозначного ответа: что лучше – стабильное и мирное развитие или эпохи бурных перемен? Эволюция или потрясения?

Наполеон попытался навязать интеграцию силой и превратился в «поработителя» народов, что предопределило его падение. Исторический парадокс заключался в том, что Александр I, правящий страной, где господствовало унизительное для человеческого достоинства крепостничество, возглавил борьбу против Наполеона и стал народами приветствоваться как «освободитель». Хотя вынашиваемая им «идея Европы» также не выдержала испытания временем, но уже в ХХ столетии элементы его концепции получили дальнейшее развитие и сегодня взяты на вооружение современными политиками.

Собственно, одной из главных побудительных причин существования Священного союза являлась лишь боязнь монархов новой революции и наличие самой фигуры Наполеона. Даже находясь на о. Св. Елены, он внушал страх европейским монархам. Как только бывший французский император ушел из жизни, солидарность европейских властителей и деятельность Священного союза стала постепенно сходить на нет. Теснее всего в идеологическом отношении Европу сплачивало наполеоновское наследство. В данном случае уместно привести мнения современника, русского полковника И. Радожицкого, давшего оценку яростной антинаполеоновской публицистике своего времени и сделавшего неожиданный вывод о Наполеоне: «Между тем полководцы, министры и законодатели перенимали у него систему войны, политики и даже форму правления. Он был враг всех наций Европы, стремясь поработить их своему самодержавию, но он был гений войны и политики; гению подражали, а врага ненавидели» [623].

В данной связи затронем и дискутируемый вопрос о том, какое государство больше выиграло от падения наполеоновской империи. Большая европейская политика тогда стала разыгрываться по новым правилам венского урегулирования, определяемым державами-победительницами (Россия, Великобритания, Австрия, Пруссия). Значительно увеличила свои владения в Германии Пруссия. Самое большое территориальное расширение получила Австрия. Другое дело, что расширение многонационального государства не всегда можно назвать благом, поскольку этот процесс таит в себе потенциальные опасности. Бесспорно, Великобритания после 1815 г., надолго убрав со сцены своего главного конкурента, решила основную внешнеполитическую проблему и достигла своей главной цели. Но для этого она понесла колоссальные расходы по ведению в течение 22 лет войн – более двух миллиардов фунтов стерлингов! [624] Но от сложившегося на континенте стабильного статус-кво получили свою выгоду все более или менее крупные и давно существовавшие государства Европы, даже те, которые потеряли часть своей территории (например, Дания или Саксония). Образовавшийся международный баланс сил великих держав спасал заведомо слабые страны от потенциальной агрессии сильных соседей, давал им возможность существовать и жить самостоятельной жизнью. Решения Венского конгресса были подготовлены предшествующим двадцатилетием почти беспрерывных европейских войн. Международные отношения приобрели в этот период новые качества – права одних государств стали напрямую зависеть от обязательств других стран. Важно также и то, что в целом, по мнению известного больше как политика, чем историка, Г. Киссинджера, «мирные договоры 1814–1815 гг. были ориентированы не на прошлое (мщение), а на будущее предупреждение войн» [625].

Международная ситуация после 1815 г. не уникальна, есть с чем ее сравнивать. Можно привести множество примеров в мировой истории, когда бывшие союзники, одержав победу над сильным противником, вступали в споры меж собой и становились на путь конфронтации уже друг с другом. Одно противоборство заканчивалось, но из-за диссонанса интересов в измененном миропорядке начиналось новое. И после изменения «политического пейзажа» в 1815 г. каждая держава-победительница не была заинтересована в усилении влияния как-либо государства, а не только России, хотя ее боялись в первую очередь. Поэтому разве что в плюс всем европейским политикам того времени (а Александру I больше, чем кому-либо) необходимо поставить тот факт, что при наличии взаимоисключающих устремлений разных государств и противодействия друг другу была разработана и принята Венская система. Да, она существовала как союз монархов в борьбе против вероятных революций, но именно это и дало возможность избежать больших войн и худо-бедно, но обеспечить Европе «долгий мир» до 1853 г. И абсолютно прав В.В. Дегоев, считающий, что «зачастую критика в адрес творцов Венского порядка обуславливается, как ни странно, именно тем фактом, что у них слишком многое получилось. А с тех, у кого получается, всегда особый спрос. От них ожидают чего-то большего, этакого несбыточного совершенства – тем более когда на дипломатической сцене священнодействует такое созвездие талантов, как Александр I, Калсри, Талейран, Меттерних. Заслуга политиков 1815 г. – не в исчерпывающем разрешении стоявших перед ними проблем, а в выработке прагматических методов решения» [626]. По нашему мнению, в тот период было трудно придумать другую политическую комбинацию для сохранения долгого мира в Европе, кроме Священного союза монархов.

Российская империя, без всякого сомнения, всю первую половину ХIХ столетия занимала очень весомую позицию в международной политике. Чтобы не быть голословным, приведем мнение американского исследователя Х. Регсдейла, что «Россия вышла из эпопеи 1812 г. сильнейшей державой континента, а возможно, и всего мира» [627]. Не стоит, считаю, и умалять роль России на континенте, даже в контексте весьма нелицеприятного тезиса о том, что она являлась «жандармом Европы» в первой половине ХIХ столетия. Весьма интересна точка зрения на этот счет того же В.В. Дегоева: «В отличие от своего предшественника Наполеона I, русские «жандармы» Европы Александр I и Николай I стремились не к завоеваниям, а к сохранению стабильности на континенте, и поэтому их арбитражная «диктатура» являлась относительно терпимой для всех членов европейского сообщества, а для Австрии и Пруссии – подчас совершенно незаменимой. В течение нескольких десятилетий общим врагом правителей великих держав была не Россия, а Революция, борьба с которой без помощи Петербурга представлялась крайне сложной задачей» [628]. По степени своего влияния Российская империя была и оставалась ведущей державой, после 1815 г. ее с полным основанием можно даже назвать primus inter pares великих мировых государств. Да и абсолютно непонятно, как европейцы могли не считаться со страной, которая внесла решающий вклад в сокрушение Наполеона, мало того, с империей, обладавшей на тот момент колоссальной, по европейским меркам, территорией и имеющей такой огромный военный потенциал. С ХVIII в., с момента возникновения империи и включения России в европейскую систему международных отношений наша держава одним только фактом своей мощи (даже когда была ослаблена) заставляла считаться любых соседей и партнеров. Безусловно, Россию стали бояться еще больше как раз после 1815 г. Страх «русской угрозы» сам по себе оказывал влияние, а в период с 1815 по 1825 г., благодаря международному авторитету Александра I, Россия приобрела самые крепкие (как никогда) позиции в Европе. Важное значение в данном случае имели весомость и реноме политического деятеля, каковыми обладал Александр I. Не просто так в 1814 г. Сенат постановил преподнести ему титул «благословенного, великодушного держав восстановителя». Например, наследовавшего трон Николая I европейские монархи считали неопытным и неискушенным в политике молодым человеком и гораздо меньше стали считаться с русской позицией. Александр I в тот период четко руководствовался собственным, может быть, достаточно эгоистическим пониманием идеи общеевропейского согласия – что выгодно России, то выгодно и Европе.

По сути, до 1853 г. европейское сообщество существовало и развивалось (да, со многими оговорками) на основе идей, предложенных в 1815 г. российским императором, являвшимся тогда лидером российской элиты и выражавшим ее мнение. Его концепция объединенной Европы, намного опередившая свое время, не выдержала испытания, так как политическая конструкция не оказалась подкреплена экономическим фундаментом. В то время не существовало экономической необходимости в объединении, консолидация происходила из-за общего страха перед революциями и человеком их олицетворявшим – Наполеоном.

 

Причины побед «старого режима»

 

В свое время после свершившейся революции Франция объявила себя «первой нацией в мире». В данном случае необходимо сделать еще одну ремарку – у феодальных держав коалиции не наблюдалось тогда заметного военно-технического отставания от французов, скорее лишь организационное. Ж. Тюлар привел внушительный список технических новшеств, к которым Наполеон проявил полное равнодушие и не захотел их внедрять (посему данный автор сделал ему упрек в недостаточном внимании к вопросам модернизации вооружений) [629]. Военные успехи французского оружия начала ХIХ в. обеспечивались стратегией наступательных действий и маневренной войной, новой системой организации войск и штабной службы, а также применением передовой тактики на полях сражений. Но со временем противники Наполеона усвоили уроки от полученных поражений, смогли многое заимствовать в тактике и организации у тех же французов, модернизировать свои армии по французским образцам и найти противоядие наполеоновской стратегии сокрушения.

Одной из объективных причин победы феодальной реакции стал тот факт, что капитализм во Франции и в Европе еще только вступал в фазу промышленной революции. Если во Франции произошла социальная революция из-за «прав человека», и она несколько десятилетий потрясала устои мирового устройства, то в Великобритании исподволь подготавливалась и зрела другая революция – промышленная и технологическая [630]. Механизация производства находилась тогда на низком уровне почти во всех странах. Тон в этом поступательном процессе задавала не Франция, а Великобритания, и не зря эту державу называли «мастерской мира». Ее техническое и торговое превосходство являлось несомненным. В начале ХIХ столетия Франция, например, занимала только третье место в мире по производству металлов, давая 60–85 тыс. тонн. Первое место по объемам тогда занимала Россия (163, 4 тыс. тонн), а затем Англия (156 тыс. тонн). Поэтому справедливым остается вывод, сделанный еще В.Н. Сперанским (одним из немногих специалистов в России в области экономики 1812 г.), о том, что «французская металлургия не могла конкурировать ни с русской, ни с английской», а также его тезис о французской промышленности в целом, что к 1812 г. «она не могла похвастать большими достижениями в освоении рынков европейских стран и едва успевала выполнять заказы для французской армии» [631]. По общим показателям наполеоновская экономика (при развитой военной индустрии) не намного опережала в своем развитии другие страны континента, в то же время, например, в хлопчатобумажной отрасли английская технология оставалась в четыре-пять раз производительнее французской. Англичане явно обгоняли французов, у которых технологическая отсталость была налицо по сравнению с их главным экономическим и политическим конкурентом. Во всяком случае не было существенной разницы в уровне производства Франции, скажем, с Пруссией, Австрией, Россией (имелись лишь социальные различия). Это обстоятельство облегчало борьбу коалиций с Наполеоном.

Отметим в данном контексте роль и двоякие последствия континентальной блокады. С одной стороны, она, бесспорно, способствовала росту европейской промышленности при отсутствии английских товаров, хотя эта политика, направленная на ослабление Великобритании, способствовала еще большему ее упрочению. С другой стороны, предпринимательские круги (за исключением разве что контрабандистов) не только в Европе, но и в самой Франции чувствовали ненормальное положение в экономической сфере и желали восстановления стабильных межгосударственных торговых связей и путей сообщений. Вся экономика Европы уже безмерно устала от войны и от деятельности главного генератора бесконечных военных конфликтов – Наполеона. Европейские деловые круги уже желали только одного – чтобы французский император сошел с политической сцены. И можно понять эмоции «пламенного» реакционера Ж. де Местра, когда в 1814 г. он, в силу своего мировоззрения, воздавал благодарность «провидению, которое наконец-то прекратило сию гражданскую войну рода человеческого» [632]. В данном случае именно так он обозначил окончание длительной борьбы против Наполеона, имея в виду участие и победу в ней граждан всей Европы. Конечно, можно сделать весьма смелое предположение, что вся Европа была не права, воюя с Наполеоном. Но, думается, слишком у многих европейцев на тот момент имелись очень веские причины, чтобы с оружием в руках добиваться отрешения французского императора от власти.

Не всегда «новое» несло положительный заряд, а «старое» – отрицательный. Иногда случалось и наоборот; в борьбе этих сил заряды могли меняться местами. Наглядный пример – сопротивление коалиций наполеоновской агрессии в Европе. Можно согласиться с концепцией В.О. Ключевского, который считал, что при Наполеоне Франция, выполняя продиктованную еще революцией освободительную миссию, «превратилась в военную деспотию, которая, уничтожая старые правительства, порабощала и народы. Россия при Павле выступила против революционной Франции во имя безопасности и независимости старых законных правительств; но, встретившись при Александре с новой завоевательной деспотией, провозгласила внутреннюю свободу народов, чтобы спасти внешнюю независимость их правительств» [633]. Причем феодальные «старорежимные» государства активно использовали «передовые» либеральные идеи и фразеологию против в целом негативной политики Наполеона. По словам Т. Ленца: «Антифранцузские коалиции сумели адаптировать и позаимствовать у сынов революции их идеологические козыри (нацию) и их технические решения (призыв на военную службу)» [634]. Использовали для того, чтобы выжить и победить, скорее всего, не понимая того, что своими действиями закладывали замедленную мину в общественное сознание общества (что в будущем для них все это аукнется), или же смутно осознавая необходимость своего перерождения при грядущих переменах. Так, зачастую, правительства, «боясь революции, делали революцию».

Также очевидно, что неудачные войны коалиций заставляли европейских феодальных властителей заниматься активной реформаторской деятельностью не только в военной и управленческой, но и в социальной и законодательной сферах. Не стоит также забывать, что сам процесс поступательного движения прогресса регулировался, как правило, различными векторами внутри деятельности общества и государства и чаще всего на разных уровнях тормозился людьми. С одной стороны – личностями, старающимися «бежать быстрее паровоза» (революционерами и радикалами), с другой – обывательской отсталой массой, даже не желающей слышать о каких-либо переменах. В такой ситуации победу в общественном сознании всегда одерживали консерваторы и рутинеры. Быстрые рывки вперед так же опасны для государства и общества, как косность и стагнация. Оптимальный вариант, когда действия «авангарда» и «арьергарда» находят консенсус между собой и коррелируются в интеллектуальных кругах страны.

 





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2018-11-10; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 186 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Сложнее всего начать действовать, все остальное зависит только от упорства. © Амелия Эрхарт
==> читать все изречения...

791 - | 717 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.011 с.